Так они и шли больше триады часа до городских стен. Рагнер весь взмок на жаре. Он пару раз останавливался, спускал на землю ношу, чтобы разогнуть спину, и ворчал – мол, кабы знал, то заставил бы поголодать праведника. К Восточным воротам Элладанна они подоспели одними из первых: перед ними была всего одна тележка, запряженная осликом, и с десяток мирян. Стража подробно расспрашивала всех мужчин об их доме и задавала другие хитрые вопросы о городе, чтобы убедиться в том, что они правда здесь живут. Некоторых обыскивали. Их супруги стояли кучкой позади тележки. Среди них Рагнер узнал женщину с младенцем, которая ждала у закрытых Западных ворот, пока он искал Маргариту. Этой семье некуда было податься, так что повозка где-то неподалеку переждала пять дней и вернулась при первой возможности, обогнув на всякий случай город по окружной дороге и убедившись в его безопасности. Рагнер вспомнил, как советовал вести себя брат Амадей, постарался сделать доброе лицо, но на него никто не посмотрел: горожане, обступив Рагнера, всё свое внимание отдали Святому.
– Мы слыхивали, брат Амадей, что вас Дьявол неволил! – говорила та самая женщина с младенцем. – Я его тож видывала! Николи не сзабуду ту зверяную морду!
Рагнер порадовался, что устал и у него было сил смеяться. Да и в глухо застегнутой на жаре рубахе из грубого льна, он чувствовал себя как в бане: ярко раскраснелся и уже ронял пот не только со лба, но и с кончика носа.
– А чаго ж с вами сотво́рили, Святой? – спросил ее муж, с жалостью поглядывая на искалеченные ступни праведника. – Неужель варвары и вас истёрзывали?
– Да, мои ноги пострадали от пыток… – ответил брат Амадей. – Заблудшие, несчастные люди и человек, что их нанял.
– А чего чудовищу от вас нужным было́? – ахнула пышная горожанка в красном переднике. – Души хотил?
– Злодеи желали золота и серебра, ценности храма, сестра – это им было нужно, а я, к счастью, ничего не знал о тайнике. Да-да, – с серьезным лицом кивал брат Амадей. – Крайне низко пал этот человек, но я помолился за него тоже. И столь пропащему мужу не поздно встать на путь добра. В конце концов, мои речи образумили тех людей, и Бог позволил брату Фанжу забрать меня.
– Неужто?! Чудо, что вас пущили! Чудо! – заохали люди. – Откудова же вы, брат Амадей?
– Добрый брат Фанж прятал меня в лесу. Брат дал обет молчания до поимки Лодэтского Дьявола.
Рагнеру стали говорить похвалы – он же вспоминал Маргариту, чтобы выглядеть добрым. Тележку тем временем обыскали – и четверка «участливых» горожан поспешно отбыла с ней, не предложив подвести праведника, чему уставший «послушник» был только рад: эти люди, хоть и видели лицо Лодэтского Дьявола в закатных сумерках, всё же могли приглядеться к «доброму брату Фанжу» повнимательнее. Другие шестеро горожан тоже двинулись за ворота в город, а среди них топал Рагнер вместе с братом Амадеем на своей спине. Он ожидал, что стражники сразу признают знаменитого Святого, но – то ли именно они не были рьяными меридианцами, то ли праведник перестарался с затворничеством и в облачении землероба выглядел подозрительно, – словом, незаметно просочиться в город Лодэтскому Дьяволу не удалось.
– Стояться! Вы двое, с люлькою! – услышал Рагнер строгий голос, и к ним подошли несколько стражей. – Кто есть? Как звать?
– Это праве́дник, брат Амадей с храму Благодарения – наш Святой, – заголосили люди. – И его добрый послушник, что избавил его от лодэтчан, скрыл в лесу и на обету молчанья. Тока гляньте, что с его ногами сотво́рили, изверги! Богу на сего Дьявола нету! – шумели горожане. – Чтоб все волосья егойные повыпадывали! Чтоб по хребту он треснул! Чтоб зубья его сребря́ные в его же горло вотыкнулися, раз на свято распятье вкушался! Изтёрзывал праве́дника, Святого нашего, мерзо́та воронья! Сын волка и шлюхи!
Были там куда как более крепкие обороты в сторону Лодэтского Дьявола, какие брат Амадей безуспешно пытался прервать, призывая меридианцев вспомнить о Добродетели Любви. Рагнер опустил голову и старался держать лицо глуповатым. Глава стражи, решив, что послушник смущен бранью, прервал разошедшихся в праведном гневе горожан:
– Давайте двигайте вперед, раскудахтались… – грубо сказал он им. – Стойся парень, – окликнул он того, кто сильнее всех обзывал Лодэтского Дьявола. – Ты еще задержись. Поговорим подольшее, а то ты мне не нравишься – уж распинаешься как красно́! Авось неспроста… Ну а вы… – сочувственно посмотрел глава стражи на ноги брата Амадея и отвел глаза. – Раз Святой, то с Дьяволом точно не якшается… – сказал он другим стражам. – Пропущать.
Посылая тихие, но емкие проклятия «лодэтскому варвару», воины отошли – не стали задерживать Рагнера или обыскивать его. Отдаляясь, улыбающийся праведник осенил довольных стражей крестом.
«Может, Святой и не плащ-невидимка, зато я везучий! Разве что Лорко уступлю, – радовался Рагнер, сгибаясь под тяжестью своей ноши и ступая прочь от ворот. – Стоило им меня пощупать, наверняка догадались бы раздеть, нашли бы шрамы… Хорошо и то, что здесь про мои уши никто не знает. Всё вышло проще простого».
– Стойте! – крикнул кто-то, когда Рагнер уж почти прошел площадь перед городскими воротами. – Двое с носилками! Стойте! Ни с места!
К ним из Восточной крепости выбегал Гиор Себесро в одеянии воина Лиисема: в желто-красном нарамнике поверх кольчуги и кирасы. Рагнер занервничал и, изменив хладнокровию, еще сильнее взмок, но воин лишь почтительно преклонил голову, приветствуя священника.
– Рад, что не обознался, брат Амадей, – сказал Гиор. – Я хотел бы помочь: до храма Благодарения не так близко. – Если бы вы подождали, я смог бы найти вам повозку.
– Не хотелось бы вас утруждать, добрый брат, – ответил священник. – Брат Фанж меня донесет, не беспокойтесь. Он крепок и силен не только плотью, но еще и верой.
Гиор перевел взгляд на измотанного, покрасневшего от натуги Рагнера, и, хоть тот стоял с тупым видом, никак себя не выдавая, суконщик подозрительно осмотрел его с головы до ног. На удачу «послушника», лица Лодэтского Дьявола Гиор никогда не видел и о необычных ушах тоже не знал.
– Я вижу, вы очень устали, брат, – задумчиво проговорил Гиор. – И вы выглядите старше, чем послушники. Да на жаре… По силам ли вам донести брата Амадея?
– Брат Фанж дал обет молчания, пока не поймают Лодэтского Дьявола, – ответил за Рагнера священник. – Он позднее прочих решил посвятить себя служению Богу и теперь очень рьян в своей вере. Он опечалится, если не исполнит свой долг милосердия и заботы.
Так же, как это делал праведник, Рагнер наполнил свои глаза любовью: проникновенно и ласково посмотрел на Гиора. Тот, улыбаясь в ответ, дернул ртом на одну сторону и позабыл о послушнике.
– Я также хотел узнать о госпоже Совиннак, – обратился к брату Амадею суконщик.
Гиор вовремя стал смотреть на праведника – блаженное лицо Рагнера при упоминании Маргариты на мгновение изменилось: он слегка напрягся и нахмурился.
– Она мне сужэнна по мужу сестры, – продолжал Гиор. – Я был в вашем храме на ее венчании с первым супругом и на его успокоении. Слышал, что вас, как и госпожу Совиннак, насильно удерживали в ратуше.
– Я узнал вас, брат… Гиор. Да, мы были с сестрой Маргаритой вместе в ратуше. Проку от меня не видели, под пытками я не смог сказать ничего полезного и меня отпустили, когда брат Фанж, незадолго до отхода лодэтчан из Элладанна, явился за мной – и мы с братом решили на всякий случай спрятаться за городом, в лесу. Кажется, сестры Маргариты уже не было в ратуше, когда я ее покидал. Я бы сам хотел узнать о ее участи. Известно ли что-либо об этой несчастной сестре?
– Госпожа Совиннак ныне среди родни, в Миттеданне, за толстыми стенами и под охраной княжества Баро. Я хотел спросить, брат Амадей: сильно ли она пострадала в плену? Моя матушка сейчас живет с ней. Она написала, что госпожа Совиннак сама не своя. Сначала рыдала, а после замкнулась в горе – совсем не выходит из спальни. Мы все тревожимся и хотим помочь, вот только не знаем как. Матушка, – понизил голос Гиор, – даже подозревает колдовство и даже одержимость.
– Этот разговор, брат Гиор, стоило бы продолжить в ином месте, – вздохнул брат Амадей. – Приходите в храм Благодарения, и мы побеседуем подробно.
– Конечно. Я ненадолго зайду в полдень, в час Веры. Только попадись он мне, этот лодэтский выб… – оборвал себя Гиор. – Простите, брат Амадей. Злости не хватает, – сжал он кулаки. – Попадись мне этот зверь, я не раздумывая, в тот же миг познакомил бы его с настоящими чертями и Дьяволом.
Рагнер посмотрел на Гиора с еще большей любовью и благодарностью.
– Восхищаюсь вашей стойкостью, брат Фанж, – вежливо поклонился Гиор на прощание. – Скоро вы снова заговорите, обещаю вам. Дни этого лодэтского разбойника уже сочтены: он лишь успеет пожалеть, что напал на Орензу, Лиисем и наш Элладанн – на это ему времени хватит. Король Ладикэ уже в Южной крепости, и тот там тоже скоро окажется!
Миновав площадь у Восточных ворот, Рагнер понес брата Амадея в тень ближайшего переулка. Там, пока праведник опирался о стену, он спустил перевязь на землю. Тяжело дыша и вынимая маленький бочонок объемом на кружку из веревок на поясе, Рагнер сел на корточки – напившись воды, он передал бочонок брату Амадею и, спрятав лицо в руки, тихо сказал:
– Полдела сделано. А ты мастер заливать, монах.
– Я не сказал много лжи. Я ведь не называл вашего имени и говорил о епископе Камм-Зюрро, а не о вас. Люди сами на вас подумали… Но, конечно, я покаюсь и помолюсь.
– Да, в этом вы мастера: и неправды не сказать, и оболгать… В семинарии такому учат? Какая-нибудь Навралогия? Или Обалгалогия с Хохоталогией? Как-дерьмом-облитология? Мне так врать тоже пригодилось бы.
– Не думал, что вас так расстроит лишняя недобрая сплетня, – улыбался брат Амадей. – Вы ранимее, чем я полагал.
Рагнер, не убирая рук от лица, жестко посмотрел на него, утер бритые виски и опустил голову ниже.
– Может, поймешь, – пробормотал он, – если и на тебя твой брат-священник всех собак спустит… Ладно, забыли. Ты – это нечто, молодец. Нужно, чтобы этот чернобровый вояка почаще стал к тебе захаживать.
– Сделаю, что смогу, – слегка нахмурился брат Амадей. – Но, насколько я знаю, он вовсе не близок с сестрой Маргаритой.
– И всё же… Вдруг пригодится.
Отдохнув, Рагнер опять взвалил «люльку» с праведником на спину. По дороге через город они оба молчали и заговорили вновь в пустом храме Благодарения. Там Рагнер облачился в грубую коричневую рясу, надвинув на глаза ее объемный капюшон, повесил на грудь деревянную дощечку, где было написано его «имя» и то, почему брат Фанж молчит, взял ящик для пожертвований и отправился осматривать город. Брат Амадей остался в храме – он ковылял с палочкой по саду, проверял кусты роз и беседовал с ними, как с живыми.
________________
Поздним утром дня меркурия Ортлиб Совиннак вернулся в Миттеданн. Маргарита к тому времени уже проснулась, убрала себя и позавтракала. Приезд своего «супруга» она наблюдала из окна и по его довольному лицу поняла, что случилось нечто важное: он так же благодушно щурился, когда выигрывал у Огю Шотно сложную шахматную партию. Маргарита молча открыла ему дверь своей спальни и вернулась на стул к окну. Проходя в комнату, мужчина тяжело посмотрел на девушку, швырнул на кровать сверток, обернутый льняным полотном, и сказал:
– Там для тебя платье. Переоденься. Мы возвращаемся в Элладанн. Поздравляю тебя: ты скоро станешь баронессой Нола́онт. Мы получим землю у Лувеанских гор и Мартинзы, имение с деревней Нола́ в пятьдесят один двор и более чем триста землеробов, а также часть леса и реки. Кроме того – нам жалованы платья и украшения, достойные первого сословия, и средства на расходы, – в целом, я вернул свою тысячу золотых… Отсюда мы поедем в замок – скоро там будет и герцог Альдриан, который подпишет вотчинную грамоту. Я уже выбрал знаки нашего рода – шахматную клетку и свою шляпу, – дотронулся он до токи, – ведь я всего добился головой… И больше никто не посмеет с нами обращаться так, как это было в прошлый раз. Теперь мы им ровня. Мы с тобой ныне аристократы. Мое, твое и имя Енриити уже в «Золотой книге», – улыбнулся Маргарите бывший градоначальник. – Я мечтал о таком возвышении с детских лет – и добился! Сын, которого ты мне родишь, всё унаследует…
– Что с ним? Что с герцогом Раннором?
– Лодэтский Дьявол убежал из города и не пришел на помощь королю Ладикэ, – сильнее сузил глаза-щелки Ортлиб Совиннак. – Если он не дурак, то мчит налегке к Лани, уповая на то, что успеет прорваться к морю. А на тебя, глупышка, – нежно посмотрел Совиннак на Маргариту, с презрением его слушавшую, – ему уже наплевать. Он неплохо развлекся, да и всё. Однако ему никак не покинуть Орензу. Вскоре голуби доставят герцогу Мартинзы весть о разгроме ладикэйцев, и он отправит свое войско наперехват Лодэтскому Дьяволу, затем и герцог Елеста вместе с королем Эллой выдвинут корабли к Бренноданну – пусть изранят друг друга посильнее, – нам это на руку… А принц Баро вернет мерзавца в Элладанн. Сожжем Лодэтского Дьявола, вместо ведьмы, на Летние Мистерии, живого или мертвого. Когда герцог Альдриан вернется в замок, он пошлет войска в Нонанданн вместе с захваченным королем Ладикэ – и конец его бесславного похода! Но для Лиисема всё только начинается. Сокол воспарит над звездой, а не наоборот! Я тебя еще графиней или даже герцогиней сделаю, – гордо говорил Ортлиб Совиннак. – Большое, большое будущее нас ждет!
Довольно улыбаясь, он рассматривал Маргариту – она слушала его, терзая пальцы; сидела на стуле с расстроенным лицом, не зная, что делать и что говорить: Рагнер бросил ее, бежал…
– Одевайся и спускайся вниз! – кивая на кровать и сверток, приказал Ортлиб Совиннак. – Хочу выехать отсюда самое позднее через час и ближе к вечеру быть в замке – там у нас будут свои покои и прислужники. У меня же много дел в самом городе и не только. Перед дорогой тебе принесут подкрепиться… Мне сказали, что ты всё время провела в этой спальне – весьма мудро. Так меньше поводов для сплетен. И более грязнить твое имя не посмеют, не бойся, иначе окажутся на эшафоте – я всем заткну рот, баронесса Маргарита Нолаонт. И я, как это было прежде, буду заботиться о твоей семье. Твой милый братец Филипп поживет с нами в замке. Мы с ним очень сблизились, и я хочу дать ему достойное будущее при дворе.
Ортлиб Совиннак направился к двери, но остановился, немного не дойдя до нее. Он посмотрел на искореженный косяк и вновь прибитый запор, затем, прищурившись, повернулся к жене.
– Наше супружество скоро будет узаконено Богом, – сурово добавил он. – При первой возможности. Об этом тебе волноваться не стоит, люби́мая.
________________
В платье, чей узор напоминал павлиньи перья и что переливалось сине-зелеными отблесками при малейшем движении, в этом роскошном облачении со шлейфом и со стелящимися по полу рукавами, Маргарита стала походить на диковинную птицу. Новый двухслойный головной платок полупрозрачными складками падал на ее плечи и открытую спину, а тонкое кружево обрамляло лицо. В таком наряде она выглядела знатной дамой, чего и хотел ее «супруг».
В Элладанн также отправлялись Енриити и Диана Монаро. Дочери Совиннак привез дорогое убранство, а вот бывшей любовнице он нового платья не подарил, и эта гордая санделианка, переполняясь затаенной злобой, угрюмо наблюдала за тем, как Маргарита, будущая баронесса Нолаонт, прощается в гостиной с родней. Ортлиб Совиннак в это время наглаживал борзых собак, а те, оттесняя друг друга, подпрыгивали, лизали его руки и нежно поскуливали. Своих любимиц Ортлиб Совиннак пока не забирал в Элладанн – их должны были привезти позднее, на крытой телеге со всеми их подушками и вещами. Во дворе уже слонялся, маясь от ожидания, Филипп. К трем крепким услужникам, охранявшим Совиннака в пути, присоединялся Гюс Аразак.
Маргарита тепло попрощалась с Беати, Синоли и малышкой Жоли. Отводя взгляд, она приблизилась к Жон-Фоль-Жину и Ульви, дувшей от обиды губы: Нинно, как ушел в благодаренье, так ни разу с той поры не объявлялся.
– Что бы ни случилось с Нинно, – сказала Маргарита, – мы не оставим тебя и Жон-Фоль-Жина, сына моего сердца. На меня ты всегда можешь положиться.
– Не надо нас сожалеть, – впервые не тараторя, гордо ответила Ульви. – У нас с сыном есть, где жителять, и средствы тожа. Я будуся ждать своего муша в нашем с им дому. Монет я возьму лишь от сердешного отца, от дядюшки Жоля, а от тябя мне ничто не нужно́, – с откровенной неприязнью смотрела Ульви на Маргариту. – Энто всё ты, – тихо заговорила она, – и твойная бясстышая слава, а не он: он мушина – и раз прочим можно́, то и ему хотится. А теперя ему стыдное – и он блузжит где-то, но скореча поворо́тится… Николи не заступай порогу моего дому да будь подальше́е от Нинно, – громче добавила Ульви.
– Что у вас еще за пря? – спросил Ортлиб Совиннак, поднимаясь со скамьи. – И где кузнец?
Все молчали. Маргарита, понимая, что лучше всего именно ей ответить, подошла к нахмуренному «супругу» и, прикусывая нижнюю губу, тихо произнесла:
– Я позднее расскажу. Сейчас… излишне. Недоразумение.
Услышав это, Диана Монаро не смогла сдержаться.
– Кузнеца нашли с ней в запертой спальне. И она не откликалась, когда ее за дверью спрашивали. И кричать начала лишь тогда, когда дверь ломали. Кузнец же взял и сбежал, бросив жену с сыном. Понятно, что там, в спальне, за запертой дверью, они не молитвослов читали! Тем более что и волосы она для кузнеца распустила! Ортлиб, пары дней не прошло, а у этой кошки уже зазуделось! Взялась задирать зад перед своим же братом!
– Как можное! Вы же ничто не видали… – возмущенно начал дядя Жоль, но Ортлиб Совиннак прервал его жестом.
– Излишне, господин Ботно, – сказал он и приблизился к Диане.
Та немного испугалась его сузившихся глаз и жесткого лица. Теребя кружево глухого воротника, она произнесла нетвердым голосом:
– Я не узнаю тебя, Ортлиб. Во что ты превратился с ней? Это позор!
Ортлиб Совиннак при всех шлепнул ее ладонью по щеке. Удар был очень слабым для медвежьей мощи его руки, иначе хрупкая женщина не устояла бы на ногах: у Дианы только дернулась в сторону голова. Словно ожидая своей очереди, Гюс Аразак отвернулся с выражением страха на лице и твердо решил сбежать в Элладанне при первой возможности.
– Более не буду этого терпеть, – процедил сквозь зубы Ортлиб Совиннак, обращаясь к Диане. – А как будет, ты знаешь. Помалкивай. И это всех касается, – громко сказал он, оглядывая собравшихся и задерживаясь на Оливи, тетке Клементине, Енриити и Ульви. – Все заткнулись! Дурное слово о моей супруге скажете – знайте, обо мне говорите! Не стоит говорить обо мне дурных слов, – тише и спокойнее добавил бывший градоначальник. – И не надейтесь, что я буду снисходителен теперь или когда-либо потом.
В тишине раздался плач малышки Жоли, и Беати, быстро извинившись, метнулась с ней на руках из гостиной в кухню. Ульви, унося сына, поспешила за ней. Ортлиб Совиннак подошел к побледневшей Маргарите и предложил ей свою ладонь. Она же, с перепуга хлопая глазами, несмело положила на нее руку ладонью вверх. Ортлиб Совиннак удовлетворенно улыбнулся, захватил ее пальцы своими и перевернул их руки.
– Нам пора удаляться: дорога неблизкая, – сообщил он всем вокруг. – Завтра и за вами приедут, собирайтесь пока. Всем доброго дня, – проговорил Ортлиб Совиннак, наблюдая, как в ответ ему кланяются и приседают. – Енриити, мона Монаро, пойдемте, – скомандовал он и повел Маргариту к выходу. Борзые собаки потрусили следом. Его безмолвная, напуганная дочь и Диана Монаро, утиравшая с покрасневшей щеки слезу, тоже направились на улицу.
В передней Совиннак набросил на плечи Маргариты свой бежевый дорожный плащ, а во дворе помог ей сесть в женское седло на пегую Звездочку. Дед Гибих радостно улыбался, поглаживая шею голубоглазой кобылы.
– Помилувайся с нею путею, – ласково сказал Маргарите дед, – и воротай мою пегу красаву. Каково ж мне без ею? В замкух жителяти мне не станется… Ну а ты, непоседливай блинчак, – подмигнул он. – Ужо хоть в сей-то разок, точна боле не воротайся!
И снова, оглядываясь на покидаемый дом, Маргарита видела лишь этого старика с топором за поясом. «Непоседливый блинчик вообще-то сбежал из дома, от мамки с папкой, – обиженно подумала Маргарита. – Дед же всё гонит и гонит меня "в лес" – к страшным диким зверям!»
В Элладанне Маргарита оказалась, когда солнце клонилось к закату. Они въехали через Западные ворота города и направились к улице Благочестия. Мертвецы и трупы коней уже не лежали вдоль Западной дороги, но о том, что тут произошла кровавая резня, ясно говорили бурые отметины на стенах домов, беспорядочно разбросанные вещи на улицах или выбитые ставни и двери. Всё было наводнено пехотинцами в желто-красных нарамниках, которые пили и веселись. Они выходили из домов с награбленным ладикэйцами добром, что-то оставляя себе, а что-то бросая на повозки. Элладанн встречал победителей в своем лучшем платье: буйно распустилась листва и теперь уже яблони усыпались белым великолепием. Колокольчики ландышей украшали головы женщин, по городу плыл сладкий аромат, а у дома из желтого кирпича, должно быть, выпустили пирамидки соцветий каштаны.
«Элладанн пережил второй погром, – думала Маргарита, – но он скоро забудется, как и первый. Дождь смоет кровь, двери и ставни поменяют, а горожане примутся заново обставлять свои жилища и копить добро. Победителям и герцогу Альдриану всё простят… Куда еще деваться?»
У темно-красного особняка Ортлиб Совиннак и его спутники остановились. Это жилище почти не пострадало с фасада: лишь разбили одно окно парадной залы – то, где некогда на витраже седовласый Олфобор Железный стоял на коленях у храма Благодарения и статуи Святого Эллы.
– Дом снова наш, – сказал Ортлиб Совиннак Маргарите, показывая на темно-красный особняк. – Но я хочу всё изменить: и внутри, и снаружи. Нужна новая обстановка. Что-то более роскошное и модное. Свои покои обустрой, как считаешь нужным: любая твоя прихоть – всё у тебя будет… Рада?
Маргарита пожала плечами и отвернулась от дома.
– Я, кажется, никогда не рассказывал тебе, почему граф Элла Лиисемннак подарил земли Олфобору Железному… – жестче заговорил с Маргаритой Ортлиб Совиннак. – Как бывший градоначальник я знаю больше об этом городе, чем прочие… Я прочитал в старой книге, что граф Лиисемннак и его двэн любили одну и ту же даму, она же не могла выбрать, кто же ей больше люб – и поклялась, что выйдет за победителя битвы. Рыцари сразились: отряд на отряд. Граф Лиисемннак победил, но… с тех самых пор из-за увечья не мог иметь наследников. Дама же вышла замуж за проигравшего. Вот так, из-за увечья, граф Лиисемннак обратился к Богу, а из-за обиды – лишь бы земли не достались его двэну и вероломной возлюбленной – граф всё отдал пришлому варвару… В конечном счете, даже великие деяния творятся из-за обычной дурости, простакам же скармливают сказки. Да, прошлое неизбежно портится, гниет и тухнет, но люди давно научились бороться со смрадом прошлого. Самая невероятная ложь будет непреложной истиной, едва превратится в буквы на страницах летописи. Об этих великих днях и о нас с тобой, – внимательно смотрел он на Маргариту, – тоже напишут в летописях. Казаться – это так же важно, как быть. Я не хочу, чтобы хоть кто-то прочитал ложь о том, как я делил тебя с… Надо хотя бы казаться, всё ясно? Я и ты вместе со мной, мы уже не принадлежим себе: мы – это и есть История. Улыбнись хотя бы для начала, – потребовал он, но Маргарита лишь кисло изогнула губы. – Да ты у меня устала в дороге… – смягчая тон, но при этом издеваясь, любовно проговорил Ортлиб Совиннак, поправляя на плечах «жены» бежевый плащ. – Или так разобиделась из-за долгой разлуки, что еще серчаешь? Я обещаю уделять тебе намного больше заботы, чем было прежде.
Он резко обернулся и увидел на расстоянии полусотни шагов от себя мужскую фигуру в грубой рясе и с дощечкой на груди, подвешенной за веревку. Лицо священника было скрыто под капюшоном и наклонено к ящику для пожертвований.
– Ей, Гюс, что написано у того служителя Бога на табличке? – щуря близорукие глаза, спросил Ортлиб Совиннак у Аразака.
– Из храма Благодарения он… И дал обет молчания, пока не изловят Лодэтского Дьявола. Еще есть напоминание, что идет восьмида Нестяжания…
Услышала название храма, Маргарита глянула на человека, стоявшего по другую сторону Западной дороги, но только обмолвились о ее возлюбленном, как она расстроено отвела в сторону глаза.
– Вот тебе золотой, – достал из кошелька монету Ортлиб Совиннак. – Пожертвуй храму от имени барона и баронессы Нолаонт.
Гюс, удивляясь подобной щедрости, «исполнил приказ» – подъехал к послушнику и, проговорив то, что ему было велено, опустил медяк в подставленную коробку.
________________
Рассудив, что Маргарита наверняка будет возвращаться из Миттеданна по Западной дороге, Рагнер прохаживался вдоль этого пути, не отходя далеко от темно-красного дома. В первый же вечер Фортуна вознаградила его за смелость. Еще издали Рагнер узнал пегую лошадь и успел приблизиться к всадникам, которые ненадолго остановились в начале улицы Благочестия. «Послушник» жадно смотрел на Маргариту, одетую в переливающееся платье и затейливый головной убор, любовался грустной и не поднимавшей своих чудесных зеленых глаз красавицей. «Муж» стал трогать ее за плечо, и Рагнер подумал, что мог бы, не вызывая подозрений, подойти и затем попробовать отбить ее прямо там. Он нащупал тонкий кинжал, что был примотан к его ноге и легко доставался сквозь прореху в мешковатой рясе, но тут, будто почувствовав опасность, обернулся бывший градоначальник – Рагнер же опустил лицо и скрыл его под капюшоном. Близорукий Ортлиб Совиннак его не узнал. Направившийся к Рагнеру Гюс Аразак приметил с высоты лошадиной спины прическу послушника и, занятый подменой монеты, более вглядываться не стал. «Послушник» хладнокровно закрыл лицо коробкой для пожертвований и поклонился, получив медяк. Аразак ничего не заподозрил, поскольку не пытался найти подвох: подобного безумия от Лодэтского Дьявола – его возвращения в Элладанн, никто не ждал. Не поняла и Маргарита, кто был недалеко от нее. Спустя пару минут Рагнер с досадой смотрел, как всадники удаляются – по улице к холму. Еле различимые в закатных сумерках фигурки скрылись за Северными воротами замковых стен, а герцог в обличье священнослужителя направился другой дорогой. Он смело шел среди пьяных пехотинцев Лиисема, многие из которых бросали в его коробку мелкие монеты. Он всем кланялся, сложив руки, и показывал табличку. Лицо приходилось держать глупым, все думы гнать прочь.
К храму Благодарения Рагнер добрался после заката. На ступенях Суда теперь расселись другие пехотинцы, но если бы они поменяли желтые нарамники на синие, то ничем бы не отличались от ладикэйцев. Благодаря их факелам, площадь скудно освещалась. Темное и мертвое здание старинного храма их, к счастью, не интересовало. Персона послушника, которым прикидывался Рагнер, тоже оставила пьяных мужчин равнодушными. Раскланявшись и получив еще пару четвертаков, герцог направился к своему пристанищу, где его ждала неожиданность: на вратах появилась деревянная табличка с меридианской звездой, гласившая, что Экклесия временно прекращает проведение служб и ритуалов в этом храме. Удивленный Рагнер вошел внутрь и покрепче запер за собой створы ворот.
Он нашел брата Амадея на темном, ночном кладбище у розового сада, на той самой скамейке, где тот не так давно помирал. Дожди смыли все признаки минувшей трагедии – ныне это была просто деревянная скамья с красивой, резной спинкой, а под ней уже пышно наросла трава.
– Табличку видел, – сел рядом со священником Рагнер и снял капюшон. – Что это значит?
– То, что храм закрыт для прихожан, – вздохнул во мраке брат Амадей. В отличие от Рагнера, он сильнее надвинул капюшон на глаза.
– И?
– Настоятель храма скончался… Он давно страдал от подагры и сердечных болей… – нехотя продолжил брат Амадей. – Храм будет закрыт, пока Святая Земля Мери́диан не назначит нового настоятеля. Точнее, это сделает в новолуние епископ Аненклетус Камм-Зюрро, – еще тяжелее вздохнул он.
– И что это значит? – стал раздражаться Рагнер. – Не тяни, монах. Я ничего не понимаю в ваших святошных делах.
– Я, похоже, больше не монах… – дрогнувшим голосом ответил брат Амадей.
Рагнер молчал, раскрыв глаза и ожидая продолжения, но пауза затягивалась.
– Если ты мне немедля всё не расскажешь, я тебя, клянусь, ударю, – зло проговорил он. – У меня тут всё зависит от тебя, а ты молчишь! Что это значит для меня?
– То, что раньше новолуния в храме никто не объявится – эта добрая весть для вас. Я могу остаться здесь до того же срока, чтобы зажили ранения. А после… мне принесли предписание явиться в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд, – не своим голосом ответил брат Амадей. – До этого мне запрещено общение с прихожанами в качестве их наставника.
Рагнер откинулся на спинку скамьи.
– Из-за меня? – спросил он. – Из-за плена у Лодэтского Дьявола?
Брат Амадей покачал капюшоном.
– Разумеется, я сказал, что меня не неволили. И раз я не искал помощи у духовенства, у своей семьи, а принял вашу помощь, то, по мнению Экклесии, мне есть, что скрывать… Служители Бога не должны вмешиваться в войны. А я ведь и впрямь помог вам проникнуть в город… И в лесу спрятаться. Так что это справедливо.
– Херь это всё… – устало потер Рагнер лицо руками. – Я только и слышал от тебя: «На все воля Божия». А про лес и город – ты же мне любимую помогаешь спасти. При чем тут война?
– О, они и не подозревают о лесе или о том, что вы здесь. Хватило того, что я жил с вами в ратуше. Кажется, Экклесия вас недолюбливает… – иронично и горько усмехнулся брат Амадей.
– Надо было всё же бросить тебя на этой скамье, – вздыхая, ответил Рагнер. – И зачем я ее послушал… Знаю зачем, но… Только тебе бедствий добавил. Прости, что спас тебя, – снова вдохнул он. – Более не спасу ни одного монаха.
– К сожалению, всё сложнее, – подумав, сказал праведник. – Еще на меня были жалобы за смелые проповеди. А еще… Да и это не важно… Попросту епископ Камм-Зюрро выиграл, а я проиграл, не начав сражения. Не он отправится на Божий Суд, а я. Что же, пусть так и будет…
Рагнер вновь потер лицо.
– Есть тут вино для приобщения? – спросил он. – Знаю, что есть. Надо выпить. Нам обоим надо выпить.
Священник повернул к нему капюшон.
– А почему бы и нет, – неожиданно согласился он.
Рагнер сразу же подскочил.
– Другой разговор, монах! Не кисни. Что-нибудь придумаем. Ни на какие суды ты не пойдешь. Где вино?