Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

– Хорошо, что ты вспомнила о супруге, – вздохнула Марлена, которая ничего не знала о стишках Блаженного. – Ты же клялась перед Богом ему в верности. Разлюбила ты его или нет, это тебя не…

– А он как муж клялся беречь меня и мою честь, – перебила ее Маргарита. – Но вместо этого бросил меня в плену. Объявился лишь на семнадцатый день, а до этого ничего не давал о себе знать. Мог бы хоть как-то дать понять, что спасет меня…

– Это тебя не оправдывает.

– Тебе не всё известно, – прикусила губу Маргарита, – но… знаешь, я всё равно предпочитаю Ад в том мире Аду в этом – союзу с человеком, который мне противен и которого я презираю. Это очень унизительно: встретить свой день рождения в плену, а до этого как раз вышел срок, что дал Рагнер – пообещал, если Ортлиб не появится через три дня, то он отдаст меня своим головорезам. Мной должны были начать пользоваться все, кто желает, прямо в мой день рождения! Сотни жутких мужиков или даже больше! Рагнер не намеревался так делать – просто грозил, но Ортлиб же думал иначе. Я же была в плену у самого Лодэтского Дьявола! И он даже тогда не попытался меня спасти! Так я и поняла, что для моего супруга есть более важные ценности, чем я. Теперь я сама не могу более быть с ним – он стал мне омерзителен. Раз моя честь для него ничто, то и у него нет чести. И что мне ныне делать, если даже мысль о близости с мужем мне противна? За самоубийство ждет Ад и Пекло. Что за западня? Только и остается, что в монастырь бежать, но я туда тоже не хочу… К мужчинам закон и Бог не так суровы, как к женщинам…

– И мы знаем, почему это так, – наставительно произнесла Марлена. – «Женщины чище плотью и выше душой, чем мужчины», – так написано в Святой книге. Вот с нас и спрос строже. Нам дана радость материнства, какой нет у мужчин. Мы можем любить и детей. Наша цель – это служение своей семье, порой наперекор всем другим нашим желаниям.

– Детей я от него тоже больше не хочу…

Вспомнив, что не знает, кто отец ее ребенка, Маргарита нахмурилась, а Марлена загрустила о том, что так и не получила от Бога дар чадородия.

– Что же ты теперь собираешься делать? – спустя минуту спросила Марлена.

– Ждать, когда пророчество исполнится до конца, – опять улыбнулась Маргарита. – Конец его гласит, что Рагнер победит герцога Альдриана, а значит, и меня найдет. Я поеду с ним в Лодэнию, где много снега, и там будет мой новый дом. И мне неважно: будет ли наша связь узаконена… Я просто хочу оставить Ортлиба и забыть о нем, словно его никогда не существовало. Брат Амадей… – Маргарита встрепенулась и приподнялась. – Ты же ничего не знаешь!

– Что с братом Амадеем? – взволновалась Марлена.

– Мы нашли его полумертвым на храмовом кладбище еще в сорок четвертый день Смирения, когда я искала родных. Его пытали грабители храма, а затем чуть не зарезали.

Вскрикнув, Марлена распахнула свои небесно-голубые глаза.

– С ним всё в порядке. Его перевезли в ратушу и спасли, хотя он был очень близок к смерти. Лодэтский Дьявол спас Святого…

– А сейчас что с ним?

Маргарита пожала плечами.

– Незадолго до того, как меня выкрали, я с ним разговаривала. Он был здоров и даже немного пополнел. Говорил, что мог бы ходить с палочкой.

– А сейчас?

– Он не пленник, просто лечится. Рагнер ничего ему не сделает, не бойся: ему как рыцарю нельзя причинить вред священнику. Да и зачем было его спасать?

Марлена встала с кровати, взяла зеркальце с подоконника и поправила свой белый чепец с кружевом у лба. Она так расстроилась, что едва справлялась с непослушными руками.

– Я чувствовала, – сказала она. – Он мне снился. Так, как не снился никогда… Не как священник, – еле слышно прошептала она. – Кажется, это было в ночь с сорок третьего на сорок четвертый… Тот же мой жуткий сон, как я лежу в черноте и в жужжании мух. И вдруг он появился… Он не прощался со мной, просто смотрел на меня и что-то доброе говорил, но я забыла что именно…

Она положила назад зеркало и сказала сидевшей на кровати Маргарите.

– Мне нужно идти. Скоро обед, и мне надо его приготовлять. Мы еще как-нибудь поговорим, – вздохнула она. – Я всё равно не понимаю тебя до конца, но могу понять твои желания. Это пройдет со временем, если ты постараешься. А ты должна… Не запирай дверь на засов, – добавила она, – твои родные так беспокоятся еще больше. Дядя Жоль спит с топором, если вдруг надо будет выломать дверь, – через силу улыбнулась Марлена, подходя к кровати и целуя Маргариту в щеку. – Я постараюсь завтра прийти снова.

Маргарита пожала плечами.

– Только если хочешь. Если из-за долга меридианского милосердия и помощи заблудшей, то не надо.

– Всё же он что-то сделал с твоею душой, – уверенно сказала Марлена, открывая дверь. – Я тебя ничуть не узнаю.

– Я тоже себя не узнаю, – прошептала Маргарита и с улыбкой упала на подушки, потягиваясь всем телом. Она сняла с головы платок, распустила волосы и закрыла глаза, отдаваясь грезам. Дверь на засов она запирать не стала.

________________

Также меридианская вера гласила, что задолго до рождения первого Божьего Сына на месте Святой Земли Мери́диан стоял Золотой Город с храмом Жертвенного Огня. Зайти в храм могли только девственные весталки, чистые девы с высокой душой – всего четыре женщины в возрасте от шести и до тридцати шести лет. Ежедневно, в полдень, горожане видели, как на открытом алтаре, благодаря молитвам весталок, сам по себе пуще загорался затухавший огонь – и он горел даже в сильный ливень. Пока Бог дарил людям Золотого Города Жертвенный Огонь, на Гео царил Золотой век – все радовались и много смеялись, не было ни господ, ни слуг, люди не знали голода, страданий и тяжелого труда. В память о тех временах меридианцы до сих пор праздновали Сатурналий.

Но люди развратились, пребывая в вечной сытости и праздности: завели рабов, чтобы вообще ничего не делать, а от пресыщенности обрывали свои жизни, иные же начали обожествлять Пороки и строить для них святилища. Храмы Добродетелей ветшали в запустении, тогда как храмы Пороков переполнились прихожанами, ведь там разрешалось пить вина без меры, обжираться и предаваться разврату. Храм с весталками тоже перестал пользоваться почетом, как и имя Божье, а сами девственницы вдруг стали рожать, утверждая, что их дети от языческих божков, покровителей Пороков. Когда на празднество никто из жителей Золотого Города не пришел в храмы Добродетелей, Создатель мира разозлился и послал человечеству такие слова: «Забираю Огонь свой, что сжигал ваши горести, – страдайте отныне и плачьте! Как наплачете море великое, то потоните в нем же, а кто выживет и прозреет – пожалеет, да поздно!»

В тот же полдень молнии разрушили храм и сожгли четырех нечестивых весталок. Без Жертвенного Огня люди познали страшные хвори, войны и лишения. Вслед за Последней Битвой, пришел Великий Потоп – те, кто выжили, отупели и впали в дикарство на долгие века, продолжая губить себя Пороками и отталкивать Солнце от Гео. Мир шел к гибели: летом тонул в ливнях, а зимой в стуже; голод заставлял кочевать по Меридее племена и биться друг с другом за еду; людоедство вошло в обыденность. Но Бог не прощал людей и не вмешивался, пока прелестная белокурая девочка с небесно-голубыми глазами не попросила его оказать последнюю милость и спасти человечество – и молила она его неустанно с шести лет до тридцати шести, добровольно заточив себя в темноту каменной ямы, страдая от лишений и принеся в жертву свою красу, чтобы искупить вероломство весталок. Бог сжалился, внял гласу чистой девы и послал ей видение минувших времен, своих последних слов и приказал идти в разрушенный Золотой Город, в храм Жертвенного Огня, что она и сделала. Огонь, сжигающий людские страдания, не загорелся, но Бог, в знак своего прощения, послал деве дитя – в нее ударила молния, не причинив ей вреда. В охватившем ее сиянии Пресвятая Праматерь вновь стала восемнадцатилетней девушкой, прекрасной, как прежде, – и осталась такой до того, как, уснув в возрасте семидесяти двух лет, больше не открыла своих небесно-голубых глаз. С тех самых пор в том месте, где раньше стоял алтарь Жертвенного Огня, в полдень била молния, кого-то сжигая, а кого-то оправдывая.

Божий Сын помимо веры принес знание, повелев хранить его только мужчинам, и быть при этом столь же целомудренными душой и плотью, как весталки. Кардиналы и их наместники, епископы, получили высшую власть над человечеством, какая была у жриц Жертвенного Огня – прелаты не вмешивались в политику и войны, но могли не пустить даже короля, Божьего избранника, в храм, тем самым опозорив могущественного монарха, а первый кардинал мог лишить короля власти, объявив ее незаконной. Женщинам, что желали служить Богу как монахини, оставили лишь часть высоких прав весталок, например: непорочная монахиня с меридианскими звездами на руках могла помиловать любого приговоренного к смерти мирским или воинским судом.

________________

Маргарита открыла глаза и приподнялась на кровати. К ней в полумраке подходил Нинно. Он выглядел неряшливо из-за мокрых, взъерошенных волос и кое-как застегнутого красного камзола в темных пятнах, – почему-то Маргарита сразу поняла, что он недавно вылил на себя, одетого, ковш воды.

– Что вы здесь делаете, господин Граддак? – спросила девушка, шаря руками по кровати в поисках платка. – Отвернитесь: у меня голова непокрыта.

Нинно застыл перед кроватью.

– Хоть раз твои волосы такими увидать, – сказал он. – Жалко, уж сумраки… Они так сияют при солнцу.

Отыскав платок, Маргарита слезла с кровати, подошла к подоконнику и, глядя в зеркальце, стала молча закручивать волосы в пучок.

– Давай сбежим, – подступил к ней Нинно, а она отшатнулась от резкого запаха куренного вина.

– Вы пьяны, господин Граддак, – недовольно произнесла Маргарита. – Уходите, пожалуйста.

– Я не знаю, как давно люблю тебя, – подошел он к ней, взял ее за руку, из-за чего светлые волосы опять рассыпались по девичьим плечам, и грохнулся на оба колена. – Я не могу больше́е так… Сперва твое замужничество. Я, дурак… Хотел средствов сестре оставить, а тебя свезти подальше́е – и никто б не прознал, что я тебе брат… Так ведь хитрят, когда иного пути нету… Я б добился тебя, – прижал он руку Маргариты к своей щеке, – а ты замуж пошла, я женился. Зачем? Надобно былося ее гнать… Она ныне твое кольцо носит.

Маргарита вырвала руку из его ладони.

– Нинно, – поднимая его на ноги, ласково, как ребенку, говорила она огромному мужчине, – у тебя такой малыш славный, Жон-Фоль-Жин. Что ты такое говоришь? И Ульви хорошая… Твой дом таким красивым стал!

– Не терплю свой дом без тебя, – зло сказал Нинно, встал и обхватил Маргариту за талию и спину. – Силился любить и терпеть – мочи больше́е нету! Ее не терплю просто за то, что она есть… Давай сбежим ото всех!

Он попытался поцеловать Маргариту, а она с отвращением отворачивалась.

– Отпусти меня, – говорила она, пытаясь вырваться из стальных объятий. – Я закричу, Нинно. Клянусь, закричу!

– Как он целовал тебя? – не сдавался Нинно, крепче прижимая ее к себе и обхватывая рукой ее затылок. – Просто скажи, – шептал он пьяным ртом, припадая к ее щеке. – Как тебя целовать надобно, чтобы ты и со мной согласилася? Ты ведь тоже чего-то чуйствуешь, я этого чуйствую…

Только тогда Маргарита увидела, что он закрыл дверь на засов, и закричала от страха. Нинно прижал свой рот к ее губам, и крик потонул в поцелуе.

– Я так люблю тебя, – услышала Маргарита, когда он оторвался от нее. Но прежде чем она снова успела закричать, кузнец закрыл ее рот новым поцелуем.

К ужасу девушки он потащил ее к постели и повалил ее туда, зажав ей своими локтями плечи. Она крикнула дядю – и опять Нинно закрыл ей рот, теперь рукой.

– Я не обижу тебя, – мокро шептал Нинно. – Не кричи. Хочу, чтоб ты и меня полюбила, как я тебя…

Он стал целовать ее щеку и шею, не убирая ладони, в какую Маргарита могла только мычать. Своим телом Нинно придавил ее так, что, сколько бы она ни извивалась, усилия освободиться оказывались напрасными, как и попытки отбиться от его головы и ладони, почти душившей ее.

– Доченька? – услышала Маргарита из-за двери голос дяди. – Всё в порядку?

Маргарита промычала в мужскую ручищу, не надеясь, что дядя ее услышит. Лицо Нинно нависло над ее лицом.

– Не кричи, любимая, спокойся, – сказал он и нежно поцеловал ее в лоб, отчего она скривилась. – Я так люблю тебя, – столь же трепетно поцеловал он ее в правую бровь. – Вовек буду любить, – поцеловал Нинно ее левый глаз. – Я уберу руку, токо не кричи… не боися.

Намереваясь в любой момент вернуть ладонь обратно, он медленно приподнял ее ото рта Маргариты и посмотрел в ее наполненные ужасом глазищи.

– Я не хотел страшить тебя, – расстроенным голосом сказал Нинно. – Не хотел, чтоб так… Хотел лишь признаться. Я так долгое молк… Ровно год ушел, как я впервой хотел признаться… и всё молкнул!

Маргарита не говорила ни слова ему в ответ. Нинно сморгнул – и слеза упала у ее правого глаза – туда, где раньше был синяк. Эта слеза отрезвила девушку, тронула ее сердце и прогнала страх.

– Нинно, – спокойным голосом прошептала она, и кузнец убрал ладонь. – У меня были к тебе чувства – это так, но их уже нет… Слишком давно нет… И насилием их точно не вернуть…

Нинно попытался улыбнуться и было уж начал привставать, как дверь тряхануло от удара. Нинно упал назад и крепко прижал к себе Маргариту, которая вновь закричала. Он стискивал ее спину и с силой вжимал девушку в себя – так, что ей стало трудно дышать. На своей щеке она чувствовала его новую слезу.

Только тогда, когда со звуком отлетевшей задвижки засова дверь распахнулась, Нинно оставил Маргариту и подскочил с постели. Он ринулся на Жоля Ботно, вырвал из его рук топор и отшвырнул орудие в дальний угол.

– Ах ты подлец каковой! – вскричал дядя Жоль. – Да я тебя голыми руками отколочу!

Жоль Ботно храбро набросился на огромного Нинно, который с легкостью оттолкнул невысокого толстяка к стене – и тот, не удержавшись на ногах, плюхнулся на подогнувшихся коленях вниз.

– Нинно! – зло крикнула с кровати Маргарита.

В полумраке спальни кузнец пронзительно посмотрел на нее и резко распахнул раскуроченную на месте засова дверь. Из коридора блеснул свет.

– С пути! – прорычал Нинно и вышел.

Из-за захлопнувшейся двери раздались женские вскрики и неясный шум. Маргарита соскочила с кровати, подбежала к дяде, который держался за спину и пытался встать с одного колена на ноги. Опираясь о стену и на племянницу, он не без труда выпрямился.

– Вот скотина! – тяжело дыша, выговорил дядя Жоль. – Силища-то экая… Ты в порядку, дочка? А то тёмно, не вижу толкум…

Дверь приоткрылась. В щель пролезла рука с маленькой глиняной лампой и голова тетки Клементины в чепце с тремя рядами оборок. Увидав только Маргариту и мужа, Клементина Ботно широко распахнула дверь.

– Чего ты еще навытворивала? – громко спросила она Маргариту. – И так нам из-за тебя на улицы пойти стыдное и в глаза людя́м глянуть! Они бедствия от тебя! Вот ведь Дьяволова шшшлюха… – с наслаждением прошипела тетка. – Вся в свою путани…

– Затыкнися, Клементина! – вскричал Жоль Ботно. – Затыкнись, вконец! Угомонись, старая лярва!

Клементины Ботно застыла с открытым ртом, но через миг она уже возмущенно вопила на весь дом:

– Это я лярва?! Я? Старая?! Старая, затем что красу на тебя спущила? Затем что всю свежестью во слезах проревела, пока ты с девками по баням темнился? Эту девку сызнову защищашь? Она тута с кузнецом запёрывается, а я лярва?! Пиявка! Червя? Старая?!!

Дядя Жоль молча пошел на нее, и она сразу же замолчала. Он забрал свечу и одной рукой вышвырнул свою тощую жену за дверь.

– Никогда ты не былася красивою! – крикнул он ей вслед. – Тока лярвой всегда и былась! Но я тебя любвил, – очень тихо добавил дядя Жоль.

Затем он закрыл дверь и, тяжело подышав, развернулся к вжавшейся боком в стену племяннице.

– Лярва, – повторил Жоль Ботно. – Не рота́, а скрипучи ворота́. Ты-то как? – посветил он огоньком лампы на лицо Маргариты.

– Уже лучше, – обняла она его. – Спасибо.

– Ты тута закройся всё ж таки, – суетливо загремел ее дядя связкой ключей на поясе. – Замок вроде цельный… – говорил он, снимая с кольца ключ и подавая его Маргарите. – Не слушай, чего все болтают… Сама понимашь: дела-то экие, да чего ж теперь… Муж твой тебя в обиды больше́е не даст. При нем никто ничё болтать не смеет. Клементина враз свой язык глотает, токо он зыркнет на ее. И прочие тоже. Любвит он тебя, ты бы знала как! Едва не помёр, когда я ему передал слова того мерзавцу – сердцу у него так хватило, что еле-еле сызнову задышал. Лёжал вот на этой самой ложе, едва ль живой, до прибытью войсков с югу и принцу Баро… Токо смогёл ходить – мы тотчас в Элладанн махнули. В окне тебя невредимою увидали – так и я с радостей чуть Богу души не отдал.

«Очень уж удачно совпало выздоровление Ортлиба с прибытием войск», – со злобой подумала Маргарита, вспоминая смеющегося, хлопающего себя по коленке «супруга», когда тот рассказывал, как ловко всех обхитрил, и невольно скривила губы, будто съела что-то гадкое на вкус.

– Нужное чего? – помолчав, спросил дядюшка Жоль.

– Одна хочу побыть. И кушать немного.

– Обеду тебе, как всегда, сюдова снесу… Не боися того паршивца, кузнеца. На порогу его больше́е не впущат… Никогда его не свидишь… А я с топором уж не расстануся. Хм… кх… Скореча до дому уж поезжаем, даст Бог.

Жоль Ботно встал у топора, но не решался нагнуться, чтобы взять его. Тогда Маргарита подала ему топор.

– Воротимся, – продолжал дядя Жоль, – по-иному живать себе будёшь, даст Бог. В Элладанне дела щас сотвориваются, ох! И всё супруг твой! Голова! Отмщит он за тебя даже Лодэтскому Дьявулу – не сомненивайся.

________________

В ночь с дня сатурна на благодаренье первой триады Нестяжания король Ладикэ, Ивар IX Шепелявый, занял белокаменный, с голубыми черепичными крышами замок. Сотню преторианских гвардейцев из Южной крепости ладикэйские воины убили и переоделись в желтую форму, красные плащи, «золотые» кирасы и шлемы с алым гребнем. После этого сам король прошел по подземному ходу в дом правителя Лиисема и осмотрел то, что ему досталось. Вся прислуга исчезла, кроме нескольких старух из Доли и уже мертвой стражи. Также внутри замковых стен, на неприкосновенной святой земле, остались священники. Епископ Аненклетус Камм-Зюрро тепло встретил короля Ладикэ и провел для него в храме полуденную службу. Ивар IX, польщенный почестями со стороны наместника Святой Земли Мери́диан, заверил епископа, что не причинит урона приходам и больше не знается с Лодэтским Дьяволом.

Правителя Ладикэ не могла не насторожить кровавая резня в темно-красном доме, однако нестерпимо сильно он желал занять замок, чтобы почувствовать себя настоящим хозяином Элладанна. На всякий случай выход подземного хода, по какому прошел король Ивар, вновь взорвали. Две тысячи воинов заняли парк, Южную крепость и часть помещений замка. Следующую ночь они провели без каких-либо происшествий. Обезопасив себя, король успокоился и стал ждать возвращения герцога Альдриана Лиисемского.

Около полудня шестнадцатого дня Нестяжания, в нову второй триады, к Элладанну с запада подошло полчище в тридцать тысяч голов. Король Ивар занервничал и отправился в храм, чтобы принять любезное предложение епископа Аненклетуса Камм-Зюрро об отпущении грехов его воинам и приобщении перед битвой, что ожидалась с рассветом дня марса. Король и сам исповедовался, покаялся, разжевал горькую пилулу и запил ее глотком медового вина.

Грядущей ночью король Ивар не собирался спать – именно в ночь с новы на день марса ожидалось возвращение герцога Альдриана Лиисемского в свой замок. После обеда, почувствовав усталость, пожилой король решил ненадолго вздремнуть. Убедившись, что его надежно охраняют, король Ладикэ только оказался без доспехов, как рухнул на постель и немедленно уснул.

Не зря повар Гёре называл кухню самым ранимым местом у войска – не прошло часа после обеда, как все две тысячи ладикэйских воинов почувствовали недомогание. Их резко замучили колики живота, а кого-то и рвота. Сам король Ивар отказывался просыпаться. Его первый рыцарь, граф Во́рис Покрэ́шр, отдал приказ немедленно покинуть замок и переместиться в Западную крепость. Зарубив повара и его поварят, собрав из тех, кто хоть как-то стоял на ногах отряд в сотню воинов, ладикэйцы открыли Северные ворота замка.

Город выглядел спокойным, казался во власти захвативших его северян, но по дороге к речушке Даори и вторым крепостным стенам из-за деревьев на королевский отряд напали неизвестные всадники, сражавшиеся столь умело, что граф Покрэшр догадался: против них выступили переодетые воины-монахи. Понимая, что Первые ворота и крепостные стены у рва захвачены врагами, и спасая короля, первый рыцарь вернулся назад в замок с четырьмя десятками уцелевших воинов. Они сразу направились к Южной крепости, к самому безопасному месту внутри замковых стен. Там, вместо больных воинов, граф Ворис Покрэшр нашел уже мертвецов. Памятуя о подземном ходе из оружейной залы, оставшиеся в живых ладикэйцы понесли туда сладко сопящего короля Ивара, но по дороге их окружили настоящие преторианские гвардейцы герцога Альдриана, как-то проникнувшие сквозь закрытые ворота крепостных стен и надежно запертую оружейную залу. Граф Ворис Покрэшр, первый рыцарь королевства Ладикэ, сдался без бессмысленного боя.

Всю ночь с новы на день марса, перед сражением, город незаметно заполнялся воинами Лиисема – и всё благодаря подземным ходам, о каких позаботился в свое время Ортлиб Совиннак. Захватив короля Ивара, можно было не начинать с утра битвы: войско Ладикэ и так бы сдалось. Но лиисемцы жаждали возмездия, а герцог Альдриан воинской славы.

С рассветом семнадцатого дня Нестяжания на Восточные, Западные и Северные ворота города началось наступление. Войско Ладикэ оказалось атакованным и снаружи, и изнутри, попало в западню, как и задумывал бывший градоначальник Ортлиб Совиннак. И больше не оказалось у ладикэйцев в союзниках Лодэтского Дьявола и его громового оружия, а если бы даже было, то битва, что развертывалась весь день марса, из-за плененного короля Ладикэ являлась с самого начала проигранной для захватчиков Элладанна. Сражайся Рагнер семнадцатого дня Нестяжания, он не смог бы ничего изменить: угодил бы вместе с королем в ловушку, погиб бы в бою или взошел бы в итоге на эшафот.

Рагнер наблюдал издалека за атакой на Элладанн, с холмистого возвышения в лесу, откуда город хорошо просматривался. Воины в желто-красных нарамниках, штурмовавшие с помощью осадных лестниц городские стены, напоминали ему нападающих на улей муравьев. Когда распахнулись ворота и войска проникли внутрь, солнце еще стояло высоко в небе.

«Король Ивар наверняка захвачен, а не убит, – подумал тогда Рагнер. – Если так, то стоит привезти Ивара к воротам Нонанданна, как город падет, а там Соолма и Айада. Если король убит, то Нонанданн пойдут освобождать – это тоже плохо – долго ли продержатся осажденные в городе, и так пострадавшем после нашего захвата? И до Меркуриалия надо успеть Маргариту выкрасть, пока она вновь не вышла замуж со всеми ночными последствиями… Надеюсь, ты, Ивар, старый шепелявый козел, и в плену свою спесь явишь. Ну, пожалуйста, пожалуйста, Ивар, родненький, – взмолился Рагнер. – Продержишь хотя бы до Меркуриалия! Не сдавайся так сразу… Если ты, конечно, живой еще…»

Не дожидаясь окончания битвы и оставив других наблюдать за разгромом ладикэйских войск, Рагнер вернулся в свой лагерь.

Бой стих к вечеру дня марса. Всех пленных заперли в тюрьмах трех крепостей, а король Ивар IX Шепелявый наконец проснулся в подвале Южной крепости и с удивлением посмотрел на графа Вориса Покрэшра, сидевшего напротив него за решеткой в соседней камере.

Меж тем в глубине Левернского леса, где расположился лагерь Лодэтского Дьявола, Рагнер до заката совещался со своими ротными. Главное затруднение планируемой битвы заключалась в том, что они не знали числа воинов, с каким им предстояло сразиться, – и это тоже требовалось выяснить.

– Аргус, – покидая шатер, сказал Рагнер другу, – возможно, я не вернусь из Элладанна. Всё может быть. Тогда ты будешь всем командовать.

– Лёгко, – уверенно ответил Аргус. – Это всё как в Бронтае.

– Не совсем. Слишком близко к городу и к их подкреплению – если оно будет многочисленно, они обязательно вновь пошлют пехоту в лес… Будь готов и к такому – а значит: будь готов отступить. Я там видел воинов-монахов. В ближнем бою они нам достойные соперники. Если честно, то даже лучше большинства из нас… Не пытайся сражаться с ними, береги людей: они пригодятся на пути до дома. Меня тоже не вызволяй, лучше позаботься о Соолме и Айаде, очень прошу, – так ты мне на самом деле поможешь.

С мрачным выражением на лице Аргус кивнул.

– Поплачь тут мне еще из всех своих глаз, стоокий титан Аргус, – усмехнулся Рагнер. – Подумаешь, проиграем и побежим со всех ног прочь… Тем более что пока еще не проиграли. Не так уж всё и горестно: думаю, весьма кстати, что мы вышли из Элладанна, – уж больно быстро муравьи забрались в улей – и дня не прошло, а мы неплохо там всё укрепили. Это странно… Словом, мы живы – и это добрый знак. Заманить бы хоть пару тысяч на тот луг… – вздохнул он. – Будем надеяться на удачу – она нас пока не подводила. К тому же ладикэйцы просто так не дали бы себя убить: там было полно опытных наемников, тогда как войско Лиисема состоит из новобранцев. Убитые и раненые могут потянуть тысяч на пятнадцать. Часть оставят охранять город… Побольше бы… В любом случае против нас бросят как минимум вдвое больше сил и еще черт-те сколько в подкреплении. Сам Баройский Лев прискакал!

– Ты с ним знаком?

– Нет, не знаком. Он в другой части Сольтеля воевал, в Сандел-Ангелии, – снова вздохнул Рагнер и задумался. – Монахи… Веришь или нет, мне как-то совестно: я будто дитя облапошиваю. Ладно… пора к нему… Береги мой меч, – скрепил он с Аргусом руки. – Только тебе его доверяю, чертов мора́мнец. Если не вернусь совсем – он твой. Женись на моей вдове и будь герцогом, – улыбнулся Рагнер, обнимая друга.

– Ни вдову, ни даже меча не возьму, а то боюсь тоже прослыть Дьяволом, – с усмешкой ответил Аргус. – Сам не разрёвись! И возвращайся-ка на битву да не отлынивай: такоё будет позорно пропустить.

Рагнер кивнул ему и пошел к дальнему шатру, где вместе с «демонами» проживал Святой. Еще издали, благодаря очень острому слуху, он услышал разговор на лодэтском, доносившийся оттуда.

– Мой папаша казал мяне, – донимал брата Амадея один из головорезов Рагнера, – чта Бог не дал мужику много радостёв, тока хер один. Мол, то землю пахивай, то камней таскивай, то дров наколивай, зато, когды хотишь, себя и радуваешь! А ты-то чем сябя радуваешь? Или вы тама зелия пьете экие-то? Ничутка не тянет? Неужто николи с бабою не былся? Дурак ты…

– Брат, я тебе так скажу, – ласково отвечал священник, – твой родитель был мудр, но, должно быть, он позабыл тебе сказать то, что его утверждение верно и наоборот: когда нет плотских радостей, Бог дает духовные. Вот и выбирай: тяжелый телесный труд и плотские радости или духовный труд и радости чистого ума. Но тебе я советую выбрать середину. Божий Сын не призывает мирян или воинов забыть о бренной плоти: ее нужды просто не должны заглушать разума, – и тогда ты, брат, познаешь гармонию и откроешь для себя неизведанные ранее радости души, столь же прекрасные и приятные. Не твое детородное место должно владеть тобой, а ты им, понимаешь, брат? А чтобы лучше меня понять, хоть раз, вместо лупанара, сходи в храм – за тот же четвертак, послушай музыку и благодатное пение… Один раз тебе ведь несложно будет так сделать?

– Святой, – заглянул внутрь шатра Рагнер, – сперва ты со мной пошли. На меня твои проповеди подействовали: хочу духовных радостей – и чем больше, тем лучше… Да и быть хозяином своему херу тут никому не повредит… Словом, я тоже решил, как и ты, стать монахом.

________________

Ранним утром дня меркурия на дороге к Восточным воротам освобожденного Элладанна показались два путника. Высокий, крепкий мужчина, одетый как землероб в сильванские чулки, вместо штанов, и в грубую рубаху, согнувшись и потея, тащил на своей спине подобие примитивной люльки из холщевой перевязи, а в ней, боком к своему носильщику, опираясь на его плечи, расположился обросший и бородатый праведник, известный всему городу. Брат Амадей тоже нарядился как землероб и выставлял на всеобщее обозрение искалеченные пальцы ног. У Рагнера от густой шевелюры осталась только круглая, пышная шапочка волос «в кружок» как у послушника – и из-за такой старомодной, нелепой стрижки его малоприметное лицо само по себе разительно переменилось, к тому же он старался поджимать губы.

– Ты тяжелый, – ворчал Рагнер, держась обеими руками за перевязь поперек своих плеч. – Даже я устал. Не меньше трех талантов твои кости весят. Хоть какая-нибудь повозка подвернулась бы…

– Уже недолго осталось, брат Фанж. Если повозка не является, то…

– Воля Божия, – недовольно закончил Рагнер. – Он, поди, хочет, чтобы я сдох по пути… Что за имя ты мне выдумал?

– Так звали одного священника. Потом он стал бродягой – вам подходит. Поменьше говорите и учитесь смирению, брат Фанж, – улыбался праведник. – Такая дорога вас научит смирению и послушанию. Или вы просто устанете, что тоже на руку.

– Я хоть похож на святошу? Или зря насмешил своих людей до колик?

– Похож, брат Фанж. Вот только вы немного староваты для послушника. Вы выглядите старше своих тридцати двух – вам бы выпивать поменьше… И зубы ваши. Их тоже не помешало бы выбить, – не удержался от недоброй шутки брат Амадей.

– Я не хочу шепеляво фыркать, как Ивар. Так можно оплевать с ног до головы Маргариту под предлогом, что она крафифая, – улыбнулся Рагнер, услыхав смешок за спиной. – У меня шутки получше, да? Ты еще не дорос, чтоб острить со мной как следует.

– Эх, всё же есть в этом мудрость и истина! – вдохновенно проговорил сверху брат Амадей. – Победа добра над злом! Дьявол тащит на горбу Святого!

– Торжествуй! – утер Рагнер лоб и поправил челку. – Мне не жалко. Я потом посмеюсь. Дьявол – хитрый, на то он и Дьявол: прикрылся Святым, и никто его не замечает. Я мог бы даже и не стричься – ты мне щас как плащ-невидимка. Забавно другое: и ты лопаешься от радости, и я доволен. Может, так оно и надо? Как тьма и свет, день и ночь, – так и добро со злом. Если каждый знает свое место и не лезет, куда не надо, то все счастливы. Мир царит да покой! Нужны и такие плохие люди, как я, и такие хорошие, как ты. Никуда от этого не деться.