– Да хрен с ним, с Альдрианом, – опомнившись, заговорил Раоль Роннак. – Помните, как он сотню наших братьев тут на убой оставил? Предал их – значит: и нас предаст. А теперь он в замке эту подлянку празднует! Пошел он! Я без двух восьмид год под Нонанданном торчал – и там нас тоже всех поубивали. Бросали с проклятыми копьями против огня, нисколько не жалея! Сто с полтиной тысяч мужиков Лиисема положил наш Альдриан и сейчас жрет павлинов, вино распивает да дамочек за ручку вокруг себя водит! Пусть его пригнут, наконец, как он это делает с нами!
Сказав это, Раоль замолчал. И неожиданно его пробрало до мурашек от ужаса. Он почувствовал резкое, уже знакомое ему зловоние и понял, что Смерть вновь стоит рядом с ним и их разъединяет всего пара шагов. Преторианцы молчали и будто разделяли страхи Раоля. Рагнер тоже ощущал запах пота и крови, какой недавно явился к нему на кладбище, но вот его он как раз не пугал, а, напротив, словно делал сильнее. Внезапно в наступившей тишине вышел гвардеец, и только Рагнер подумал, что слова никого не убедили и настал черед драться, гвардеец сказал:
– На хер антоланца… – бросил он свой меч под ноги Лодэтского Дьявола. – У меня брат из-за его низости сгибнул…
Он отошел к стене и положил на нее руки. Через пару мгновений еще несколько человек поступило так же, но двадцать шесть преторианцев, хоть и соглашались с мнением Раоля о герцоге Альдриане, вовсе не горели желанием умирать за того, кто без уважения отнесся к ним и погубил их побратимов, да ощущали неведомый страх, не могли решиться на позорное предательство своего долга. К тому же противник был всего один: лучшие воины Лиисема стыдились испугаться единственного рыцаря, пусть даже Лодэтского Дьявола, вот и ждали команды начать бой.
Ужасающие предсмертные крики из глубин крепости под аккомпанемент праздной музыки из замка приближались, зловоние скотобойни усиливалось. Подобное сочетание стало убедительнее любых слов – преторианцы начали беспокойно поглядывать на своего рыжебородого командующего, который медлил, молчал, что-то обдумывая. Наконец он вышел вперед.
– Итте Ованнак, – представился он Рагнеру и повернулся к гвардейцам. – Долг преторианца – хранить жизнь герцога ценой своей жизни. Мой долг ротного – хранить жизнь и герцогу, и своим воинам. Порой приходится выбирать… И порой выбор не в пользу герцога! Не вы сдались, братья, а только я один, – бросил он под ноги Рагнера свой короткий меч. – И за это я готов понести наказание хоть смертной казнью, – снял он кинжал с правого бока и тоже швырнул его Рагнеру под ноги. – Я беру весь позор на себя и не пожалею: пусть лучше я один пострадаю и погибну. Лодэтский Дьявол в город наш придет – и герцога он… – тише добавил Итте Ованнак. – Чего еще надо объяснять? Он здесь… А герцог Альдриан, в самом деле, пусть идет на хер! Пора его проучить! Приказ роте сдаться! – уже громко скомандовал он. – Исполнять приказ! Бросить оружие и разойтись по стенам!
И он подошел к стене, положил на нее поднятые руки. Следуя приказу, явной неохотой, один за другим хмурые преторианцы тоже бросали свое оружие под ноги Рагнера и отходили к стенам. Когда гвалт, звон и истошные вопли стали доноситься уже из соседних помещений, оставшиеся гвардейцы просто пороняли оружие и быстро расступились.
Через миг в проходе показалось с десятка три головорезов Лодэтского Дьявола, которые замерли, удивленно осматривая безоружных гвардейцев и кучу клинков у ног Рагнера. В тот миг восхищение своим вождем от осознания, что он один пленил тридцать грозных преторианцев, достигло у лодэтчан уровня обожествления. И тут раздался удивленный голос:
– Ну привец, ссуки пцзорнае! На калени, мордай в пол, пзжалйцта…
Преторианцы моментально разъярились: поднимая оружие с пола, они бросились на лодэтчан, а к Рагнеру ринулось с десяток воинов. В бойне, что началась, Лодэтский Дьявол рубил и резал всё, что к нему приближалось, чувствуя усиливающееся наслаждение, дикое, запретное, звериное. Звон клинков подстегивал его, как удары хлыста. Ни один из мечей не смог даже ранить его, словно кто-то отводил руки нападавших, а его Ренгар, напротив, разил с поразительной точностью, разрывая кольчуги и рассекая людские тела. Скольких он отправил на тот свет, Рагнер сам не знал.
Бой окончился быстро. На полу лежало десятка четыре тел, в углу, сжавшись, сидел Раоль Роннак. Последним живым из нападавших гвардейцев остался рыжебородый ротный – да остался он с отсеченной правой рукой. Он не без труда выпрямился, гордо поднял голову, готовый принять смерть, встал перед Рагнером – тот же, глядя в его наполненные ненавистью глаза, хотел добить врага, уже своего вечного, смертельного врага, от которого было бы разумно избавиться. Но оружия Итте Ованнак больше не держал, и Рагнер, вспомнив о своей клятве Богу, неохотно опустил к полу бальтинский меч – сразу же пришла усталость, столь сильная, что невольно потянуло в сон.
– Эорик! – в сердцах воскликнул Рагнер по-лодэтски. – Да выучи же орензский, наконец, или уж молчи, как ты любишь! Ладно, давай сейчас на другие ворота. А этого воина – перевязать, – указал он на рыжебородого ротного, – рану прижечь. С заключением мира его отпустить. Ты, – обратился он к Раолю, – пошли дальше. Покажешь, где тут узилище и король Ивар.
В подвале перед тюрьмой закрылись еще около шестидесяти гвардейцев с ружьями и арбалетами. Они отгородились решеткой и палили во всё, что появлялось в проходе. Среди них сжимал ружье и Парис Жоззак. Коридор заволокло пороховым дымом, а лодэтчане дразнили преторианцев, то бросая что-нибудь в коридор, то появляясь сами и быстро прячась назад, растрачивая их пули. Так это длилось до того, пока в белом тумане не возник рыцарь в роскошных доспехах принца Баро из сандел-ангелийской стали, какую не брали ни арбалетные болты, ни пули. Выстрелом гранитного ядра из небольшой ручной пушки, хвост которой зажимался под мышкой, он вынес замок решетки. После этого последнее укрепление Южной крепости пало. Стремительное нападение заняло не больше двух триад часа или сорок восемь минут. Во дворце стихла музыка, как раз когда Рагнер, одетый в кольчугу поверх рясы, стоял напротив камеры изумленного короля Ивара Шепелявого.
– Рагнер Раннор! – вскричал обрадованный король на меридианском. – Не могу фоферить!
– Да уж будь добр, Ивар, – на том же языке ответил Рагнер. – Надеюсь, ты еще не сдался и не подписал мировую?
– Я луффе умру! Эфо ше дело феффи! И меффи!
Рагнер улыбнулся, чуть мотая головой. Отпирать решетку камеры он не спешил.
– Скоро твоя честь и месть будут удовлетворены, но моя обида нет. Моя к тебе, Ивар.
– Профи, фо хофефь! – величаво ответил наполовину лысый, тем не менее лохматый король, одетый в нижнюю рубашку и узкие красные штаны.
– Свою десятину хочу, что ты зажал. Только уже не серебром, а золотом. Фафлушил! – с наслаждением передразнил его Рагнер.
Король Ладикэ, обидевшись, насупился, но решил, что сейчас уж точно не стоит ссориться с Рагнером.
– Форофо, форофо, – махнул он рукой. – Я фафлушил эфо. Оффоботи меня быфтрее!
Рагнер открыл ему решетку, и они обнялись.
– Рагнер, – прослезился пожилой король. – Я для фебя, ффо хофефь фтелаю. Мое королеффтфо – тфое королеффтфо.
Рагнер благодарно улыбнулся, и они поспешили в дымный коридор.
– Ффо на фебе за фа юпка? – по дороге спросил король про рясу под кольчугой Рагнера.
Тот молча снял капюшон кольчуги.
– Как тебе? – усмехнулся он, проводя рукой по бритому затылку и шапочке волос «в кружок».
– Не офень, – даже не улыбнулся Ивар IX. – Рагнер, фы был праф! Я о ффяшенниках. Меня уфипил ефифкоф!
– Епископ Камм-Зюрро тебя усыпил? – нахмурился Рагнер. – Ты точно уверен?
– Да! Уферен. А ефё они отрафили моих фоиноф!
– Это странно. Меридианские священники никогда не вмешиваются в войны. Уверен, что и воинов тоже священники отравили?
– Афолюфно! У меня пыло дофтафофно фремени, ффобы фсё раффмофреть как фледует!
Они поднимались вверх по винтовой лестнице и скоро должны были выйти на первый этаж, когда Рагнер остановился.
– Ивар, – сказал он, находясь в глубокой задумчивости, – забудь о том, что ты мне сказал. Епископ тебя не усыплял, а твоих воинов священники не травили. Позднее еще поговорим. Не трогай и пальцем эту синюю хабиту и земли Мери́диана. Дай мне слово. А то я тебя снова запру в узилище.
Король Ладикэ раздраженно выдохнул.
– Не фонимаю фебя. Тумал, ты даше рад бутефь эфо уфлышать. Форошо. Раф фы фак хофефь, фак оно и пуфет!
– Хочу, Ивар, – кивнул головой герцог. – Я собираюсь помириться с Экклесией и хорошенько задобрить святош. И тебе советую их не злить. Никогда и никому не говори правды про свое пленение… но и не забывай.
________________
Маргарита за весь первый бальный час ни разу не потанцевала, потому что не танцевал ее супруг. Вместо этого, по окончании вступления Феба Элладаннского, они отправились на прогулку по парадной зале: барон Нолаонт принимал многочисленные поздравления, беседовал на равных с другими аристократами, а Маргарита молчала и лишь благодарила за похвалы ее пригожести.
Четвертым блюдом пиршества стала дрофа. Пока гости лакомились, их вновь развлекали лирники и арфисты. Перед пятой сменой блюд, в конце первой триады седьмого часа, Ортлиб Совиннак произнес здравицу за герцога Альдриана и попросил извинения за то, что вынужден из-за дел удалиться. С ним ушли через скрытую за шатром дверь Маргарита и Енриити.
Ортлиб Совиннак зашел с женой в ее спальню. Там он подтопал к ней, притянул ее к себе и утопил в своих мягких, сильных объятиях.
– Ты мне даже времени не дашь? – спросила его Маргарита. – Еще час Целомудрия. А как же подготовиться?
Он осклабился и издал грудной стон.
– Ты выглядишь так, что я сам хочу тебя раздеть. Весь вечер хотел, – прищурился барон. – Близость между супругами в час Целомудрия – это ничтожный грех. Епископ Камм-Зюрро охотно тебе его отпустит, как и простит наш блуд до венчания. Уже послезавтра ты можешь возобновить уроки Боговедения – в день луны, сразу после Меркуриалия. Тогда и покаешься.
– Хорошо, – мягким голосом сказала Маргарита и попыталась освободиться из объятий супруга. – Я ненадолго в уборную…
Ее муж немного помедлил, но затем разжал руки.
– Надеюсь, ты не станешь там запираться, – тихо проговорил он. – Это было бы дуростью. Ты моя супруга, и я имею право. Не сегодня, так завтра… и в любой день, какой захочу.
– А я? Меня ты более спрашивать не будешь?
Барон Нолаонт грустно усмехнулся, раздвигая ртом усы. Когда он вновь посмотрел на жену, его глаза потеплели до орехового цвета.
– Я просто хочу всё вернуть, – нежно сказал он. – Хочу этого за нас двоих. Ты сейчас не понимаешь, где благо для тебя. Я же стараюсь всё исправить. Иди… И возвращайся ко мне быстрее.
Маргарита, оказавшись одна в маленькой уборной, где не имелось окон или второго выхода, немедленно задвинула дверной засов и стала ждать, что произойдет дальше.
– Рааагнер, – взмолилась она. – Поспеши, прошу тебя. Не появись слишком поздно.
________________
В Южной крепости творилась суета, обычная для завершенного боя: кто-то сволакивал в кучи покойников, кто-то обыскивал закутки крепости, разбирал трофейное оружие и занимался обороной захваченного убежища; кто-то готовился действовать дальше. Все ворота уже были под властью лодэтчан – оставалось занять сам замок. В просвете между сновавшими в разные стороны воинами, Рагнер увидел Гёре, который снял бинты и бороду из конской гривы, но остался измазанным чужой кровью. Повар, не веря в то, что уцелел, сидел на полу у стены, лепетал хвалы Богу и очерчивал грудь размашистым крестом то слева направо, то справа налево, то снизу вверх и наоборот.
– Гёре, – согнув колено, присел напротив него Рагнер, – без тебя было никак: один ты такой же толстый, как Тернтивонт.
– Ох, знавал бы, чо вы меня принудите к экому, схуднулся бы! – серьезно и жалобно ответил Гёре.
Рагнер, широко улыбаясь, похлопал его по плечу.
– Ты мужиком сегодня стал. Будет, что Геррате рассказать и чем похвастаться перед сыновьями и внуками. Победа близка – остался только десерт. А я никогда не забуду, что ты для меня сделал, и щедро отблагодарю.
Гёре вымученно улыбнулся.
– Очень щедро, – добавил Рагнер, протягивая ему полусогнутую руку. – И ты достоин того, чтобы быть мне братом, но не подведи нашего единства – не то без руки останешься. Без шуток.
Гёре немного подумал, просветлел лицом и при других воинах сцепил пальцы с пальцами герцога.
– Всё, Гёре, теперь ты один из нас! – воскликнул Рагнер, поднимаясь. – Слышите? – спросил он своих остановившихся в изумлении головорезов. – Наш повар теперь такой же воин, как и мы. Мы никогда не заняли бы крепость без него. Надо будет вместе пива накатить и поблагодарить моего нового брата честь честью, тем более что я завтра куплю бочонок аж за пятьдесят золотых монет. Угощаю тридцать героев, кто первыми прорвались ко мне на подмогу! Когда вы еще пили пиво за более чем за золотой?!
Выйдя к ристалищу, Рагнер ощутил, как на его лицо упали капли. Он посмотрел в небо и с ужасом подумал, что пойди дождь днем раньше, то ничего бы не вышло – заложенный в лесу порох отсырел бы под проливным дождем и испортился. Закрались мысли о настолько невероятном и странном везении, что его удача уже показалась неизбежной: словно некто могущественный давным-давно решил исход этого дня и послал видения нищему пророку, известному как Блаженный.
Но много думать о столь глубоких вещах Рагнеру было некогда. Он и король Ивар направились широким шагом к рыцарю в доспехах принца Баро и четырем звездоносцам. С ними находился конь, на котором всё так же лежал человек в вороненых доспехах и с холщевым мешком на голове. Еще двадцать воинов в желто-красных одеждах преторианцев садились на лошадей. Другие тридцать мужчин, одетых кто во что горазд, стояли поодаль. Среди них виднелись Эорик в кольчуге и кирасе, полуголый Сиурт с любимым кистенем, огромный Ольвор с двумя короткоствольными ружьями за поясом, низкорослый Лорко в облачении панцирного пехотинца Лиисема и пять «монахов-послушников», что опоясались цепями поверх рясы и вооружились секирами. Брат Амадей больше не молился – опустив голову, он сидел на пустом ящике для статуи в центре ристалища.
Рагнер догадывался о непростом состоянии праведника, но прежде разговоров о Боге, он желал завершить победу, поэтому прошел мимо него. Осмотрев на Аргусе роскошные доспехи с чеканкой и окантовкой из позолоты, он заметил на них следы от пуль.
«Но так даже лучше, – подумал Рагнер. – Будут на них пялиться, а не на человека в латах».
– Фринф Баро? – удивился король Ивар, показывая на нагрудный герб рыцаря, но затем перевел взгляд вниз и не увидел золоченых шпор с меридианской звездой. Вместо них Аргус носил золотые шпоры самого Рагнера с зазубренным водоворотом, символом Лодэнии.
– Вот принц Баро, – похлопал Рагнер по шее лошадь с привязанным на ней черным рыцарем. – Мой пленник, а мне в плен лучше не попадаться. Аргус, – повернулся Рагнер к другу, – всё по-прежнему: наглость до безумства. Еще при знати чеши по-меридиански поменьше.
– Главное, чтобы шлем их не смутил, – ответил Аргус. – Я не рыцарь, но знаю, что его надо снять, проходя в дом, хоть забрало надо поднять… Меня бы это насторожило.
– Аргус, на наше счастье Бог создал людей дураками. Не меряй всех по себе. К тому же – ты венценосный принц Баро, герой и дважды Божий избранник! Что хочешь, то и делаешь. Всё равно никто не посмеет указать тебе снять шлем или поднять забрало. И о шпорах не волнуйся: увидят золото – и всё, никто звезду разглядывать не станет… Наш лодэтский водоворот весьма похож… И потом, вы всё быстро провернете. Как войдете в парадную залу и увидите там Альдриана – считай, что победил: что будет дальше, уже не так важно… Уже можешь представлять, как хвастаешь подвигами в спальнях красавиц. Удачи, стоокий титан Аргус… Ночь – это твое время…
Аргус и Рагнер крепко обнялись и сцепили руки знаком двойного единства. После этого Аргус, двадцать воинов в желто-красных нарамниках и четыре звездоносца выехали с ристалища по направлению к замку. Коня с рыцарем в вороненых доспехах они вели в начале отряда. Рагнер еще немного постоял, посмотрел им вслед и только потом с неохотой приблизился к брату Амадею.
– Знаешь, я услышал твою молитву и решил, что если смогу не убивать, то не буду, – садясь на ящик рядом с ним, сказал Рагнер. – Правда, мало толку вышло… Сперва вроде шло так, как надо, но потом… но слово я всё же сдержал! И мне сейчас… хорошо, что ли… Не пойму никак… – усмехнулся Рагнер. – Странное чувство… – положил он руку на плечо праведника, заставляя того посмотреть на себя. – Должны быть такие, как ты, и такие, как я. Не вини себя. Если бы не ты, то умерло бы намного больше людей. Сегодня ты остановил войну и тоже должен собой гордиться… Умей радоваться хоть иногда… Ну мне пора, – заключил он и поднялся на ноги. – Пора идти за Маргаритой. Я сильно спешу.
Праведник так ничего ему и не ответил. Рагнер встряхнул головой, прогоняя ненужное сейчас угрызение совести, и направился к своим людям.
«Одно дело болтать, что жизнь плоти тлен и на все воля Божия, – думал он по пути, – и совершенно иное: видеть резню своими глазами, да еще и способствовать ей. Дерьмом сейчас себя чувствует, мне ли не знать… Но я не могу помочь… Он, сам того не желая, сегодня ночью изменился – по-настоящему выбрался из своей кельи и увидел какой он, этот мир, в действительности. Пусть поразмыслит. Только он сам в состоянии избрать дорогу, по которой пойдет дальше».
Рагнер, король Ивар и еще тридцать мужчин двинулись к неохраняемым и незапертым до восьмого часа воротам Доли, а та покорилась и сдалась Лодэтскому Дьяволу, едва он появился на ее пороге. Несса Моллак после этого гордо заявляла, что отныне она и ее кухня видели всё: Лодэтского Дьявола в рясе под кольчугой и с прической послушника.
Через хлебную кухню отряд Рагнера прошел в общую и там разделился. Король Ладикэ отправился на первый этаж в парадную залу. Рагнер, Лорко, Ольвор, Эорик и Сиурт в компании еще пяти монахов побежали к башне, где прятали Маргариту.
Рагнер очень хотел посмотреть на небывалое представление, что разыграется перед герцогом Альдрианом, но видеть Маргариту невредимой он желал еще сильнее. Чувство, что ей грозит смертельная опасность, опять его тревожило, будто кто-то шептал в ухо, что нужно торопиться.
________________
Крупные капли дождя падали в нишу на подоконник к беленькой керамической свинке. Грузный мужчина, выставив вперед бородку с проседью, смотрел на пока еще пылающий лес.
«Дождь полил как никогда кстати, – улыбался барон Нола́онт. – Ливень потушит пожар, и Тернтивонт с рассветом отправит подкрепление в лес. Всё складывается крайне удачно. Всё, кроме поведения Маргариты!»
Ортлиб Совиннак хмуро глянул на закрытую дверь уборной и потопал к ней.
– Грити, – позвал он жену. – Я же говорил, что это дурость – запираться и прятаться от меня. Выходи! Прошло уже девять минут…
Он постоял немного, а затем быстрым медвежьим шагом пересек спальню и вышел за ее порог.
– Несите топор! – громко крикнул вниз Ортлиб Совиннак. – И кончайте с Аразаком, – тише добавил он, когда его услужники показались на винтовой лестнице. – Пора.
Трое крепких парней поспешили вниз, а Ортлиб Совиннак вернулся в спальню и приблизился к уборной.
– Слышала? – спросил он. – Уже несут топор. Не стоит портить такую хорошую дверь и выставлять себя на посмешище.
Из-за двери не раздалось ни звука. Ортлиб Совиннак с силой ударил в нее ногой – буковая створка шумно сотряслась, но устояла, а Маргарита упала на колени и начала молиться.
– Боженька, милостивый Боже, сжалься, – шептала она, – не дай этому вынужденному супружеству состояться. Неужели тебе могут быть угодны такие союзы? Я знаю, что это не так. Подари мне еще одно чудо, прошу, – за все мои несчастья, что были раньше. Я больше не хочу умирать, хочу жить… Более никогда не попрошу тебя о смерти, клянусь. Я всё вытерплю, что ты мне ниспошлешь, любые страдания и любую боль приму за дар. Убереги меня, пока Рагнер за мной не пришел: он ведь уже так близко! Пусть мне хотя бы сейчас, наконец, повезет!
Новый удар чуть не выбил дверь.
– Рагнер, спаси же меня, поспеши… – тихо взмолилась Маргарита. – Ну где же ты ходишь?
– Молишься? – донесся до нее ехидный голос мужа. – Готов клясться, что молишься. Посмотрим, какой псалом ты запоешь, когда топор принесут.
Она уронила лицо в ладони и от страха опустила голову к коленям. Несколько минут было слышно только тяжелое топанье – ее супруг в гневе шагал по спальне.
– Я же люблю тебя, дуреха, – неожиданно ласковым голосом заговорил Ортлиб Совиннак. – Ну что я с тобою сделаю, чего еще не было? Я не буду сердиться. Прости, что напугал. Выходи…
Прислушиваясь, он замолчал, но Маргарита застыла от ужаса и не шевелилась. Ортлиб Совиннак краем глаза заметил движение у входной двери и крикнул:
– Тащи сюда топор!
– У меня его нет, – ответил Идер Монаро, закрывая за собой дверь на массивную щеколду. – Здравствуй, папа.
Ортлиб Совиннак, барон Нолаонт, тяжело глядел на проходящего в центр спальни сына, одетого в желто-красную одежду столового прислужника. Позабыв о Маргарите, он потопал к Идеру.
– Сучонок, зачем явился?! – взревел Ортлиб Совиннак.
– Я тебе не сучонок, – жестко сказал Идер, доставая из-за спины руку со своим любимым длинным кинжалом. – Я столько лет хотел, чтобы ты меня любил, но так и не дождался. Почему?
– А за что тебя любить? – презрительно спросил его отец. – Что ты представляешь без меня? Кто позаботился о твоем образовании и других твоих познаниях? Чего ты сам добился? Назови хоть что-то, что ты сделал сам и без меня! Только ноешь! Вот как сейчас! Сучонок неблагодарный! Не любят его! Не за что любить – вот и не люблю!
– Я бы мог добиться многого, если бы имел законное рождение, – с болью проговорил Идер. – Но ты держал меня за своего услужника! Называл «сынок», но при этом вытирал об меня ноги. Ты своих собак ценишь больше меня, больше моей матери, сестры и даже больше нее, – указал Идер на запертую дверь уборной. – Это ты есть сучонок с клеймом отцеубийцы. Ты всех погубишь, даже тех, кто жил для тебя. Я знаю, как ты стал градоначальником… И не говори, что сделал это во имя закона, только не говори эту чушь мне – тому, кто исполнял твои поручения… Из Истории ничего не исчезает бесследно, как бы тебе этого не хотелось. Аэлло Ампелиннак! Это ты его подтолкнул к заговору, а затем сдал: ловушка, как в твоих шахматах. Я всё знаю, кроме одного. Ответь мне, почему ты на моей матери так и не женился? Она же спасла тебя от петли… А как ты мог, после всего, ее ударить, мразь?! Впрочем, мне всё это уже не так интересно… Другое ответь. Каково это: болтать о том, что все вокруг понаделаны из дерьма, будто ты сам из одного золота? О принципах каково плести? Какой запах ты сам от себя чувствуешь? Твое темя в это время не жжется? Принципы! Ей расскажем о твоих принципах? – снова кивнул Идер на уборную. – Она тебя и так уже боится, что ты теряешь? Расскажем, как ее первый му…
Ортлиб Совиннак набросился на него, не дав договорить. Он выбил кинжал из рук Идера одним точным ударом и, рыча от бешеной ярости, схватил его, пытаясь достать до горла. Идер, сопротивляясь, пробовал выдавить ему глаза, но в беспорядочной драке, теснимый мощью, лишь смог уронить отца на пол – затем, увлекаемый медвежьим хватом, свалился следом. Совиннак, потерявший в борьбе и свой новый черный берет, и нижнюю шапочку, подмял сына под себя, забрался на него и стал душить, не замечая, что Идер пытается что-то достать из внутреннего кармана камзола. А Маргарита, сидя на полу уборной, прислушивалась к непонятному шуму, доносившемуся из-за двери, похожему на рев сцепившихся медведей. Голос Идера Монаро ввел ее в оцепенение. То, что она чувствовала, – это был даже не ужас: нечто неописуемое, от чего сердце так бешено колотится, будто вот-вот порвет вместе с грудью и платье, но затем, улетая вниз, оно резко замирает и уже едва бьется.
«Рагнер, ну где же ты?» – вертелась в ее голове одна-единственная мысль.
Идер хрипел, теряя сознание. Ортлиб Совиннак приблизил глаза-прорези к его зрачкам, чтобы лучше видеть, как тот испустит дух. Жестокая улыбка развела усы и бородку с проседью. Грузный, огромный мужчина-медведь тихо засмеялся, когда помутнели глаза его сына, но вдруг тот выбросил руку прямо к короткой, жирной шее отца. Барон Ортлиб Нолаонт застыл на мгновение, продолжая улыбаться оскалом, да тут же его рот стал расслабляться. Идер, кашляя, скинул с себя тело и, приподнявшись, достал из затылка отца шпильку с иглой, как у сапожного шила. Крови появилась ровно капля, да и та скатилась с толстой иглы.
Держась за горло, Идер поднялся на ноги и с горечью посмотрел на мертвого отца. Он закрыл глаза, выдохнул, постоял так с четверть минуты и затем подошел к окну: дождь переходил в обильный ливень, а лес уже едва горел. Опустив бесстрастное лицо к подоконнику, Идер взял в руки маленькую, белую свинку с голубым бантиком. Он усмехнулся, узнав эту вещицу, и задумался. Сразу в его голове всплыли странные плечистые монахи у крепости. Цепь непонятных происшествий, начиная от горящего леса до свинки в его руках, твердила ему, что надо исчезнуть отсюда быстрее и не тратить время, но он подступил к двери уборной и охрипшим голосом заговорил с Маргаритой:
– Я пришел тебя убить. Не его… Но получилось, как получилось. Двух твоих мужей я убил одинаково… Должно быть, это ему возмездие. Да, кстати, поздравляю с венчанием. Поспеши ты взойти с ним на ложе, полагаю, убил бы вас обоих, – задумался он, вертя в руке свинку. – Мне пора идти. Не думаю, что еще свидимся. Если только мою мать обидишь – тогда я вернусь. Извинись перед ней за меня: не быть ей баронессой Нолаонт. Ей будет больно, но лучше так, чем ждать несбыточного и страдать всю жизнь. Свинку Алефтины я себе оставлю, – напоследок добавил он и, не прощаясь, удалился бесшумными шагами, но Маргарита услышала тихий лязг дверной щеколды.
«Ничто не заставит меня выйти отсюда, – подумала она. – Вдруг он не ушел и ждет меня там со своим тонким кинжалом? Рагнер, черт тебя подери, где же ты ходишь?!»
________________
Идер Монаро спустился на второй этаж, где его ждал взъерошенный Гюс Аразак в замаранном чужой кровью кафтане и со свечой в руке.
– Ну что? – спросил этот необычайно бледный южанин.
– Она закрылась в уборной. Сам сходи за топором и убей ее. Мне пора. За мной не иди, а то я от тебя избавлюсь. Я своего отца убил только что, – дрогнувшим голосом добавил Идер и сбежал вниз по узкой винтовой лестнице.
Гюс посмотрел наверх и тоже пошел вниз по лестнице. Топор можно было взять и в его собственной спальне, но туда он не желал заходить. Да и топор торчал в голове у одного из услужников, пришедших проведать его с этим орудием. Гюс направлялся по винтовой лестнице в подвал, где имелся еще один топор, но на первом этаже замер – он услышал эхо гулкой лодэтской речи. И более того – он узнал голос Рагнера Раннора, немного заплутавшего в замке-лабиринте. Понимая, что через минуту головорезы герцога будут здесь и ему что-то надо предпринять, он позабыл о подвале и ринулся наверх. План, что он хотел осуществить, не родился спонтанно: Гюс мыслил об этом еще до появления Маргариты, которая сломала и эти чаяния, и всю его жизнь, – корысть ослепляла его разум – Гюс залетел на второй этаж и постучался к Енриити.
– Быстрее открывайте, – сказал он, отставляя свечу и отбрасывая свой окровавленный кафтан. – Ваш отец при смерти! Сердце!
Дверь открыла Марили: она помогала Енриити готовиться ко сну, и девушки заболтались о бале и Арлоте Иберннаке.
– Я это делаю для тебя, – тихо сказал Гюс Марили. – Я женюсь сначала на ней, а потом на тебе. И ты станешь баронессой.
Марили не успела осознать, что он ей сказал, как Гюс за плечи выставил ее за дверь, а сам закрылся в спальне. Потрясенная девушка через пару мгновений заколотила в дверь.
– Скотина! – закричала она. – Ты чё удумал, сволочь?! Выходь оттудова! Эй, кто-нибудься, подмогите!
Из соседней спальни вышла Диана Монаро.
– Аразак снасильничает с Енриити! – бросила ей Марили. – И принудит пойти за его!
– Что за чушь!
Из-за двери раздался вопль Енриити, и Марили закричала на всю башню:
– Да есть же здеся мужчины?! А?!
И она заорала еще сильнее, потому что снизу, с лестницы, высунулась страшная рыжая голова людоеда в шрамах и заговорила на лодэтском. Диана завопила, вторя ей, когда ручища Ольвора схватила ее за плечо. Из-за двери снова закричала Енриити. В этом аду пронзительного женского визга и появился Лодэтский Дьявол: в кольчуге поверх рясы, с прической послушника и с мечом в руке. Тряхнув Марили, он громко ее спросил:
– Где Маргарита?!
Марили указала пальцем вверх и снова начала слабо кричать.
– Не орать, и всем заткнуться!!! – громче всех взревел Рагнер. – Разобраться тут! – крикнул он своим людям, а сам поспешил выше по лестнице.
Второй этаж наполнился мужчинами, от вида которых Диана Монаро и Марили были бы рады бежать как можно дальше, но их крепко держали за плечи и руки. «Монахи» ломали дверь секирами, а трое других «разбойников» меж тем вскрывали двери комнат в коридоре. Обнаружив резню в спальне Гюса Аразака, они от удивления присвистнули. Там по каменным стенам еще медленно стекали с разлапистых пятен дорожки крови.
Дверь в спальню Енриити без труда сломали, и первыми внутрь запрыгнули Лорко и Ольвор. Эорик держал перепуганную Марили, а Сиурт Диану. Енриити, в порванной сорочке и с распущенным волосами, вырвалась из рук Гюса, бросилась к распахнувшейся двери, но с очередным воплем метнулась назад, увидав, кто к ней пожаловал. Она резво запрыгнула на кровать, стащила покрывало и, отбегая к стене, прикрылась им. Оленьи глаза подернулись слезами, когда Марили, зашипев на Эорика, выдернула свою руку, залетела в спальню и обняла ее. Аразак с исполосованным ногтями лицом отступал от подходивших к нему Лорко, Ольвора и двух «монахов».
– Здарова, Гюс, – недобро улыбнулся ему Лорко. – Я так по тебе цкучался! Он – моёйный! – заявил рыжеватый парень приятелям и стал один приближаться к Аразаку.
– Лорко! – радостно ответил Гюс. – Как же я рад, друг!
– Экому другу не грех и в хер гвоздёв набить по кругу. Тябе я И́ринг Ма́вборог! – ответил Лорко и выбросил кулак.
Енриити от страха прятала лицо в пышную, белую грудь Марили, а эта кудрявая сиренгка с восхищением наблюдала за тем, как низкорослый симпатичный парень играючи валит на пол смуглого верзилу, которого она презирала и ненавидела.