Виктория подумала, что ослышалась:
– Что вы сделаете?
– Воспроизведём представителей флоры со стопроцентной точностью, включая уже вымершие виды. Всё до мелочей: прорастание семян, всход побегов, плодоношение. Представьте, что ожидает оранжерею! Прорыв и следующий за ним небывалый успех!
– Вы хотите избавиться от…
Воздух застрял где-то в гортани, и женщина не смогла продолжить фразу. В глазах потемнело, и на секунду Виктории показалось, что она спит. И всё сказанное – нелепый кошмар.
– Поймите же, растения – живые организмы, требующие внимания и заботы. Они подвержены заболеваниям, имеют свой срок жизни. А уж траты ресурсов, причём, не только финансовых, – баснословны! В наш век – век технологий – это нецелесообразно.
– Люди тоже имеют свой срок, – выдавила из себя Виктория Сергеевна. – Их тоже хотите заменить машинами?
– Когда-нибудь и такое может произойти, – жёстко ответил начальник, и Виктории нестерпимо захотелось выплеснуть ему в лицо чай. – Мир меняется. Кто-то понимает, что за техникой – будущее. А кто-то пытается сопротивляться, и в итоге оказывается сломан.
– Это что, угроза?
Артём Никитич возмущённо ахнул:
– Что вы?! Я просто пытаюсь объяснить вам, что не все нововведения – зло.
Но Виктория видела, что выражение лица его не изменилось, и осталось таким же раздражённым, как и во всё время разговора.
– Что будет с… нормальными экземплярами?
Артём Никитич расслабился:
– Их выкупил один из членов совета. У его внука день рождения, а мальчик грезит джунглями. Вырученной суммы хватит, чтобы не только оплатить разработку техно-двойников растений и сделать ремонт, но и выплатить все неустойки из-за сокращений.
– То есть… – Виктория беспомощно оглянулась, будто надеясь увидеть ожившего мужа и найти в его лице поддержку. Но его не было. Лишь частички пыли летали в воздухе, хотя жалюзи были опущены до подоконника, и ни один луч света не проникал в кабинет. – Все редкие виды, в данный момент произрастающие в оранжерее, возьмут и… высадят на газоне в начале ноября? Для того, чтобы избалованный мальчишка почувствовал себя Индианой Джонсом?
Артём кинул взгляд на наручные часы и встал с дивана:
– Боюсь, нам с вами не понять друг друга, а у меня совсем нет времени на пространные объяснения. Дорабатывайте, а вечером зайдите в бухгалтерию за расчётом. Вам выплатят всё, что полагается. И отпускные тоже.
– Сделайте мне подарок на прощание, – внезапно попросила Виктория, наблюдая, как пылинки ложатся на её сцепленные руки. – Отдайте кашпо с твидией. Я принесла её из дома полгода назад.
– С чем-чем?
– Оксипеталумом.
– Ах, да… Увы. Не могу. Не стоило вам вносить его в базу – теперь это собственность оранжереи. Хотя, признаться, я не уверен, что ему найдут применение: экземпляр совсем поник. Вероятно, придётся утилизировать.
– Я выкуплю. Всё, что перечислили: зарплата, отпускные… Этого хватит?
Артём Никитич сжал пальцами переносицу и поморщился:
– Вы бьётесь за неликвид, и готовы пожертвовать немалой суммой денег. Понимаю, что новость могла выбить вас из колеи, но это не повод…
– Твидия дорога мне. Это подарок мужа.
Артём прищурился, снова посмотрев на часы, и, помедлив, кивнул:
– У чёрного входа должна стоять машина. Рабочие уже начали погрузку. Скажите, что я разрешил забрать эту… твидию. Вместо грамоты за стаж работы. И помните: мы всегда вам рады. Как самому преданному посетителю.
* * *
Вечером, сидя на диване и уставившись в одну точку, Виктория не могла собраться с мыслями. Кашпо с твидией, возвышающееся на тумбочке возле приоткрытого окна, напоминало о случившемся, а переломанные косорукими грузчиками стебельки чуть покачивались от сквозняка.
Такой же переломанной чувствовала себя и Виктория. Не внешне, а где-то внутри, на одном уровне с сердцем. Единственное, чего ей хотелось, – чтобы в комнате появился Виктор. Тихо встал за спиной, ласково провёл по плечам, смахивая усталость, задевая пальцами длинные золотые серёжки. Дотронулся до мочки. Нежно проведя носом по скуле, вскользь поцеловал в висок. Положил подбородок на голову. И обнял так крепко, словно боялся, что Виктория исчезнет.
И он появился. Сотканный из пыли, которая должна быть заметной только в солнечных лучах. Нереальный. До боли родной.
Виктория подняла взгляд. Не поверив, покачала головой.
– Зачем ты оставил меня? – Она вытерла ребром ладони непрошеные слёзы и спросила тихо, будто у самой себя: – Почему ушёл?
– Прости меня, Ви. Я не хотел.
– Мир раскололся пополам, обнажая гнилое нутро. Всё привычное, понятное и любимое внезапно стало никому не нужным. Оранжерея погибла. И я вместе с ней. Даже твидия цвела, лишь когда ты был рядом… Без тебя всё рушится. Господи, почему чудес и правда не существует на свете?
– Но они есть, – лукаво улыбнулся Виктор. – И я всегда был с тобой. Всегда присматривал за нашим садом. Витал рядом, освещая дорогу. А иногда, уж прости, не сдерживался и щекотал. Ты так уморительно чихала! Как зайчик: «Пти!».
– Но… я не видела…
– Видела. Но не хотела верить.
– А почему теперь…?
– Потому что это последнее, что у тебя осталось. Вера в чудо.
Женщина встала с дивана и, подойдя к окну, посмотрела на солнце.
– Я так и не успела рассказать тебе легенду про царицу. Ты думал, что я забыла. А я её дополнила.
– Расскажи мне сейчас, – попросил Виктор, переминаясь с ноги на ногу. От движений его призрачного облика казалось, что предметы в комнате чуть шевелятся. Или же у Виктории просто кружилась голова.
– Давным-давно, – шёпотом начала Виктория, с трудом приседая на пол возле кашпо с длинными стебельками, усеянными свернувшимися цветочками, – миром правила царица Твидия. В её сокровищнице хранились несметные богатства, но самым ценным являлся тайный сад с растущими в нём звёздочками, которые Твидия каждую ночь высаживала на небо, а в конце и сама, превращаясь в яркую точку, улетала наверх, и наблюдала за миром с высоты. По утрам же она первой спускалась обратно, смывала с себя усталость, и прятала звёзды. Но однажды люди, во все времена подверженные алчности и злости, захотели проникнуть в сад. Им казалось, что как только они будут поровну владеть крошечными искорками, то мир станет лучше. Договорившись со служанкой царицы, они отдали склянку из тёмного стекла. Служанка дождалась, когда уставшая от ночного сияния Твидия отправится в купель, расположенную возле сада, и незаметно вылила в воду содержимое склянки. Как только отрава коснулась воды, царица ахнула и попыталась выбраться из купели. Но яд успел проникнуть в кровь. Тело вспыхнуло, на мгновение озарив окрестности, и исчезло, осыпав сад невиданными ранее голубыми соцветиями. А звёзды, лишившись своей хранительницы, самой яркой на небосклоне, навсегда остались там, никем не собранные. Как бы люди ни пытались их достать, – лишь обжигались и слепли. Так прекрасная Твидия осталась в памяти людей в образе растения с соцветиями, напоминающими звёзды…
Алое закатное солнце, прячась за горизонтом, походило на огромный распустившийся бутон.
«Завтра будет дождь», – подумала Виктория, чувствуя, что засыпает.
Сердце билось медленнее, ступни холодели. Виктор заметил это и грустно улыбнулся, протягивая руку:
– Ви, пойдём домой? Пора.
– Куда? – с трудом разлепив губы, пробормотала Виктория, и прикрыла глаза.
– На небо. Звёзды заждались свою царицу. Царицу Твидию, которую ласково называли Ви. Они мне сами сказали.
Виктория с надеждой посмотрела на мужа и взялась за его руку. Крепко, как в день свадьбы, когда они клялись быть вместе до конца своих дней.
По пустой комнате пролетел ветерок из пыли, пахнущий лавандой и табаком. За ним, едва поспевая, устремился другой, с вкраплениями, похожими на крошечные топазы. Они покружились под потолком, будто танцуя, а затем выпорхнули в приоткрытую форточку.
К этому моменту на город уже опустилась ночь, и среди звёзд появилась ещё одна, давно забытая. Самая яркая. Самая долгожданная.
А наутро поникшая и сломанная твидия распустилась впервые за долгое время.
Крылья свободы
Рен ждал уже очень долго. Время, тянущееся как прилипшая жвачка, сводило с ума. А холод – извечный спутник длинных мартовских ночей – отбирал не только силы, но и надежду. Надежду на чудо. На спасение. На жизнь.
Два брата Рена крепко спали, прижавшись друг к другу спинами. В первое время их заточения в этом тёмном помещении с плотными стенами Рен пытался расшевелить братьев, подбодрить. Убедить, что кто-нибудь придёт и поможет.
Сейчас он оставил попытки. Всё равно братья не отвечали. Даже не реагировали на его зов. И не просыпались уже третий день.
Весенняя трель перепархивающих с ветки на ветку птиц давила на уши. Заставляла злиться. Мучила. И в то же время вселяла в душу мечты.
Рен хотел бы стать птицей и улететь так далеко, насколько хватит сил. Птицы думают, что у них есть только покрытые перьями крылья. А на деле они обладают куда большим даром – свободой.
Запертый в тесной душной коробке Рен знал это наверняка.
Через щели проникал ледяной ветер и, глухо воя, промораживал до костей. Пытаясь согреться, Рен протиснулся между братьями, но их тела – тугие, словно слепленные из камней, больно давили на бока и, казалось, только вытягивали оставшееся тепло.
В животе урчало. Последнее, что Рен ел, переварилось так давно, что уже стало тёмными засохшими подтёками на полу. А куски стены, которые Рен смог оторвать и, размочив слюной, проглотить, только комом вставали в горле, не принося хотя бы минутного насыщения.
Единственное, что могло ненадолго приглушить чувство голода – сон. И чем длиннее он становится, тем ближе была встреча с братьями.
* * *
Проснулся Рен от скрипа снега, и замер, прислушиваясь.
Шаги. Тяжёлые, гулкие. Они раздавались совсем рядом.
Чувствуя неприятное покалывание в конечностях, Рен с неохотой поднялся с места. Неловко переступая через тела братьев, он несколько раз споткнулся и чуть не разбил нос о пол. Через единственное отверстие в помещении – то самое, которое удалось создать в попытках набить желудок – проглядывался небольшой кусочек парка с деревьями, бережно укутанными снежными облаками.
Некто, бродящий вокруг, наконец остановился и, наклонившись, попытался сквозь отверстие разглядеть очертания пленника.
Рен не раздумывал. Дрожа от холода, он истошно закричал в попытке привлечь внимание. Закричал – и испугался того, как тихо звучит его голос.
Кто-то снаружи выругался и с ненавистью сплюнул на примятый снег. А затем ударил так, что земля затряслась, завибрировала, закружилась перед глазами. Пол поменялся местами с потолком, и Рен, кубарем покатившийся по помещению, пребольно ударился о стены. Тело одного из братьев накрыло его, передавило грудную клетку.
Лёжа на промёрзлом полу, Рен замер, баюкая боль в рёбрах. Если на секунду закрыть глаза, то можно представить, что летишь. Высоко-высоко. Под самый купол неба. Туда, где тёмные тучи рассеиваются, и солнечные лучи, мягко подсвечивая силуэт, дарят тепло.
Нужно лишь просто подождать. И Рен терпеливо ждал. Время – единственное, что у него осталось. Хотя бы ненадолго.
* * *
– Ой, мама, мама! Что это? – тоненький голосок прорезал тишину и Рен сжался. За звуками всегда следовало движение. За движением – боль. А уже за болью наступала иллюзия свободы.
Но в этот раз всё оказалось иначе. На место боли пришёл свет. Рен прищурился, чувствуя резь в глазах, и заплакал. Горько и отчаянно, но изо всех сил. Как плачут при рождении дети. Как захлебываются от горя взрослые. Как рыдают в агонии те, кто от всего устал.
– Ох, Господи, он совсем замёрз! Ну что за сволочи! – Кто-то мягко дотронулся до Рена. Он сжался, желая стать невидимым. Разом исчезнуть. Сейчас – и навсегда. – Ну как так можно! Неужели совсем сердца нет – таких малышей оставлять на улице в закрытой коробке. Палачи какие-то, а не люди!
– Мама, коробку ударили, наверное! Смотри какая большущая вмятина! Ой, а эти два котёночка почему молчат?
Голос дрогнул, когда женщина, хоть и не сразу, но ответила:
– Они… Они на радуге, сынок.
– А серенький пойдёт на радугу? Посмотри, он тоже почти не шевелится.
Рен почувствовал, что взлетает, и шумно выдохнул. Огромные крылья, как у птиц, выросли за спиной, и долгожданная свобода замаячила где-то вдалеке. В этот раз настоящая.
Пора. Вдруг там, на радуге, будет хотя бы тепло…
И ему действительно стало тепло.
– Нет, – твёрдо ответила женщина, засовывая Рена за пазуху, и застегнула куртку. – Ему туда рано. Он и так настрадался.
– Какой же хорошенький, какой маленький! Как его зовут?
– Он же серенький. Значит… Серый? Серен? Или просто Рен. Но ты можешь назвать его, как захочешь.
– Рен! Мне нравится «Рен»! Мы же его не отпустим на радугу? Правда? – мальчик громко шмыгнул носом и прижался к матери, пытаясь хоть мельком посмотреть на Рена.
– Правда. Он пойдёт с нами. Домой.
Рен не понимал, что такое «дом». Зато знал наверняка, что его обретённые крылья – это чьи-то руки. Мягкие, тёплые, надёжные. Такие бывают не у всех. Их нужно заслужить. Как птицы заслужили дар парить в вышине.
А братья… Теперь их очередь ждать. Он обязательно к ним придёт. Позже. Через много-много лет свободы.
Вероятность третьей победы
Охотник Евгений Ааронович – статный мужчина с тёмными волосами, тронутыми благородной сединой, и аккуратно подстриженными бородкой и усами, – прислонившись спиной к дереву, разделывал дичь. Его племянник, семнадцатилетний Ванька, сидел чуть поодаль и тщетно пытался развести огонь.
На седьмой попытке он сдался и, отшвырнув от себя спички, встал с места.
– Ты чего? – Евгений поднял глаза на племянника, не переставая работать ножом.
– Спички сырые, – недовольно ответил Ванька, а затем, с вызовом глянув на дядю, достал из нагрудного кармана пачку сигарет. – Я попробую зажигалкой. Не смотри так. Я уже взрослый. Да и как тут не закурить, год какой выдался!
– А я и не смотрю, – подметил Евгений и тихонько хмыкнул. – Думаешь, я никогда не видел людей, считающих, что сигарета их делает старше?
Ванька выглядел уязвлённым:
– Сам-то куришь!
– Так уже полгода как бросил, – пожал плечами мужчина и кинул разделанную тушку в котелок.
– Как бросил? Ты же лет двадцать курил?
– Четырнадцать, – поправил Евгений. – Ну вот так. Взял и бросил. Надоело. Ты правильно сказал – год нелёгкий выдался. Надо же было его чем-то хорошим разбавить.
Ванька посмотрел на тлеющую сигарету в своей руке. На секунду показалось, что он сейчас затушит её и выбросит, но бунтовской период жизни взял верх и, продолжая буравить дядю взглядом, парень докурил. А затем сел обратно на пень и снова принялся за костёр. Минут через десять ему удалось добыть пламя и, довольный собой, он с наслаждением придвинулся ближе к огню, пытаясь согреться.
Зима выдалась сухая и холодная, малоснежная. Скелеты деревьев зловеще возвышались высоко над головами, покачивая на ветру своими тонкими веточками-руками. Луна, проглядывая сквозь них, освещала полянку, на которой путники разбили свой маленький лагерь.
Ванька заварил чай, как учил его раньше отец, ныне покойный, и протянул кружку дяде.
Тот с благодарностью улыбнулся и подмигнул:
– А у тебя что хорошего за год произошло?
– Ничего, – буркнул мальчик.
Евгений отмахнулся:
– Брось ты. Не может быть такого. Все родные живы и здоровы? У других и того нет…
– А у самого-то что хорошего? – Ванька чуть повысил голос. – Ах да, я забыл… Ты от тёть Оли ушёл, что может быть лучше?
По лицу его было видно, что он хоть и хотел побольнее задеть, но и сам испугался сказанного. Тётю Олю он, конечно, любил, и был расстроен их расставанием с дядей, но Евгений Ааронович был ему ближе и роднее.
Евгений внимательно посмотрел на племянника, но не рассердился, а пояснил, подбирая слова:
– Со стороны, может, это выглядит не очень. Виданное ли дело – в сорок лет решился на перемены! Но для меня и Оли – это хорошо. У нас разные пути. Разные взгляды. Она ещё встретит своего человека, того, кто её по достоинству оценит и полюбит. Она заслуживает счастья. А я ей этого дать не мог. Или не хотел, что, в данном случае, приравнивается друг к другу. Но в другой раз, прежде чем сказать что-то, подумай дважды. Давай миску, положу мяса. Готово уже.
Ели они молча, наслаждаясь вкусом еды. Ветра не было, и казалось, что лес вокруг замер, а время остановилось. Странное было ощущение, нереальное.
Ванька зябко поёжился и первым нарушил тишину:
– Я слышал, как бабушка рассказывала маме, что ты со всеми охотниками рассорился. Это правда?
– Отчасти. Мы не ссорились с ними. Я понял, что ни они не нуждаются во мне, ни я в них. И просто ушёл.
– Что-то ты от всех уходишь, – укоризненно произнёс Ванька.
Евгений снова пожал плечами и, отставив миску, вытер рот рукавом.
– Чтобы оказаться в следующей комнате, нужно открыть дверь. Уйдя от одних, я нашёл других. Главное, дружок, сердцем не стареть! – мужчина тепло улыбнулся. – И не бояться принимать решения. Жизнь менять трудно, иногда приходится отрывать с мясом, корчась от сильной боли. Но со временем эта боль стихнет, а рана заживёт, в отличии от той, которую не трогают, а она гниёт и гниёт.
– Фу, – Ванька передёрнулся, заслужив ироничный взгляд, и попытался оправдаться: – Неприятно ж всё равно.
Евгений согласился.
Где-то в глубине леса раздался вой. Ванька заметно испугался и дёрнулся было в палатку, где лежали ружья, но Евгений его остановил:
– Куда ты рванул-то? На волка решил поохотиться? Он быстрее тебя в три раза.
– А если нападёт? – мальчик пристально вгляделся в темноту.
– Не нападёт. Не станет к костру подходить.
– А вдруг…
– Успокойся, – оборвал его мужчина и решительно встал. – Будем дежурить.
– Дай мне одно ружьё, – попросил Ванька. – Вдруг волк…
– Чтоб ты себе ногу прострелил? – хмыкнул Евгений. – Нет уж. Ружья у меня останутся. Я разберусь. А если что услышишь, когда твоя очередь будет – сразу буди.
Парень, минуту назад растерянный и робкий, мгновенно вспыхнул:
– Я уже взрослый и сумею с ружьём справиться! Ты сам говорил, что нельзя ничего бояться! А теперь что, от слов своих отказываешься? Мне вот не страшен ни волк, ни лес! А ты? Боишься мне оружие доверить? Так грош цена твоим словам тогда!
– Ладно, ладно, – примирительно поднял руки Евгений и попятился. – Чего разбушевался-то? Дам я тебе ружьё. Посиди тут, принесу сейчас.
Мужчина скрылся в палатке, а Ванька перевёл дух, вытирая вспотевший лоб. Ноги у него дрожали, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Он справился, смог доказать, что готов!
От осознания небольшой, но победы, Ванька приосанился. Кровь закипела, а тело словно вибрировало, резонируя с окружающей природой. Захотелось идти в бой, рубить врагов и спасать пленных, драться и побеждать!
Евгений вылез из палатки и протянул племяннику ружьё.
– Держи. Это затвор. Приклад в плечо упирай, в случае чего. Да куда, хочешь без глаза остаться? Вот, правильно.
– А стреляет далеко? – поинтересовался Ванька.
– Далеко, – успокоил его дядя. – Но тебе стрелять не придётся. В темноте всё равно не увидишь ничего.
– Я первый подежурю, – предложил мальчик. – Ты с прошлой ночи на ногах. Поспи, потом поменяемся.
Охотник с сомнением посмотрел на племянника и покачал головой:
– Нет, иди отдохни, а я…
– Дядь! – Ванька сделал шаг вперёд и крепко сжал ружьё. На глазах выступили злые слёзы, но он сдержал их. – Хоть ты в меня поверь! Меня всю жизнь обзывали нюней, что я без отца рос! В команду по футболу не взяли, сказали: «Там характер нужен»! Мама чуть ли не до десятого класса нос мне вытирала и за руку в школу водила! А бабушка всех обидчиков моих гоняла и родителям их жаловалась! Как думаешь, прибавляло это мне уверенности? Да я хочу героем стать, наконец, только мне даже шанса не дают!
Евгений Ааронович крепко взял Ваньку за плечо и чуть тряхнул, приводя в чувство. Взгляд у него потеплел, и мужчина улыбнулся:
– Когда же ты поймёшь, что смелым тебя делает не сам бой, а готовность к нему? Необязательно другим это доказывать – главное, что ты в себе это чувствуешь. Ладно, не хнычь. Садись к костру. Через два часа сменю тебя.
Ванька порывисто обнял дядю и тот, неловко прижав племянника к себе, хмыкнул, а затем направился обратно в палатку. Мальчик поправил сползшую на глаза шапку и, заняв свой пост у костра, судорожно вздохнул. Вторая за вечер победа внушила уверенности в силах и в вероятности третьей.
Вой раздался через час, когда Ванька уже и забыл про волка, со скукой разглядывая пляшущие языки пламени. Судя по звукам, зверь бродил неподалёку. Он шёл на запах жареной дичи, и голод оказался сильнее страха перед костром.
Мальчик напрягся и встал с места, чувствуя новый прилив адреналина. Опять начало вибрировать тело.
Уперев приклад в плечо, как учил Евгений, Ванька осторожно шагнул в темноту леса, прислушиваясь. Хруст снега раздавался откуда-то справа, метрах в двадцати. Мальчик медленно прошёл ещё немного, оставляя костёр за спиной.
В кустах кто-то зарычал и Ванька, не повышая голос, процедил:
– Иди сюда, тварь. Я готов к своей третьей победе.
Когда волк прыгнул, целясь в горло, Ванька выдохнул и уверенно нажал на спусковой крючок. Он приготовился к звуку выстрела и предсмертному хрипу зверя, мечтая об ободряющем взгляде своего дяди – брата погибшего отца. Будто бы верил, что через него и сам отец увидит этот подвиг. И будет гордиться.
Тогда мальчик ещё не знал, что вероятность третьей победы была равно нулю: охотник, опасаясь, что импульсивный племянник может наделать глупостей, вынул из ружья все патроны.