Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана

Сарматы и Западная Сибирь

В IV в. до н. э. мы находим в Оренбургской области, возле Уральских гор, в Прохоровке, локальную культуру, характеризующуюся складами копий. Поскольку копье являлось специфическим сарматским оружием, прохоровские могильники, по мнению Ростовцева, представляют собой первый случай появления сарматов в европейской части России^[14]. Как бы то ни было, во второй половине III в. до н. э. сарматы, народ одного происхождения со скифами, принадлежащий, как и они, к кочевой североиранской группе и до того времени живший к северу от Аральского моря, перешел Волгу и вторгся в русскую степь, тесня скифов к Крыму^[15]. Полибий (XXV, 1) впервые упоминает их как мощную силу в 179 г. до н. э. Хотя речь идет о родственных народах, также кочевниках, вновь пришедшие весьма четко отличались от своих предшественников. Скифы, как мы видели, предстают перед нами конными лучниками, в колпаках и в широких одеждах, варварами, прикоснувшимися к греческой культуре, развивающими звериный стиль, который, через все стилизации, всегда сохранял воспоминание о натуралистической пластике. Сарматы же в основном конники, вооруженные копьями, в конических шлемах на голове, защищенные кольчугой. Их искусство, еще анималистское в своей основе, показывает гораздо большую, чем у скифов, приверженность к стилизации и геометрическим орнаментам; оно включало многоцветные эмалевые инкрустации на металле; короче, оно демонстрирует ярко выраженную «восточную» реакцию стилизованных растительных декоративных элементов на греко-римскую пластику. Это уже появление в Европе предсредневекового искусства, которое сарматы передадут готам, а те – всем германцам эпохи Великого переселения народов.

Переход от скифского искусства к сарматскому наблюдается в важных находках в Александрополе, близ Екатеринослава^[16], датируемых III в. до н. э. Сарматское искусство обосновывается в Южной России в течение III и II вв. до н. э., что доказывают находки украшений в Буеровой Могиле, Ахтанизовке, Анапе, Ставрополе, Казинском и Курджипе на Кубани, в сарматском культурном слое в Елизаветовской близ Азова, а также знаменитый Майкопский серебряный пояс с эмалевыми украшениями и с изображением грифона, пожирающего лошадь, предположительно сделанный сарматами во II в. до н. э. Тот же стиль продолжается в сарматских бляхах следующей эпохи – в Таганроге и Федулово недалеко от устья Дона, в Сиверской, близ устья Кубани (II–I вв. до н. э.) и I в. н. э. в Новочеркасске, рядом с Азовом, в Усть-Лабинске, на ферме Зубова и в Армавире на Кубани^[17].

К этой группе, особенно к пряжке Майкопского пояса, примыкают и ныне входящие в клад Петра Великого золотые и серебряные бляхи из Западной Сибири, украшенные сражениями грифонов и лошадей, тигров и лошадей, грифонов и яков, орлов и тигров и т. д., которые все выполнены в очень стилизованном и древовидном стиле. Комплекс этих сибирских блях, очевидно слишком рано датированный Боровкой III–II вв. до н. э., принадлежит, по мнению Мерхарта, к I в. до н. э. или, даже точнее, по датировке Ростовцева, к I в. н. э.

Еще более усиливается искушение приписать сарматам и родственным им народам западносибирские бляхи после недавних находок советскими учеными человеческих черепов в Оглахтинском могильнике рядом с Минусинском, то есть намного восточнее, в Центральной Сибири, которые, похоже, не принадлежат к тюрко-монгольским элементам и могут быть отнесены к народам индоевропейской семьи, родственным со скифами, сарматами и саками.

Прототюркские культуры Алтая

Металлургический центр в Минусинске, в верховьях Енисея, стал приблизительно с начала V в. до н. э. местом новой деятельности. Именно там, по мнению Тальгрена, появляются ямные захоронения в квадратных каменных оградах, совпадающие с периодом так называемой бронзой III, «высшим расцветом бронзы», по мнению Мерхарта (ок. 500–300 или 200 до н. э.). Этот период характеризуется обилием животных мотивов, в особенности лежащих оленей, стоящих оленей, смотрящих назад оленей, и мотивом извивающегося животного, пришедшим, по мнению Тальгрена, из Южной России.

Периодом между 500 и 300 гг. до н. э. датируется также первое производство в Сибири бронзовых кинжалов и ножей, а также чаш-котлов, которые из Минусинска распространились, с одной стороны, до Ордоса времен хунну, а с другой – до Венгрии эпохи Великого переселения^[18].

Также ножи из Минусинска и Тагарского, тонкие, слегка изогнутые, часто с ручкой, заканчивающейся очень изящной оленьей головой, были во времена хунну распространены по всей Монголии до Ордоса. Около 300–200 гг. до н. э. в Минусинске наступает железный век с его топорами-пиками, частично из бронзы, частично из железа, и с его группой больших групповых захоронений. Кроме того, Минусинск, как полагает Мерхарт, дал нам приблизительно во II в. до н. э. украшенные орнаментом бронзовые бляхи с головами дерущихся быков или схватками коней, бляхи, на которых уши, лапы, хвост, мышцы, шерсть животных изображены «вогнутыми листьями клевера», что имеет явную связь с сарматским искусством из Южной России и Западной Сибири и что, в свою очередь, Минусинск, по мнению многих археологов, передал гуннскому ордосскому искусству.

Минусинск расположен на северном склоне Сайнских гор. Пазырык – юго-западнее, на северном склоне Большого Алтая, возле истоков Оби и Хатуни. Там в 1929 г. экспедиция Грязнова обнаружила захоронения, датируемые 100 г. до н. э. или чуть ранее, с останками лошадей, «замаскированных» под оленей (что, скажем в скобках, доказывает, что речь идет о народностях, заменивших оленя лошадью). Эти лошадиные маски, а также сбруя из кожи, дерева и золота украшены стилизованными животными мотивами: летящими галопом каменными баранами и оленями, крылатым грифоном, убивающим барана, пантерами, бросающимися на оленей и баранов, хищной птицей на лежащем на земле олене, дерущимися петухами. Все эти мотивы еще довольно близки к скифскому и даже греко-скифскому звериному реализму, без последующих орнаменталистских деталей. Стилизация, упорядоченная и строгая, остается в них ослепительным декоративным эффектом. Еще в Пазырыке найдены бородатые маскароны, бесспорно греко-римского происхождения, попавшие туда, очевидно, из эллинистического Боспорского царства на Боспоре Киммерийском. Такие же греко-римские маскароны, относящиеся к тому же периоду – II–I вв. до н. э., найдены в Минусинской группе (в Трифонове, Батени, Беже, Кали, Знаменке и др.). Что же касается Алтайской группы, она, помимо Пазырыка, включает в себя курганы урочища Шибе, Караколь и Ойротин, датируемые по большей части примерно I в. до н. э. Предметы группы урочища Шибе представляют то же звериное искусство, еще более строгое и близкое к реализму. Китайский лак в Шибе датирован 86–49 гг. до н. э.

Алтайская культура I в. н. э. представлена Катандинским курганом, давшим нам деревянные предметы с изображением сражений медведей с оленями с цветистыми рогами в форме птичьих голов, а также бронзовые бляхи и фрагменты тканей со стилизованными анималистскими мотивами, в том числе битвой грифонов с оленями, напоминающими гуннские мотивы того же времени (2 г. н. э.), которые мы находим в Ноин-Ула в Монголии. И точно так же Ноин-Ула дает нам греческую ткань, бесспорно привезенную с Боспора Киммерийского, курган Тес рядом с Минусинском подтверждает, что подобные греко-римские влияния сохранялись, в частности, в серьгах, в которых заметен понтийский стиль, вплоть до эпохи Великого переселения.

Степное искусство в Сибири и Монголии

В течение двух первых веков нашей эры мы еще видим процветание вокруг Минусинска переходной культуры, которую Теплоухов назвал таштыкской и к которой, в частности, принадлежат находки в деревне Оглахки в 60 км к северу от Минусинска, севернее места впадения реки Туба в Енисей, находки, датируемые по китайскому шелку временем династии Вторая Хань, с прекрасными наскальными рисунками в зверином стиле.

Чуть позже эти скифо-сарматские по происхождению очаги на Алтае и в Минусинске, кажется, угасают или, точнее, изменяются, поскольку в районе Минусинска еще в начале VII в. н. э. будут производиться бронзовые украшения, датированные по китайским монетам начала правления династии Тан. Предоложительно, страна была завоевана тюркскими племенами, предками киргизов, о чем китайские историки сообщают в V в.^[19] По мнению Теплухова, смена в Минусинске киргизов индоевропейской аристократией сарматского происхождения могла иметь место после III в. н. э. Но прежде чем исчезнуть, культурные центры Минусинска, Пазырыка и Катанды сыграли значительную роль, способствуя передаче стилизованного звериного стиля, искусства степей, гуннским народам Монголии и Ордоса.

Происхождение хунну. Хуннское искусство

Пока кочевники иранского происхождения, скифы и сарматы, занимали западную часть степной зоны от Южной России до, очевидно, Тургая и юго-запада Сибири, восточная часть находилась во власти тюрко-монгольских народов. Доминирующий среди тюрко-монголов на протяжении Античности народ китайцы обозначают названием хун-ну, именем, которое созвучно и гуннам (хунни) и хуна, которым римляне и индийцы впоследствии обозначали тех же самых варваров. Вероятно, это те самые хунну (само название четко появляется в китайских летописях только со времен династии Цинь, с III в. до н. э.), а раньше, в IX–VIII вв. до н. э., китайцы называли их хунь-юн, а еще раньше хунь-ю, или еще более расплывчато – ху. Эти ху, известные китайцам с самого начала их истории, жили на тогдашней границе Китая, в Ордосе, на севере Шаньси и Хэбей. Анри Масперо полагает, что «северные юны», пей-юны, обосновавшиеся западнее и северо-западнее современного Пекина, были одним из племен этих ху. Другие кланы в IV в. до н. э. были покорены китайским царством Чжао. Царь Чжао Улин (ок. 325–298) отобрал у хунну крайнюю северную часть Шаньси (район Датуна) и даже север нынешнего Ордоса (ок. 300 г. до н. э.). Для того чтобы эффективнее отражать набеги кочевников, китайцы царства Цинь (Шэньси) и Чжао (Шаньси) одновременно реформировали армию, заменив тяжеловесные боевые колесницы мобильной конницей, и эта революция в военном деле произвела радикальные перемены в китайском костюме – платья архаичных времен сменились штанами для езды верхом, заимствованными у кочевников, а кроме того, китайские воины заимствовали у них остроконечные шапки, треххвостку и поясные пряжки, которые сыграют такую важную роль в искусстве эпохи, называемой Период сражающихся царств^[20]. Также для защиты от хунну китайцы царства Чжао и соседних государств начали строить на своей северной границе фортификационные сооружения, которые впоследствии, при Цинь Шихуанди, будучи дополнены и объединены в единую систему, образуют Великую Китайскую стену.

По утверждениям китайского историка Сыма Цяня, во второй половине III в. до н. э. хунну, похоже, объединились в единый и сильный народ. Во главе его встал вождь, называемый шаньюй, а полный его титул в китайской транскрипции выглядел как чен-ли ку-ту шань-юй, что китайцы переводили как «Великий Сын Неба», в чем просматриваются тюрко-монгольские корни, чен-ли, в частности, является траскрипцией тюркского и монгольского слова «тенгри» – небо. Ниже шаньюя стояли «два высоких сановника, цари ту-ки, то есть мудрые цари правой и левой сторон»; китайская транскрипция «ту-ки» соотносится со словом «догри» – прямой, верный. Резиденция шаньюя, насколько вообще можно говорить о постоянных резиденциях у народа, ведущего преимущественно кочевой образ жизни, находилась на Верхнем Орхоне, в горном районе, где позднее возникнет столица монголов-Чингизидов – Каракорум. Мудрый царь левой стороны, в принципе являвшийся назначенным наследником, проживает на востоке, очевидно в верховьях Керулена. Мудрый царь правой стороны – на западе, по мнению Альберта Германна, в районе современного Улясутая, в Хангайских горах. Ниже их в хуннской иерархии стояли «цари» ку-ли левой и правой сторон, главнокомандующие левой и правой сторон, великие губернаторы левой и правой сторон, великие танху левой и правой сторон, великие ку-ту левой и правой сторон, тысячники, сотники и десятники. Этот кочевой народ, постоянно пребывающий в движении, был организован по-военному. В стиле тюрко-монголов, главным направлением движения был избран юг: точно так же будет обстоять дело у их потомков хунну, тюрок VI в. н. э. и у монголов Чингисхана.

В описаниях китайцами хунну мы видим те же характерные черты, которые затем встретим у их преемников – тюрок и монголов. «Они, – резюмирует Вегер^[21], – низкорослы, коренасты, с большой круглой головой, широколицые, с выступающими скулами, с широкими ноздрями, довольно густыми усами, безбородые, если не считать пучка жестких волос на подбородке, уши длинные, проколотые, в мочке – кольцо. Голова обычно бритая, кроме пучка волос на макушке^[22]. Брови густые, глаза миндалевидные, жгучий взгляд. Одеваются они в просторную одежду, спускающуюся ниже колен, с разрезом на боках, перетянутую поясом, концы которого свисают спереди. По причине холодного климата рукава плотно застегиваются на запястье. Короткая меховая накидка прикрывает плечи, а голову – меховой колпак. Обувь кожаная. Широкие штаны стянуты на лодыжках ремешком. Налучь (чехол для лука), подвешенный к поясу, висит спереди, у левого бедра. Колчан, также пристегнутый к поясу, свисает поперек поясницы, оперением стрел направо».

Как мы видели, многие детали этого костюма, в частности завязывающиеся на щиколотках штаны, являются общими у гуннов и скифов. То же самое можно сказать и относительно многих обрядов, например о погребальных человеческих жертвоприношениях: хунну, как и скифы, над могилой вождя убивали его жен и слуг, порой в количестве до сотни и даже тысячи у хунну. Геродот (IV, 65) рассказывает, что скифы распиливают череп врага на уровне бровей, обтягивают его кожей, оправляют золотом и используют как чашу. «Цзянь-ханьшу» («Официальная история династии Хань») свидетельствует о наличии того же обряда у хунну, например, шаньюй Лаошан пил из черепа царя народа юэчжи. Геродот (IV, 64) показывает нам скифов, которые в доказательство своей доблести должны приносить собственноручно отрезанные головы и вешать скальпы врагов на уздечку своего коня в качестве трофеев. У потомков хунну, народа тукю, в VI в. н. э. количество камней на погребальном кургане воина будет пропорционально числу убитых им за жизнь врагов. От индоевропейского кочевника исходит такой же запах крови, как и от кочевника тюрко-монгольского. Скиф смачивает в крови врага священную саблю, воткнутую в курган; он выпивает чашу крови первого убитого им врага. Хунну, чтобы освятить какой-либо договор, пьет кровь из чаши, сделанной из человеческого черепа. Оплакивая умершего, и скиф, и хунну царапают себе лицо, «чтобы кровь смешалась со слезами» и т. д.

Хунну, как и скифы, в основной своей массе кочевники. Табуны их лошадей, стада быков, баранов и верблюдов определяли ритм их жизни. Хунну перемещаются, кочуя со своим скотом в поисках воды и пастбищ. Питаются они исключительно мясом (черта, поразившая китайцев, чье меню было гораздо более вегетарианским), одеваются в кожу и спят на шкурах. Они живут в войлочных шатрах. Что же касается их религии, то это расплывчатый шаманизм на основе культа Тенгри, или Божественного Неба, и поклонения некоторым священным горам. Их верховный правитель, или шаньюй, собирал общий съезд по осени, «времени года, когда лошади разжирели», для пересчета мужчин и стад. Все китайские авторы описывают нам этих варваров как отпетых разбойников, которые внезапно появляются на границе культурных земель, грабят людей, забирая стада и богатства, а потом исчезают со своей добычей прежде, чем успевают подойти войска и дать им отпор^[23]. Если их преследуют, их тактика заключается в том, чтобы заманить колонны китайской армии в пустыню Гоби или в степь, донимая тучами стрел и не давая при этом втянуть себя в ближний бой, а потом нанести решающий удар по совершенно деморализованному противнику, изнуренному голодом и жаждой. Эта тактика степных народов, придерживаться которой позволяла мобильность их конницы и меткость в стрельбе из лука, совершенно не изменялась со времен первых хунну до эпохи Чингисхана. Отметим, что она общая для всех народов конных лучников, будь то гунны на востоке или скифы на западе. Точно такую же, по свидетельству Геродота, скифы применили против Дария. Дарий сумел ее разгадать и повернуть назад прежде, чем это «отступление из России»^[24] превратилось в катастрофу. А сколько китайских полководцев не проявят той же мудрости и будут перебиты в глубине Гоби, куда их завлекут систематические отступления гуннов!

Что же касается места языка хунну в тюрко-монгольской общности, некоторые авторы, такие как Куракики Ширатори, склонны считать его относящимся к монгольским языкам. Пельо, напротив, по некоторым лексическим образцам, сохраненным в китайской транскрипции, полагает, что речь скорее – во всяком случае, в целом и применительно к политической верхушке – идет о тюркоязычном народе.

Хунну имели очень специфическое искусство, представленное в первую очередь изготовленными из бронзы поясными пряжками, другими бляхами, аграфами и пуговицами, используемыми в защитном снаряжении и сбруе, содержащими стилизованные животные мотивы, или же бронзовыми наконечниками древков копий, в частности сделанными в форме фигурок лани. Это искусство часто именуется ордосским от названия монгольского племени ордосов, занимавшего с XVI в. до н. э. устье реки Хуанхэ, на севере Шэньси, в районе, где были сделаны особенно многочисленные находки. Впрочем, искусство, о котором идет речь, является лишь простым ответвлением стилизованного степного звериного стиля, несущего в себе, как мы убедились, влияние ассиро-иранцев и греков из Южной России, либо оригинальное, либо обедненное, но в обоих случаях достаточно упрощенное в Минусинске, а при попадании в Ордос и контакте с китайской эстетикой претерпевшее взаимное влияние степной эстетики на китайское искусство и китайской эстетики на ордосские бронзовые предметы. На пластинах с изображением дерущихся между собой лошадей, схваток лошадей или оленей с тиграми, медведями, фантастическими животными, как и на наконечниках древков с оленями или ланями, ордосское искусство особенно сильно напоминает минусинское, хотя отличается большим богатством и фантазией.

Согласно данным последних археологических раскопок, искусство хунну из Монголии и Ордоса по древности не уступает скифскому. Шведский археолог Т.Й. Арне в 1933 г. отнес к первой половине III в. и даже ко второй половине IV в. до н. э. ордосские бронзовые предметы из Луань-Пина и Сюаньхуа. В 1935 г. японский археолог Суэджи Юмехара, считая, что ордосское искусство оказало глубокое влияние на формирование китайского стиля, называемого стилем Периода сражающихся царств, расцветшего по крайней мере с V в. до н. э., относил к этому времени первые ордосские бронзовые изделия. Более свежие находки шведского синолога Тальгрена отодвигают еще дальше в прошлое, вплоть до 650 г. до н. э., возникновение стиля Периода сражающихся царств и, следовательно, служат подтверждением того, что степное искусство в виде ордосского искусства существовало уже тогда, поскольку оно могло, при контактах, оказать влияние на китайский декор эпохи Среднего Чжоу. Все согласны в том, что влияние ордосского искусства – один из тех факторов, которые, наряду с внутренней эволюцией и, похоже, в одном направлении с ней, позволил перейти от архаичных китайских бронзовых изделий стиля эпохи Среднего Чжоу к стилю Периода сражающихся царств.

Основные места находок хуннских предметов протянулись от Байкала до границы Хэбея, Шаньси и Шэньси. Укажем некоторые из них: 1. Читинские захоронения в Забайкалье, которые Мерхарт датирует II–I вв. до н. э., и Дерестуйские захоронения под Троицкосавском^[25], севернее реки Кяхты, в Бурятии, обнаружены сибирские бляхи с китайскими монетами династии Хань, чека нившимися со 118 г. до н. э.^[26] 2. В Верхней Монголии, Ноин-Ула, неподалеку от Урги, где экспедиция Козлова обнаружила могилу хуннского принца, в которой лежали бронзовые предметы степного искусства, великолепные шерстяные ткани с вытканными изображениями на те же темы (бой грифона с лосем, схватка пантеры с яком) – все сюжеты выполнены в лучшей сармато-алтайской манере, как и греческая ткань в три четверти с портретом, изображающим усатого мужчину, очевидно привезенная из Босфора Ким мерийского; наконец, китайский лак II в. н. э., позволяющий датировать находки. Возможно, к этой же группе следовало бы отнести фрески, найденные неподалеку от тех мест, в Дюрбельджи и Ильхе-Алыке на Орхоне, которые не поддаются датировке, но в их прекрасных изображениях оленей еще можно различить сармато-алтайские влияния. 3. В Ордосе, на территориях провинций Суюйюань, Чахар и Джехол, обнаружены многочисленные места, в которых сохранились ордосские бронзовые предметы, в частности: Луань-Пин возле Джехола; Хаттин-сум и Хулун-оссо западнее Долон-нора, севернее Калгана^[27]; Сюаньхуа, к югу от Калгана, на Пекинской дороге; Гуйхуачен возле Сюйюаня и Юлинь на границе Ордоса и в северной части Шэньси. Отметим, что часть находок в Сюаньхуа датируются по наличию китайской «монеты ножа» с иероглифом «тоу», бывшей в употреблении в Китае в эпоху, называемую Периодом сражающихся царств, с 480 по 250 г. до н. э.

Если значительная часть найденных во Внутренней Монголии ордосских бронзовых изделий современна китайскому Периоду сражающихся царств (V–III вв. до н. э.), то же искусство продолжает процветать в этих местах и во Внешней Монголии на протяжении всего правления китайской династии Хань (с начала II в. до н. э. по начало III в. н. э.), о чем свидетельствуют, с одной стороны, датированные раскопки в Ноин-Уле, а с другой – существование в Ордосе многочисленных бронзовых блях с многоголовыми животными, достаточно точно относимых к данной эпохе, и, наконец, присутствие в наших музеях (Музей Чернуски, коллекция Куаффара, коллекция Лоо) бронзовых китайских аграфов на гуннские сюжеты, явно скопированные с ордосских моделей мастерами династии Хань. В следующую эпоху, называемую в Китае Периодом шести династий (IV–VI вв. н. э.), влияние ордосского искусства ощущается не менее явно в некоторых бронзовых китайских аграфах с извивающимися и переплетающимися животными, становящимися все более тяжеловесными, сворачивающими к «химеризму», точно так же, как в то же самое время на Западе эпохи Великого переселения народов влияние того же степного искусства проявляется в фибулах, бляхах и накладках. Вместе с тем Арне отметил западносибирские бронзовые предметы, которые вплоть до IX в. н. э. сохранят характерные черты старого степного звериного стиля. То же самое искусство продолжится у онгутов, возможно, до времен Чингисхана, в маленьких бронзовых несторианских предметах – крестах, голубках и параклетах, которые в огромном количестве будут найдены при раскопках в Ордосе и соседних кантонах. Чисто ордосские предметы, впрочем, могли быть изготовлены в период расцвета государства Си Ся (XI–XII вв.), если только письмена си ся на них, привлекшие внимание Альфреда Сальмони, не были заново выгравированы в это время и если речь не идет о копиях, впрочем мало распространенных.