Серебряный век русской поэзии

Мои песнопенья

 
В коих песнопеньях – журчанье ключей,
  Что звучат все звончей и звончей.
В них – женственно-страстные шепоты струй,
  И девический в них поцелуй.
 
 
В моих песнопеньях – застывшие льды,
  Беспредельность хрустальной воды.
В них – белая пышность пушистых снегов,
  Золотые края облаков.
 
 
Я звучные песни не сам создавал,
  Мне забросил их горный обвал.
И ветер влюбленный, дрожа по струне,
  Трепетания передал мне.
 
 
Воздушные песни с мерцаньем страстей
  Я подслушал у звонких дождей.
Узорно-играющий тающий снег
  Подглядел в сочетаньях планет.
 
 
И я в человеческом – нечеловек,
  Я захвачен разливами рек.
И в море стремя полногласность свою,
  Я стозвучные песни пою.
 

Гармония слов

 
Почему в языке отошедших людей
  Были громы певучих страстей?
И намеки на звон всех времен и пиров,
  И гармония красочных слов?
 
 
Почему в языке современных людей —
  Стук ссыпаемых в яму костей?
Подражательность слов, точно эхо молвы,
  Точно ропот болотной травы?
 
 
Потому что когда, молода и горда,
  Между скал возникала вода,
Не боялась она прорываться вперед, —
  Если станешь пред ней, так убьет.
 
 
И убьет, и зальет, и прозрачно бежит,
  Только волей своей дорожит.
Так рождается звон для грядущих времен,
  Для теперешних бледных племен.
 

Солнце удалилось

 
Солнце удалилось. Я опять один.
Солнце удалилось от земных долин.
Снежные вершины свет его хранят.
Солнце посылает свой последний взгляд.
 
 
Воздух цепенеет, властно скован мглой.
Кто-то, наклоняясь, дышит над землей.
Тайно стынут волны меркнущих морей.
– Уходи от ночи, уходи скорей.
 
 
– Где ж твой тихий угол? – Нет его нигде.
Он лишь там, где взор твой устремлен к звезде.
Он лишь там, где светит луч твоей мечты.
Только там, где солнце. Только там, где ты.
 

Голос дьявола

 
Я ненавижу всех святых, —
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
 
 
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую змею
Они казнят без сострадания.
 
 
Мне ненавистен был бы рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.
 
 
Я не хотел бы жить в раю,
Казня находчивость змеиную,
От детских дней люблю змею
И ей любуюсь, как картиною.
 
 
Я не хотел бы жить в раю,
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну – и пою,
Безумный демон снов лирических.
 

Дождь

 
В углу шуршали мыши,
Весь дом застыл во сне.
Шел дождь, и капли с крыши
Стекали по стене.
 
 
Шел дождь, ленивый, вялый,
И маятник стучал,
И я душой усталой
Себя не различал.
 
 
Я слился с этой сонной
Тяжелой тишиной.
Забытый, обделенный,
Я весь был тьмой ночной.
 
 
А бодрый, как могильщик,
Во мне тревожа мрак,
В стене жучок-точильщик
Твердил: «Тик-так. Тик-так».
 
 
Равняя звуки точкам,
Началу всех начал,
Он тонким молоточком
Стучал, стучал, стучал.
 
 
И атомы напева
Сплетаясь в тишине,
Спокойно и без гнева
«Умри» твердили мне.
 
 
И мертвый, бездыханный,
Как труп задутых свеч,
Я слушал в скорби странной
Вещательную речь.
 
 
И тише кто-то, тише,
Шептался обо мне.
И капли с темной крыши
Стекали по стене.
 

Вербы

 
Вербы овеяны
Ветром нагретым,
Нежно взлелеяны
Утренним светом.
 
 
  Ветви пасхальные,
  Нежно-печальные,
  Смотрят веселыми,
  Шепчутся с пчелами.
 
 
Кладбище мирное
Млеет цветами,
Пение клирное
Льется волнами.
 
 
  Светло-печальные,
  Песни пасхальные,
  Сердцем взлелеяны,
  Вечным овеяны.
 

«Я полюбил свое беспутство…»

 
Я полюбил свое беспутство,
Мне сладко падать с высоты.
В глухих провалах безрассудства
Живут безумные цветы.
 
 
Я видел стройные светила,
Я был во власти всех планет.
Но сладко мне забыть, что было,
И крикнуть их призывам: «Нет!»
 
 
Исполнен радости и страха,
Я оборвался с высоты,
Как коршун падает с размаха,
Чтоб довершить свои мечты.
 
 
И я в огромности бездонной,
И убегает глубина.
Я так сильнее – исступленный,
Мне Вечность в пропасти видна!
 

Аккорды

 
  В красоте музыкальности,
  Как в недвижной зеркальности,
Я нашел очертания снов,
  До меня не рассказанных,
  Тосковавших и связанных,
Как растенья под глыбою льдов.
 
 
  Я им дал наслаждение,
  Красоту их рождения,
Я разрушил звенящие льды.
  И, как гимны неслышные,
  Дышат лотосы пышные
Над пространством зеркальной воды.
 
 
  И в немой музыкальности,
  В этой новой зеркальности,
Создает их живой хоровод
  Новый мир, недосказанный,
  Но с рассказанным связанный
В глубине отражающих вод.
 

Из сборника «Только любовь»

Гимн солнцу

 
1
Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной,
Жаркой и властной
Душу мою!
 
 
Жизни податель,
Бог и Создатель,
Страшный сжигающий Свет!
Дай мне – на пире
Звуком быть в лире, —
Лучшего в Мире
Счастия нет!
 
 
2
О, как, должно быть, было это Утро
Единственно в величии своем,
Когда в руинах, в неге перламутра,
Зажглось ты первым творческим лучом.
 
 
Над Хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Все было «Да», не возникало «Нет».
 
 
В ликующем и пьяном Океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все, так жадно и светло.
 
 
Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.
 
 
Все было многолико и едино,
Все нежило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то Утро ты соткала свой наряд.
 
 
Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.
 
 
И много раз лик Мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
Но громко голос Солнца раздавался,
И песню крови слышал человек.
 
 
«О, дети Солнца, как они прекрасны!»
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.
 
 
То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы, —
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты, —
 
 
То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И, с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду, —
 
 
То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон, —
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум Мира в Солнце был влюблен.
 
 
Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О, вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!
 
 
3
Я все в тебе люблю, Ты нам даешь цветы,
Гвоздики алыя, и губы роз, и маки,
Из безразличья темноты
Выводишь Мир, томившийся во мраке,
К красивой цельности отдельной красоты,
И в слитном Хаосе являются черты,
Во мгле, что пред тобой, вдруг дрогнув, подается,
Встают – они и мы, глядят – и я и ты,
Растет, поет, сверкает, и смеется,
Ликует празднично все то,
В чем луч горячей крови бьется,
Что ночью было как ничто.
 
 
Без Солнца были бы мы темными рабами,
Вне понимания, что есть лучистый день,
Но самоцветными камнями
Теперь мечты горят, нам зримы свет и тень.
Без Солнца облака – тяжелые, густые,
Недвижно-мрачные, как тягостный утес,
Но только ты взойдешь, – воздушно-золотое,
Они воздушней детских грез,
Нежней, чем мысли молодые.
 
 
Ты не взойдешь еще, а Мир уже поет,
Над соснами гудит звенящий ветер Мая,
И влагой синею поишь ты небосвод,
Всю мглу Безбрежности лучами обнимая.
 
 
И вот твой яркий диск на Небеса взошел,
Превыше вечных гор, горишь ты над богами,
И люди Солнце пьют, ты льешь вино струями,
Но страшно ты для глаз, привыкших видеть дол,
На Солнце лишь глядит орел,
Когда летит над облаками.
 
 
Но, не глядя на лик, что ослепляет всех,
Мы чувствуем тебя в громах, в немой былинке, —
Когда, желанный нам, услышим звонкий смех,
Когда увидим луч, средь чащи, на тропинке.
 
 
Мы чувствуем тебя в реке полночных звезд,
И в глыбах темных туч, разорванных грозою,
Когда меж них горит, манящей полосою,
Воздушный семицветный мост.
 
 
Тебя мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В чем свет коралловый, жемчужный иль иной.
Без Солнца наша жизнь была б однообразной,
Теперь же мы живем мечтою вечно-разной,
Но более всего ласкаешь ты – весной.
 
 
4
  Свежей весной
  Всеозаряющее,
  Нас опьяняющее
  Цветом, лучом, новизной, —
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее, —
  Ты, пребывающее
  С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной!
  Ты теплое в радостно-грустном Апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем Июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке; свет твой горит
Смертельно, в час полдня, вблизи Пирамид
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары.
Ты в отблесках мертвых, в пределах тех стран,
Где белою смертью одет Океан,
Что люди зовут Ледовитым, —
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льдины,
Белея под ветром сердитым.
В Норвегии бледной – полночное ты;
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи,
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И, если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год,
Там день есть меж днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы.
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды богаче избранников дней.
 
 
5
Я тебя воспеваю, о, яркое жаркое Солнце,
  Но хоть знаю, что я и красиво и нежно пою,
И хоть струны Поэта, звончей золотого червонца,
  Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
 
 
Если б я родился не Певцом, истомленным тоскою,
  Если б был я звенящей блестящей свободной волной,
Я украсил бы берег жемчужиной – искрой морскою —
  Но не знал бы я, сколько сокрыто их всех глубиной.
 
 
Если б я родился не стремящимся жадным Поэтом,
  Я расцвел бы, как ландыш, как белый влюбленный цветок,
Но не знал бы я, сколько цветов раскрывается летом,
  И душистые сны сосчитать я никак бы не мог.
 
 
Так, тебя воспевая, о, счастье, о, Солнце святое,
  Я лишь частию слышу ликующий жизненный смех,
Все люблю я в тебе, ты во всем и всегда – молодое.
  Но сильней всего то, что в жизни горишь ты – для всех.
 
 
6
Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска,
Воспевшего тебя, как я пою,
Ласкаешь тем же светом василиска,
Лелеешь нежных птичек и змею.
 
 
Меняешь бесконечно сочетанья
Людей, зверей, планет, ночей и дней,
И нас ведешь дорогами страданья,
Но нас ведешь к Бессмертию Огней.
 
 
Люблю, что тот же самый свет могучий,
Что нас ведет к немеркнущему Дню,
Струит дожди, порвавши сумрак тучи,
И приобщает нежных дев к огню.
 
 
Но, если, озаряя и целуя,
Касаешься ты мыслей, губ и плеч,
В тебе всего сильнее то люблю я,
Что можешь ты своим сияньем – сжечь.
 
 
Ты явственно на стоны отвечаешь,
Что выбор есть меж сумраком и днем,
И ты невесту с пламенем венчаешь,
Когда в душе горишь своим огнем.
 
 
В тот яркий день, когда владыки Рима
В последний раз вступили в Карфаген,
Они на пире пламени и дыма
Разрушили оплот высоких стен, —
 
 
Но гордая супруга Газдрубала,
Наперекор победному врагу,
Взглянув на Солнце, про себя сказала:
«Еще теперь я победить могу!»
 
 
И, окружив себя людьми, конями,
Как на престол взошедши на костер,
Она слилась с блестящими огнями,
И был триумф – несбывшийся позор.
 
 
И вспыхнуло не то же ли сиянье
Для двух, чья страсть была сильней, чем Мир,
В любовниках, чьи жаркие лобзанья
Через века почувствовал Шекспир.
 
 
Пленительна, как солнечная сила,
Та Клеопатра, с пламенем в крови,
Пленителен, пред этой Змейкой Нила,
Антоний, сжегший ум в огне любви.
 
 
Полубогам великого Заката
Ты вспыхнуло в веках пурпурным днем,
Как нам теперь, закатностью богато,
Сияешь алым красочным огнем.
 
 
Ты их сожгло. Но в светлой мгле забвенья
Земле сказало: «Снова жизнь готовь!» —
Над их могилой – легкий звон мгновенья,
Пылают маки, красные, как кровь.
 
 
И как в великой грезе Македонца
Царил над всей Землею ум один,
Так ты одно паришь над Миром, Солнце,
О, мировой закатный наш рубин!
 
 
И в этот час, когда я в нежном звоне
Слагаю песнь высокому Царю,
Ты жжешь костры в глубоком небосклоне,
И я светло, сжигая жизнь, горю!
 
 
7
О, Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою!
 
 
Жизни податель,
Бог и Создатель,
Мудро сжигающий – Свет!
Рад я на пире
Звуком быть в лире, —
Лучшего в Мире
Счастия нет!
 

Я не знаю мудрости

 
Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
 
 
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей… Вас я не зову!
 

«Я ненавижу человечество…»

 
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество —
Моя пустынная душа.
 
 
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.
 
 
О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг – до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
 

Далеким близким

 
Мне чужды ваши рассуждения:
«Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог».
Я нежный иней охлаждения,
Я ветерка чуть слышный вздох.
 
 
Мне чужды ваши восклицания:
«Полюбим тьму», «Возлюбим грех».
Я причиняю всем терзания,
Но светел мой свободный смех.
 
 
Вы так жестоки – помышлением,
Вы так свирепы – на словах,
Я должен быть стихийным гением,
Я весь в себе – восторг и страх.
 
 
Вы разливаете, сливаете,
Не доходя до бытия.
Но никогда вы не узнаете,
Как безраздельно целен я.
 

Безрадостность
Сонет

 
Мне хочется безгласной тишины,
Безмолвия, безветрия, бесстрастья.
Я знаю, быстрым сном проходит счастье,
Но пусть живут безрадостные сны.
 
 
С безрадостной бездонной вышины
Глядит Луна, горят ее запястья.
И странно мне холодное участье
Владычицы безжизненной страны.
 
 
Там не звенят и не мелькают пчелы.
Там снежные безветренные долы,
Без аромата льдистые цветы.
 
 
Без ропота безводные пространства,
Без шороха застывшие убранства,
Без возгласов безмерность красоты.
 

Безглагольность

 
Есть в Русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утоленье, глухое, немое.
 
 
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
Как будто душа о желанном просила
И сделала ей незаслуженно-больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

Бог и дьявол

 
Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,
Одному – мои стоны, и другому – мой вздох.
Одному – мои крики, а другому – мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.
 
 
Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на Север иду я, то откинусь на Юг,
То далеко, с Востока, поплыву на Закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.
 
 
О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет Земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.
 
 
В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох,
О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!
 

Андрей Белый
(1880–1934)

Солнце

Автору «Будем как Солнце»

 

 
Солнцем сердце зажжено.
Солнце – к вечному стремительность.
Солнце – вечное окно
в золотую ослепительность.
 
 
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается.
В розах золото лучей
красным жаром разливается.
 
 
В сердце бедном много
зла сожжено и перемолото.
Наши души – зеркала,
отражающие золото.
 

1903

Три стихотворения

 

1

Все тот же раскинулся свод
над нами лазурно-безмирный,
и тот же на сердце растет
восторг одиночества лирный.
 
 
Опять золотое вино
на склоне небес потухает.
И грудь мою слово одно
знакомою грустью сжимает.
 
 
Опять заражаюсь мечтой,
печалью восторженно-пьяной…
Вдали горизонт золотой
подернулся дымкой багряной.
 
 
Смеюсь – и мой смех серебрист,
и плачу сквозь смех поневоле.
Зачем этот воздух лучист?
Зачем светозарен… до боли?
 

Апрель 1902, Москва

 

2

Поет облетающий лес
нам голосом старого барда.
У склона воздушных небес
протянута шкура гепарда.
 
 
Не веришь, что ясен так день,
что прежнее счастье возможно.
С востока приблизилась тень
тревожно.
 
 
Венок возложил я, любя,
из роз – и он вспыхнул огнями.
И вот я смотрю на тебя,
смотрю, зачарованный снами.
 
 
И мнится – я этой мечтой
всю бездну восторга измерю.
Ты скажешь – восторг тот святой?
Не верю!
 
 
Поет облегающий лес
нам голосом старого барда.
На склоне воздушных небес
сожженная шкура гепарда.
 

Апрель 1902, Москва

 

3

Звон вечерней гудит, уносясь
в вышину. Я молчу, я доволен.
Светозарные волны, искрясь,
зажигают кресты колоколен.
 
 
В тучу прячется солнечный диск.
Ярко блещет чуть видный остаток.
Над сверкнувшим крестом дружный визг
белогрудых счастливых касаток.
 
 
Пусть туманна огнистая даль —
посмотри, как все чисто над нами.
Пронизал голубую эмаль
огневеющий пурпур снопами.
 
 
О, что значат печали мои!
В чистом небе так ясно, так ясно…
Белоснежный кусок кисеи
загорелся мечтой виннокрасной.
 
 
Там касатки кричат, уносясь.
Ах, полет их свободен и волен…
Светозарные волны, искрясь,
озаряют кресты колоколен.
 

1902

Во храме

 
Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже…
Лампад пунцовых блеск и тихий возглас:
«Боже…»
 
 
И снова я молюсь, сомненьями томим.
Угодники со стен грозят перстом сухим,
 
 
лицо суровое чернеет из киота
да потемневшая с веками позолота.
 
 
Забил поток лучей расплавленных в окно…
Все просветилось вдруг, все солнцем зажжено:
 
 
И «Свете тихий» с клироса воззвали,
и лики золотом пунцовым заблистали.
 
 
Восторгом солнечным зажженный иерей,
повитый ладаном, выходит из дверей.
 

Июнь 1903

Знаю

Посвящается О. М. Соловьевой

 
Пусть на рассвете туманно —
знаю – желанное близко…
Видишь, как тает нежданно
образ вдали василиска?
Пусть все тревожно я странно…
 
 
Пусть на рассвете туманно —
знаю – желанное близко.
 
 
Нежен восток побледневший.
Знаешь ли – ночь на исходе?
Слышишь ли – вздох о свободе —
вздох ветерка улетевший —
весть о грядущем восходе?
 
 
Спит кипарис онемевший.
Знаешь ли – ночь на исходе?
 
 
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.
 
 
Эти мечты золотые,
эти улыбки святые
в сердце вонзаются больно…
 
 
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.
 

Август 1901

Мои слова

 
Мои слова – жемчужный водомет,
средь лунных снов, бесцельный,
но вспененный, —
капризной птицы лёт,
туманом занесенный.
 
 
Мои мечты – вздыхающий обман,
ледник застывших слез, зарей горящий, —
безумный великан,
на карликов свистящий.
 
 
Моя любовь – призывно-грустный звон,
что зазвучит и улетит куда-то, —
неясно-милый сон,
уж виданный когда-то.
 

Май 1901

Раздумье

Посвящается памяти Вл. С. Соловьева

 
Ночь темна. Мы одни.
Холод. Ветер ночной
деревами шумит. Гасит в поле огни.
Слышен зов: «Не смущайтесь… я с вами…
за мной!..»
 
 
И не знаешь, кто там.
И стоишь, одинок.
И боишься довериться радостным снам.
И с надеждой следишь, как алеет восток.
 
 
В поле зов: «Близок день.
В смелых грезах сгори!»
Убегает на запад неверная тень.
И все ближе, все ярче сиянье зари.
 
 
Дерева шелестят:
«То не сон, не обман…»
Потухая, вверху робко звезды блестят…
И взывает пророк, проходя сквозь туман.
 

Февраль 1901

Я

 
Далек твой путь: далек, суров.
Восходит серп, как острый нож.
Ты видишь – я. Ты слышишь – зов.
Приду: скажу. И ты поймешь.
 
 
Бушует рожь. Восходит день.
И ночь, как тень небытия.
С тобой Она. Она как тень.
Как тень твоя. Твоя, твоя.
 
 
С тобой – Твоя. Но вы одни,
Ни жизнь, ни смерть: ни тень, ни свет,
А только вечный бег сквозь дни.
А два летят, летят: их – нет.
 
 
Приди. – Да, да: иду я в ночь.
Докучный рой летящих дней!
Не превозмочь, не превозмочь.
О ночь, покрой кольцом теней!
 
 
Уйдешь – уснешь. Не здесь, а – там.
Забудешь мир. Но будет он.
И там, как здесь, отдайся снам:
Ты в повтореньях отражен.
 
 
Заснул – проснулся; в сон от сна.
И жил во сне; и тот же сон,
И мировая тишина,
И бледный, бледный неба склон;
 
 
И тот же день, и та же ночь;
И прошлого докучный рой…
Не превозмочь, не превозмочь!..
Кольцом теней, о ночь, покрой!
 

Декабрь 1907

Александр Блок
(1880–1921)

Книга первая (1898–1904)

Из цикла «Ante lucem»
(До света – лат.)

«Ищу спасенья…»

О. М. Соловьевой

 
  Ищу спасенья.
Мои огни горят на высях гор —
Всю область ночи озарили.
Но ярче всех – во мне духовный взор
И Ты вдали… Но Ты ли?
  Ищу спасенья.
 
 
Торжественно звучит на небе звездный хор.
Меня клянут людские поколенья.
Я для Тебя в горах зажег костер,
  Но Ты – виденье.
  Ищу спасенья.
 
 
Устал звучать, смолкает звездный хор.
Уходит ночь. Бежит сомненье.
Там сходишь Ты с далеких светлых гор.
Я ждал Тебя Я дух к Тебе простер.
  В Тебе – спасенье!
 

25 ноября 1900

«В полночь глухую рожденная…»

 
В полночь глухую рожденная
Спутником бледным земли,
В ткани земли облеченная,
Ты серебрилась вдали.
 
 
Шел я на север безлиственный,
Шел я в морозной пыли,
Слышал твой голос таинственный,
Ты серебрилась вдали.
 
 
В полночь глухую рожденная,
Ты серебрилась вдали.
Стала душа угнетенная
Тканью морозной земли.
 
 
Эллины, боги бессонные,
Встаньте в морозной пыли
Солнцем своим опьяненные,
Солнце разлейте вдали!
 
 
Эллины, эллины сонные,
Солнце разлейте вдали!
Стала душа пораженная
Комом холодной земли!
 

24 декабря 1900