Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г.

Чрезвычайное законодательство Российской империи и опыт его применения для борьбы с революционным террором. Критический анализ

Домрин А.Н.^[36]

Аннотация: Во всем массиве законодательства Российской империи трудно найти другой закон, который был столь же неверно истолкован и столь же искажен в комментариях, как «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г. Поразительно совпадение взглядов о данной законодательной мере революционеров-террористов и некоторых зарубежных ученых. Владимир Ленин), например, назвал Положение 1881 г. «фактической российской конституцией», а небезызвестный Ричард Пайпс (Пипеш) «самой важной частью законодательства в истории царской России» и ее «настоящей конституцией». Не мифическая «жесткость» или «жестокость» российского чрезвычайного законодательства и его применения, и не столь же мифический «административный произвол» в реализации этого законодательства ускорили трагический конец Российской империи, а благодушие и неэффективность властей (в первую очередь, Государственной Думы) и их неспособность оценить степень реальной угрозы, которую представлял для государства и общества революционный террор.

Ключевые слова: законодательство, чрезвычайные полномочия, Российская империя, терроризм, военное положение, национальная безопасность

Domrin A.N. Emergency Legislation of the Russian Empire and Its Implementation against Revolutionary Terror. The critical analysis.

Abstract: In the whole body of the Russian Imperial legislation, one can hardly find a statute that has been as much misinterpreted and misrepresented by either Russian (and Soviet) or Western commentators as the law “On Measures for the Preservation of the State Order and Public Tranquility” (O merakh k okhraneniiu gosudarstvennogo poriadka i obschestvennogo spokoistvia), also known as the Emergency Law of 1881. The coinciding views of Bolsheviks and some foreign scholars on this law is astonishing. Vladimir Lenin), for instance, called it “Russia’s de facto constitution,” and notorious Richard Pipes called it “the most important piece of legislation in the history of imperial Russia… the real constitution under which… Russia has been ruled ever since.” Thanks to, first, the lack of political will by the tsarist regime and its shy unwillingness to decisively fight grave enemies of the Russian society, and second, a fatal misunderstanding of national interests of Russia by the Provisional Government (February-October 1917), the mechanism of self- preservation of the Russian state was never effectively implemented and was ultimately destroyed – with Russia herself.

Keywords: legislation, emergency powers, Russian Empire, terrorism, martial law, national security

Законодательство стран мира предусматривает два принципиально отличных вида особых или исключительных режимов:

• санкционирование введения временного приостановления действия некоторых, но не названных статей конституции в случае возникновения каких-то чрезвычайных обстоятельств;

• либо предварительная, заранее установленная регламентация определенных – и также временных – ограничений, затрагивающих конституционный статус личности.

Первый вид обеспечивает большую свободу действий органов государственной власти и управления, однако также несёт больший риск злоупотреблений чрезвычайными полномочиями. Второй вид исключительных режимов является более прогрессивным, поскольку заранее определяет границы отступлений от нормального конституционного режима при наступлении чрезвычайных обстоятельств.

В России традиционно применяется второй способ регулирования правового режима чрезвычайного положения (ЧП), включая «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г.

Во всем массиве законодательства Российской империи трудно найти другой закон, который был столь же неверно истолкован и столь же искажен в комментариях, как «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г. [13].

Поразительно совпадение взглядов о данной законодательной мере революционеров-террористов и некоторых зарубежных ученых. Владимир Ленин), например, назвал Положение 1881 года «фактической российской конституцией» [8, с. 114], а небезызвестный Ричард Пайпс (Пипеш) «самой важной частью законодательства в истории царской России» и ее «настоящей конституцией» [23, р. 305].

Другой американский историк (Джонатан Дэйли) утверждает, что «правители России чувствовали себя некомфортно из-за содержания» Положения 1881 г., «тем более, что у них не было европейских образцов для подражания» в данной сфере законодательного регулирования. [19, р. 602–603. Статья легла в основу последующей монографии Дж. Дэйли “Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866–1905” (Northern Illinois University Press, Russian Studies Series, 1998)].

Ничего подобного! Приятие специального законодательства, регламентирующего чрезвычайные полномочия, было характерно для государств Европы того времени. Франция – традиционный «образец для подражания» России – приняла свой первый закон о чрезвычайном положении в 1849 г., Пруссия – в 1851-м, Австро-Венгрия – в 1869-м, а Испания в – 1870-м. Французский закон неоднократно применялся на протяжении всей второй половины девятнадцатого века, в том числе в 1871–1876 гг., когда почти вся территория страны находилась на «осадном положении» и что сопровождалось репрессиями, несопоставимыми по своим масштабам с мерами, применявшимися в России.

Ещё в 1852 г. в своей знаменитой работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Карл Маркс саркастически писал: «Добропорядочные республиканцы» в свою очередь сделали изобретение, само проложившее себе дорогу по всему континенту, но с не остывающей любовью всё снова возвращавшееся во Францию, пока оно не приобрело теперь права гражданства в половине французских департаментов. Это изобретение – осадное положение. Превосходное изобретение, периодически применяемое в каждом из следующих друг за другом кризисов в ходе французской революции» [9, с. 135].

Напомню, что «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г. предусматривало введение двух видов исключительного положения: «чрезвычайной охраны» и «усиленной охраны».

Положение усиленной охраны могло быть введено в тех случаях, «когда проявления преступной деятельности лиц, злоумышляющих против общественного порядка и общественной безопасности, принимают… столь угрожающий характер, что вызывают необходимость особых мероприятий, направленных к прекращению сих проявлений».

Положение чрезвычайной охраны объявлялось, «когда такими посягательствами население будет приведено в тревожное состояние, вызывающее необходимость принятия исключительных мер для безотлагательного восстановления нарушенного порядка».

Положение усиленной охраны вводилось министром внутренних дел либо генерал-губернаторами, после чего им надлежало представить эту меру на Высочайшее благоусмотрение через Комитет министров.

Положение чрезвычайной охраны вводилось только Высочайше утвержденным решением Комитета министров по представлению министра внутренних дел. Такое положение могло быть введено не более чем на год, после чего оно могло быть продлено только новым решением Комитета министров.

При введении положения усиленной охраны генерал-губернаторы, губернаторы и градоначальники получали новые дополнительные полномочия, в том числе:

1. Право издавать обязательные постановления по предметам, относящимся к предупреждению нарушения порядка и безопасности, устанавливать нарушения и накладывать взыскания (арест до 3-х месяцев и штраф до 300 рублей) в административном (внесудебном) порядке.

2. Право воспрещать различные народные, общественные и частные собрания.

3. Право делать распоряжения о закрытии торговых и промышленных заведений.

4. Право воспрещать отдельным личностям пребывание в объявленных на положении об усиленной охране местностях (административная высылка). Высылка также могла производиться в определенную местность; до момента высылки наказуемый мог содержаться под арестом. Срок высылки составлял от 1 года до 5 лет. Высылка должна быть согласована с министром внутренних дел, при котором для обсуждения данных вопросов имелось Особое совещание.

Генерал-губернаторы, а там, где их не было – министр внутренних дел, получали право передавать на рассмотрение военных судов дела, подсудные обычным судам, в видах ограждения общественного порядка и спокойствия; а также давать распоряжения о рассмотрении дел судами при закрытых дверях, во избежание возбуждения умов и нарушения порядка.

Местные полицейские органы (исправники, полицмейстеры, начальники местных жандармских управлений и их помощники) получали право:

• арестовывать на срок не более 2 недель всех лиц, внушающих подозрение в совершении государственных преступлений, а также в принадлежности к противозаконным сообществам;

• производить во всякое время и во всех помещениях обыски;

• налагать аресты на имущества, указывающие на преступность действий или намерений заподозренных лиц.

Положение чрезвычайной охраны еще более расширяло права тех же должностных лиц.

Генерал-губернаторам могли быть присвоены права командующих армиями в военное время.

В местностях, где не было генерал-губернаторов, могли быть назначены специальные лица, именуемые главноначальствующими. Кроме прав генерал-губернаторов при положении усиленной охраны, эти лица также получали:

1. Право передавать военному суду дела лиц, совершивших «известные» преступления (закон намеренно употреблял неопределенное выражение);

2. Право налагать секвестр на недвижимые и арест на движимые имущества, если доходы с них употреблялись на преступные цели;

3. Право подвергать заключению в крепости, тюрьме или аресту на срок до 3-х месяцев или штрафу до 3000 рублей в административном порядке; как за нарушение обязательных постановлений, так и за проступки, изъятые из ведения судов;

4. Право устранять от должности на время действия положения чиновников всех ведомств (кроме лиц первых трех классов), а также служащих по выборам в сословных, земских и городских учреждениях;

5. Право приостанавливать и закрывать собрания сословных, земских и городских учреждений;

6. Право приостанавливать периодические издания на время действия положения;

7. Право закрывать учебные заведения на срок не более одного месяца.

Как правило, в «главноначальствующих» на время положения чрезвычайной охраны переименовывались действующие губернаторы.

Выдающийся российский правовед, автор фундаментального пятитомного исследования пенитенциарной системы России Михаил Гернет (1874–1953) пишет о том, что в период революционных потрясений 1905–1907 гг. из 87 губерний и областей Российской империи 60 находились в режиме усиленной или чрезвычайной охраны; еще в 25 из них действовало военное положение. Однако к 1914 г. состояние военного положения было отменено по всей стране; режим чрезвычайной охраны действовал лишь в Ялте, где отдыхала царская семья; усиленной охраны – в крайне ограниченном числе местностей. [4, с. 90]. Естественно, ситуация изменилась с началом Первой мировой войны.

Было ли оправдано широкое применение чрезвычайного законодательства в период 1905–1907 гг.? Думаю, что есть, по крайней мере, две причины, позволяющие дать утвердительный ответ.

Регулярные полицейские силы в царской России были катастрофически ограничены в своих полномочиях и хронически недоукомплектованы. На рубеже двадцатого века самая большая страна в мире – одних крестьян было более 90 миллионов – охранялась только 8456 полицейскими! В среднем в 1900 г. средний участок полицейских в России составлял примерно 2900 квадратных километров с населением от 50 тыс. до 100 тыс. человек! [25, р. 10–11]. В 1914 году во всей Российской империи насчитывалось менее 15 тысяч жандармов [22, р. 235, 240]. Для сравнения в те же самые годы во Франции было на 40 процентов больше полицейских, чем в России, хотя население страны было в три раза меньше российского, а территория – в сорок раз (!) меньше территории Российской империи [18, р. 9].

Чему удивляться, если известная террористка Вера Фигнер, «символизировавшая», по словам другого знаменитого террориста Бориса Савинкова, «лучшие традиции революционного движения» [12, с. 195] в своих мемуарах «Запечатлённый труд» 1921 года гордо заявляла: «В самом Петербурге пропаганда, агитация и организация велись в самых широких размерах; отсутствие полицейских придирок и жандармских облав… очень благоприятствовало работе среди учащейся молодёжи и рабочих» [17, с. 174].

Н.К. Крупская подтверждает, что в годы ее преподавания в Петербургской воскресной вечерней школе для взрослых за Невской заставой на Шлиссельбургском тракте (1891–1896) «в школе можно было говорить обо всем;…надо было только не употреблять страшных слов «стачка», «революция» и т. д., тогда можно было касаться самых насущных вопросов». [Цит. по: 5, с. 105–106].

Кроме того, пенитенциарная система России была слишком мягкой и неэффективной. Типичной, например, была биография Феликса Дзержинского. Между 1897 и 1917 гг. (точнее, в 1897, 1900, 1905, 1906, 1908 и 1912 гг.) он был арестован шесть раз, три раза приговорен к ссылке в Сибирь и всякий раз бежал, однажды всего через неделю после начала отбывания пожизненного заключения [21, р. 22–23]. В 1902–1913 гг. Иосиф Сталин шесть раз приговаривался к ссылке и в четырех случаях из них бежал.

В течение одного года, с октября 1905-го, был совершен 1 951 грабеж.

Всего за один год, начиная в октябре 1905-го, в стране произошел 1951 «экс» (или «экспроприаций», как грабежи было принято называть в то время), из которых 940 были направлены против государственных и частных финансовых учреждений. Было похищено семь миллионов рублей – астрономическая сумма, принимая во внимание, что в Сибири баран (в зависимости от возраста) стоил 20–30 копеек. В 1691 случае никто не был задержан, что прибавило революционерам смелости в совершении новых нападений [20, р. 21–22. Русское издание: Гейфман А. Революционный террор в России, 1894–1917. М.: КРОН-ПРЕСС, 1997].

Вторая причина еще более важна.

«Первая российская революция» стала самым кровавым временем российской истории, за исключением периодов ведения Российской империей боевых действий с иностранными захватчиками. Критики России никогда не упускали возможности напомнить своим читателям о том, что только за семь месяцев с августа 1906 г. по апрель 1907 г. полевые суды вынесли 683 смертных приговора.

Полевые суды не были единственной инстанцией, уполномоченной решать дела особой важности. По подсчетам д.и.н. Сергея Степанова, общее число смертных приговоров в 1906–1907 гг. составило 1102, а в 1906–1909 гг. – 2694 [15, с. 34]. Цифры Петра Кошеля меньше: 245 в 1906 г., 624 – в 1907, 1340 – в 1908, 540 – в 1909 [7, с. 82]. После пика 1907–1909 гг. число смертных приговоров сократилась до 116 в январе-марте 1910 г. [24, р. 37].

Конечно, это еще не значит, что все смертные приговоры приводились в исполнение. Они часто заменялись тюремными сроками. Так, согласно официальным данным «Русских ведомостей», из 71 смертного приговора, вынесенного в марте 1910 г., приведены в исполнение был только 15 [10, с. 726].

И всё же 2694 смертных приговора в 1906–1909 гг. – цифра беспрецедентная для дореволюционной России, превышающая общее число приговоренных к смерти и казненных за всю предыдущую тысячелетнюю историю страны. Хотя и в четыре раза меньше, чем порядка 11 тысяч убитых в боях и расстрелянных всего за одну неделю при введении военного положения в Париже в июне 1848 г. [14; 2; 11].

Но давайте сравним эту цифру с числом жертв революционного террора!

Только за 16 месяцев с февраля 1905 г. по май 1906 г., по официальным данным, были убиты 1273 «эксплуататоров» и «царских собак», включая восемь губернаторов и генерал-губернаторов, пять вице-губернаторов и советников, четыре генерала, 51 помещик, 54 предпринимателя, 29 банковских служащих, 554 полицейских, 265 жандармов, 257 охранников, 85 гражданских служащих, 12 церковнослужителей. [Подробнее см.: 1, с. 119–125].

В 1906–1909 гг. эта цифра достигла 5946 [15, с. 34]. А в целом число жертв революционного террора начала XX в. превысило 17 тысяч человек, включая министра народного просвещения (профессора римского права и ректора МГУ) Николая Боголепова, министров внутренних дел Дмитрия Сипягина и Вячеслава фон Плеве, великого князя Сергея Александровича и

– после девяти предыдущих покушений – премьер-министра и министра внутренних дел Петра Столыпина.

Было бы неверно игнорировать еще такую существенную деталь, как девиантный и дегенеративный состав значительной части «пламенных революционеров». Целая глава примечательной монографии Анны Гейфман

– глава 5 «Изнанка революции» – была посвящена данному вопросу. Приведу лишь несколько цитат.

«Некоторые лидеры экстремистов, несомненно знавшие о связи психических заболеваний с насилием, привлекали к террористической деятельности эмоционально неполноценных лиц, которых медицинские эксперты того времени признавали «безусловными дегенератами»… Личность Камо представляет яркий пример человека, чье умопомрачение стало катализатором жажды насилия, в ситуации того времени принявшего революционную форму… Для некоторых терроризм предоставлял возможность… порвать с жизнью, полной эмоциональных стрессов, комплексов, слабостей и конфликтов… Значительное число активных российских террористов еще до 1905 года совершали попытки самоубийства… Несмотря на внутренние мучения, заставлявшие их желать смерти как избавления, многие из них отказывались от идеи бессмысленного самоуничтожения. Вместо этого они занимались революционным террором, который мог закончить их жизнь, придав самоубийству ореол героического деяния. Другие, тоже хотевшие умереть, но по тем или иным причинам не способные покончить с собой, обнаруживали, что им удается хоть на время освободиться от чувства неудовлетворенности, смятения, отчаяния и тревоги путем переноса ненависти на других, и они убивали государственных чиновников, офицеров полиции, осведомителей и всех, кого можно было считать угнетателем или эксплуататором… У многих убийц и экспроприаторов происходили нервные срывы различной степени тяжести, нередко требующие лечения… Радикалы сами считали многих своих товарищей «буйными и неуравновешенными», «истеричными», «склонными к самоубийству», а некоторых признавали просто «совершенно ненормальными»… Многие оказались неспособны перенести заключение и заканчивали свои дни в психиатрических лечебницах… Многочисленные случаи революционного насилия, в которых экстремисты проявляли признаки поведения, классифицируемого как садизм, лучше всего иллюстрируют распространенность душевных расстройств среди террористов. Тенденция к эмоциональной патологии среди экстремистов получила новый импульс после 1905 года…» [20, р. 167–172]. Внушительный список профессиональных революционеров, совершивших самоубийства или закончивших жизнь в психбольницах приводится в работе А.И. Суворова «Политический терроризм в России XIX – начала XX вв. Истоки, структура, особенности» [16, с. 54–61].

Классик русского государствоведения Николай Коркунов (1853–1904) писал на рубеже веков: «В жизни каждого государства бывают такие критические моменты, когда от данной минуты зависит целость и даже само существование государства, когда государству невозможно считаться с отдаленными общими целями, а надо спасать себя во что бы то ни стало». И заканчивал: «Самоограничение власти правом не может доходить до того, чтобы государство принесло в жертву этому принципу собственное свое существование» [6, с. 148].

Не мифическая «жесткость» или «жестокость» российского чрезвычайного законодательства и его применения и не столь же мифический «административный произвол» в реализации этого законодательства ускорили трагический конец Российской империи, а благодушие и неэффективность властей (в первую очередь,

Государственной Думы) и их неспособность оценить степень реальной угрозы, которую представлял для государства и общества революционный террор.

Максима Н.М. Коркунова «самоограничение власти правом не может доходить до того, чтобы государство принесло в жертву этому принципу собственное свое существование» в полной мере сохраняет свою актуальность по наш день.

Источники и литература

1. Анисимов Н.Н. Охранные отделения и местная власть царской империи в начале XX в. // Советское государство и право, 1991, No. 5.

2. Буржен Ж. Репрессия после июньских дней // Доклады и сообщения Института истории АН СССР. М., 1956.

3. Гейфман А. Революционный террор в России, 1894–1917. М.: КРОН-ПРЕСС, 1997.

4. Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М.: ГИЮЛ, 1956. Т. 5.

5. Грейгъ О. Красная фурия, или Как Надежда Крупская отомстила обидчикам. М.: Алгоритм, 2008.

6. Корку нов Н.М. Сравнительный очерк государственного права иностранных держав. Часть 1. Государство и его элементы. СПб.: тип. М. Меркушева, 1906.

7. Кошель П.А. История наказаний в России. История российского терроризма. М.: Голос, 1995.

8. Ленин В.И. Три запроса. Полное собрание сочинений. М.: Госполитздат, 1961. Т.21.

9. Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1957. Т.8.

10. Миронов Г.Е. История государства российского. Историкобиографические очерки. М.: Книжная палата, 1995.

11. Молок А.И. Некоторые вопросы истории июньского восстания 1848 г. в Париже // Вопросы истории. 1952. No. 12.

12. Письмо Б.В. Савинкова В.И. Фигнер. Публикация Р. Городницкого и Г. Кана // Минувшее. Исторический альманах. Выпуск 18. М.-СПб: Atheneum-Феникс, 1995.

13. Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. СПб., 1885. Т. I. No. 350.

14. Революция 1848 года во Франции в воспоминаниях участников и современников. М.-Л., 1934.

15. Степанов С.А. Загадки убийства Столыпина. М.: Прогресс-Академия, 1995.

16. Суворов А.И. Политический терроризм в России XIX – начала XX веков. Истоки, структура, особенности // Социологические исследования. 2002. No.7.

17. Фигнер В. Запечатлённый труд. Воспоминания в двух томах. М.: Мысль, 1964. Т.1.

18. Daly J. W. Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866–1905. Northern Illinois University Press, Russian Studies Series, 1998.

19. Daly J.W. On the Significance of Emergency Legislation in Late Imperial Russia // Slavic Review. Vol. 54 (1995).

20. Geifman A. Thou Shalt Kill: Revolutionary Terrorism in Russia, 1894–1917. Princeton University Press, 1993.

21. Legget G. The Cheka: Lenin’s Political Police. Oxford University Press, 1987.

22. Lieven D. The Security Police, Civil Rights, and the Pate of the Russian Empire, 1855–1917 // Civil Rights in Imperial Russia (Olga Crisp & Linda Edmonson, eds.), 1989.

23. Pipes R. Russia Under the Old Regime. Scribner, 1974.

24. Raws on D. The Death Penalty in Late Tsarist Russia: An Investigation of Judicial Procedures // Russian History (Spring 1984).

Weissman, Neil В. Reform in Tsarist Russia: The State Bureaucracy and Local Government, 1900–1914. New Brunswick: Rutgers University Press, 1981.