Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г.
TextПолитическая карикатура как орудие пропаганды противоборствующих сторон в Гражданской войне между Севером и Югом США (1861–1865)
Рафалюк С.Ю.[76]
Аннотация: Трансляция лозунгов, призывающих к объединению общества перед лицом врага, конструирование самого образа врага с наибольшей очевидностью осуществляются с помощью средств наглядной агитации, что показыает практика ведения любых конфликтов в истории. Эпоха Гражданской войны в США (1861–1865) не стала исключением из этого правила. В статье анализируются приемы и дискурсивные практики визуальной пропаганды как одного из наиболее действенных каналов психологического воздействия на противника.
Ключевые слова: Гражданская война в США, политическая карикатура, визуальная пропаганда, патриотический дискурс, гендерный дискурс.
Rafalyuk S.Y. A political caricature as an instrument of propaganda of antagonistic sides in the Civil War between of North and South of USA (1861–1865)
Abstract. The providing of appeals which call to union of society which met an enemy, a design of the image of enemy with the maximum of obviousness, are carried out with the means of the visual agitation as shows a practice of the conduction of any conflicts in the history. An epoch of the Civil War of US (1861–1865) was not became an exclusion from this rule. In this article we are analyze approaches of and discoursing practices of visual propaganda as one of most useful channels of psychological influence to the enemy.
Keywords: The Civil War in US, a political caricature, a visual propaganda, a patriotic discourse, a gender discourse.
Цели, задачи, методы и каналы пропаганды обеих сторон конфликта в ходе Гражданской войны в США (1861–1865) неоднократно становились объектом научного изучения в отечественной и зарубежной исторической науке. Расширительное толкование понятия «текст» позволяет рассматривать визуальные изображения в качестве текста, представляющего собой знаково-образно-символическую систему, обладающую особыми свойствами эмоционального воздействия, и подразумевающего некоторый простор для интерпретации в процессе восприятия.
С самых первых дней вооруженного противостояния Севера и Юга между ними развернулась целая «Информационная война», в которой принимало участие большое количество талантливых и известных художников и издателей. Среди северян необходимо отметить имя такого человека, как Флетчер Харпер [4, р. 23], отвечавшего за издание еженедельника «Харпере Уикли» («Harper's Weekly») – самого влиятельного журнала на Севере к весне 1862 г. Именно Ф. Харпер привел в еженедельник, популяризировавший идеи Линкольна и республиканцев, целый ряд талантливых карикатуристов, в том числе юного Томаса Наста (в начале 1862 г.). Патриотической направленностью отличались также такие издания северян, как «Ванити Феа» (Vanity Fair) и «Нью-Йорк Иллюстрейтед Ньюс» (New York Illustrated News). Политическая карикатура в КША не получила такого распространения, как на Севере, однако, и здесь были свои мастера. Самым авторитетным карикатуристом Юга являлся Адальберт Волк, работавший под псевдонимом V. Blada (анаграмма имени) [3, с. 94]. Он был жителем штата Мэриленд, формально остававшемся в Союзе, откуда контрабандным путем его карикатуры переправлялись на территорию Конфедерации и использовались для ее нужд.
По мнению американского исследователя визуальной пропаганды военной эпохи У.Ф. Томпсона, «приверженность американцев пуританской морали, которая интерпретировала человеческую историю как борьбу между силами света и тьмы, их предпочение простым объяснениям комплексных проблем, их страсть к ярким, но бессмысленным слоганам и 30 лет расширения протестных движений (феминизма и аболиционизма) приготовили их для всплеска ненависти в военное время и традиционализма, часто принимаемого за патриотизм» [4, р. 22]. Указанные черты и обстоятельства облегчали задачу пропаганды обеим сторонам конфликта. Каналами пропаганды во времена Гражданской войны являлись, прежде всего, политическая карикатура и политический плакат, апеллировавшие к важнейшим для американцев ценностям, разделяемым обеими сторонами конфликта – героизму, сохранению идеалов свободы, патриотизму, семейным ценностям.
Цели противников также нашли отражение в пропагандистских материалах противников. «Ненависть и преданность стали двумя базовыми темами пропаганды северян во время войны: ненависть к врагам – конфедератам как к источнику всех национальных проблем и полная, безоговорочная приверженность Союзу» [4, р. 22]. В то же время важнейшими целями пропаганды южан стала критика аболиционизма, лично А. Линкольна, направленная на дискредитацию противника в глазах европейских государств, вкупе с прославлением идеалов и образа жизни Юга, подчеркиванием успехов молодого государства – КША – и его лидеров.
Накал напраженности отразили все известные нам визуальные источники информации об этих событиях (фотография, журнальная иллюстрация, карикатура, плакат), однако, именно карикатура обладала максимальной силой воздействия на читателей, что неоднократно отмечали как современники, так и исследователи. Авторитет именно этого визуального средства пропаганды подчеркивает тот факт, что политические карикатуры, сначала публиковавшиеся на последних страницах еженедельника «Харпере Уикли», постепенно перекочевали на первые, увеличились в размерах и часто полностью замещали текст. Роль Наста как ведущего художника этого издания в пропагандистской кампании накануне президентских выборов 1864 г., проходивших в условиях войны, как и в успехах мобилизации в целом, признавалась даже президентом Линкольном.
Информативная, эстетическая и аттрактивная функции изображений реализовывались в политической карикатуре эпохи Гражданской войны. Первая, прежде всего, – за счет зарисовок с полей сражений или иных реалистических изображений событий этого периода. Эстетическая, направленная на возбуждение эмоций определенного рода, обеспечивалась мастерством и вкусом художников, опоэтизировавших подвиг солдата и подаривших американцам массу символических изображений, которые будут активно использоваться в дальнейшем. Аттрактивность решалась путем использования простых и понятных каждому американцу изобразительных приемов; художники говорили со своей аудиторией на одном языке.
Основными содержательными элементами на карикатурах времен Гражданской войны были изображения людей (как правило, солдат в форме одной из сторон; женщин, призывающих солдат выполнить свой долг, конкретных политиков и т. п.), государственные симоволы (знамена, звезды и т. п.) и многое другое.
Характерной чертой карикатуры является символичность изображения. Семантические коды, закладываемые в визуальные образы, при этом, должны были быть очевидны для объекта воздействия, что очень хорошо понимали как художники-конфедераты, так и федералисты. Карикатура XIX в. часто обращалась к персонажам из животного мира, символизировавшим страны или конкретных исторических личностей, становившихся объектами политической сатиры. США часто изображались в виде гордого орла, Российская империя – в виде медведя, Британия – льва; облик лидеров этих государств становился максимально узнаваемым за счет гипертрофированного подчеркивания каких-либо внешних особенностей человека: острая бородка Наполеона III, худоба и бородатое, но безусое лицо Линкольна и т. д.)
Использование когнитивно-дискурсивного подхода к анализу визуальных источников позволяет выделить ряд дискурсов, характерных для каждой из сторон конфликта, реализуемых через символические изображения и их вербальное сопровождение на карикатурах.
Патриотический дискурс простратривается в изображениях солдат со знаменем в руках или парных изображениях воинов, один из которых умирает и передает знамя поддерживающему его товарищу (символическое действие). Прослеживается он и в иллюстрациях из «Харпере Уикли» с изображением сказочного героя Санта-Клауса, подбадривающего солдат: он нарисован одетым в костюм с символикой американского флага («звездный» халат и полосатые штаны), в руках у него деревянная игрушка, подвешенная за шею и имеющая портретное сходство с президентом Конфедерации Джефферсоном Дэвисом. Поддержанию боевого духа способствовали также довольно часто встречавшиеся изображения семейных сцен, когда жена отвергала объятия мужа со словами: «Уходи прочь! Тебе не место дома, пока Родина нуждается в тебе!» Еще один показательный сюжет: маленький муж сидит на коленях у жены, которая предлагает ему надеть юбочку и остаться дома как немужественному человеку.
Художники постоянно апеллировали к «женской теме», что позволяет выделить также гендерный дискурс в визуальной пропаганде времен Гражданской войны. Использование женских образов применялось для стимулирования мобилизационной активности (новой вербовки солдат для армии), лишая мужчин, не желавших воевать или откупавшихся от исполнения воинского долга по закону 1862–1863 гг., права на женскую любовь. Рекрутинговые постеры с тем же посылом производились для развешивания в домах, их печатали на конвертах и бланках. Присутствуют изображения женщин и на «рождественских картинках» Т. Наста: жены ожидают своих героев с войны и молятся за них. Наконец, символом свободы для американцев являлась особа женского пола – дева Коламбия, образ которой часто появлялся на иллюстрациях еженедельников, плакатах и карикатурах эпохи Гражданской войны: символические действия и позы сообщали зрителю соответствующий мессидж (дева могла изображаться плачущей либо торжествующей, в зависимости от ситуации).
Теоретический посыл о взаимосвязи гендерного, военного и национального дискурсов в визуальной пропаганде, предлагаемый рядом современных исследователей, также может быть рассмотрен на материале политической карикатуры эпохи Гражданской войны [2]. Наличие внешнего (часто – и внутреннего) врага является скрепляющим элементом нации в период ее формирования, образ врага, запечатленный в различных формах репрезентации (в том числе – визуальной) поддерживает как национальную, так и гражданскую идентичность ее представителей. Наличие обоюдоострой визуальной пропаганды противников в войне между Севером и Югом (с отточенными образами врага и лозунгами, подчеркивающими наличие собственной идеологии и стремление победить друг друга) подтверждает тот факт, что единая американская нация в 60-е гг. XIX в. – это политический конструкт, который только предстояло наполнить содержанием.
Визуальная пропаганда времен Гражданской войны в своем развитии пережила несколько этапов. Красочные изображения героев и оптимизм первого периода войны сменилась более реалистичным восприятием действительности и, соответственно, изображением трагедии войны к 1863 г. В целом корпус пропагандистских изображений этой эпохи характеризуется эмоциональностью и реалистической манерой исполнения, однако, рисунки могли быть и гротескными, и сатирическими, как упоминалось выше.
Характерно, что художники-пропагандисты из противоборствующих лагерей пользовались сходными средствами достижения цели. С обеих сторон активно применялся прием осмеяния лидеров государств – А. Линкольна и Д. Дэвиса – с целью десакрализации власти и подрыва таким образом ее авторитета в народе. Наиболее яркие примеры подобный действий – акцент на гипертрофированных недостатках внешности Линкольна или попытка изобразить его в качестве антихриста в окружении чертей, подписывающего прокламацию об освобождении рабов, а также изображение Дэвиса в женском платье (связанное с историей бегства президента КША после разгрома Конфедерации) [3, с. 94, 95].
Дегероизация противника без сатирического контекста – также весьма характерный пропагандистский прием всех времен – активно применялась противоборствующими сторонами конфликта: солдаты Севера часто изображались южанами как банды мародеров и убийц, и солдаты Юга рисовались на пропагандистских картинках северян в качестве не менее безжалостных головорезов. Художниками использовались также приемы аллегорий, аллюзий, ассоциаций с известными сказочными героями (в частности, сюжет с громадными отрубленными головами генералов Конфедерации у ног главнокомандующего войск Севера У лиса Гранта на рождественской картинке Т. Наста). На наш взгляд здесь просматривается и параллель с историей про Давида, победившего гиганта Голиафа.
Политическая карикатура обращала свое оружие не только против противника, но и на борьбу с внутренним врагом, недостатками системы и недостояным поведением сторонников. Объектом высмеивания на «северных» карикатурах являлись протесты (а иногда и акты насилия) жителей северных городов против притока негров на территории северных штатов после акта об отмене рабства. Под атаку карикатуристов попадали политики Севера за неумелые действия (в частности, за «инцидент с Трендом» или недостаточные усилия в блокаде Конфедерации на море); генералы также критиковались, но более мягко.
Политический контекст (борьба мировоззрений южан и северян, ситуация открытого вооруженного противостояния) поддерживался не только с помощь изображений, но и в текстах, помещаемых на плакатах и карикатурах. Стилистические маркеры косвенно указывают на различные состояния общества, в которому адресовалось сообщение, например, призывы к северянам активно вступать в армию (с многочисленными воскличательными знаками) в первый период войны явно указывают на недостатки в военной организации и численном составе армии Севера, а истерический тон пропагандистских материалов Конфедерации в конце войны демонстрирует утрату уверенности ее руководства в победе, хотя авторы пытаются убедить свою аудиторию в обратном.
Интересным визуальным источником, популяризировавшим этические ценности, культурные стереотипы и достижения конфедератов были денежные знаки, на которых изображались процветающие рабовладельческие плантации (основа южной экономики, основанной на труде рабов), политические лидеры КША (явно идеализированные), а также монеты с изображением символов Конфедерации (13 звезд и т. п.) [1, с. 205–209]. Однако результативность подобного рода пропаганды трудно оценить по достоинству, поскольку отсутствует даже ситуативная взаимосвязь между посылом и его результатами.
В завершение необходимо отметить, что ошибочно было бы представлять стороны конфликта – США и КША – в качестве проникнутых духовным единством лагерей. На территории Севера активно и легально действовала пропаганда прорабовладельческих сил (в том числе – в периодической печати). Юг был более монолитным в идейном отношении, однако, и среди его сторонников встречались примеры людей с выраженным чувством оправданной иронии в отношении воинских успехов южан. Пример подобного взгляда демонстрируют политические карикатуры симпотизировавшего Конфедерации Фрэнка Лэсли, который незадолго до войны эмигрировал в Нью-Йорк из Англии и издавал в Америке «Иллюстрированную газету Фрэнка Лэсли».
Несмотря на все усилия, Юг проиграл не только открытую, но информационную войну, поскольку тщательная маскировка военных неудач и провала экономической политики не смогла обеспечить поддержание боевого духа населения южных штатов, страдавшего от войны. В то же время пропаганду Севера следует признать весьма успешной.
Источники и литература
1. Кодина В. С. Цели, методы и каналы пропаганды южных штатов против северных в годы Гражданской войны в США (1861–1865) // Государственное управление. Электронный вестник. 2015. № 49. С. 193–219.-С. 205–209).
2. Рябов О.В. Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды [Электронный ресурс] URL: http://cyberleninka.ru/article/n/natsiya-i-gender-v-vizualnyh-reprezentatsiyah-voennoy-propagandy (дата обращения 25.04.2016).
3. Цыкалов Д.Е. Север против Юга: Томас Наст против Адальберта Волка – карикатуристы в гражданской войне // Americana [Текст]. Вып. 13. Россия и Гражданская война в США: материалы конф. (Волгоград, 20–21 окт. 2011 г.) / Волгогр. гос. ун-т, Центр амер. исслед. «Американа»; И. И. Курилла (отв. ред.). – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2012. – С. 88–97.
4. Thompson W.F. Jr. Pictorial Propaganda and the Civil War // The Wisconsin Magazine of History. Vol. 46. No. 1 (Autumn, 1962). P. 21–31.
Русская революция 1917 г. и социальные сдвиги в Иране
Никонов О.Л.[77]
Аннотация. Статья раскрывает отдельные аспекты появления в 20-е гг. XX в. протестных настроений в иранском обществе, приведших и укреплению традиционных основ иранской государственности. Данные явления были вызваны серьезным экономическим кризисом, возникшим вследствие разрыва торговых связей с Российской империей после революции 1917 г. Специфика социальной структуры Ирана, и в частности торгового класса и духовенства, способствовала расширению масштабов недовольства и формированию в обществе как революционных, так и консервативных идей. Укрепление традиционных основ государственности стало ответом иранского общества на вмешательство во внутренние дела со стороны иностранных государств.
Ключевые слова: Иран, русская революция 1917, внешняя торговля, улама, базари, радикализм.
Nikonov. О.A. Russian Revolution of 1917 and Social Changes in Iran.
Abstract. Some aspects of arising protest notions in the Iran society in the 1920th resulted in strengthening of Iran political system are regarded in the article. The given phenomena were inspired by a serious economic crisis that arose due to the breaking of the trade links with the Russian Empire after the Great Revolution of 1917. The specific of Iran social structure, particularly merchants and clergy, made it possible to widen the dissatisfaction and form both revolution and conservative ideas in the society. The strengthening of traditional foundations of political system became an answer of the Iran society to the interference into its home affairs by outer states.
Keywords: Iran, Russian Revolution of 1917, foreign trade, ulama, bazaari, radicalism.
История показывает, что любые революционные потрясения, связанные с незаконной сменой политической власти влекут за собой разрушительные последствия для общества. Революционные события 1917 г. в Российской империи являют собой самый яркий пример тяжелых социальных сдвигов, расколовших на годы гражданское общество и вызвавших всплеск негативных явлений в системе межэтнических и межконфессиональных отношений.
При этом следует принять во внимание, что события такого масштаба и в рамках такой страны, какой была Российская империя, всегда влияют на ее соседей, политических и экономических партнеров. И чем сильнее развиты партнерские взаимоотношения, тем более пагубным окажется такое воздействие.
Очевидным доказательством данного тезиса стали события в Иране на рубеже 1920-х гг. На протяжении двух веков Российская империя налаживала политические и торгово-экономические отношения со своим южным соседом, постепенно расширяя свое влияние на все стороны жизни шахского Ирана. Итогом такой политики стала привязка сырьевых и потребительских рынков северного Ирана к промышленным возможностям России, не говоря об огромном авторитете империи.
Поступательно увеличивая ввоз промышленной продукции в Иран, и импортируя сырье для собственных производственных нужд, Россия превратилась в основного поставщика ряда первостепенных потребительских товаров. Незначительная емкость иранского рынка позволяла обеспечивать до 96,6 % керосинового, от 73 до 76,7 % сахарного, 44 % мануфактурного, 95 % стекольного и фарфорового потребительского спроса [19, Л. 17, 20; 28, Л. 73; 29, Л. 21]. В предвоенные годы в Иран возилось до 670–680 тыс. батманов (1 батман = 7,27 фунта) или в среднем 1648 пудов русских спичек на сумму до 4 млн. кран. То есть от общего количества спичек 65 % поставлялись Россией, по 7–8% Германией, Швецией и Англо-Индией. В 1914 г. к этим странам присоединилась Италия – 10 % [23, Л. 98]. Помимо товаров первой необходимости из России везли продукцию второстепенного экспорта (парфюмерия, косметика, кондитерские изделия), занимавшие до войны значительную часть ввоза: до 10 % потребностей иранского импорта кондитерских изделий, 30 % потребностей в галантерее, 35 % в парфюмерии, 76 % в мыле и пр. [27, Л. 18–19].
Ведущую роль в русско-иранских торговых связях занимали центрально-промышленные губернии и северо-западный регион империи. Предприятия этих районов поставляли на рынок Ирана фабрично-заводские изделия, доля которых в иранском импорте составляла 32 %. Кроме того, весь русский экспорт в Иран на 93 % состоял из товаров промышленного производства [32, Л. 44, 46]. Петербургские фабрики Ланшина, мануфактуры братьев Морозовых, Зимина, владимирские, иваново-вознесенские и московские фабрики производили товары для Ирана [26, Л. 6, 18, 36]. 38 % всего русского экспорта стекольной и фарфоровой продукции, вывозимой на восточные рынки, вырабатывались также в центральной России [5, с. 2]. Сложилась весьма устойчивая связь текстильной промышленности России с иранским рынком. Вначале хлопок из Ирана ввозили в Россию, а затем готовая продукция направлялась иранским потребителям.
Первая мировая война и особенно революция 1917 г. в России разрушили устоявшиеся схемы. В стране со слаборазвитым производством, сырьевой экспорт играет ключевую роль для материального обеспечения значительной части населения. Уход российских потребителей с иранского сырьевого рынка привел к тяжелым экономическим последствиям. В частности в Хорасане падение спроса привело к сокращению экспорта хлопка в 14 раз, шерсти в 13 раз, сухофруктов и кож в 4 раза [21, Л. 197]. Это стало результатом остановки производственных мощностей в охваченных революционными событиями центральных губерниях России. Льно-джутовые и хлопкопрядильные фабрики Москвы, Иваново-Вознесенска и Ярославля фактически остановились и прекратили выпускать экспортную продукцию [15, Л. 80].
К 1920 г. российская промышленность вырабатывала всего 14 % от довоенного производства, а выпуск экспортной продукции, изготовлявшейся из импортного сырья, сократился почти в 2 тыс. раз [12, Л. 17; 2, с. 12]. В целом сокращение вывоза и уменьшение потребления хлопка текстильной промышленностью России привело к падению цены на хлопок в Иране и сокращению до 80 % посевных площадей в северных провинциях страны [24, Л. 44]. (Для сравнения: за пять предвоенных лет стоимость иранского сырья в среднем возросла в 2,5 раза [13, Л. 10 об.; 11 об.]).
При этом надо учитывать, что для государств с монокультурным хозяйством внешняя торговля является единственным способом накопления капитала. Традиционным способом пополнения казны в Иране был сбор доходов от торговли и таможен. Разрыв отношений с Россией привел к существенному дефициту наличных средств. В довоенные годы иранскому правительству удавалось собирать около 70 млн. кран торговых налогов (приблизительно 30 % бюджета) и 42,5 млн. кран чистых таможенных поступлений. К 1922 г. с учетом погашения долгов Шахиншахскому и Учетно-ссудному банкам, доход от таможен составил всего лишь 750 тыс. кран [22, Л. 43, 72–73]. Торговля с Россией позволяла поддерживать относительное равновесие в системе экспорта-импорта. Отсутствие экспорта на север уже к 1919 г. поставило Иран перед неизбежностью иметь пассивный внешнеторговый баланс. В итоге, к концу 1920 г. внешний долг Ирана составил, включая займы и краткосрочные кредиты, примерно 9,9 млн. ф. ст.: 32,8 млн. рублей золотом, 5 млн. кран, 2,7 млн. ф. ст. (из них Англо-Индии и Шахиншахскому банку около 2,8 млн. ф. ст.) [3, С. 92].
Тяжелая экономическая ситуация, вызванная революционными событиями в России, привела к крайней нищете иранского народа, и, как следствие, к радикализации общества. Что имеется ввиду? По своей структуре иранское общество состояло на 55 % из сельского, на 20 % из городского населения и на 25 % из племен ведущих кочевой образ жизни [22, Л. 39]. Другими словами 80 % иранцев, так или иначе, были связаны с производством сырья и полуфабрикатов для перерабатывающей промышленности.
Уместно отметить, что процесс классообразования в Иране носил своеобразный характер. С одной стороны, он непосредственно зависел от характера земельной собственности. Так, все земли в Иране делились на
государственные, вакуфные и частные. Однако, наметившаяся еще в конце XIX в. тенденция к перераспределению земельного фонда привела к новому имущественному соотношению. На долю феодальных владельцев и государственных чиновников стало приходиться до 70 % всех земель. Земледельцами являлись три категории граждан: крупные землевладельцы; средние землевладельцы, так называемые серкерде, которые в силу относительной бедности должны были занимать посты на государственной службе (пример тому Реза-хан) и крестьяне [10, р. 26]. Первые две категории на протяжении двух предвоенных десятилетий как раз и занимались перепрофилированием своего натурального хозяйства на выращивание технических культур: хлопка, кенафа (близкого по своему свойству к джуту), шелка сырца, чернильных орешков и фруктов, имевших стабильный сбыт в России. Мелкие землевладельцы-поставщики, так называемые амбарды, также были втянуты в этот процесс, но чаще сбывали свой товар не напрямую, а через посредника – купца-оптовика. Еще одной категорией, связанной с сельским хозяйством было крестьянство, вовсе безземельное, вынужденное уплачивать владельцам земли до 70 % дохода со всех арендуемых угодий [14, Л. 2 об.]. Так вот крестьянство, как собственники, так и арендаторы, в силу своей действительной бедности вынуждено было заниматься еще либо торговлей, либо отходничеством. Наиболее характерно это явление было для Азербайджана и Гиляна. Уходили на заработки на Джульфо-Тавризскую железную дорогу, на Бакинские и Грозненские нефтяные промыслы, в порт Энзели и на озеро Урмия, где существовал российский флот. (До 1914 г. ежегодно только на заработки в Баку выезжало до 60 тыс. чел.). Однако за годы войны и революции без русских инженерных кадров железная дорога, имевшая большое значение для торговли иранского Азербайджана с Россией и для внутренних связей северо-запада Ирана, пришла в полную негодность, включая телеграфные линии, мостовые конструкции и водонасосное оборудование. То же самое произошло и с Урмийским флотом. Насчитывая до войны 35 единиц, из которых две трети были моторными и паровыми судами, к 1920 г. без российского обслуживающего персонала флот сократился до одного моторного баркаса и четырех барж. Все остальное, как свидетельствует доклад экспертов, было либо затоплено, либо сгнило [25, Л. 2, 3]. Бакинские и Грозненские производства в связи с националистическими движениями в Закавказье остановились, что в свою очередь повлекло и замораживание операций в порту Энзели, главной статьей работы которого являлись нефтепродукты. Кроме того, порт попал под контроль английских войск, которые блокировали все попытки восстановить операции Ирана с революционным правительством в России.
Оставшись без средств существования, все категории иранских граждан были вынуждены: во-первых, отказаться от потребления высококачественных товаров и перейти на суррогаты; во-вторых, проявлять инициативы по защите своих интересов. Особо следует указать на ухудшающий материальное положение фактор – девальвацию российской валюты, в которой предпочитали держать свои сбережения, как торгующие с империей коммерсанты, так и рядовые граждане северных провинций страны. Если в 1914 г. иранский туман стоил 1 руб. 80 коп., то уже к лету 1918 г. он дошел до 30–35 руб. [17, Л. 30 об.]. Обратной стороной разрушения финансово-валютной стабильности стало удорожание в 2,5–4 раза товаров первой необходимости, включая жизненные припасы. Так, на азербайджанском рынке только в течение 1919 г. цена на хлеб выросла в 10 раз [21, Л. 196; 20, Л. 20]. Как свидетельствуют отечественные архивные документы жители северных провинций стали использовать заменители вместо сахара, первобытные ночники с касторовым маслом вместо керосина и домотканую бязь вместо мануфактуры. Даже иранскую армию и чиновников заставили одеваться в бумажные ткани такого производства [21, Л. 196.].
Все вышеперечисленные факторы в совокупности с параличом центральной власти привели к политизации иранского общества. По образному выражению представителя российского Внешторга Горчакова: «Страна льва и солнца, а в действительности страна государственного маразма, тьмы и невежества» [14, Л. 3 об.], оказалась в числе первых на Востоке охваченной революционным подъемом. Первоначально иранцы приветствовали русскую революцию, не особенно вдаваясь в идеологические мотивы этих событий. Как справедливо заметил в письме А.В. Луначарскому известный русский писатель В.Г. Короленко, восточные народы роднило с советским режимом чувство «родного азиатского»[7, с. 451–452]. Особенно подогревали восторги иранского общества обещания советской власти ликвидировать режим капитуляций. Уже в ноте от 14/27 января 1918 г. иранскому посланнику отмечалось, что новое правительство расторгает англо-русское соглашение 1907 г. «как направленное против свободы и независимости персидского народа» [6, с. 713]. Итогом стало образование в начале 1918 г. в Энзели и Реште Совета рабочих, солдатских депутатов и общественных организаций [8, с. 76.]. Даже несмотря на разгром этих советов, революционная идея не умерла, а воплотилась в Гиляне в Персидскую советскую республику во главе с Кучек ханом. Иран, по сути, оказался на грани коллапса и развала государственности. Кучек хана поддерживали средние и мелкие землевладельцы, интеллигенция и купечество, наиболее материально пострадавшие от российского экономического кризиса.
Справедливости ради следует отметить роль иностранного вмешательства во внутрииранские дела. Великобритания стремилась использовать североиранские провинции для строительства «кордона против большевиков». Советская Россия, напротив, пыталась распространить в среде недовольных свои революционные идеи. Как отмечал впоследствии видный революционный деятель и первый Полпред СССР в Тегеране Б.З. Шумяцкий: «Мы тогда еще не занимались экономическим экспортом, а поэтому если что и экспортировали в эти страны, так только наши политические идеи» [31, Л. 142]. Характерным результатом такой политики стало вовлечение в общественную жизнь значительной массы населения весьма далекой от понимания государственных задач и интересов.
С другой стороны, своеобразием отличался процесс становления социальной структуры в городах. Доля купечества в крупных административных центрах северного Ирана достигала 85 %. Остальная часть горожан состояла из поденных рабочих и ремесленников-кустарей [22, Л. 40]. Пролетариата, вследствие отсутствия собственной промышленности в Иране, не было. За период 1919–1929 гг. в Иране появилось всего 22 фабричных производства с общим числом занятых около 5 тыс. человек, работавших преимущественно на маломощных установках [9, с. 126]. Напротив, по некоторым подсчетам к 1922 г. в Иране насчитывалось до 340 тыс. купцов, которые не являлись монолитной группой. Помимо крупных оптовиков, преобладало мелкое и среднее купечество, чей средний доход от торговли составлял не более 80–90 кран [22, Л. 72]. При этом сложилась уникальная система перепродаж: крупный опт – мелкий опт – розница – лоточная торговля, в которую была втянута основная масса туземных «коммерсантов». Разрыв товарообменных отношений разорил практически всю торговую среду северного Ирана.