Вершина Великой революции. К 100-летию Октября

ЦК не принял ленинский проект и решил участвовать в работе Демократического совещания всех левых сил, созываемого ВЦИК для решения вопроса о власти. Линия ЦК на конструктивную работу в Советах принесла плоды: в первую декаду сентября большевики получили большинство в Советах Москвы и Петрограда, которые возглавили В. П. Ногин и Л. Д. Троцкий.

Ленин мгновенно отреагировал на эти события, и опять в русле своего тактического курса: 13-го и 14 сентября он пишет письма в ЦК, в которых предлагает использовать большинство в Советах Питера и Москвы и взять власть при первом удобном случае путем восстания. Цель восстания – создать правительство, которое немедленно решит вопросы о земле и мире и с этим политическим капиталом придет на II Съезд Советов, назначенный на октябрь. В этой ситуации, писал Ленин, «большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет»^[244]. Ознакомившись с письмами Ленина, ЦК 15 сентября принимает решение: «Членам ЦК, ведущим работу в Военной организации и в ПК, поручается принять меры к тому, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах»^[245]. Это решение продиктовано сведениями о том, что Ленин, минуя ЦК, доводит свою позицию до рабочих районов, где было много сторонников решительных действий.

В этот же день на открывшемся Демократическом совещании Л. Д. Троцкий вновь предложил создать правительство на базе Советов, а накануне Л. Б. Каменев предложил сделать это на базе всех демократических организаций, поскольку на совещании присутствовали и делегаты от профсоюзов, кооперативов, органов местного самоуправления. Часть делегатов указали в анкетах свою партийную принадлежность: 532 эсера (71 левых эсеров), 172 меньшевика (56 интернационалистов), 134 большевика. Эти цифры отражали расклад партийных сил в стране в целом, и именно они удерживали ЦК от принятия ленинских предложений брать власть при опоре на Советы двух столиц. Каменев, Троцкий, Сталин и большинство других членов ЦК были готовы на создание правительства из всех советских партий, не претендуя на лидерство большевиков в таком правительстве. Однако лидеров эсеров и меньшевиков пугала возможность разрыва коалиции с кадетами. Демократическое совещание не смогло принять определенного решения по этому вопросу и передало его выделенному из Совещания узкому органу – Предпарламенту. 23 сентября Предпарламент 109 голосами поддержал создание новой коалиции с участием кадетов (84 – против, 22 – воздержались).

Возобновление коалиции с кадетами было роковой политической ошибкой лидеров эсеров и меньшевиков. В глазах масс они предали революцию, возобновив коалицию с корниловцами. В ответ 7 октября большевики вышли из Предпарламента. Это был логичный и сильный ход: на Демократическом совещании большевики продемонстрировали свое лояльное отношение к созданию правительства из всех левых партий и демократических организаций, а теперь они порвали с правыми социалистами, возобновившими блок с кадетами, и встали во главе всех сторонников перехода власти в руки Советов, число которых быстро росло.

Всю вторую половину сентября Ленин критиковал ЦК за участие в Демократическом совещании, а 29 сентября он тайно приезжает в Петроград и ведет скрытую работу среди своих сторонников, настаивая на необходимости подготовки восстания. Решение эсеров и меньшевиков возобновить коалицию с кадетами резко усиливает его позицию: 10-го и 16 октября на двух заседаниях ЦК Ленин добивается решения готовить восстание, не дожидаясь созыва II Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов.

Убедить членов ЦК Ленину помогла политика правительства, которое, возобновив коалицию с буржуазией, не делало никаких шагов для преодоления нараставшего кризиса. А страна больше ждать не хотела. Крестьяне усилили захват помещичьих земель. В армии росло дезертирство: солдаты боялись опоздать к переделу земли. Резко ухудшилась экономическая ситуация. Цены на продовольствие выросли в 5–6 раз по сравнению с 1916 годом. Правительство не смогло заготовить хлеба для того, чтобы кормить зимой армию и города. Обострялся сепаратизм на окраинах империи.

На этом фоне по России шел процесс большевизации Советов: все большее их число принимало резолюции о необходимости перехода власти в руки Советов и избирало большевиков в руководящие органы. Большевизация Советов объективно меняла смысл ленинской тактики: теперь восстание, по сути, уже не являлось выступлением против воли большинства Советов, хотя формально оставалось акцией, проводимой вопреки позиции старого состава ВЦИК. Однако для проведения восстания до открытия II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, назначенного на 20 октября, был нужен очень весомый повод. К 20 октября такой повод не появился, но ВЦИК перенес начало работы съезда Советов на 25 октября.

Октябрьское восстание. Важным следствием решения ЦК большевиков о подготовке восстания стало создание на многопартийной основе Военно-революционного комитета (ВРК) при Петросовете. Предлогом для создания ВРК стало заявление правительства об угрозе захвата Петрограда германскими войсками. ВРК взял на себя организацию обороны города и разослал комиссаров в полки и на заводы, фактически поставив их под свой контроль. Тем не менее большинство членов ЦК партии большевиков склонялись к тому, чтобы ждать начала работы II Съезда Советов, тем более что не было и очевидного повода для восстания. Неожиданно в канун открытия II Съезда Советов А. Ф. Керенский создал повод и стимул для восстания. Понимая, что на съезде большевики могут повести за собой большинство делегатов, он решил их упредить и утром 24 октября отдал приказ об аресте комиссаров ВРК и закрытии типографии, где большевики печатали свои газеты. Затем Керенский выступил в Предпарламенте и заявил, что он без колебаний прибегнет к военной силе против большевиков. Это означало, что даже если II Съезд Советов примет резолюцию о переходе власти в руки Советов и сформирует советское правительство, Керенский власти не отдаст. Теперь он опирался на Предпарламент, а не на Советы. Шаги Керенского побудили большевиков привести в боеготовность верные воинские части и Красную гвардию. К вечеру наступила пауза: ЦК придерживался оборонительной тактики. Эту паузу прервал приход Ленина в Смольный в ночь на 25 октября. Ленин потребовал решительных действий. Утром 25 октября отряды ВРК уже контролировали город. К вечеру они окружили Зимний дворец. В 21:40 прогремел холостой выстрел с крейсера «Аврора». Но он не стал сигналом к штурму. И до и после выстрела В. А. Антонов-Овсеенко и другие руководители отрядов ВРК вели переговоры с отрядами войск, стянутых на охрану Зимнего дворца, побуждая их не защищать Временное правительство. Никто не хотел убивать и умирать. Когда число защитников дворца сократилось до двух-трех сотен, отряды ВРК заняли дворец и арестовали министров Временного правительства. Ни один из защитников Зимнего не был убит. Войска ВРК потеряли 6 человек убитыми. Около 50 человек были ранены в ночной перестрелке на Дворцовой площади. Подчеркнем, что власть в городе взял многопартийный ВРК Петросовета и тут же передал ее II Съезду Советов, который начал работу в Смольном в момент штурма Зимнего.

Успех бескровного восстания воодушевил делегатов съезда. Видя это, лидеры эсеров и меньшевиков покинули съезд, чтобы подорвать его легитимность. Однако большинство делегатов остались в зале. Съезд принял оглашенные Лениным декреты о мире (единогласно) и земле (1 – против, 8 – воздержались). Декрет о земле повторял Сводный наказ, составленный эсерами на основе 242 крестьянских наказов, и предусматривал отмену частной собственности на землю, безвозмездную передачу всех земель в распоряжение крестьянских комитетов для распределения между теми, кто обрабатывает землю своим трудом. Декрет о мире предлагал воюющим сторонам немедленно заключить перемирие и начать переговоры об установлении мира без аннексий и контрибуций. Съезд сформировал правительство – Совет народных комиссаров, которое возглавил Ленин.

В течение трех месяцев власть Советов практически мирно установилась по всей стране. Существенное вооруженное сопротивление было оказано только в казачьих регионах.

Этот триумф политики большевиков в Октябрьской революции был впоследствии заслонен тяжелой Гражданской войной, начавшейся летом 1918 года. Однако такая война стала возможной только в результате иностранной интервенции и готовности имущих классов использовать иностранные штыки и иную военную помощь для того, чтобы подавить революцию «низов», осмелившихся требовать социальной справедливости. Народ выиграл эту войну, дорого заплатив за свою победу. Но это уже другая глава истории.

* * *

Отчаянная смелость Ленина, взявшего в 1917 году на себя ответственность за судьбы миллионов, питалась его убежденностью в том, что только переход к социализму обеспечит ускоренное развития России, ее быстрый экономический, социальный и культурный прогресс. Ленин был единственным политиком в России, который, опираясь на анализ особенностей эпохи империализма, осознавал сверхзадачу русской революции в 1917 году и четко сформулировал ее в знаменитом лозунге: «Догнать или погибнуть». Октябрь создал инструмент для решения этой сверхзадачи. Другого инструмента не было.

Это доказала история всего XX века, равно как и события наших дней.

В. Логинов
Октябрьское восстание
(правда о штурме Зимнего)

События решающих октябрьских дней 1917 года, наполненные исключительным драматизмом, заслуживают специального подробного изложения, которое и предлагает автор данного очерка. Он раскрывает ключевую роль В. И. Ленина в принятии и осуществлении решения о вооруженном восстании, а также тот факт, что восстание было по своей сути демонстрацией превосходства вооруженных сил, которые поддерживал Петросовет, над силами, готовыми поддержать Временное правительство. Большевики взяли власть в столице практически бескровно…

Чем больше присматриваешься к бурным событиям этих дней, тем больше убеждаешься в том, что действия противоборствующих сторон все более приобретали свою логику развития – логику непримиримой борьбы. Как будто давно нависшая лавина сдвинулась с места. Все зигзаги ее пути трудно было предугадать. Но она сдвинулась, пошла и теперь уже ничто не могло ее остановить…

В ночь с 21-го на 22 октября, после того как в полки гарнизона были направлены комиссары ВРК, Лазимир, Садовский и Мехоношин приходят в штаб Петроградского военного округа. Их проводят в кабинет Полковникова, который решительно заявил: «Мы не признаем ваших комиссаров. И если они нарушат закон, мы их арестуем». После возвращения делегатов в Смольный экстренное заседание ВРК, состоявшееся ночью, заявляет, что отказ Полковникова от переговоров означает формальный разрыв штаба с Петросоветом и отныне «никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Военно-революционным комитетом, не действительны»^[246].

Для солдат, признавших ВРК своим руководящим органом, это был прямой приказ о неподчинении правительству. И по законам любого государства его можно было квалифицировать как акт неповиновения и мятежа.

В 1923 году Подвойский так и написал: «Приказом Петроградского ВРК от 22 октября о неподчинении воинских частей Временному правительству началось вооруженное восстание»^[247]. День 22-го, с неизбежно пересекавшимися крестным ходом казаков и митингами Петросовета, вполне мог стать и кровавой пробой сил. Но правительство сочло за благо не ускорять ход событий и той же ночью отменило крестный ход, дабы не давать повод «для устройства погромов и вооруженного восстания»^[248].

Утром 22-го группы верующих с иконами и хоругвями, собиравшиеся священниками у церквей для участия в крестном ходе, вовсю кляли Керенского за этот запрет. Наблюдавший за ними меньшевик-интернационалист Арсеньев, приехавший из Крыма на Съезд Советов, записал: «Население в широких своих слоях было определенно подготовлено к тому, что эта власть доживала последние дни, что свержение ее никого не тронет, не вызовет никаких активных выступлений»^[249].

Поскольку у меньшевиков тираж «Рабочей газеты» упал до минимума, свое обращение к населению они опубликовали 22-го в «Дне»: «В опасности наша родина… Враг у ворот Петрограда. Расстройство жизни растет с каждым часом… В эти страшные дни… большевики и соблазненные ими темные солдаты и рабочие будут бессмысленно кричать: „Долой Правительство! Вся власть Советам!“. А темные царские слуги и шпионы Вильгельма станут им подпевать: „Бей жидов, бей лавочников, грабь рынки, громи магазины, разбивай винные склады! Бей, жги, грабь!“. И начнется страшная сумятица, война одной части народа с другой»^[250].

Но 22 октября действительно стал «Днем Петросовета», а не днем погромов. На митинги большевики бросили лучших своих ораторов – Троцкого, Володарского, Коллонтай, Крыленко, Лашевича, Раскольникова… Несмотря на запрет ЦК, выступал со своей «особой позицией» и Каменев.

Наиболее ярко общее настроение масс проявилось в Народном доме на митинге, о котором писали все столичные газеты. Георгий Николаевич Сухарьков вспоминал: «Вокруг меня было настроение, близкое к экстазу, казалось, толпа запоет сейчас без всякого сговора и указания какой-нибудь религиозный гимн… Троцкий формулировал какую-то общую краткую резолюцию… Кто за? Тысячная толпа, как один человек, подняла руки… Троцкий чеканил слова: „Это ваше голосование пусть будет вашей клятвой всеми силами, любыми средствами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести до конца победу революции и дать землю, хлеб и мир!“. Несметная толпа держала руки. Она согласна. Она клянется…»^[251].

В этот день, 22-го, Ленин пишет Свердлову: «Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил, и мы победим вполне в несколько дней! Лучшие приветы!»^[252].

На следующий день, 23-го, был сделан еще один шаг: на сторону Петросовета перешла Петропавловская крепость. Еще 19-го солдатские комитеты частей ее гарнизона высказались против восстания. И в ВРК поговаривали о том, чтобы взять крепость силой. Не желая, однако, доводить дело до кровопролития, решили обратиться к солдатам еще раз.

Днем на главном плацу крепости устроили митинг. Выступали лучшие ораторы и эсеров и меньшевиков. От ВРК говорили Лашевич, Чудновский, Троцкий, речь которого, как вспоминал Лашевич, напоминала «не столько речь, сколько вдохновенную песню». Когда стемнело, перешли неподалеку в цирк «Модерн». «В восемь часов вечера, – рассказывает Лашевич, – в крайне напряженной атмосфере вопрос был поставлен на голосование… Все, кто был за ВРК, переходят на левую сторону, а его противники – на правую. С криками „ура“ подавляющее большинство солдат бросилось влево»^[253].

Так что и этот шаг закончился победой. Пушки Петропавловки смотрят прямо на Зимний дворец, а Кронверкский арсенал мог дать оружие рабочим. И надо было торопиться. Владимир Ильич понимал, что процесс силового противостояния нельзя затягивать. Фактический и формальный акт свержения правительства должен произойти как можно скорее. Ибо в любой момент, с прибытием «корниловских» фронтовых частей, соотношение сил в столице может измениться. И основания для таких опасений были.

Еще в ночь на 23 октября, получив сообщение о приказе ВРК задерживать любые не санкционированные им распоряжения правительства, Александр Иванович Коновалов доложил об этом Керенскому. Министр-председатель пришел в ярость. Как сообщала информированная «Новая жизнь» – «после обмена мнениями по этому поводу было решено немедленно пресечь всякие попытки к установлению двоевластия. Образ действий главнокомандующего Петроградским военным округом Полковникова был признан недостаточно решительным, ввиду чего все распоряжения А. Ф. Керенского отдавались уже не Полковникову, а начальнику штаба округа генералу Багратуни».

Генерал Яков Герасимович Багратуни немедленно связался со штабом Северного фронта. Главный вопрос, поставленный им, – сколько времени потребуется для переброски в Петроград надежных пехотных частей, кавалерии и артиллерии? Ответ был лаконичен: «Через сутки после отдачи приказа… Кроме того, у нас есть части, уже сидящие в поездах и вполне готовые к отъезду по любому направлению, которые могут прибыть через несколько часов». Багратуни был доволен: «Мне больше ничего не нужно»^[254].

Получив столь обнадеживающие сведения, правительство решило нанести превентивный удар. Как сообщала все та же «Новая жизнь» – «в течение всего дня 23 октября в Зимнем дворце и штабе округа происходили совещания о мерах борьбы с большевиками…» Городской милиции дали указание о проведении по районам обысков и облав, а Военно-революционному комитету, под угрозой ареста, был предъявлен ультиматум, требовавший отмены приказа, принятого им 22 октября^[255].

И ВРК уступил. Он заявил об отмене «мятежного» приказа и о начале переговоров со штабом ПВО. Позднее мемуаристы либо умалчивали об этом эпизоде, либо писали, что это был лишь маневр: Керенский, мол, пошел на попятный с казаками 22-го, а мы сделали вид, что уступили 23-го. То, что такие настроения были, – это факт. Но все-таки дело обстояло сложнее.

На заседании ВРК 23 октября страсти разгорелись до предела. Явившиеся сюда от имени ЦИК меньшевик Борис Богданов и эсер Абрам Гоц сформулировали свой ультиматум: в случае отказа от отмены приказа и от переговоров со штабом округа ЦИК покинет Смольный и заявит о полном разрыве отношений с ВРК.

Ничего хорошего накануне Съезда, который через день должен был собраться именно в Смольном, этот скандал не сулил. И левые эсеры, да и умеренные большевики, среди которых были члены ЦИК Рязанов и Каменев, принимавшие участие в переговорах, заявили, что, если требования ЦИК не будут приняты, они выйдут из ВРК. Вот так и пришлось действительно уступить. Со своей стороны Богданов и Гоц пообещали, что никаких репрессивных мер против большевиков предпринято не будет.

Вечером Антонов-Овсеенко на заседании Петросовета доложил о действиях ВРК. И Совет констатировал, что именно благодаря комитету «будет обеспечена возможность свободной и беспрепятственной работы открывающегося Всероссийского съезда Советов»^[256].

То обстоятельство, что все это время Петросовет и ВРК во всех публичных выступлениях «осторожничали» и придерживались «оборонительной» фразеологии, было вполне правомерным. И когда в литературе эту фразеологию уличали в несоответствии с наступательной позицией Ленина, то оснований для такого противопоставления нет. Для Владимира Ильича важно было лишь то, чтобы оборонительная фразеология не перешла ту неуловимую грань, за которой начинается оборонительная тактика. Ибо «оборона есть смерть вооруженного восстания».

Керенский принадлежал к тем, кто прекрасно это понимал. Расценив уступку ВРК как признак неуверенности и слабости, он решает нанести превентивный удар. «В ночь на 24 октября, – сообщала „Новая жизнь“, – Временное правительство проявило большую нервозность. А. Ф. Керенским было принято, по-видимому, решение, не выжидая выступления большевиков, начать активные действия… В ту же ночь были отданы распоряжения во все юнкерские и военные училища, находящиеся как в Петрограде, так и в ближайших окрестностях, быть в полной боевой готовности. С утра 24 октября начались уже активные действия правительства»^[257].

В 5 часов 30 минут утра в типографию «Труд», где печатались большевистские газеты «Рабочий путь» и «Солдат», явился отряд юнкеров. Они предъявили ордер на закрытие газет, устроили в типографии погром и опечатали помещение. Одновременно закрыли и правые газеты – «Живое слово» и «Новая Русь». Но в девять утра в типографию по указанию ВРК прибыли солдаты Литовского полка под командованием Петра Дашкевича и разогнали оставленный юнкерами наряд. Выпуск газеты был возобновлен^[258].

Утром 24-го в Смольном собрался большевистский ЦК. Присутствовали: Свердлов, Дзержинский, Бубнов, Милютин, Троцкий, Иоффе, Урицкий, москвичи Ломов и Ногин и впервые участвовавший в заседании ЦК Ян Берзин. Присутствовал и Каменев, отставку которого ЦК принял 20 октября. Но о ней никто не вспоминал. Еще 22-го, узнав, что ряд членов ЦК настаивает на достижении в деле Каменева и Зиновьева компромисса, Ленин написал Свердлову: «По делу Зиновьева и Каменева, если вы (плюс Сталин, Сокольников и Дзержинский) требуете компромисса, внесите против меня предложение о сдаче дела в партийный суд… Это будет отсрочкой»^[259].

Отсрочку, видимо, одобрили, и именно Каменев открыл заседание 24-го, предложив, чтобы никто из членов ЦК без особого постановления не покидал Смольный. Он же доложил и о переговорах ВРК с штабом округа. Вторым вопросом стала информация «о типографии и газете». Постановили – «озаботиться своевременным выпуском очередного номера газеты». Этим, вероятно, и объясняется отсутствие на заседании Сталина, который в это время уже сидел в редакции.

При обсуждении третьего вопроса – об отношениях с бюро ЦИК – Каменев констатировал, что разгром типографии «Рабочего пути» нарушил вчерашнюю договоренность и «разрыв с ЦИК должен произойти именно на этой почве». Троцкий предложил более резкую формулировку: «ЦИК, полномочия которого давно истекли, подрывает дело революционной демократии». Однако Ногин высказал опасение, что разрыв с ЦИК, за которым стоят железнодорожники, приведет к тому, что «мы будем отрезаны от остальной России». Свердлов полагал, что надо ограничиться заявлением «о своей несолидарности» с ЦИК.

К железнодорожникам решают направить Бубнова. На почту и телеграф – Дзержинского и Любовича. Милютину поручается «продовольственное дело». Каменеву и Берзину – переговоры и «политический контакт» с левыми эсерами. Наблюдение за Временным правительством поначалу хотели возложить на Подвойского, но его кандидатуру отвели и поручили это дело Свердлову, а он – Лашевичу и Благонравову. Каменев напомнил, что в случае разгрома Смольного необходимо иметь запасной штаб на «Авроре». Но решили, что он разместится в Петропавловской крепости^[260].

При анализе протокола этого заседания, записанного столь же кратко, как и другие октябрьские заседания, возникает ощущение, что в нем отсутствует нечто весьма существенное. И это предположение полностью подтверждается другим документом: записью выступлений Сталина и Троцкого в два часа дня на заседании большевистской фракции Съезда Советов, сделанной делегатом Михаилом Жаковым.

На этом заседании Сталин рассказал о переговорах 23-го: «С фронта идут на нас… Во Временном правительстве колебания… Присылали для переговоров. ЦК партии с.-р. спрашивал, какая цель у Военно-революционного комитета – восстание или охранение порядка? Если первое – отзовем своих (в Комитете дельные левые эсеры). Мы, конечно, ответили: порядок, оборона. Они оставили своих…». И, наконец, Сталин сказал о том, что не зафиксировал протокол заседания ЦК 24-го: «В Военно-революционном комитете два течения: 1) немедленное восстание; 2) сосредоточить сначала силы. ЦК РСДРП присоединился ко второму…»^[261].

Выступление Троцкого частично опубликовал «День»: «Правительство бессильно; мы его совершенно не боимся… Некоторые из наших товарищей, например Каменев и Рязанов, расходятся с нами в отношении оценки момента. Мы, однако, не отклоняемся ни вправо, ни влево. Наша линия диктуется самой жизнью… Наша задача, обороняясь, но постепенно расширяя сферу нашего влияния, подготовить твердую почву для открывающегося завтра Съезда Советов».

Михаил Жаков записал, что, по словам Троцкого, арест правительства в данный момент не является самостоятельной задачей. «Если бы съезд создал власть, а Керенский не подчинился бы, то это был бы полицейский, а не политический вопрос. Было бы ошибкой командировать хотя бы те же броневики, которые „охраняют“ Зимний дворец, для ареста правительства, но зато не ошибка решение ВРК открыть типографию „Рабочего пути“. Это оборона, товарищи, это оборона»^[262].

Между тем правительство активизировалось. Около 11 часов утра Керенский неожиданно прибыл в Мариинский дворец в Предпарламент и взял слово для внеочередного заявления. Выступая, он вовсю цитировал ленинское «Письмо к товарищам» и, как вспоминал Федор Дан, «с особенным пафосом несколько раз повторял, что правительством уже отдан приказ об аресте „государственного преступника Ульянова“». Он заверил, что предприняты все меры для борьбы с «изменниками Родине и Революции», которые пытаются «поднять чернь против существующего порядка», а затем потребовал предоставления ему диктаторских полномочий. «Часть населения Петербурга, – сказал он, – находится в состоянии восстания… Правительство, и я в том числе, предпочитает быть убитым и уничтоженным, но жизнь, честь и независимость государства не предаст».

Окончив речь, свою последнюю речь в России, Керенский тут же – около половины третьего – умчался в штаб, а в Предпарламенте начались бурные прения. «Слова министра-председателя, позволившего себе говорить о движении черни, когда речь идет о движении значительной части пролетариата и армии, хотя бы и направленном к ошибочным целям, являются словами вызова гражданской войны», – заявил Мартов. Правительство не получит никакой поддержки, если не даст «немедленных гарантий реализации насущных нужд революции». С правых скамей кто-то крикнул: «Вот министр иностранных дел будущего кабинета!». Мартов отпарировал: «Я близорук и не вижу, говорит ли это министр иностранных дел в кабинете Корнилова».

В конце концов, 123 голосами (при 102 против и 26 воздержавшихся) Предпарламент принял резолюцию, фактически отказывавшую Керенскому в доверии. Делегация в составе Дана, Авксентьева и Гоца немедленно отправилась в Зимний дворец. Они предложили Керенскому тут же принять какие-нибудь «существенные решения по вопросу о войне, земле и Учредительном собрании» и тотчас оповестить об этом население. В ответ Керенский высокомерно заявил, что правительство «в посторонних советах не нуждается и само справится с восстанием»^[263].

По сообщению «Новой жизни» – «к двум часам дня все мосты были заняты юнкерами и с трех часов движение через мосты автомобилей, извозчиков, подвод и трамваев было прекращено. Около четырех часов дня мосты начали разводиться. В то же время наряды юнкеров заняли электрическую станцию, вокзалы, правительственные учреждения и были расставлены пикеты на углах больших улиц… Сам А. Ф. Керенский все время… находился в штабе округа, лично руководя действиями юнкеров и отдавая распоряжения»^[264].

«Промедление смерти подобно»

Что знал обо всем происходящем Владимир Ильич?

Утром, как обычно, Маргарита Васильевна принесла газеты и ушла на работу. Газеты писали о том, что «план» Керенского по предупреждению беспорядков проводится в жизнь. Что вот-вот прибудут эшелоны с войсками с фронта. Что излишне «мягкий» военный министр Верховский отправлен в отставку. Сенсацией дня стала информация о том, что мятежный ВРК все-таки вынудили вступить в переговоры со штабом округа. Настораживало сообщение о том, что приезжающие на съезд делегаты-эсеры не делятся на левых и правых, а группируются в одну фракцию… Было над чем задуматься, и весь день Владимир Ильич был крайне напряжен и сосредоточен.

Около четырех часов, находясь в издательстве Девриена на Васильевской стороне, Фофанова узнала, что стали разводить мосты через Неву. Она побежала к Николаевскому мосту. Он действительно был разведен. На следующем – Сампсониевском – никого не пропускали красногвардейцы. Дворцовый мост контролировали юнкера. По Гренадерскому мосту Маргарита Васильевна перебежала на Выборгскую сторону и зашла в райком к Крупской. «В комитете, – пишет она, – удалось получить лишь очень смутные сведения, о которых я рассказала Владимиру Ильичу». Но сколь бы ни были скудны эти сведения, свежий номер «Рабочего пути» с описанием налета юнкеров на типографию и воззванием ВРК Ленин получил наверняка^[265].

В воззвании ВРК к населению говорилось, что «контрреволюция подняла свою преступную голову». Что «корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов». Что «погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню». Но Петросовет «не допустит никаких насилий и бесчинств». И граждане должны сохранять «полное спокойствие и самообладание». И только. А в специальном сообщении ВРК решительно опровергал слухи о том, что он якобы готовит «захват власти»^[266].

Безусловно, необходимость маскировки выступления во многом определяла стилистику и содержание этих документов. Но даже при самых неполных сведениях Ленин все более убеждался в том, что необходимая «оборонительная» фразеология на деле превращается в оборонительную тактику ожидания Съезда Советов. И статья Сталина «Что нам нужно?» в «Рабочем пути» подтверждала эти опасения.

«…В правительстве, – писал Сталин, – сидят враги народа… Нужно нынешнее самозваное правительство, народом не избранное и перед народом не ответственное, заменить правительством, народом признанным, избранным представителями рабочих, солдат и крестьян…

Если вы хотите этого, соберите все свои силы, встаньте все поголовно, как один человек, устраивайте собрания, выбирайте делегации и изложите свои требования через них Съезду Советов, который открывается завтра в Смольном. …Никто не посмеет сопротивляться воле народа. Старое правительство уступит место новому тем более мирно, чем сильнее, организованнее и мощнее выступите вы»^[267].

Если Ленин читал данную статью около 5–6 часов дня, то именно в это время на заседании Петросовета Троцкий говорил: «…Конфликт восстания сегодня или завтра не входит в наши планы у порога Всероссийского съезда Советов… Мы считаем, что Съезд Советов проведет этот лозунг с большей силой и авторитетом. Но если правительство захочет использовать тот срок, который ему осталось жить, – 24, 48 или 72 часа – и выступит против нас, то мы ответим контрнаступлением, ударом на удар, сталью на железо». В этом тексте, опубликованном «Новой жизнью», пропущена фраза, которая есть в информации «Дня»: «Понадобится ли для этого вооруженное выступление – зависит от политической ситуации, от тех, кто будет противиться воле Всероссийского съезда»^[268].

Фофанова пишет, что Ленин «ушел к себе в комнату и через некоторое время вышел ко мне с письмом в руках… и просил передать его только через Надежду Константиновну, сказав, что он считает, что больше откладывать нельзя. Необходимо пойти на вооруженное выступление, и сегодня он должен быть в Смольном»^[269].