Удивительные истории о врачах

Случай в суде

I

Прооперировали мы одну тетечку, а потом стали ее лечить. С этим делом преуспели мы мало: лечили-лечили, а все не в коня корм – померла тетечка.

Была у нее черепно-мозговая травма. Муж поколачивал ее постоянно с различной интенсивностью, но в этот раз, видать, перестарался.

Стал светить мужику реальный срок за смертоубийство. Мужик, не будь дурак, купил тетрадь в клеточку и авторучку. Коряво и слезливо написал во все интимные органы нашего правосудия жалобы на врачей. Мол, поступила его жена в больницу с пустяковой травмой, а медики своими преступными деяниями загубили ее на корню. Он жену свою любимую и раньше бивал, но толковые врачи ее таблетками и ласковым словом в три дня в строй возвращали, а тут попались недоумки с купленными дипломами… «Что ж, – пишет, – мне теперь за всю нашу медицину – срок тянуть?»

Больная эта поступила к нам по скорой помощи ночью.

Без сознания. Все тело в кровоподтеках различной степени зрелости: от багрово-синих до отцветающих – желтых. Только на лице свежие фингалы – глаз не открыть. Посмотрели головной мозг на КТ. Выявили массивную внутричерепную гематому, сдавливавшую правое полушарие головного мозга. На операции нашли хроническую гематому и свежий контузионный очаг в правой височной доле. Оперировал ее Саша Б., лечил как палатный врач – я.

II

Ну, значит, – умерла тетенька. Жалобы мужа сработали, как обычно, не сразу. Я совсем было забыл про этот случай, как вдруг вызывает меня к себе наш главный и говорит:

– Из прокуратуры на тебя жалуются: три повестки послали, а ты не являешься.

– А они эти повестки мне в почтовый ящик бросают! Ни за одну я не расписывался. И на повестках нет имени следователя, не указано дело, по которому меня приглашают. Такие повестки – недействительны!

– Борзеешь, юрист-любитель?

– Это я у Довлатова прочитал…

– Вот ты им в прокуратуре про Довлатова и расскажи! Сахарова еще помяни или Буковского с Солженицыным. Диссидент хренов! Вот тебе повестка! Они ее сюда принесли, и я за нее расписался. Вопросы есть?

– У меня сегодня – операционный день…

– А у нас незаменимых – нет. Пусть Нифантий помоется. Скажи, что я так распорядился. А по какому делу вызывают, в самом деле не знаешь?

– Не знаю!

– Ладно! Ты у нас уже ученый… На все вопросы там надо давать три ответа: «не знаю», «не помню», «забыл». Если это что по работе, то ничего они не нароют. Как обычно, станут выяснять, а имел ли ты вообще право лечить, оперировать и т. д. Да, и не был ли ты пьян или под наркотой. Как у тебя с этим?

– Бог миловал, – говорю. – Можно канать на исповедь?

– Дошутишься… Иди уж!

III

_{Не позавидуешь следователям, ведущим медицинские дела! Не знают они нашей специфики. Они, если им сто свидетелей не скажут, что вы плюнули на операции в рану, а потом добили пациента контрольным выстрелом в голову, доказать ничего не в состоянии. А потом: я в самом деле не помнил деталей этого случая.}

_{Говорю:}

– Там же в истории болезни все написано. Читайте, анализируйте. Пригласите независимого эксперта…

Как же, найдут они «независимого»! Разве что где-нибудь за Уралом. А до Урала мы со всеми водку пили. Да и дело это – обоюдоострое: сегодня ты – независимый эксперт, а завтра – я. А тут и жалоба – бредовая. Следователь это понимал и просто формально «отрабатывал номер». Вяло поспрашивал про то и се, махнул рукой и сказал, ухмыляясь:

– Следствие закончено, забудьте!

Однако отвертеться от этого дела совсем нам не удалось: Сашу и меня потянули в суд как свидетелей обвинения против этого убивца!

IV

_{И вот – судный день. Скучно и грустно. И тут адвокат обвиняемого начинает задавать Сашке вопросы:}

_{– А что значит «внутричерепная хроническая гематома»?}

_{– Это такая гематома, которая имеет оболочки. Кровь внутри ее уже изменена.}

_{– А за какое время свежая, «острая», гематома превращается в «хроническую»?}

_{– Тут мнения ученых расходятся. По нашим данным – за три недели.}

Адвокат достает какую-то бумагу и говорит:

– Есть заключение судмедэксперта. По его мнению, эта гематома существовала у больной не менее чем три месяца. Значит, образовалась гематома не после тех побоев, с которыми больная поступила в больницу. За три месяца до последнего поступления его жены в больницу мой подзащитный находился в наркодиспансере с алкогольным психозом. Вот справка из диспансера. Следовательно, эта гематома – не его рук дело.

Тут Саша стал клинически мыслить:

– Полученная травма (а у больной был свежий контузионный очаг височной доли) спровоцировала сдавление мозга уже имеющейся гематомой.

Короче: не побей ее муж в тот раз, она еще неизвестно сколько жила бы на радость всем нам с этой своей гематомой.

Адвокат достал другую бумагу:

– Но, по заключению судмедэксперта, больная умерла именно от этой гематомы, а не от полученных побоев, с проявлениями которых она поступила в больницу. Кстати, никем еще здесь не доказано, что именно мой подзащитный избил ее в последний раз! Известно – больная злоупотребляла алкоголем. И, как утверждают свидетели, часто падала, ушибалась. Возможно, что она получила эту гематому в результате одного из таких падений три месяца назад.

И опять спрашивает Сашу:

– Вы как оперировали больную?

– Молча!

– А точнее?

– Сделал костно-пластическую трепанацию, удалил гематому. Оболочки мозга зашил, целостность черепа восстановил: костный лоскут уложил на его место. Понятно?!

– Более-менее… А вот, согласно работам НИИ нейрохирургии им. Бурденко, лучшие результаты дает операция, при которой делается всего одно небольшое отверстие в костях черепа и гематома дренируется тонкой трубкой, подключенной к специальному резервуару, обеспечивающему (цитирую!): «постоянные значения уровня разряжения в течение всего времени дренирования». Этим способом достигаются самые низкие показатели летальности после операции (в Бурденко – ноль процентов!). И рецидивы гораздо реже – пять процентов всего. Кроме того, применяются эндоскопические операции, когда гематома удаляется через небольшое отверстие с помощью специального эндоскопа. Летальность при таком способе у всех авторов – ноль! А вот при той операции, которую произвели вы, летальность составляет, по данным разных авторов, от десяти до двадцати пяти процентов!

Сашка взвился:

– Не показано ей дренирование! Там плотные сгустки были! А эндоскоп этот нам третий год администрация обещает, да все денег у них нет!

Тут адвокат почти слово в слово процитировал жалобу этого мужика:

– Что же, теперь моему подзащитному одному отвечать за бедственное положение всей нашей медицины?!

Короче, обул нас адвокат, а подзащитного этого чуть ли не в зале суда из-под стражи освободили.

– Слушай, Саша! – говорю. – Может, нам этого адвоката вместо тебя в дежуранты взять?

Но ведь не согласится поди. Он и адвокатскую карьеру сделает будьте-нате, с такими-то знаниями нейрохирургии!

Anamnesis vitae

Один заключенный обломком безопасной бритвы вскрыл себе живот. На вопрос «Зачем?» объяснил, что хотел достать кишку и на ней повеситься.

Другой зэк донышком кружки забил себе в голову дюймовый гвоздь. Гвоздь пробил лобную кость, повредил оболочки мозга и сам мозг. Поступил он к нам в больницу в ясном сознании, сам передвигался, был бодр и радостен.

Чукча и ее муж

Месяца три назад эта женщина была похожа на пьяную чукчу. От полученных травм головы лицо ее отекло, стало круглым – шире плеч, а глаза – узкими щелочками. При ходьбе ее шатало. Словом – пьяная чукча.

Она, ее муж и пятилетний сын попали в автоаварию. Муж, сидевший за рулем, пострадал гораздо серьезнее: тяжелая черепно-мозговая травма, множественные переломы. Хотя обычно в автоавариях тяжелее травмируется пассажир, сидящий справа от водителя. Женщина-«чукча» там и находилась. Мальчишка отделался ушибами и переломом плечевой кости.

На заднем сиденье их перекореженной машины стояла корзинка с куриными яйцами. Ни одно яйцо не разбилось!

А теперь в моем кабинете сидит милая молодая женщина. Никаких следов перенесенной травмы! Умный взгляд, правильная речь. Светлая кофточка, серый английский костюм. Копна пепельных волос. Она у нас в отделении всем нравилась. Едва придя в себя после аварии, стала очень активно и разумно ухаживать за супругом, который лежал тут же. Месяц назад мы и мужа выписали.

Говорю:

– Какими судьбами? Стряслось что?!

– У меня – все нормально. Я о муже хотела поговорить…

– Ах, вот оно что! Как он? В сознании? Вас узнает?

– Узнает. У него и речь восстановилась. Только голос хриплый… Но вы говорили, что так и будет после трахеостомы.

– Обслуживает себя сам?

– С этим все хорошо. И в туалет сам ходит, и ест самостоятельно за общим столом. Недавно стал сам бриться. Плохо еще получается, но старается.

Думаю: «Что же ей надо? Все идет нормально. И даже лучше, чем можно было ожидать». За дверями кабинета по больничному коридору торопливо заскрипели колеса каталки, и санитарка Римма заорала:

– Куда ж ты его вперед ногами, дура! Рано еще!

Словно подслушав мои мысли, женщина сказала:

– Я не жаловаться пришла, доктор. Нормально все идет и с каждым днем – все лучше. Но только это – не мой муж.

– Как это – не ваш?!

Женщина достала две фотографии:

– На этой – мой настоящий муж, а на этой – тот, кто живет сейчас у меня.

Со снимков на меня глянули два совершенно непохожих лица.

– Я думаю, доктор, что его в реанимации подменили. Там ведь постоянно больных перемещают. Меня туда пускали, насмотрелась… Или в отделении у вас. Повезли на перевязку из одной палаты, а вернули – в другую. А на койку моего мужа положили этого – постороннего. Они ведь все так похожи!! Лица – отечные, деформированы, синяки… Там гипс, там повязки. Все – одинаковые. Как коконы. Когда его выписали, я сына на время к бабушке отправила. А то, думала, будет потом отца бояться.

А когда муж… Когда этот человек стал чуть-чуть получше выглядеть – привели к нему Игорька. Игорь глянул на него и – в слезы: «Это не папа!» А Дмитрий (я его, как и мужа, Дмитрием зову) ребенка узнал! Захрипел радостно. Обнять попытался. Я к этому времени тоже стала что-то подозревать… Вы – доктор, вам можно рассказать. Дмитрий этот стал очень настойчиво мною как женщиной интересоваться. Вот у нас и случилось… Мой Митя слаб был в этом деле, а тут… Раньше я такого – не испытывала.

А когда у Дмитрия этого отеки и синяки сошли, я поняла окончательно – не мой это муж! Как же так, доктор? Я тоже виновата, конечно, – недосмотрела, не узнала, но вы-то? Где мой настоящий муж?

Оставил я женщину в кабинете, и стали мы всем коллективом лихорадочно рыться в архиве, звонить, выяснять. И нарыли! Вместо Дмитрия Александровича Х, мужа этой женщины, выдали мы ей на руки Дмитрия Алексеевича Y. Первый, Дмитрий Х, – умер и был похоронен группой товарищей по работе как Дмитрий Y.

С трудом подавил я в себе желание бежать тотчас же в приемную к главному с заявлением на увольнение по собственному желанию. А до увольнения – на больничный, к неврологам-психиатрам-наркологам! Чтоб подальше и понадежнее упрятали.

Но я не побежал, а пошел в свой кабинет, где в углу дивана дремала вдова Дмитрия Х. Все я ей рассказал и покаялся. Ни рева, ни истерики не последовало. Вдова высморкалась в платочек и сказала:

– А может быть, это – судьба?

– Что значит «судьба»?

– А то, что мужу моему уже не поможешь. Вы сказали, что этот Дмитрий Y – одинок?

– Ну да. Он приехал в наш город по приглашению, как ценный специалист. Но семья его здесь трагически погибла. Горевал сильно. А потом бросился вниз с пятого этажа. Так он оказался в этой больнице, одновременно с вами и вашим мужем.

– А что его друзья о нем говорили? Ну те, кто забирал моего мужа?

– Да ведь об умерших, сами знаете, как говорят! Он и работал у них всего ничего – чуть больше года. Но жалели, что такого специалиста потеряли. Говорят – настоящий профи. Спокойный, выдержанный, не пьет.

– Не пьет…

Тут я понял, что надо ковать, пока горячо. Говорю:

– Знаете, а может быть, вы и правы. Давайте сделаем так, чтобы никто не пострадал. Можно оставить так, как есть. Живите с этим Дмитрием как со своим мужем. Устроить это – несложно. Собственно, все уже и устроилось. Можно, конечно, не возбуждая толков, все «переиграть». Но это и долго, и хлопотно: признать, что ваш муж все-таки умер, выправить бумаги, изменить надпись на памятнике… А вашего вновь приобретенного мужа – пристроить в богадельню…

– Почему – «в богадельню»?

– А куда еще? Одинокий, больной, никому не нужный человек, потерявший всех близких…

– Нет! Давайте я подумаю не спеша, поговорю с Дмитрием. А вдруг он против?! И вот что еще скажите: почему он меня узнает? И ведет себя так, как будто знает меня сотню лет?

– Сами сказали – судьба. И почему вы думаете, что именно «узнает»? Вы – первая, кого он увидел, выйдя из комы. Кто его знает, что там произошло в его сознании. И может быть, это еще и любовь. Вы это исключаете?

Тут жена двух Дмитриев стала торопливо прощаться:

– Я позвоню вам, доктор. Мы все обсудим. Если что, поможете нам?

– Конечно! Это ведь и в наших интересах тоже. Мы с себя вины не снимаем. До свидания. Буду ждать вашего звонка.

До сих пор жду, но женщина, бывшая чукчей, мне не звонит.

Anamnesis vitae

В 90-х годах в нашей области славилась акушер-гинеколог Октябрина. Орали она и ее подручная акушерка тетя Моня на бедных рожениц безобразно: оскорбляли, случался и мат. Но все женщины хотели, чтобы роды у них принимала эта «сладкая парочка» – Октябрина и Моня.

Главный врач, узнав о таком хамстве, Октябрину и Моню вздрючил. Хотя он сам был еще тот любитель изящной словесности. Родовосприемницы обиделись и стали принимать роды через «пожалуйста» и «не затруднит ли вас». Пошли осложнения и кесаревы сечения (последние ранее считались показателем плохой работы). Главный опять объяснил им, как умел, что они неправы. Крики «Тужься, корова!» вновь зазвучали в родилке с прежней силой.

Побратимы

Сразу хочу сказать: все, о чем я сейчас расскажу, происходило в прошлом. В этом недалеком прошлом врачи у нас были очень хорошими, а медицинская техника и приборы – очень плохими. А говоря проще – не было их вовсе: ни техники, ни приборов, ни хороших, ни плохих. С лекарствами тоже было херовато. Сейчас у нас все наоборот, но не об этом речь. В том недалеком прошлом, во время ныне ругаемой перестройки, нас сильно полюбили на Западе. Из города-побратима нашего Энска – Джексонвилла, штат Флорида, заездили к нам делегации американских врачей, а мы стали бывать у них. Чтобы, значит, удивляться друг другом. Мы удивлялись чудесам их медицинской цивилизации и уровню «Ох и живут же люди!», но и у нас было чем их удивить.

Оперировал я как-то опухоль глубоких отделов мозга, а американский нейрохирург, доктор Скат, мне ассистировал. Следящей аппаратуры у нас, повторяю, – ноль. Пульс и давление у оперируемого больного измеряла «вручную» анестезистка, докладывала о результатах анестезиологу и рисовала в наркозном листе «великую китайскую стену»^[1]. Как-то я осматривал коматозного больного в реанимации. А в это время медсестра, блонда Римма, вдумчиво считала пульс у этого же болящего, посматривая на ручные часики.

Спрашиваю:

– Что это ты делаешь, Риммуля? У тебя же на часах секундной стрелки нет!

– А я наизусть считаю! – ничуть не смутившись, сказала маленькая стерва.

Залезли мы со Скатом по самые локти в головной мозг. Четких границ у опухоли нет. Убрать ее всю – невозможно. Анестезиолог нервничает. А Скат вошел в раж и все меня теребит:

– Давай еще в третий желудочек заглянем!

У них в Америке, чтобы мне в операционную войти, надо было соблюсти десятки условий: согласие больного на мое присутствие в операционной, мой кал на яйца глист, тест на трезвость и так далее… А о том, чтобы ассистировать американцам – и думать не моги! Зато американцы у нас по полной душу отводили! До всего, что у них нельзя и за что в Америке наступает «Wanted!», они дорывались у нас с упоением!

– Хорош, – говорю, – коллега Скат! Компьютер пишет брадикардию^[2], и давление у больного зашкаливает! Заканчиваем!

– Где компьютер?! – всполошился Скат, все уже понявший о нашей медицине.

– А вон он, на длинных ногах! – мотнул я головой в сторону все той же Риммы, неустанно считающей пульс у больного. При этом она так интимно склонялась к больному, что ее золотистые в лучах пробившегося в операционную солнца колготки легко обозревались до промежности. Мы-то что – привыкли, а Скат тут же отвлекся, и операцию удалось закончить.

В другой раз душно мне стало в операционной.

– Включи-ка, пожалуйста, кондиционер! – попросил я санитарку.

Ассистирующий мне в очередной раз Скат стал озираться, ища глазами кондиционер. Санитарка открыла форточку.

Вот что еще интересно. Скат приезжал к нам всегда в сопровождении своей помощницы Синтии. В Америке он к ней ближе чем на метр не подходил. Общался с ней только по делу, доброжелательно, но в рамках строгого приличия. У нас, особенно в конце срока, ходил с этой Синтией по отделению разве что не в обнимку! И под наших девушек клинья бил! Синтия ему за это сцены делала.

Как-то, во время приезда очередной делегации врачей из солнечной Флориды в наш вросший в вечную мерзлоту Энск, удалял я грыжу то ли L4-L5 то ли L5-S1^[3] – не суть: там все рядом. Тогдашний заведующий все бегал в операционную и спрашивал:

– Можно американцев пригласить? Они очень хотели посмотреть, как мы это делаем.

Вот беда! Не всё, значит, наше дерьмо они еще увидели! И тут что-то из механизма операционного стола вытекло, и стол вместе с больным начал стремительно опускаться. Операционная рана очутилась где-то на уровне моих коленей.

Что делать? Тащить разрезанного больного в другую операционную? Свободных – нет, да и тащить далеко. Чинить стол прямо под больным? Невозможно. Но и оперировать я теперь могу только встав на колени.

Нашли выход. Перевернули вверх дном таз, накрыли его стерильными простынями. Я сел на этот трон и, согнувшись в три погибели, смог кое-как продолжить операцию. Сказал заглянувшему в очередной раз в операционную заведующему:

– А вот теперь – зовите американцев!

Но нет худа без добра! Через какое-то время подарили нам американцы новый навороченный операционный стол, отличную биполярную коагуляцию, регулируемые вакуумные отсосы.

Они в то трудное время очень во многом нам помогли. Шутка ли, привезли кардиохирургам подержанный АИК^[4], провели десятки показательных операций на сердце, а когда наши эти операции освоили, «премировали» их еще одним, уже новым АИК и набором современных инструментов.

Так что, когда теперь многие ругают американцев, я с ними – не соглашаюсь.

А наш завтравмой, доктор П., рассказывал «за Америку»:

– Очень я хотел у них одну операцию подсмотреть! Но как только они ее начали – у анестезиолога какой-то прибор, в виде шкафа с лампочками, отключился. Загалдели они по-американски и стали операцию отменять. А я – хлоп! ладонью по прибору, как по своему телевизору, – он и включился! Так эти чудаки все равно не стали оперировать! Надо, мол, вызывать специалистов, тестировать, регулировать, разбираться… Одно слово – америкосы! Так и не посмотрел я операцию. Подарили они мне книгу по этой методике, так она – на английском!

Один пожилой французский нейрохирург все ходил по нашему отделению, улыбался и головой кивал. Уезжая, сказал:

– Знаете, я в молодости в Африке работал. В вашем отделении я вновь почувствовал себя молодым!

Anamnesis vitae

Учась многие годы лечить, поневоле научаешься и убивать.

Судьба не лечится

Некоторые больные, что с ними ни делай, упорно лезут на тот свет. Как будто ждут их там и срок встречи давно назначен.

Прихожу на работу и в реанимации обнаруживаю сына своего соседа по лестничной площадке. Идиот этот спер у папы ключи от машины и по пьяни въехал в столб. Машина – в хлам, череп идиота – того хуже: обе лобные доли мозга размазались по рулю. Дежуранты произвели над ним филигранную нейрохирургическую операцию: выломали на хрен «пассатижами» внедрившиеся в мозг осколки костей черепа и отсосали большую часть мозга, разбитую всмятку и похожую… Правильно! На манную кашу пополам с малиновым вареньем. Над всем этим безобразием красиво ушили мягкие ткани.

К утру парень был уже в сознании. Спрашиваю:

– Что ж ты, Костя, папин «лексус» так уделал?! Убьет тебя папаша, если жив останешься!

– Зачем «убьет»? Это же я машину разбил! Не чужой какой-нибудь…

В предбаннике реанимации мама Кости уже всю плешь проела папе на тему: «Где хранить ключи» и «У всех муж как муж, и только моему все пофигу: и жена и дети. Одни девки и выпивка на уме».

Рассказал я им о Костиных делах и посулил благоприятный исход.

Не тут-то было! В пустое место Костиного черепа набежала кровь. Образовалась массивная гематома, которая сдавила остатки его бестолкового мозга. Костя впал в кому и стал целенаправленно отбрасывать тапочки. Взяли мы его еще раз в операционную и удалили гематому. У Кости развилась деструктивная пневмония, и он половину легких выкашлял на потолок через трахеостому.

Кое-как справились мы и с пневмонией, и тут же у Кости возникло массивное желудочное кровотечение. Это не редкость у больных с тяжелой черепно-мозговой травмой. Кое-как, с чехардой: «отделение – реанимация; реанимация – отделение» – и так пять раз, остановили и кровотечение.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Настал-таки день, когда мы осторожно заговорили о выписке. Тут Костя и его родители встали на дыбы!

– Это как же он с таким дефектом в костях черепа будет жить? А если упадет или кто из друзей кулаком в дыру въедет?! Опять же, мы новую машину купили…

Объясняли мы долго, что не стоит торопиться и закрывать дефект. Говорили, что слаб еще Костя и что надо как минимум с полгода подождать… Родители кивали и даже как будто соглашались. А потом поднялись на крыло и увезли сына в Москву, где в больнице Икс, за немалые деньги, закрыли Костину дыру дешевой пластмассой.

После этого Костю стали бить судороги. А так как (напоминаю) жили они со мной на одной площадке, то через две ночи на третью меня начали призывать к содрогающемуся в пароксизмах Косте. В конце концов Костя впал в эпистатус^[5], из которого его удалось вывести только хирургическим удалением пластмассовой пластины, закрывающей дыру в его черепе.

А еще через два месяца Костя попал уже в гематологию с дебютом миелолейкоза, который, несмотря на все медицинские усилия, свел его в могилу. Были по этому поводу длительные разбирательства и пересуды. Как же в самом деле: произвели во время всех Костиных злоключений бесчисленное количество анализов, а заболевание крови – не диагностировали! Но сколько мы ни анализировали старые истории болезни и стекла с мазками Костиной крови, указаний на возможный лейкоз – не обнаружили.

Через год после смерти Кости пришел ко мне домой его отец с бутылкой водки:

– Извини, – говорит, – что не коньяк, но поминают всегда водкой. Давай выпьем и помиримся!

– А мы – ссорились?

– А то! Мы ведь все бумаги на тебя для прокуратуры подготовили, но я сказал: «П. К. – человек!» Уважаю, хоть ты нашего Костю и загубил! Не бзди! Не будем мы никуда писать. Проехали.

Что делать? Выпили, помянули.

Но мать Кости при встрече старается на меня не смотреть и не здоровается.

Anamnesis vitae

В Кабарде, в Заюково, жил легендарный целитель Адам. Лечил он не лекарствами, а словом, советами. У дверей его полуразвалившегося дома всегда толпились люди.

Однажды к Адаму пришла чета супругов. Оба они были очень толстыми. К Адаму они обратились в надежде похудеть. Адам посмотрел на них, горько улыбнулся и сказал, что не о том они беспокоятся и что через полгода один из супругов умрет. На вопрос «кто?» он ничего не ответил и занялся следующим больным.

Через год эти люди вновь обратились к Адаму, уже с претензиями:

– Прошел год, но мы оба живы и здоровы!

– А что вы хотели год назад? – сказал Адам. – Посмотрите на себя!

За год любящие супруги, ожидая неминуемой смерти одного из них, извелись так, что страшно похудели.