Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 г.

Перед самой школой мама наконец забрала Лелю в Улан-Удэ, и в ее жизни поменялось сразу все. Новый город, новый детский сад, в который оставалось ходить еще полгода, новые подружки во дворе и, можно сказать, новая семья. Мама, которую Леля привыкла видеть только летом и любить на расстоянии, папа, который до сих пор появлялся в ее жизни эпизодически, в редкие приезды на Украину, привозил невероятные игрушки, собиравшие вокруг Лели весь двор, катал на плечах, снимал на фотоаппарат, рассказывал что-нибудь любопытное, а потом снова уезжал – учиться в аспирантуре и писать диссертацию. Появилась и другая бабушка – модная и элегантная. В сияющей чистотой трехкомнатной квартире она была безусловной хозяйкой. Бабушка Тоня шила себе красивые платья, носила обувь на каблуках и ходила на работу в институт культуры с изящным портфелем из крокодиловой кожи. Дед здесь больше не жил. Считалось, что он на БАМе в длительной командировке, но со временем по обрывкам фраз Леля поняла, что он ушел к другой, очень молодой женщине.

Бабушка Тоня любила Лелю скорее как маленькую подружку: учила шить и вязать, гладить и заводить тесто. Бабушка Бэла, что осталась на Украине, тоже учила Лелю – письму и чтению, Пушкину и Лермонтову. Она любила Лелю страстно, безоглядно, как тигрица своего детеныша, больше всех на свете. Леля знала это и теперь очень тосковала. А бабушка часто отправляла им посылки с дефицитными продуктами из своего инвалидного пайка – с гречкой, шоколадными конфетами, кофе и сгущенкой.

В школе Леля училась на отлично без особых стараний. Она делала уроки, едва вернувшись домой или даже еще в школе, на переменках, отдавала ежедневную дань поначалу любимому, но со временем ставшему ненавистным пианино, бросить которое не приходило в голову – это ведь тоже школа, разве можно бросать? И только потом уже с легким сердцем отправлялась на все четыре стороны.

«Тебе лишь бы гулять! – с неизменной насмешкой замечала мама. – Лучше бы что-то почитала!»

Леля и правда не была из тех детей, что читают запоем, поэтому в своей насквозь филологической семье была объектом постоянных подколов. Книжки она любила, но не хотела, чтобы из них состояла вся ее жизнь! Ее всегда неудержимо тянуло из дому. Коньки и ледяные горки зимой, вышибалы и казаки-разбойники весной – вот это было весело! А когда приходила настоящая летняя жара и можно было выносить из дому брызгалки – пластиковые бутылки из-под шампуня с отверстием в крышечке, в которое вставлялась половинка шариковой ручки в качестве ствола, – они устраивали настоящие водные баталии! Леля носилась по двору быстрее всех девчонок и многих мальчишек, и когда пацаны вопили: «Лови длинноногую!» – она не обижалась, потому что знала, что очень скоро это станет ее преимуществом. Тетя Люда говорила ей, что быть длинноногой – красиво. А еще она говорила, что Лелиным губошлепным губам тоже очень скоро все будут завидовать.

Леля вообще не понимала дурацкого стереотипа: отличница – обязательно тихоня в очках. Разве нельзя быть веселой, красить ресницы, слушать иностранные группы, вязать себе модные вещи и нравиться мальчикам? Зачем быть скучной заучкой, если так легко не иметь проблем с учебой и при этом радоваться жизни?! Ей нравилось, что ее дни набиты делами до отказа: школа, музыка, будь она неладна, пионерский хор, тренировки, подружки. Когда после зимних каникул шестые классы перевели во вторую смену и музыка по утрам стала совпадать с плаванием, Леля так расстроилась, что учительница фортепиано согласилась поставить ее занятия нулевым уроком. Леля приходила в музыкалку ни свет ни заря, ей открывал ночной сторож, и она в предрассветной тишине отыгрывала специальность, чтобы успеть в бассейн. Ей нравилось, когда все вокруг вертелось, менялось, бросало вызовы, на которые нужно ответить, прорваться. В больнице она успела соскучиться по своей стремительной жизни и никак не могла привыкнуть, что из всех дел ей остались одни процедуры.

К тому же сегодняшняя процедура просто вышла из ряда вон. Ближе к полднику Лелю повели на вторую пункцию. Она старалась не думать о том, что сейчас будет, и вошла в операционную, как солдат, – готовая быть молодцом, собранная, серьезная. Но когда вместо Александра Цыреновича она увидела незнакомого парня в белом халате, ее охватила паника. Молодой врач или даже интерн был комично длинным, как заяц-баскетболист из той серии «Ну, погоди!», где про Олимпиаду-80. Его брови были удивленно приподняты, а круглые выпуклые глаза ошалело смотрели из-за толстых стекол очков. Медсестра тоже была другая, незнакомая. Леля уселась к стене на стул с металлическими подлокотниками. У нее это было во второй раз, а вот у интерна, похоже, в первый. Полчаса спустя она вышла из кабинета с распухшим от слез лицом и твердым решением никогда в жизни больше не подпустить к себе ни одного врача. Героем быть не получилось. Несмотря на то, что длинный практикант медленно и осторожно засовывал ей в нос свои зловещие проволоки, видимо, делал он это недостаточно глубоко, и там, где надо, в центре головы, ничего толком не заморозилось. Проломить стенку гайморовой пазухи ему удалось только с третьего раза, и вспоминать об этом Леля не хотела больше никогда.

По пути в свою палату, все еще хлюпая носом, она увидела Зоригто у поста дежурной медсестры. Пухленькая Лена перебирала какие-то направления, время от времени игриво вскидывая на него глаза. Зорик полусидел прямо на ее столе, упершись обеими ногами в пол и скрестив руки на груди, а его губы кривила знакомая ухмылка. Когда Леля поравнялась с постом, Зорик вдруг распустил крендель своих рук, уперся ладонями в стол и, чуть подавшись вперед, внимательно глянул на нее:

– Эй, привет!

– Привет, – кивнула Леля и юркнула в свою палату. Ей совсем не хотелось сейчас никаких расспросов. Усевшись на кровать, она обхватила колени. Заморозка, похоже, подействовала только сейчас, потому что пазуха даже не ныла, и ей стало досадно, что она устроила в операционной такую сцену. Леля достала свое вязание и замелькала спицами. Теперь ей открылся священный смысл слов, сказанных в прошлый раз медсестрой Мариной: «Тебе повезло, что Александр Цыренович сегодня дежурит. У него рука легкая». Зато сегодня – повезло так повезло…

11

Громко хлопнув дверью, с ужина вернулась возмущенная Светка:

– Обратно сегодня рыбу эту вонючую дают!

Ей еще утром сняли повязку с глаза, и ее оранжевое от веснушек добродушное лицо сияло теперь двойной дозой озорного лукавства.

– Да уж поняли мы, досюда добивает, – усмехнулась Леля.

– Светлана, вот не сочтите за бесцеремонность, но рыбу никак нельзя давать обратно. Разве что кого-то ею вырвет. Что, кстати, очень вероятно, – заметила, прихлебывая чай, Тамара Александровна.

– Так ведь давали ее позавчера, вот эту же, вонючую, а сегодня – обратно, – парировала Светка, но по ее лукавому взгляду было ясно, что она прекрасно поняла, о чем речь.

– Ну, следуя вашей логике, можно сказать: «Покойника обратно на кладбище несут!» – развела руками Тамара Александровна. – Как будто он оттуда сбежал.

– Да поняла я, поняла! «Опять» надо говорить, – рассмеялась Светка.

– Или снова, – довольно кивнула преподавательница русского языка.

Леле стало смешно. Прошло уже достаточно времени, чтобы она успела отойти от пункции, которую мама с самого начала не без оснований называла ужасной. Ей больше не хотелось грустить и обижаться.

– Лель, пойдем прогуляемся, на диване посидим, – предложила Светка.

После ужина лор-отделение оживало. Больные не торопились в свои палаты и прогуливались по коридору. Леля уже привыкла, что здесь то и дело встречались забинтованные глаза, перевязанные уши и заклеенные пластырем носы, но на одного больного, которого она встретила еще в первый день, ей по-прежнему страшно было смотреть. Худой мужчина с трубкой в горле как раз шел им навстречу.

– Свет, ты видела? – шепотом спросила Леля. – Знаешь, что это с ним такое?

– Видела. Я у Лилии Генриховны спрашивала. Она сказала, производственная травма. Вдохнул что-то ядовитое, там отекло все, пришлось дырку делать, чтоб не задохнулся.

– Ужас какой…

– Ага, жутко выглядит.

Они уселись на никем не занятый диван, и Леля увидела, как красный адидасовский костюм светофором полыхнул в глубине бледно-серого больничного коридора. Зорик шел из столовой своей мягкой, расслабленной походкой. Леля поймала себя на том, что с самого начала, как только они вышли «прогуляться», искала его глазами. Хотя нет, если уж совсем честно, она искала его глазами с того самого дня, когда согрелась наконец в его пушистом свитере. Искала белые лампасы, коротко стриженный затылок, покатую линию крепких плеч. Леля не могла объяснить, зачем он ей нужен, но ей хотелось видеть его. А еще больше хотелось, чтобы он замечал ее сам. Зоригто не свернул в свою палату, а шел, глядя прямо на нее, как в тот день, когда они болтали здесь, на диване. Сердце громко стукнуло и заколотилось, но Леля не подала виду. По крайней мере, ей хотелось так думать.

– Привет. – Зорик без приглашения уселся на диван рядом с Лелей и, наклонившись вперед, заглянул ей в лицо: – Ты чего такая была сегодня?

– Какая? – улыбнулась Леля.

– Да зареванная вся. Я подумал, что-то случилось у тебя.

– Ей сегодня практикант достался на процедуру, – тут же ответила за Лелю Светка. – Замучил ее там чуть не насмерть, пока сделал.

– Ну, не практикант, наверное, просто молодой доктор, – вступилась за «зайца-баскетболиста» Леля. Она сидела между Светкой и Зориком и, не зная, на кого смотреть, смотрела на свои коленки. Ее тяжелые волосы рассыпались по плечам, и она привычным жестом убрала их за уши.

– Да ты моя-то. – Зорик вдруг порывисто обнял ее одной рукой и легонько прижал к себе. – А я смотрю, всегда ходит как солнышко ясное, а тут идет – на себя не похожа.

Светка что-то ответила ему, они засмеялись, но Зорик не торопился убирать свою руку, и Леля подумала, как это должно выглядеть со стороны, что вот они сидят в обнимку, а мимо прогуливаются больные. И смотрят на них… Она невольно шевельнула плечами, и Зорик все же руку убрал.

– Вот в спорте часто потерпеть приходится, – сообщил он авторитетно. – У меня, знаешь, если что-то болит, я нагрузку себе даю, мозг переключается – и все проходит. Ты же спортсменка? Умеешь отжиматься?

– Ну так. Не очень, если честно.

– А от подоконника? Смотри, вот так.

Зорик подскочил с дивана и принял стойку, упираясь руками в ближайший подоконник.

– Пятьдесят раз отожмешься?

– Да ты шутишь, максимум десять, – улыбнулась Леля.

– Да это ж легко! – И Зорик начал отжиматься, касаясь грудью подоконника, но с такой легкостью, как если бы он просто сжимал в ладони резиновый мячик.

– Зорик, ты здоровый как конь! Силы вон некуда девать. Тебя почему не выписывают? – подивилась Светка.

– Выписывают, послезавтра, сказали, – не переставая отжиматься, ответил Зорик без малейшего намека на одышку. – А вот так можешь? Смотри!

Он поманил девчонок рукой и направился к посту медсестры, который, как по заказу, пустовал. Взяв два стула – один стоял сбоку от стола, – он поставил их спинками друг к другу по обе стороны от себя, оперся на них руками, как на брусья, и сделал «уголок».

– Вот так умеешь? Это в программу входит, кстати. Должна уметь. Приду в школу, без этого зачет не поставлю. – Он задорно смотрел на Лелю, без особых усилий удерживая ноги под прямым углом. Мощные бицепсы натянули ткань рукавов, короткая челка задорно топорщилась, а на щеках снова объявились ямочки. – Давай, попробуй!

– Зоригто, ну ты че как маленький. Ей же сегодня прокол делали, – всплеснула руками Светка.

Но Леля уже повелась на слабо. Она встала между стульями, сменив Зорика, ухватилась руками за деревянные спинки-перекладины и, напружинив пресс, стала выводить ноги в уголок. С прямыми не получалось и, чтобы не свалиться назад, пришлось согнуть колени.

– Не-ет, с прямыми давай. – Зорик наклонился, быстрым движением просунул одну руку Леле под мышку и крепко обхватил за талию, а другой распрямил и приподнял ее ноги, держа их чуть ниже колен. – Вот так должно быть! Поняла?

Он держал ее так крепко, что Леля могла бы и не упираться больше в спинки стульев. Она видела его затылок и чувствовала, что щекой он касается ее груди.

– Доржиев, это что за вертеп вы тут устроили?!

Зорик осторожно вернул Лелины ноги на пол и оглянулся. Медсестра Лена стремительным шагом приближалась к посту, и ее большая грудь подпрыгивала в такт цокоту невысоких каблучков.

– Совсем с ума посходили! Быстро по палатам все!

Светка прыснула в кулак из-за Лениной спины, Леля пискнула: «Извините», а Зорик, подняв вверх ладони, примирительно попятился: «Все, все, мы больше не будем». Леля видела, как скачут лукавые искорки в его глазах, а на щеках снова мелькнули ямочки.

– И стулья на место поставь! – продолжала негодовать Лена, но девчонки уже скрылись в своей палате.

12

Бабушку Евдокию Кирилловну выписали накануне, и, пользуясь тем, что кровать у окна пустует, Светка предложила:

– Давайте я ненадолго форточку открою. Никого не продует? Там солнышко такое, немножко воздуха пустим.

Никто не возражал, и Светка, легко взобравшись на подоконник, отодвинула тугую защелку и распахнула одну за другой маленькие створки. В палате сразу запахло весной. Много лет спустя, став взрослой и объездив полмира, Леля поняла, что нигде и никогда больше не встречала она такой ароматной весны, как в Забайкалье. Улан-Удэ окружали сопки, поросшие хвойными лесами, и от первых же теплых лучиков солнца кедры и сосны, пихты и ели оживали, начинали понемногу просыпаться и потягиваться, пуская по жилам своих стройных стволов и гибких веток тягучие смоляные соки, а воздух над городом наполнялся горьковатым и пьяным ароматом тайги. До набухших почек, буйной пены яблонь и черемухи было еще очень далеко, зато сугробы вдоль дорог уже понемногу начинали чернеть, а в тех местах, куда солнце доставало целый день, показался асфальт.

Кровать у стены с Лелиной стороны тоже непривычно пустовала: наконец отпустили домой Баирму с Аюной, и всем стало немного грустно без маленькой «дочери полка», с которой уже кто только не понянчился в последние дни. Малышке сняли повязку, под которой обнаружились смешные, торчавшие во все стороны черные волосенки. А сама она, почувствовав себя здоровой, взялась исследовать палату. Отпихивая от себя с недовольным визгом мамины руки, она с невероятной скоростью носилась по полу на четвереньках и, добравшись до ближайшей кровати, вставала, держась за простыню, и, громко сопя, начинала карабкаться наверх. Баирма стояла рядом, готовая подхватить дочку в любой момент, но Аюна, ухватившись крепкими ручками за спинку кровати, к всеобщему умилению брала высоту сама и усаживалась на чужой кровати с торжествующей улыбкой, как Карлсон на крыше.

Эту весну Леля ждала с нетерпением. Во-первых, папа достанет из кладовки в подвале новый велосипед, который ей подарили зимой на день рождения. А во-вторых, Леле не терпелось надеть свою новую, жутко модную импортную куртку. Кто-то из сотрудников маминой редакции привез ее своей жене с БАМа. Там, если повезет, можно было купить хорошие импортные вещи и даже джинсы. Куртка оказалась жене тесновата, и мама быстренько купила ее для Лели.

Светка тоже ждала весну, и причина у нее была одна – из армии должен был вернуться Вован, и летом они планировали пожениться. Леля думала о том, что Светка не намного ее старше, и неужели совсем скоро Леля тоже выйдет замуж? И будет носить на безымянном пальце тоненькое золотое обручальное кольцо? И готовить мужу обеды? Да, конечно, она выйдет замуж, только не так скоро, как Светка, а после института. Или вообще когда-нибудь потом.

Вечером в столовой Зоригто подмигнул Светке и Леле и сел за стол к своим. Мужская компания после выписок тоже слегка поредела. Ужин на этот раз был царский – макароны с тушенкой. Видимо, в порядке компенсации за вчерашний минтай. Мужчины, как всегда, посмеивались и подтрунивали друг над другом, и Леле было странно видеть, что Зорик сидит, навалившись на стол и загораживая локтями тарелку от соседей.

– Странно, да? – сказала она вслух. – Сидит в обороне, как будто у него тарелку сейчас отберут…

– Ты про Зорика? – усмехнулась Светка.

Леля кивнула.

– Они после армии все так едят и сметают все в одну секунду. У меня брат, когда из армии вернулся, ему мама положить не успевала – уже ничего нету. Пока она не наорала на него, чтоб сам себе готовил, если жрет как овчарка.

– Ты на своего Вована тоже орать будешь?

– Посмотрим, – улыбнулась Светка. – Он у меня интеллигент. Не знаю, откуда это у него, но вот ему надо, чтоб все красиво было – чашечки, салфеточки.

– А ты готовить умеешь?

– А чего там уметь! Яичницу, супчик, картошки на сале нажарить. А знаешь, какие мы позы дома лепим? Во! – Светка сложила чашечкой обе ладони. – Сочные! Любишь позы?

– Конечно. Я вообще поесть люблю.

Мама и бабушка навещали Лелю по очереди, через день, и приносили то куриный бульон, то домашние пирожки, чтобы Леля не оголодала на больничных харчах. Папа передавал приветы и говорил, чтобы она скорее выздоравливала, пока их лыжня не растаяла. Леля и не рассчитывала, что он будет приходить к ней в больницу сам. Это было бы для него слишком сентиментально, да и потом, не так уж она, в конце концов, больна. Уроки Леля забросила, решила, что догонит потом, зато вперемешку с «Темными аллеями» честно прочитала «Молодую гвардию». Она ужасно соскучилась по девчонкам, по Иришке, которая приходила к ней пару раз и рассказала, что они с Игорьком сходили в кино и он проводил ее до дома, а потом они зашли в подъезд и там целовались. И Игорек не хотел уходить, но ему надо было бежать, потому что увольнительная заканчивалась. В больнице Леля соскучилась даже по пианино и, конечно, не могла дождаться, когда придет в бассейн. Она представляла себе, как вдохнет знакомый резкий запах хлорки, встанет на тумбочку, скрутится в пружинку, коснувшись пальцами стоп, а потом стремительно, как стрела из лука, рванет вперед, слегка зависнув в полете, и вонзится всем телом в прохладную голубую, разделенную на кафельные клеточки воду.

13

Леля стояла у зеркала в умывалке и ждала, пока вода в горячем кране станет хоть чуть-чуть теплой. Перед отбоем все разбредались по своим палатам, и в отделении стояла мертвая тишина. Леля выдавила на щетку белую гусеничку пасты и принялась чистить зубы, держа пальцы левой руки под струей. Вода почему-то так и не потеплела. Леля умылась, вытерла лицо вафельным полотенцем, собрала волосы в высокий хвост. Она уже не была такой бледной, или, как говорила мама, такой зеленой, как первые дни в больнице. Даже отражавшиеся в зеркале истошно-зеленые стены умывалки не могли испортить впечатления: от прохладной воды щеки порозовели, а белки карих глаз – Леля наклонилась вперед и вытянула шею, чтобы рассмотреть поближе, – были отчетливо-голубыми. Она отстранилась и глянула на себя искоса, как Зинаида Серебрякова на своем автопортрете. Густые, тяжелые волосы, яркие карие глаза. Леля любила дома листать альбом с репродукциями ее картин.

Она не спеша вышла из умывалки в полумрак узкого коридора и вдруг услышала, что в тупичке у запасной двери, которая вела в курилку, кто-то завозился:

– Эй, – позвал оттуда мужской голос, – ты что, уже спать собралась?

Леля обернулась: крепкий силуэт, белые адидасовские лампасы. У нее гулко стукнуло сердце.

– Иди сюда, – мотнул головой Зорик.

– А ты чего здесь? – Леля сделала пару шагов в темноту и остановилась.

– Тебя жду.

Он потянулся вперед, взял ее за руку и осторожно притянул к себе так, что они оказались почти вплотную друг к другу. Леля не успела подумать, что дальше, как вдруг Зорик рывком крепко обнял ее обеими руками чуть выше талии. Это было совсем не похоже на то, как обнимали ее мальчишки на дискотеке, когда приглашали на медляк. Лелины руки оказались притиснуты к бокам, как у солдата по команде смирно, в одной болталось вафельное полотенце. Леля чувствовала терпкий запах его одеколона, только теперь он был смешан с незнакомым, чужим жаром сильного мужского тела. У нее перехватило дыхание. Стоять так было неудобно и тесно, а его лицо, его губы были совсем близко… Она подняла глаза. Зорик смотрел на нее серьезно, не улыбаясь.

– Меня завтра здесь уже не будет.

– Я знаю.

Леля пошевелилась в его руках, но он не ослабил хватку, а склонил голову набок, и его лицо приблизилось так, что черты стали неразличимы. Леля закрыла глаза, и его губы что-то сделали с ее губами. Леля замерла. Тысячу раз они говорили об этом с девчонками и знали от старшей Иришкиной сестры, что надо слегка приоткрыть рот, иначе парень сразу поймет, что ты не умеешь целоваться. Но сейчас все это не имело никакого смысла, потому что уже происходило с ней так, как происходило. Его дыхание, теплые сухие губы, колкая щетина и вдруг – влажный вкус, чужой, отовсюду, и нечем дышать, и запах мыла от его кожи, твердая скула, щетина и снова ласковые настойчивые губы. Зорик постепенно разжал кольцо своих рук, и Леля почувствовала, что его пальцы пробираются к ней под олимпийку и тоненькую футболку, в которую она переоделась ко сну. Он справился очень быстро, и тут же его широкие теплые ладони стали гладить и сжимать ее голую спину.

– Фуф, какая ты шелковая, – выдохнул Зорик.

Он снова стал целовать ее губы и вдруг ловко перехватил Лелю так, что одна его ладонь оказалась у нее на животе и метнулась вверх, сжав голую грудь. Леля дернула головой.

– Стой, не надо! – Она выронила полотенце и обеими руками уперлась в мощные и тугие, как мешки с песком, плечи. – Перестань!

Это было уже чересчур, так же нельзя, ну правда!

– Все, все, я не трогаю, все, ничего не делаю, – зашептал Зорик, убирая руки из-под олимпийки, но вдруг снова крепко обхватил ее своей железной хваткой.

Леля слышала его частое дыхание и чувствовала себя совершенно беспомощной. Он играл с ней, как кошка с мухой.

– Зорик, хватит, мне надо идти.

– Подожди минутку, мы же теперь с тобой непонятно когда увидимся вообще… Я ничего не делаю, ничего…

Он перехватил ее обеими руками, теперь пониже талии, и крепко прижал к своим бедрам, подавшись ей навстречу. Леля почувствовала сквозь одежду, как в низ ее живота уперся его твердый, вздыбленный член. Она в ужасе отпрянула, но осталась на месте – Зорик крепко прижимал ее к себе.

– Да не бойся ты, я же ничего не делаю, просто обнимаю, ну ты что, подожди. – Он попытался снова поцеловать ее губы, но Леля, дернувшись изо всех сил, вывернулась винтом из его объятий и отступила на шаг. Он стоял, чуть расставив руки в стороны ладонями вперед, как будто спрашивая: «И что теперь?» Потом улыбнулся своими ямочками:

– Эй, испугалась? Прости, ну прости. Иди сюда. Я просто обниму. – Он потянулся к ней. – Ты такая шелковая… принцесса…

Леля подхватила с пола полотенце и отступила еще на шаг. Она могла уйти, убежать в свою палату прямо сейчас, но разве можно было убежать вот так, не оглядываясь, как будто он какой-то злодей… Леля не знала, что сказать. Он смотрел на нее, чуть приподняв брови и склонив набок голову, и на секунду ей захотелось обратно – пусть обнимет своими железными ручищами, пусть…

– Ты испугалась, что ли? Я тебе больно сделал?

– Нет, все нормально. Я просто… – Леля опустила глаза.

Тогда он спокойно подошел к ней вплотную и обнял, уже не стискивая, а хорошо, бережно. Очень сильный, очень взрослый. Леля на секунду почувствовала это всем телом, кожей и теплой волной, прокатившейся по животу вниз от солнечного сплетения. Она дотронулась щекой до его плеча, потом подняла лицо и посмотрела ему в глаза:

– Я пойду, ладно?

Он наклонился, легонько поцеловал в губы.

– Давай! – И нехотя выпустил ее из рук.

– Спокойной ночи! – Леля повернулась и быстро пошла на свет большого коридора, в свою палату.

– Ага, спокойной ночи, уснешь тут теперь, – не сердито, а даже как-то весело проговорил ей вслед Зорик и хлопнул дверью в мужской туалет.

14

Светка собрала свои вещи сразу после завтрака.

– Лель, я вот батончики тебе оставлю, хорошо? И чай, хочешь?

– Батончики давай, это я люблю, а чай забирай, я все равно его не завариваю, так только, если с кем-то за компанию.

– Ну тогда вот, чтоб не скучала тут одна. – Светка улыбалась рыжим лучистым солнышком. – Тебе Зорик просил передать, чтобы ты не обижалась. Он уехал уже.

– Не обижалась? А чего это вдруг? – Леля изо всех сил старалась сохранить невозмутимый вид, но почувствовала, что уши и щеки у нее вдруг стали горячими.

– Да я его утром видела, до завтрака еще. Он сказал, что хотел попрощаться с тобой наедине, приобнял маленько, а ты забилась, как птичка, испугалась. Я ему говорю: «Так она же малолетка, в шестом классе учится». У него челюсть отвисла просто. – Светка посмотрела Леле в глаза, прыснула, а потом в голос захохотала, держась за живот. – Ты бы видела его! О-ох, не могу!

Леля понимала, что ведь он и правда не знал. Он не спрашивал – она не говорила…

– Ну вот, – просмеявшись, добавила Светка, – он и сказал, чтоб ты на него не обижалась. На самом деле он хороший парень.

– Я не обижаюсь, – улыбнулась Леля и отважно добавила: – Он хорошо целуется. Просто было, знаешь, неожиданно.

– Да ла-адно, неожиданно! Он же на тебя сразу запал, будто непонятно. – Светка крепко обняла и поцеловала Лелю в щеку. – Ну давай! Увидимся, сестренка!

15

Зачем Лелю оставили в больнице до понедельника, было непонятно. Она ведь уже совсем, абсолютно здорова. Медсестра Лилия Генриховна сказала, что ей нужно окончить курс противовоспалительной терапии и по регламенту ее могут выписать только в понедельник, после обхода.

Седьмая палата совсем опустела. Выписали и Тамару Александровну, а на ее место положили совсем маленькую девочку. Леля не сразу и с удивлением поняла, что девочке вообще-то двенадцать лет.

Свернувшись калачиком поверх одеяла и глядя на голые ветки за окном, Леля снова и снова думала о том, что произошло между ней и Зориком. «Он хороший парень»… Она не хотела его забывать, но чувствовала облегчение оттого, что у этой истории не будет продолжения. Леле казалось, что она заглянула в запретную комнату, как в замке у Синей Бороды, и узнала тайну, которую ей очень хотелось, но пока не следовало знать. И вот теперь она знает, но никому не расскажет, а с мудрой улыбкой тихонько закроет дверь и оставит эту тайну на потом.

Леля поднялась по лестнице на третий этаж не спеша, как будто так и надо, прошла по знакомому коридору и осторожно открыла дверь в пятую палату. У кровати Андрея стояла стойка на колесиках, к ней был подвешен мешочек с прозрачной жидкостью, а тонкая трубка вела к его руке. Светлая волнистая челка шевельнулась на подушке. Леля вошла и прикрыла за собой дверь.

– Здравствуйте, – поздоровалась она сразу с Андреем и с его соседом.

– Привет. – Андрей улыбнулся. Он явно ее узнал. – Как дела, Гретцки? Выздоровела?

– Да вроде бы, меня выписывают завтра. А ты как?

– Я отлично, – улыбнулся Андрей, – как видишь. Ты присядь, не стой. – Он показал глазами на край кровати.

– Я как-то заходила к тебе, – осторожно присаживаясь, сообщила Леля, – а тебя на месте не было.

– Да просто я в другой палате был, для разнообразия. – Андрей усмехнулся.

Леля хотела спросить, что с ним было такое, и почему вдруг реанимация, и правда ли, что его еле спасли, но вовремя сообразила, что ничего этого спрашивать не стоит.

– К экзаменам готовишься?

– Конечно. Когда от меня капельницу отцепляют.

– А можно твой альбом посмотреть? – вдруг осмелилась Леля.

– Смотри, если хочешь. Только там ничего интересного, я пока светотень и форму прорабатываю.

Леля взяла с тумбочки альбом и начала осторожно листать страницы. Граненый стакан, яблоко, пустая литровая банка – она не могла оценить, хорошо ли это сделано, но ей казалось, что превосходно. Все было объемное, настоящее, живое.

– По-моему, очень красиво. А я вот совсем рисовать не умею, представляешь?

– А ты была когда-нибудь на море? – спросил вдруг Андрей.

– Была один раз, но еще совсем маленькой. А ты?

– Я вообще нигде не был. Вот поступать поеду в Новосибирск. А так – мечтаю море рисовать. Бури, шторма, шквальный ветер, как у Айвазовского.

– Классно, что у тебя мечта есть. И кем быть, и что рисовать. Я вот пока не знаю, что выбрать.

Леля перевернула страницу. Там простым карандашом, легко и изящно, был нарисован каменистый берег, а на большом валуне, повернувшись ко всем спиной и глядя вдаль, сидела крошечная фигурка с высоким хвостом на макушке.

– Так я в твоем возрасте тоже еще не знал, чего хочу, – улыбнулся Андрей.

– В каком это – моем?

– Ну тебе же лет тринадцать, не больше. Правильно?

– Правильно, – улыбнулась Леля и аккуратно закрыла альбом.

16

Из школы до дома было совсем недалеко. Дорога бежала по залитой солнцем улице мимо крылечка детской библиотеки, прилипшего к торцу жилого дома, через асфальтированную площадку, где Леля с девчонками играли в скакалку или чертили классики. Только у самого дома солнце исчезало – после полудня у подъездов всегда лежала густая сырая тень. Леля взлетела вверх по ступенькам, задержавшись на минутку у почтовых ящиков. Ничего интересного, никаких писем или журналов сегодня, только мамина «Правда Бурятии». Дома никого не было. Леля поставила на плиту кастрюлю с супом, сунула в розетку электрический чайник. Включила телек – вдруг мультик? Нет, «Шахматная школа». Чайник громко сипел на кухне.

«До музыкалки еще час, надо бы повторить вариации и этюд».

Было ужасно неохота. Леля развернула мамину газету. Кроссворда на четвертой полосе не было. Жаль. Столбик стихов, интервью с кем-то неизвестным… Она скользнула взглядом по черным прямоугольничкам некрологов. На этот раз их было три. Леля машинально пробежала глазами имена, и вдруг у нее перехватило дыхание. Так бывает от внезапного испуга, когда поскользнешься и сумеешь не упасть, но все внутри сжимается в комок. В нижнем прямоугольничке значилось: «Андрей Дымов, 1966 года рождения».

Леля еще немного посидела в тишине – шум чайника, монотонный бубнеж телевизора – все как будто растворилось и исчезло.

«Как это, разве так может быть?»

Она отчетливо вспомнила граненый стакан с остро заточенными простыми карандашами и почему-то – море. Потом она встала, подошла к окну и на всю ширину раздвинула шторы. Бешеное, оголтелое, совсем уже весеннее солнце резало глаза, в открытую форточку врывался пряный дух оттаявшей хвои и дикий дурман багульника, доносился гомон воробьев, шум разбрызгивавших лужи машин и веселое дребезжание трамвая, а по жестяному подоконнику, как по клавишам печатной машинки, звонко и неровно стучала капель.