Проблемы языка в глобальном мире. Монография

Хотя языки в целом имеют одно и то же строение, каждый из них отличается своеобразием. В эпоху Просвещения мир Востока все еще воспринимался как экзотический, постепенно становясь ареалом особой таинственной культуры. Но возможен ли единый, планетарный язык? На этот вопрос В. Гумбольдт отвечал отрицательно. Он писал: «И желание объединить все эти языки в одном общем языке и таким образом связать воедино все его рассеянные преимущества было бы совершенно химерическим предприятием»¹⁶.

Тем не менее систему человеческих понятий можно свести к набору элементарных единиц. Стало быть, единый язык придется изобретать. В. Лейбниц полагал, что все сложные понятия состоят из простых «атомов смысла». Комбинация этих единиц позволит выражать сложные абстрактные материи. Все эти соображения не были бесплодными или досужими. Идея формализованного языка обеспечила направление, толчок к развитию символической логики, кибернетики.

Если создание единого языка – химера, как считал В. Гумбольдт, тогда планетарным языком может стать тот, который овладел мировыми просторами и имеет неоспоримую силу? Однако погружение в лингвистическую стихию не расставалось с мыслью о динамичном процессе общего живого языка. Оно получило своеобразное концептуальное обоснование. В первую очередь заговорили о том, что такой язык уже существовал, что он объединял разные народы и культуры.

Исследователи и в наши дни отмечают, что наличие в прошлом праязыка подтверждается логикой традиционализма. Ведь изначальная традиция должна была иметь какое-то лингвистическое выражение. Люди говорят на разных языках, и это подчас делает коммуникацию предельно трудной или вовсе невозможной. В пучине давних эпох, как полагают традиционалисты, все языки имели общий фундамент. К такому выводу побуждает анализ предельно архаичного пласта всех языков мира.

Об этом же свидетельствует и Библия, которая вобрала в себя древнее знание Востока, Запада, Севера и Юга. «На всей земле был один язык и одно наречие» (Бытие II, I). В дословном научном переводе это звучит еще более точно: «И были на всей земле язык один и слова одни и те же». Начало минувшего столетия ознаменовалось интенсивным изучением этой проблемы. Так, итальянский филолог Альфред Тромбетти (1866–1929) привел убедительные аргументы в пользу моногенеза языков. Почти в то же самое время датский ученый Хольдер Педерсен (1867–1953) доказал родство индоевропейских, семито-хамитских, уральских, алтайских и ряда других языков. Известны также размышления Н.Я. Марра о происхождении языков из четырех первоэлементов.

Гораздо труднее доказать противоположную версию, согласно которой каждый язык имеет собственное происхождение. Неизмеримо больше оснований видеть, что разные языки тем не менее имеют некую общую основу. В наши дни известны различные модели праязыка, к которым тяготеют лингвистические и символические системы. Можно, допустим, сослаться на версию, которая была чрезвычайно распространена в эпоху Средневековья. Она покоилась на убеждении, что таким праязыком был древнееврейский. Различные каббалистические школы строили свои выводы именно на этой гипотезе. Протосимволизм пытались отыскать в египетской традиции. Исследователи этой традиции убеждены, что огромное разнообразие языков, несомненно, имеет общую формулу, общую модель. Косвенное подтверждениеэтому эксперты находят и в Библии, где отмечается, что до вавилонского смешения существовал единый язык.

Исследователи отмечают, что Герману Вирту будто бы удалось расшифровать священный праязык человечества. Предпосылкой к разгадке тайны стала для Вирта историко-географическая реконструкция первых веков человечества. По мнению этого ученого, колыбелью человечества были арктические края. Кстати, эта версия согласуется с холистским представлением Р. Генона о северном происхождении человека. С севера цивилизация распространилась к югу. Данный концепт оценивается как прорывный, дающий колоссальные возможности для разгадки праязыка.

Однако в языкознании и культурологии есть мнение, что единого мирового языка никогда не было и нет смысла его искать. Судя по всему, на конкретном этапе исторической динамики сложились единые языки для отдельных культурных ареалов – это древнегреческий (койне), латинский, церковнославянский, классический арабский, санскрит, пали, классический тибетский, древнекитайский (вэньянь) и др. Эти языки обладали межгосударственным статусом. Кое-какие языки, например классический арабский, санскрит, еще не утратили своего значения. Однако мировое развитие следует другим курсом¹⁷.

В современном языкознании укоренена идея о том, что единый язык может быть восстановлен. Однако даже если допустить такую возможность, то возникает вопрос: может ли такой воскрешенный код стать приемлемым для эпохи глобализации? Опыты внедрения искусственного или естественного языков, как правило, были обречены на неудачу. К тому же вполне очевидно, что восстановленный в своих правах протоязык будет весьма далек от современных реалий. Разностороннее содержание информационной эпохи не получит в нем надлежащего отражения. Следовательно, есть все основания оставить эту тему специалистам-лингвистам, а для поисков глобалистской модели коммуникации обратиться к другим источникам.

Язык символов

Судя по всему, для этой цели годится язык символов. В.Гумбольдт писал: «Языки – это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение; при том, что мир и воображение, постоянно создающие картину за картиной по законам подобия, остаются в целом неизменными, языки сами собой развиваются, усложняются, расширяются. Через разнообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем…»¹⁸. По мнению немецкого философа, изучение языков мира – это также всемирная история мыслей и чувств человечества.

Интернет несет сегодня особый аспект мультимедийности и интерактивности. Однако поиск универсального языка глобалистики наталкивается на имеющиеся в мире виды письма. Человечество имеет иероглифы, линейное арабское письмо, латиницу и кириллицу. И тут выясняется, что Азии гораздо легче проникнуть в Европу, чем Европе в Азию. «В этом смысле в коммуникации простых европейцев, арабов и китайцев много неудобств, особенно у европейцев. Им непривычна графика алфавитов восточных стран. А это лишает желания искать точки соприкосновения, поскольку визуально европеец попадает в тревожащую его непривычную среду»¹⁹.

Не погружается ли человечество в ситуацию «управляемого хаоса»? «Футуристические кибервойны, безлюдные технологии вместо фордовского конвейере в одном историческом времени уживаются с варваризацией и мракобесием на задворках “цивилизованного мира”. В мечетях лондонского Ист-Сайда публичные проповеди против неверных и набор волонтеров “джихада” в Сирии. “Мятеж-войны” и снос светских режимов на всем арабском Востоке разжигают и финансируют транснациональные компании и аравийские шейхи»²⁰.

Природа современных конфликтов между странами, войн или мятежей в «горячих точках» (Ближний Восток Афганистан, Южно-Корейское море) действительно сегодня иная, чем в минувшем столетии. При таком агрессивном языковом разнотравье нетрудно увидеть тягу к символическому шифру. Это особенно заметно в политической практике. Разумеется, политики всегда опирались на язык иносказания и шифров. Государственные гербы, державные жезлы всегда воспринимались не просто как предмет особой власти, но и как ее символическое выражение. «В наши дни пространство политизации расширяет свои пределы Значительного размаха достигают информационные войны. Это не может не отразиться на политическом языке. Он ищет новые средства общения с массами. А современная коммуникация вообще немыслима без символа»²¹.

И снова в этом контексте возникает неожиданный геополитический аспект. Интернет с его неизбывной тягой к «картинке» проявляет огромный интерес к иероглифике. Это связано также с возрастающей ролью Китая в международной жизни. «Китайская книга книг “Канон перемен” – предшественница двоичного кода всех компьютерных программ, а иероглифика – претендент на роль языка международного общения в Интернете. Сегодня картинки побеждают слова. Мы живем в визуальном мире, и древняя культура иероглифических изображений обретает в нем вторую молодость. Поэтому синология становится универсальной наукой о прошлом и будущем человечества, о диалоге цивилизаций и судьбе России»²².

Не случится ли так, что на статус универсального общения будет претендовать та культура, которая представит наиболее совершенный код символики? Тогда речь пойдет не столько о совершенствовании общечеловеческой коммуникации, сколько о машинных ресурсах завоевания мира. Ежедневно, к примеру, регистрируется более трех тысяч кибератак на веб-ресурсы правительства страны и компаний ФРГ. Это настоящая война компьютеров, и приходится думать о том, кто победит в виртуальных сражениях грядущего века.

Глобализация позволила сблизить континенты и цивилизации. Но при этом выявились и огромные цивилизационные различия. Ни язык, ни символ, ни знак не являются самостоятельными арсеналами цивилизации. В них обобщен огромный духовный опыт человечества. Сближение цивилизаций оказалось непростым процессом.

250 лет назад на земли, которые принадлежат нынче США, высадились европейские колонизаторы. На территории в то время разгуливали бизоны и жили индейцы. Европейцы загнали аборигенов в резервации, поскольку считали их не цивилизованными людьми, а дикарями. Они были убеждены в том, что на свете немало народов, которых не коснулась цивилизация. Для прибывших поселенцев индейцы оказывались конкурентами в борьбе за новые земли. Церковь считала аборигенов людьми, которые почему-то сбились с истинного пути и нуждаются в христианской вере. Многочисленные индейские войны привели к созданию новых резерваций и насильственному переселению в них племен. По коллективным сообществам разных этносов был нанесен мощный удар. Позже, спустя десятилетия, американцы заговорили об «индейском возрождении». Однако целые поколения индейцев не смогли заново привыкнуть к жизни в резервации или обосноваться в новом обществе. Таковы издержки соприкосновения цивилизаций.

Спор цивилизаций, давних и современных, отсталых и развитых, – давняя тема социальной философии.

Опыт истории показывает, что другие культуры никогда не стремились ни к универсальности, ни к различию. Китайцы не пытались, к примеру, «китаизировать» весь мир или, напротив, добиться еще большего отличия своего мира от остального. Ж. Бодрийяр подчеркивает: тот, кто является властелином универсальных символов отличия и различия, тот оказывается и властелином мира. Тот, кто не включается в игру различий, должен быть уничтожен. Так произошло с американскими индейцами, когда на их землю стали высаживаться испанцы. «Алакалуфы с Огненной земли были уничтожены, так и не попытавшись ни понять белых людей, – отмечает Ж. Бодрийяр, – ни поговорить, ни поторговать с ними. Они называли себя словом “люди” и знать не знали никаких других. Белые в их глазах даже не несли в себе различия: они были просто непонятны. Ни богатство белых, ни их ошеломляющая техника не производят никакого впечатления на аборигенов: за три века общения они не восприняли для себя ничего из этой техники. Они продолжают грести в своих челноках. Белые казнят, убивают их, но они принимают смерть так, как если бы не жили вовсе. Они вымирают, ни на йоту не поступившись своим отличием»²³.

Историки, изучая конкретные эпохи и культуры, пришли сначала к выводу о разных ментальных навыках, присущих народам. Однако при этом никто не оспаривал непреложность и единство разума как уникального достояния людей. Теперь же толкуют о том, что европейцу вообще трудно понять разумность, скажем, японцев. Это не просто другой менталитет, но даже источник умственных операций иной, не тот, что вызвал к жизни европейскую цивилизацию. Нельзя считать универсальной также европейскую либеральную концепцию правового общества. Государственный деспотизм на Востоке не рассматривается как обнаружение варварства. Он органично совмещается, к примеру, с идеями кастовости, реинкарнации, успешности общественного развития. Присущее Западу пренебрежение к традициям, утрату религиозности и господство светскости, европейский экспансионизм, напротив, на Востоке считают варварством. Карл-Густав Юнг в свое время отмечал, что туземцы считают американцев глупыми, поскольку те говорят, будто мыслят головой. На самом деле аборигены утверждали, что мысль рождается в сердце. В те годы это считалось этнографической подробностью, не более.

«Если мы работаем в пределах – по большому счету – одного типа связности (в пределах, как я его называю, одного макрокультурного времени), – отмечает А.В.Смирнов, – то есть, если мы занимаемся греческой культурой или средневековой западной культурой, мы можем в принципе не обращать на это внимания, потому что наша интуиция смысловой логики, то есть логики, определяющей, как должны быть связываемы разные значения, в целом срабатывает. Но, если мы работаем с другой культурой, например с арабской, эта интуиция не будет срабатывать…»²⁴.

Можно полагать, что в данном случае проводится различие между разумом и сознанием. Сознание оказывается в этой системе координат не единственной возможностью постижения реальности. Разум как общее понятие обладает множеством средств, позволяющих осмысливать и осваивать окружающую действительность.

Нет оснований оспаривать эти достижения европейской цивилизации. Но действительно ли они универсальны? Современные исследования свидетельствуют о том, что на Востоке вызревали иные представления о рациональности и разумности. Человеческий разум – неоспоримое достояние человечества – подвергается в наши дни суровой феноменологической проверке. Многие исследователи продолжают размышлять об удивительной человеческой способности постигать сущность вещей, улавливать смыслы, создавать рациональную картину мира.

Л. Витгенштейн приходит к выводу, что на практике не существует универсального языка, а обнаруживает себя только дифференцированное множество относительно самостоятельных лингвистических миров. Каждый из них подпитывается собственным лингвистическим казусом, регулируется и поддерживается собственной операционной логикой. Чтобы прояснить и мысленно представить специфическое функционирование каждого из этих лингвистических миров, Витгенштейн выбирает игру как базовую метафору. Поскольку игра – собственный мир с его собственными правилами и его собственной логической схемой, таким же образом следует представлять каждый из относительно самостоятельных лингвистических миров. Такой языковой мир – собственный мир, и определенная рациональность такого языкового мира – языковая игра. Но именно человек как лингвистически действующий субъект в актах ежедневной речи осуществляет идеации между, с одной стороны, языком как эмпирически трансцендентальным, порождающим основание и мир, и с другой – различным языковыми играми как регулируемыми формами лингвистического казуса и различными мирами жизненного опыта как функционально дифференцированными парциальными системами. В этом медиативном процессе язык становится инструментом, которым пользоваться учатся на практике.

Мы видим, что проблема, связанная с судьбой языков в эпоху глобализации, актуализирует самые различные философские, социокультурные и лингвистические проблемы. Данная тема не только злободневна, но и содержит в себе серьезные концептуальные прорывы. Духовный спор цивилизаций обязывает гуманитарное сознание к серьезной постановке целого ряда вопросов, вызванных глобализацией.

Русские американцы и проблемы с идентификацией

А. Хисамутдинов

Наше время примечательно стремлением российского общества к переосмыслению как истории своей страны, так и жизни россиян в других странах. Это понятно, так как Россия оказалась перед необходимостью выбора пути дальнейшего развития с учетом исторического опыта во всем его объеме, включая и положительные, и негативные аспекты. В относительно недалеком прошлом мощные «волны» подхватили огромные «потоки» наших соотечественников и распространили их по всему миру. Это дало уникальную возможность миру познакомиться с русской духовной культурой. Выходцы из России писали о себе в Америке: «Российская эмиграция… Без собственной территории, без своего правительства, даже без единого представительства, разбросанная по всей земле, по всем пяти континентам. Российская эмиграция, в активной части своей разделенная на политические течения и группы, в не активной – частично ушедшая в быт, частично ассимилирующаяся в странах рассеяния. Признаем, что есть эмигранты, оторвавшиеся от эмиграции почти целиком, ушедшие в чужую жизнь, забывшие или забывающие родной язык, но я не верю, что из душ их начисто выметена наша русскость»²⁵.

В последние годы резко увеличился интерес россиян к своим корням не только на родине, но и за рубежом. Он начал проявляться с конца 80-х гг. ХХ в., когда была продекларирована задача восстановления российского духовного наследия. Особенно важным аспектом при этом стали связи с русскими соотечественниками за рубежом. Несмотря на широкий призыв воссоединения всех с целью возрождения России, усилия деятелей государства не получили завершения и в широком плане конкретных результатов достичь не удалось. Вместе с тем положительным фактором следует считать то, что было заострено внимание на отдельных проблемах эмиграции и русской самоидентификации за рубежом.

Трансформация в условиях США. Важнейшим направлением исследования русской эмиграции является выявление особенностей традиционной культуры, а также ее трансформация в условиях Америки. Перемещение огромного числа эмигрантов в довольно сжатом временном отрезке позволяет проследить как общие тенденции, так и особенности, свойственные той или иной волне. Исторические особенности расселения выходцев из России во всем мире, и в частности в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), привели к образованию русских общин, в которых бережно сохранялись духовные ценности, привезенные с родины.

Интерес вызывает и изучение русского рассеяния как явления, смешанного в этническом и конфессиональном отношениях. Именно такой конгломерат лег в основу образования компактного расселения в новой стране. Несмотря на тщательную разработку иностранными исследователями собственной истории и значение вклада, который внесли в нее представители разных народов (китайцы, англичане, итальянцы, немцы, японцы и др.), совершенно не разработанной остается тема вклада русских и то традиционно русское, что они принесли в другие страны. Являясь иногда по численности и экономико-хозяйственному потенциалу одной из доминирующих составляющих населения, выходцы из России оказались наименее изученными в этнокультурном и социальном отношениях по сравнению с выходцами из других стран. Для истории Америки, как и для учета причин миграции населения России, особенно важным остается анализ основ русской оседлости с сохранением традиций народного быта, а также изучение проблем ассимиляции.

Во все периоды развития эмиграции – как экономической, так и политической, а в дальнейшем и бытовой – жизнь русских общин представляла собой своеобразный срез того, что происходило в царской России или в Советском Союзе. Она была во многом противоречива, так как те проблемы, которые испытывала их родина, не могли не оставить отпечатка на жизни русских за рубежом. Тем не менее за несколько столетий русская диаспора в США смогла не только сохранить внутри сообщества русскую культуру, но и внести существенный вклад в культуру страны пребывания, в том числе и в мировую культуру. Этот уникальный опыт во многом поучителен и плодотворен.

Иммиграция из российского Дальнего Востока. Одной из характерных особенностей русских общин на тихоокеанском побережье Северной Америки является то, что они в значительной мере формировались приезжающими с русского Дальнего Востоке или же из стран Дальнего Востока – Китая, Японии и Кореи. Азиатско-Тихоокеанский регион был ареной последнего этапа Гражданской войны и последующего размещения почти миллионного русского населения. Сложившаяся в этом огромном регионе локальная российская диаспора помогает определить закономерности, тенденции и особенности развития межэтнического взаимодействия и сохранения собственной русской культуры. Социальные катаклизмы, возникшие в результате окончания Второй мировой войны, привели к массовому перемещению русского населения из Европы и Китая на американский континент, на котором уже имелись все предпосылки создания устойчивой русской диаспоры. В значительной степени эта миграция сопровождалась личными трагедиями, разрушающими традиционный быт и культуру. Значительно облегчить жизнь эмигрантам в новых условиях помогали русские старожилы и православные институты. Хотя и здесь все происходило весьма болезненно, так как русские принесли с собой на новую землю все противоречия, характерные для России.

С распадом СССР начался современный этап русской иммиграции в США.

До недавнего времени исторические и этнокультурные процессы в русских общинах Азиатско-Тихоокеанского региона в их взаимоотношении с другими народами в самой среде выходцев из России практически не изучались. Исследование прежнего опыта адаптации людей, взаимодействие разных этносов, сближение культур и сохранение национальных особенностей оказываются в ряду важнейших проблем изучения современности. Многолетнее проживание русских иммигрантов рядом с другими народами, несомненно, привело к этнокультурному взаимодействию и взаимному обогащению. И хотя при этом утрачивались некоторые национальные особенности как тех, так и других, в конечном счете это привело к современному благополучию многих стран, включая США.

Терминология. В последнее время получили распространение следующие термины: «Россия за рубежом» (зарубежная Россия) и «российская / русская диаспора». Первый носит скорее культурологический характер. Более сложным является второй термин. В Австралии и США существует много диаспор выходцев из России – еврейская, украинская, армянская и др. Они почти не поддерживают отношений друг с другом, замыкаясь в чисто национальных проблемах, и не идут дальше благотворительных мероприятий. Журнал «Континент» отмечает: «Признаемся себе: русская диаспора Америки не сложилась – да и не могла сложиться в силу вынесенных из России духовных и политических различий – в единую общность. В ней, в сущности, сосуществуют сегодня и ведут свой нескончаемый спор несколько отдельных диаспор, жизнь каждой из которых подчиняется собственным правилам и устоям. И, пожалуй, единственное, что позволяет выходцам из России, до сих пор очень разным, а нередко и прямо враждебным друг другу, сесть за единый круглый стол – это сама Россия, столь же раздираемая вечными противоречиями и столь же единая в этом раздоре»²⁶.

Так как русский язык явился основой не только для общения выходцев из России различных национальностей, но и скрепляющим фундаментом подавляющего числа иммигрантов, было решено выделить отдельный термин – русская диаспора, предпочитая слово «русские» слову «россияне». Впервые такой термин к выходцам из России был применен в Уставе Русского благотворительного общества, основанного в Сан-Франциско в 1883 г. Третья статья этого устава гласила: «Под именем “русского” разумеется всякий, кто родился в России и состоит или состоял в ее подданстве, без различия религии или племени»²⁷. Это означает, что членом русской диаспоры мог стать и представитель другой национальный диаспоры.

Русская диаспора и общины. В свою очередь, русскую диаспору автор рассматривает на двух уровнях – большая русская община и малая русская община. К первой нужно отнести общины с наибольшим количеством иммигрантов, чаще всего – более пяти тысяч взрослого населения. Они характеризуются большим процентом централизации, широким диапазоном политической и общественной жизни. Как правило, у них есть несколько периодических изданий, которые конкурируют друг с другом, православных приходов разных юрисдикций и т. д. К современным большим русским общинам в указанном регионе нужно отнести Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Сиэтл в США. Малые русские общины ведут более замкнутый образ жизни. Их общественный интерес замыкается в основном на благотворительности и религии. В большинстве из них нет русских периодических изданий, если не считать приходских информационных листков. В общественном значении все русские общины в АТР являются своеобразными сообщающимися сосудами. Подавляющее большинство событий в российской или русской диаспорах Китая, Австралии или Японии находило отражение в различных общинах Америки.

Особенностью Соединенных Штатов является и то, что русские иммигранты здесь получали вид на жительство (грин-кард с правом работы), который практически ничем не отличался от полного гражданства, за исключением отсутствия избирательного права. Подавляющее число иммигрантов стремились получить через пять лет такое гражданство. В то же время имелась большая категория лиц, которые подчеркивали, что они не являются полноправными гражданами США, так как не хотят терять связи с Россией.

Идентификация. История эмиграции из России в Америку насчитывает столько же лет, сколько существуют США. На самом первом этапе большинство выходцев из России не были этническими русскими, а представляли собой национальные меньшинства. На протяжении всей истории русской эмиграции – иммиграции огромное значение приобретает собственная идентификация каждого члена русской диаспоры, степень понимания своей русскости им самим. В принципе русским может считаться представитель любой национальности, проживавший на территории Российской империи или СССР.

Эмиграция или иммиграция не есть безмятежный переход от вчера в завтра, это результат потрясения, болезненной оторванности от родного пласта и примыкания к чуждому. Если для первой волны (до 1917 г.) были более характерны экономические мотивы, которые примиряли человека с непривычной обстановкой, то иммиграция второй (1917–1941) и третьей волны (1945–1960-е) была борьбой за существование, попыткой после катастрофы построить новую жизнь, вернуть благосостояние.

Социальный состав. В ХХ в. взрослое население русской диаспоры по социальному составу делилось на пять основных категорий: студенты; бывшие военные – участники Гражданской войны в России; деятели искусства и интеллигенция; аристократия и люди, занимавшие высокое положение на родине; мелкие служащие и квалифицированные рабочие. Все они по-разному вписались в жизнь Америки. Лучше других устроились в США студенты. Несмотря на финансовые трудности и проблемы с языком, многие из них смогли закончить учебные заведения, сделать хорошую карьеру и добиться благополучия. Неплохо также жили (Возможно нужно убрать также?) мелкие служащие и квалифицированные рабочие. Эти люди, морально подготовленные начать все с нуля, пополнили средний класс и даже выиграли, приехав в Соединенные Штаты, где уровень заработной платы и стандарты жизни были значительно выше, чем в России. Из представителей интеллигенции, в том числе деятелей искусства, наиболее удачно устроились инженеры и врачи, сумевшие подтвердить свои дипломы или пройти переаттестацию. Именно эта группа прежде всего явилась для американцев носительницей русских традиций, культуры и искусства.

Сложнее других в США пришлось людям с военным прошлым: сказывалось отсутствие профессиональных навыков, пережитые трагедии, неврозы, психологическая надломленность. Окружающие, даже русские, часто не понимали их проблем. Представители этой группы в США в основном занимались физическим трудом: работали уборщиками или разнорабочими на заводах. Для многих из них были характерны пьянство и семейные трагедии, приводившие порой к самоубийству. Судьбу военных во многом разделили и известные деятели администрации, которые занимали высокое положение в России, а также члены аристократических фамилий. В основном они жили прошлым, создав духовный барьер между собой и окружающим миром.

Подавляющему большинству россиян было свойственно разочарование. Над ними довлели воспоминания о пережитом, но вместе с тем имелось желание добиться успеха на новом месте. Легче других было реалистам, которые без особой драмы продолжили жизнь в новых условиях²⁸. Для помощи новым иммигрантам в США в 1913 г. был образован Международный (Интернациональный) институт, где имелся русский отдел. Отделения института, среди сотрудников которого были и русские, открылись в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и других крупных городах США²⁹. Институт работал в тесном контакте с иммиграционными властями и благотворительными организациями. Русским иммигрантам предоставлялись бесплатные консультации, помощь в поисках работы, в адаптации, принятии гражданства, изучении языка, а также в сохранении собственной культуры. Для этого институт регулярно устраивал «Праздник всех национальностей», предоставлял помещения для национальных клубов и т. д. Помогая вновь прибывшим сохранить собственную культуру, организация ставила также цель познакомить американцев с новой культурой³⁰.

Американская действительность. Всех русских иммигрантов можно было разделить на два основных типа. Одни предпочитали как можно быстрее приспособиться к американскому образу жизни и, оставив свои национальные особенности и привычки, слиться с американцами. Другие, напротив, страшились чужой земли и непривычных нравов и старались придерживаться круга бывших соотечественников. Если в первой группе превалировали лица, не испытывавшие потребности в моральной поддержке своей общины, то для второй было характерно тесное сближение с соотечественниками внутри одной общины или национальной группы. Нередко русские общины превращались в совершенно замкнутые группировки, где говорили только на русском языке и жили чисто русской жизнью. Для них американская действительность была скорее киноэкраном. Между этими диаметрально противоположными тенденциями имелись и промежуточные.

В общине наблюдался постоянный процесс приспособления отдельных индивидуумов к новой жизни, постепенная потеря ими связи со своими национальными корнями и со своим прошлым. Как только группа начинала мешать их развитию, она становилась им просто неинтересна. Если же некоторые и возвращались в общину, то это в большей степени было вызвано сентиментальностью и воспоминаниями. Исторический опыт показал, что полное отчуждение отдельных иммигрантов от своей общины было ошибкой. Человек не может зачеркнуть свое прошлое, выбросить из него переживания, в том числе вызванные и событиями, приведшими к эмиграции. Но если пренебрежение общиной и отказ от прошлого приводили к обеднению внутреннего мира человека, то стремление к объединению под национальным флагом лишало его возможности лучше узнать новую страну, привыкнуть к ее особенностям. Лишь умение приспособиться к различным условиях могло помочь человеку наладить жизнь на чужбине.