Конец привычного мира. Путеводитель журнала «Нож» по новой этике, новым отношениям и новой справедливости

Раздел 2
Насилие в отношениях

Насилие в отношениях – недопустимое зло, но просто согласиться с этим утверждением недостаточно: наша культура пропитана агрессией, в том числе неосознанной. Казалось бы, что может быть человечнее борьбы с харассментом – но почему тогда это явление вызывает такие ожесточенные споры? И действительно ли все те напряженные ситуации в семейной жизни, которые мы привыкли считать обычными, хоть и не идеальными, полны скрытого абьюза?

Эта глава посвящена проблемным точкам в наших отношениях. Достаточно ли не бить и не унижать человека вербально, чтобы быть уверенным, что все нормально? Нет, если вы пренебрегаете нуждами партнера. Это называется неглект, и он может быть даже самонаправленным. Или возьмем позицию жертвы: почему на Западе все реже используют это слово, предпочитая термин survivor – «выживший»? Дело в том, что сам ярлык жертвы оказывает негативное влияние на человека не только в том плане, что ослабляет получившего психотравму, – такое позиционирование еще и превращает статус жертвы в извращенную привилегию, которая санкционирует уход от ответственности и нецивилизованное обращение с обидчиком, превращая пострадавшего в агрессора и замыкая круг насильственных действий.

Неудивительно, что повышенное внимание общества к абьюзу вместо гармонизации отношений все чаще приводит к отчуждению: полный отказ от них некоторым начинает казаться весьма привлекательным. Ведь что еще делать, если абьюз везде, а мы недостаточно подкованы в психологии, чтобы выработать новые практики, полностью свободные от подчинения и принуждения?

Елена Леонтьева
Изображая жертву: почему борьба с харассментом приводит к эскалации насилия

Сегодня мало у кого поворачивается язык сказать, что борьба с насилием в самых разных его проявлениях – это что-то дурное. Тем не менее у нее есть и другая, довольно опасная сторона: проблема в том, что быть жертвой иногда выгодно. С другой стороны, отсутствие агрессии не всегда можно считать счастливым финалом, поскольку бездействие вполне может быть завуалированной формой насилия.

Необходимость осмыслить эти явления долго дремала в глубине бессознательного, защищенного культурными и религиозными нормами, веками складывающимися отношениями силы (доминирования) и слабости (подчинения). А теперь эта потребность актуализировалась и открыла период длительной тревожной неопределенности и эмоциональной нестабильности.

Психология и психотерапия непрестанно занимаются осмыслением насилия, страха и агрессии, делая все ту же старую религиозную работу по осознанию человеческой греховности, но в новых, обнадеживающих интерьерах.

Разрушение привычных иерархий в обществе

Схема «доминирование – подчинение» традиционно была базой для построения общества: насилие государства над гражданами, одних государств над другими, предприятия над работниками, учителей над учениками, родителей над детьми, мужей над женами – все это было естественным в вертикально структурированном обществе.

Но теперь естественная иерархия трещит по швам: вертикаль власти и принципы естественного доминирования размываются идеями системности, горизонтальных связей, равенства, партнерства, самоорганизации и т. д. Сама идея доминирования кого-то над кем-то подвергается сомнению и объявляется насилием.

Мы начинаем понимать насилие не как условие существования социальной системы или общественный договор, а как нежелательное и устаревшее психологическое явление (сделаем стандартную оговорку, что говорим только о западной культуре).

Вместо порядка, в котором младшее поколение перенимает опыт у старшего (по Маргарет Мид, это называется постфигуративной культурой), воцаряется культура, в которой мудрость старших не ценят. В новой системе (префигуративная культура) оказывается, что старшие должны учиться у младших – причем не только использованию гаджетов, но и новой психологической культуре. А без освоения психологии родители получают формальные отношения с детьми: лишенные близости и основанные только на долге.

В более радикальном варианте такого подхода старшие поколения подвергаются атаке с целью отобрать у них власть, а их опыт отрицается как безнадежно устаревший – и даже опасный.

Интенсивно уничтожаются старые формы знаний (мудрость старших), это заметно в типичных жалобах родителей на то, что у детей мало мотивации к обучению в традиционной форме, а система образования безнадежно отстала от жизни.

При этом младшие поколения обладают иначе организованным знанием, сжатым в более крупные единицы. Только за счет такого сжатия можно вместить в себя то огромное количество информации, которое нас сейчас окружает. Кажется, что ролик на ютубе стилистически сильно отличается от академического знания и книги, взятой в библиотеке, – но только до того момента, когда вам нужно будет изложить на ТЕD смысл своей диссертации за 15 минут. Да и на самой защите вам дадут столько же времени.

Получается, что дети и родители становятся равноценными субъектами знания, между которыми теоретически возможен либо полный разрыв, либо равный обмен информацией при условии диалога и готовности к развитию и трансформации.

Как трансформируется понятие равенства

Равенство и партнерство в теории – простые концепты. Но если рассматривать их не как абстрактные принципы, а как реальные психологические процессы, они окажутся невероятно сложны.

Чтобы реализовать равенство, необходима развитая культура договоренностей, а также наличие зрелых субъектов, готовых ради договора о партнерстве прилагать массу невероятных усилий, планомерно обнаруживая собственные ограничения и агрессию, свое бревно в глазу.

Поскольку эти усилия так тяжелы, многие выбирают насилие как отказ от развития, трансформации и эволюции. Семейным психологам отлично известно, как много борьбы в обыденной жизни современной пары, исповедующей партнерские отношения, насколько сложно реальным людям воплотить требования партнерства и какого уровня личностного развития оно требует. Без регулирующей роли государства (семейного права, органов опеки, справедливых судов и сбалансированных законов) равное партнерство скорее исключение, чем правило: люди по-прежнему не умеют договариваться даже с самыми близкими.

На семейной терапии хорошо видно, как один из партнеров тормозит в этом усилии, выбирая насилие, оборонительную позицию или стагнацию, предпочитая развод развитию, – и очень часто такой человек выбирает позицию жертвы.

На самом деле, несмотря на то что идеи равенства и ненасилия кажутся нам безусловно ценными, все еще непонятно: возможно ли в принципе такое устройство человеческих отношений, в которых нет постоянной борьбы за доминирование? Можно ли воспитать ребенка без насилия – или это чревато его ранней гибелью либо формированием человека без уважения к нормам и границам? Можно ли добиться от граждан осознанного поведения в опасное время – или без регулирования, штрафов и военных не обойтись?

Можно сказать, что мы находимся на стадии культурно-биологического эксперимента – и многие из нас это осознают.

Почему смена парадигмы насилия начинается с семьи?

Многие большие изменения начинаются в сердцевине человеческого: в семье – базовом биологическом договоре. Вот и в авангарде культурных сдвигов в парадигме насилия оказались женщины и дети.

Специалисты говорят, что семья сегодня претерпевает масштабный кризис и, может быть, вот-вот исчезнет в ее традиционном моногамном виде. Моногамия, как заметил Ф. Энгельс в классической работе «Семья, частная собственность и государство», «совпадает с порабощением женского пола мужским».

Вместе с исчезновением моногамии и «порабощения» главными на сцене семьи становятся представители иерархического «низа»: мать и ребенок, а значение материнства и интерес к нему резко возрастают.

Отношения матери и ребенка – центральная тема всей психологии второй половины ХХ века, и работа психологов над ней сильно повлияла на то, как мы видим сегодня практики родительства и как смотрим теперь на иерархию и насилие. Теперь уже дети активно борются с родителями – и у них получается.

Стремление к равенству и психологическому здоровью (идеалом родительства на данный момент является воспитание психологически здорового ребенка, счастливого и уверенного в себе) поставило задачу отказа от физического и психологического насилия как средства воспитания и естественного доминирования. Детей больше не бьют, смена этой нормы произошла за одно поколение.

При этом огромное количество родителей обращаются к психологам в растерянности от того, что их дети не слушаются и не боятся, а проявляют индивидуальность: как с ними сладить и воспитать их приличными людьми, если из инструментов у тебя теперь только собственный пример, принятие и забота?

Дико выглядит, когда представители органов правопорядка колотят граждан своей страны, когда им приходит в голову демонстрировать свои эмоции, – все потому, что уже выросло поколение людей, не привыкшее к тому, чтобы их били.

То есть общество по отношению к людям решает ту же задачу, что родители по отношению к детям. Однако, предполагаю, что решение если и будет найдено, то только в поле семьи и детско-родительских отношений.

Почему дети и женщины – главные борцы с насилием?

Мы наблюдаем, как меняются отношения родителей и детей. Дети, а не парные отношения стали главной ценностью семьи: сейчас нормой считаются долгое грудное вскармливание, совместный сон, посвящение родителей в «тайны» детей и их школьную жизнь (ох уж эти родительские чаты!).

Дети дружат с родителями и не стремятся поскорее покинуть отчий дом после окончания школы. А самое главное – не чувствуют страха перед родителями: иерархия семейных ролей уходит в прошлое. В современных детях гораздо меньше страха перед всеми иерархическими фигурами: не только перед матерью и отцом, но и перед учительницей, а позже начальником, президентом и т. д.

Матери мучительно ищут ответы на вызовы современного родительства, пытаясь уйти от вертикального доминирования, от власти страха, потому что он разобщает, а мы хотим любви, близости, понимания и хороших отношений, которых многим не удалось создать с собственными родителями. Требования хороших отношений входят в противоречие с властью и насилием – и родители все чаще от них отказываются.

Женщины лидируют и в психологии, и в педагогике и являются основными потребителями психологической культуры. Чтобы стать «хорошими» матерями (и даже «идеальными» – нарциссическая культура верит, что это возможно), женщины активно развиваются психологически: осознание себя, стремление к глубоким личностным изменениям, проработка своих негативных психологических паттернов, овладение психологическим дискурсом в целом совершенствуют психологическое оружие и защиту. Именно матери открывают глаза мужчинам на психологические механизмы воспитания детей и в этом смысле отчетливо доминируют.

Мужчины более склонны использовать опыт своих семей в качестве образца, но он оказывается безнадежно устаревшим. Отцы как будто «ничего не знают о мире» и часто теряют с детьми контакт очень рано, не находя иных инструментов, кроме «я твой отец – слушайся меня!».

Но условия участия мужчин в воспитании детей меняются. Классическая схема «я зарабатываю, ты воспитываешь» все чаще заканчивается разводом, не удовлетворяя потребности в эмоциональной близости и психологическом развитии пары и семьи.

Норма партнерства диктует мужчинам развивать свойства, традиционно считавшиеся женскими: учиться понимать свою и чужую эмоциональность, контролировать ее, одновременно сохраняя мужскую твердость и бесстрашие. Теперь мужчины должны иметь близкие отношения с детьми – и часто сами к этому стремятся.

Зачем культуре насилие?

В гуманистической философии есть идея убывания насилия в культурной эволюции человека и человечества. Исследователи измеряют численность убийств в разные исторические периоды и приходят к оптимистичным выводам: убиваем мы все реже и реже. Однако неясен ответ на вопрос: это эволюционирует человек, становясь менее склонным к насилию, – или же эволюционируют формы насилия, становясь более изощренными? Так называемый электронный фашизм^[57] – яркий пример эволюционно новой, хотя и предсказанной Оруэллом и Хаксли формы насилия через тотальный контроль и отказ от тайны личной жизни.

Ядерное сдерживание и современные военные технологии поставили предел традиционному физическому насилию, относительно ограничив масштабные военные конфликты, которые в течение тысячелетий составляли основное содержание человеческой истории. Теперь вести войны на территории западных стран – дурной тон: мощь ВПК обращается на страны с неустойчивой государственностью.

На первый план выходят новые методы насилия, во многом являющиеся психологическим оружием: цветные революции, гибридные войны, политика соцсетей, фейковые новости и панические атаки в масштабах планеты.

Когда мы оказались на той ступени эволюции, на которой стало возможным эффективно уничтожить всю человеческую популяцию, нам пришлось совершенствовать свое психологическое оружие, манипулируя реальностью и сознанием. Однако периоды хаоса и неопределенности всегда заканчиваются новым порядком. Как это происходит?

Одно из самых смелых обобщений о природе насилия сделал Рене Жирар, выдвинув идею жертвы и жертвоприношения как естественного механизма регуляции внутривидовой агрессии Homo.

Жирар считает, что нам необходимы регулярные жертвоприношения, чтобы удовлетворяться и сдерживать свою склонность к эскалации насилия: Авраам принес в жертву Исаака, евреи – Христа, страшные войны ХХ века, холокост и ядерная атака США на Японию принесли в жертву миллионы жизней.

Но прививки ХХ века очевидно больше не действуют. Возможно, нам пора принести новые жертвы? Но их же сначала надо выбрать.

Что или кого мы принесем в жертву: свободу передвижения и тайну личной жизни, семейные ценности, целые политические режимы, любимых знаменитостей? Можем ли мы обойтись без жертв или в этом наша природа неизменна?

Опасно ли равенство?

Если ХХ век дал женщинам равенство в праве на труд и гражданское самоопределение, то XXI век разрушает незыблемость брачного договора, освобождая женскую сексуальность и открывая женщинам дорогу в политику и бизнес. Именно женщины выступают против роли жертвы физического и психологического насилия, заставляя общество пересматривать основы психологического доминирования. Популярность движений против домашнего насилия и неравенства в разных сферах жизни только набирает обороты и в основном продвигается женщинами или небинарными персонами – в общем, теми, кто отвергает традиционные «мужские» модели власти, основанные на силе.

Но, к сожалению, в недрах феминизма и движения за права женщин пока не возникло удовлетворяющего всех ответа на вопрос о том, каким именно должно быть равенство и партнерство, чтобы учитывать интересы всех сторон. Поэтому борьба за права часто выглядит враждебно. А враждебность, в свою очередь, провоцирует насилие – и круг замыкается.

Мужчины приспосабливаются к новой ситуации достаточно быстро, осваивая традиционно «женские» способы соблазнения и манипулирования и становясь «внезапными и непредсказуемыми»^[58]. Те же, кто настаивает на мужском доминировании, используя домашнее насилие, все чаще остаются без семьи.

Алкоголизм и зависимое поведение стремительно выходят из моды, и желающих «спасать» зависимых мужчин становится меньше. Ну, а сказочных «настоящих» мужчин больше не существует: даже Джонни Деппа дома поколачивают. Возможно, традиционно «мужское» поведение – та жертва, которую мы готовы принести ради нового консенсуса?

Согласно гипотезе Рене Жирара, мы находимся в опасной ситуации, когда женщины, мужчины и дети становятся практически равны. Звучит противоречиво: где опасность, если они равны? Однако именно равные соперники склонны конкурировать и бороться за доминирование. Именно поэтому многие пары сейчас разрушаются: не выдерживают конкуренции друг с другом и борьбы за власть.

По Жирару, устранение традиционных различий и преимуществ приводит к кризису, а значит, и к всплеску насилия: «Итак, общество находится в глубоком кризисе различий. Все протагонисты занимают одинаковые позиции по отношению к одному и тому же объекту ‹…›. Сначала каждый считает себя способным овладеть насилием, но овладевает всеми протагонистами по очереди само насилие ‹…› ввергая их в процесс ‹…› взаимности насилия…»^[59]

Всеми овладевает насилие? Но ведь кажется, мы живем болееменее безопасно. Однако в 2020 году становится очевидно, как хрупка эта безопасность и как легко возвращается власть страха, жесткие границы между государствами и людьми, вражда и вооруженные столкновения.

Пандемия отчасти решает проблему «кто виноват и кого бить»: разгул ужасного вируса вернул людям страх перед чем-то иным – неуловимым и непредсказуемым заместителем высших сил, которые ограничат бесстрашие современности. Теории заговора спасают от неопределенности, возвращая веру в контроль людей над миром: уж лучше кровавая борьба с плохими, злыми или могущественными людьми, чем бесплодная – с чем-то иным, не подконтрольным нашей воле.

В конечном итоге мы все постоянно чего-то боимся и склонны к психологическому насилию, осознаем мы это или нет. Не осознающие и не признающие своей агрессии люди – довольно опасные существа: «С Библией в руках и с камнем за пазухой». Классик немецкой психиатрии Эмиль Крепелин описывал этими словами больных эпилепсией, однако посмотрите вокруг: сейчас все больше людей чувствуют на себе «белое пальто»^[60]. Открыто признавать собственную агрессию в современном мире могут позволить себе лишь те, кто не боится ответственности.

От «психологии жертвы» до обвинения насильника

Мы не можем произвольно изменить способ мышления и свою психологию – это творческий и постепенный процесс. Мы противоречивы, в нашем мышлении есть черты и сознания магического (главный признак – расщепление на добро и зло), и более сложно устроенного современного мозаичного сознания. Поэтому, исследуя по-новому основы психологического доминирования, мы все еще пользуемся старыми полярностями: «доминирование и подчинение» или «насильник и жертва».

ХХ век выдвинул идею, что существует отдельный психотип жертвы и особая «психология жертвы»^[61], – она разрабатывалась в криминологии, в анализе поведения преступников.

Изучая уголовные дела об изнасилованиях (а это очень сложные с точки зрения квалификации дела), криминологи обнаружили, что жертва часто оказывалась на месте преступления будто бы намеренно. Например, выяснились истории вроде этой: подвергавшаяся множественным групповым изнасилованиям мигрантами молодая женщина часто ходила гулять по вечерам мимо строек в короткой юбке. ХХ век допускал идею о том, что такая женщина может бессознательно желать быть изнасилованной – то есть демонстрировать виктимное поведение.

Однако XXI век и движение #MeToo сделали крутой поворот в сторону освобождения жертвы от ответственности: сегодня считается, что нет такого поведения, которое оправдывает агрессию. Ходи хоть голой – насилия не должно быть.

Дети ведут себя отвратительно, но их нельзя ни бить, ни психологически травмировать. Теперь попытка сделать жертву ответственной за насилие стала восприниматься как виктимблейминг – обвинение жертвы, а на психологии жертвы было поставлено клеймо «устарело».

И это в общем, наверное, можно назвать хорошей динамикой: быть жертвой – не психотип, а случайность, и то, что с тобой произошло, не описывает тебя как личность.

Можно ли застрять в позиции жертвы?

Но нет ли обратной динамики, когда мы начинаем намеренно искать ситуации, в которых были жертвой: харассмент, оскорбления, токсичные отношения?

Да, в жизни женщины (в особенности российской женщины, которую не защищает закон) возникает огромное количество ситуаций эмоционального, физического, экономического и сексуального насилия. Она по факту много раз была жертвой, может быть, даже не осознавая этого, – многие из нас понимают, что случилось насилие, куда позже, чем оно случилось в реальности.

Но следует помнить, что осознание какого-то явления всегда открывает дорогу эмоциям. Если вы обнаружили, что ваш партнер вас абьюзит, и не признаете, что вам этого хочется (а многим хочется подчиняться, и не только в сексе, – и они имеют право этого хотеть), то вы автоматически оказываетесь в мире, где добро и зло сражаются между собой каждую минуту вашей жизни.

Вы становитесь жертвой – с кулаками или без, а мир становится более опасным местом, населенным людьми, которые хотят вас использовать или подчинить в своих психологических или корыстных интересах.

Осознание повсеместности насилия делает мир еще более тревожным пространством и соблазняет идеей чаще идентифицироваться с позицией жертвы в неоднозначных и неочевидных ситуациях.

Быть жертвой в современном дискурсе – значит отказаться от ответственности за ситуацию. Эта стратегия чревата потерей энергии, низкой самооценкой и высоким уровнем тревожности (и такая идентификация и застревание в роли жертвы могут происходить как на уровне личности, так и на уровне государств).