Казанский альманах 2019. Коралл

Туман-тархан уже начал было привыкать к Куксаю, как душу его стало точить нечто другое, так встревожившее его в своё время. Здесь в тихой долине, вдали от суетного мира, он вспомнил вдруг свой таинственный, никем не разгаданный сон, где он, старый раненый тигр, бежал от молодого быка и укрылся в горах. Вход в укрытие своё завалил громадным камнем. Но это не спасло его: с неба спустился орёл, подхватил раненого тигра и унёс с собой.

Это был страшный, очень страшный сон. Казалось, в жизни его всё происходит, как в том сне. Но толкователи снов, ни Баргынтай-баба, ни мать Кортка-бике смысла сновидения не поняли. Или они умышленно отправили его по ложному пути?! За это их следовало посадить в арбу, запряжённую быками, поджечь и отправить в степь! Впрочем, он сам побоялся тогда рассказать им всё полностью.

Теперь-то он понимает, что молодой бык – это, конечно, Китай. Кто же ещё?! Он, старый тигр, вступил в драку с молодым быком и, израненный, весь в крови, укрылся в горах. Всё так. Остаётся лишь ждать с неба орла. Кто же это будет?!

Орёл – это сын Тенгре, сын неба. Туман-тархан знает, что прилетит он для того, чтобы забрать его в страну вечности, откуда не возвращаются.

Но когда это случится?

И главное, кто это может быть? Ментьян, который гнался за ним? Или другой кто-то? Предсказывали, будто это старший сын его. Но Албуги нет. Жив ли, мёртв ли он, его всё равно нет.

Скорее всего, это он, Ментьян, те же чины. Тархан о них не знает ничего, где они, что делают. Ушли на восток или на запад? А может, пропадают на морозе в голой степи? Или вернулись к себе? А вдруг… напали на след и идут сюда? Что же ему делать в таком случае? Куда деваться?

От подобных мыслей тархан терял голову и не мог придумать ничего нужного. Он молил лишь о помощи Тенгре.

Объезжая костёр, тархан хотел бросить в огонь щепку, назвав имя Албуги, но удержался. В нём вдруг проснулось сомнение. Когда он доставал щепку, предназначенную Албуге, рука невольно задрожала, и щепка выпала. Непонятный страх охватил тархана. Он взмок от волнения и поспешил покинуть костёр. Спустившись с холма, остановился и с облегчением перевёл дух: он был рад, что случай спас его от ошибки и, похоже, помог избежать смерти.

Возле костра ещё долго не умолкали плач и всхлипы. В зимней степи среди ночи слышались и другие звуки. Горы хвороста, лестница, столбы с помостом – всё сгорело дотла, осталась лишь большая куча золы и угля. В заключение обряда в кострище со всех сторон со свистом полетел град заговорённых стрел. Ни один призрак не должен был оставаться там. Им полагалось навсегда покинуть землю и не мешать живым. Ни одному духу не удастся спрятаться в золе.

Так похороны подошли к концу. Люди отправились к казанам – начинался праздник.

ХI

Когда Сылукыз приближалась к Язулыкая, начинало светать. Она видела знакомые деревья, камни, ложбины. Оставалось совсем немного. Скоро березняк, а потом спуск к ручью, звенящему под тонкой коркой льда. А там холм. Если подняться на него и посмотреть вдаль, она увидит их. Справа, на пологом склоне горы покажутся стада; слева, на ровной площадке – их шалаши. Надо торопиться! Быстрей, как только можно быстро!

Так она подбадривала себя, хотя сил оставалось мало. Казалось, руки и ноги стали деревянными. Ей очень хотелось есть, хотелось спать. Глаза невольно закрывались, и тотчас перед ней возникали обворожительные видения: тёплый дом, пылающий очаг, мягкая постель. Хотелось остановиться и чуть-чуть вздремнуть. Не удержавшись, раза два она всё же постояла, прижавшись к шершавому стволу дерева. В тишине какие-то посторонние звуки заставили её испуганно насторожиться. Вот с громким треском сломался сухой сук; потом сверху в сугроб ухнуло что-то тяжёлое; а тут поблизости внезапно то ли завизжал кто-то, то ли зарыдал, да так, что у Сылукыз сердце зашлось от страха. Некоторое время она постояла, прислушиваясь, потом снова тронулась в путь. Когда рассвело, пугающие звуки исчезли. Усталость вроде тоже забылась. Преодолев редкий березняк, спустилась к ручью. Пройдя берегом, подошла к холму. В этом месте ручей сворачивает влево и уходит в сторону, справа длинный пологий подол горы обрывается, не достигнув ручья. На берегу грудились крупные камни. По ним идти было трудно, поэтому она, чуточку свернув, пошла в обход.

Перед подъёмом на холм остановилась и, обернувшись, посмотрела на след своих лыж поверх пушистого снега, на дальний березняк. Прислушалась. Ей казалось, что отсюда должны быть слышны голоса животных и людей. Но как она ни напрягала слух, звуков не было. Услышала лишь, как лёгкий ветерок, пролетая, зашуршал верхушками деревьев.

Собрав остаток сил, Сылукыз двинулась вперёд. До подъёма шла хорошо, но последние шаги наверх дались с трудом. Снега на холме было мало, поэтому лыжи пришлось нести в руках. Странно чувствовать под ногами твёрдую нескользкую землю. Споткнувшись о корень травы или о камень, она упала и больно ушибла руку. Это разозлило её и, казалось, лишь добавило сил. Она пошла быстрее и вскоре была на другой стороне холма. Перед ней лежала долина Язулы-кая.

Сылукыз стала внимательно всматриваться туда, где стоял шалаш пастухов, но не увидела его. Это было очень странно. «Неужели заблудилась? – подумала женщина. – Нет, всё верно. Вон знакомые скалы, деревья, кустарники. Вон слева, внизу, болото, лес. Вон там был шалаш. Постой-ка, почему же он такой чёрный и низкий? И потом… нет животных. Где же, где они?!»

Сердце женщины сжалось в предчувствии беды. Она вдруг ощутила в себе перемену. Одеревеневшие было руки и ноги стали лёгкими, глаза открылись, сон, который мучил её, словно рукой сняло. В то же время где-то внутри появилась жгучая, щемящая боль.

Сылукыз снова надела лыжи, поправила за спиной колчан и легко заскользила вниз по ухабистому склону.

ХII

Всё вокруг было знакомо ей: горные ущелья, большие камни, торчавшие из земли, островерхие скалы. На пастбище, покрытом снегом, осталось множество следов от лошадиных, коровьих, овечьих копыт и кучки навоза. Зимовье было пусто, совершенно заброшено. Весь широкий простор, начиная от бледного солнца и кончая мрачными скалами, сохраняло мертвящую тишину, от которой холодела душа. Лишь вытоптанный снег да оставшийся в воздухе едва уловимый запах стада говорили о том, что какие-то люди были здесь совсем недавно. Хуже всего было то, что исчезли не только люди, стадо, собаки – не осталось даже шалаша. Вместо него чернело пепелище с недогоревшими головешками.

Добравшись до места, где стоял шалаш, Сылукыз скинула лыжи, сложила рядом оружие, припасы еды и стала растерянно смотреть на кучу золы и угольев, над которыми ещё курился слабый дымок. В жизни ей много раз приходилось видеть горячие угли и обгорелые головешки. Не глядеть на огонь, на курящийся над ним дым невозможно. Есть в огне, в дыме некая сила, которая завораживает человека. Огонь – это святая мать всего, что есть живого на свете. Он и пугает, и чарует в одно и то же время. Правда, дикие животные, завидев огонь, бегут прочь. Но ругать, обижаться на него нельзя. Мать-огонь любить, уважать надо, ценить каждую её искорку. Но вот она же уничтожил шалаш, стёрла с лица земли… Впрочем шалаш можно построить заново. Но где были люди, почему не уберегли жильё своё, не сумели вовремя ублажить Мать-огонь?!

Где славный её муж, братья его где? Напал на них кто-то или Мать-огонь погубила вместе с шалашом?

Такие мысли теснились в голове Сылукыз. Она просто не знала, что думать. По правде говоря, женщина всё ещё не могла поверить глазам своим.

Долго стояла Сылукыз над пепелищем, как вдруг ей показалось, что сзади кто-то есть. Она живо обернулась и увидела Аю-Мамака, который пытался что-то объяснить любимой жене. Видение тотчас исчезло. Сылукыз стало жутко. Она покачнулась, стала внимательно оглядываться вокруг, надеясь всё же обнаружить кого-то, и увидела на снегу капли крови. Это, конечно же, его кровь! Сомнений больше не было. Она всё поняла. Стало трудно держаться на ногах, и она без сил опустилась на снег. Сидя на твёрдом снегу, она стала тихонько всхлипывать. Всхлипы всё усиливались. Она дрожала – холод пронизывал насквозь. Горе было так беспредельно велико, что, дав ему волю, она вдруг завыла – дико, во всё горло, и стала неистово биться и метаться по земле. Наконец Сылукыз заплакала. Горячие слёзы брызнули из глаз. Почувствовав облегчение, она затихла. Тяжёлый сон тотчас навалился на неё.

Когда Сылукыз открыла глаза, было всё ещё светло, правда зимнее солнце начинало уже клониться к западу. Она долго не могла понять, где находится. Посмотрев по сторонам, вспомнила всё. Боли она почему-то не чувствовала. И делать ей ничего не хотелось.

Вспомнив о еде, молодая женщина стала осматривать пепелище. Среди золы и потухших угольев обнаружила слабую струйку дыма. Выходит, огонь ещё не погас. «У них должен быть горшок», – подумала она, с трудом поднялась, стала ворошить угли и выкопала обгорелые кости человека. Сердце её сжалось.

– Ты ли это? – прошептала она, обращаясь к мужу. И сама ответила на свой вопрос: – Кто же, как не ты, если на снегу твоя кровь?

Сылукыз выкопала ещё несколько костей, сложила вместе и придвинула к ним обуглившиеся головешки. На снегу валялись былинки сена, мусор. Она подобрала их и положила на кострище. Вскоре костёр ожил, недогоревшие куски дерева и кости воспламенились. В золе нашёлся знакомый горшок с обуглившейся кашей. Она собрала снег с пятнами крови и положила в горшок. Костёр некоторое время шипел, но в конце концов разгорелся. Так что не только кости Аю-Мамака, но и кровь его сгорели в огне. Святая душа вознеслась на небо.

Так женщина похоронила мужа. Потом сгребла горячие угли в сторону и, распрямив спину, подошла к лыжам. Оставаться здесь дольше было нельзя. Надо бежать. Бежать как можно дальше.

По следам животных, направленных в сторону Куксайской долины, Сылукыз догадалась, что тот подлый соплеменник её, видимо, привёл оттуда людей тархана. И скотину, и пастухов они угнали с собой. Одного человека убили. Всё было так, иначе быть не могло. Теперь все они там, в Куксае, – и шкура продажная, и сыновья старика Кондыза, и зять его, и работник. Пока не увидит их, не отомстит за мужа, покоя ей не будет. Она найдёт негодяя, обязательно найдёт и плюнет ему в мерзкую рожу.

ХIII

Сылукыз рассчитывала быстро попасть в Куксайскую долину, но добраться туда оказалось нелегко. Дорога была знакома, она могла бы идти с закрытыми глазами, но чем дальше она уходила от Язулы-кая, тем больше нарастали в душе беспокойство и смятение. Всё было чужое. За каждым деревом, чудилось ей, прячется кто-то и наблюдает за ней. Решимость и безрассудство постепенно покидали её.

И куда она спешит? Кто ждёт её там? В Куксае полно врагов. Они убили мужа. Расправились с его братьями, забрали скот. Она так одинока… И что она, женщина, может им сделать? Как отомстить?..

Сомнения одолели Сылукыз, в сердце закрался страх. В конце концов она приняла решение вернуться домой… но не вернулась. Кто-то будто на аркане тащил её дальше.

Короткий зимний день уже погас, а ещё и половины пути не пройдено. Она всё шла и шла, пока к полуночи не вышла на широкий простор. Вдали, посреди долины, горел, рассыпая искры, огромный костёр. Женщина остановилась. Чёрные клубы дыма вперемешку с красновато-жёлтыми языками пламени волнами устремлялись кверху. «Там горит что-то!» – подумала Сылукыз, и ей вдруг стало очень страшно.

Однако зачарованная зрелищем пылающего костра она успокоилась и поспешила дальше. Оказавшись на ровной земле, Сылу-кыз поспешила к костру. По дороге разглядела какие-то шалаши, лошадей, толпы людей. Повсюду слышались ржание, звон удил, сдержанные голоса мужчин. Это были чужие. «Может, всё же повернуть назад, пока не поздно?» – снова подумалось ей. Но пылавший вдали костёр с неодолимой силой влёк её к себе.

Когда женщина приблизилась к костру, обряд жертвоприношения был завершён. Возле огня всё ещё стояли люди – кто в одиночку, а кто небольшими кучками. Были здесь и конные, и пешие.

Чтобы не привлекать внимание, Сылукыз сняла лыжи, взяла их в руки и стала подниматься на холм, к огню. Сюнны сразу заметили оказавшегося на свету человека с лыжами в руках, в одежде из шкур, какую носили только охотники. Было ясно, что это чужой, пришлый из леса. Несколько сюннов тотчас окружили Сылукыз, думая, что это мужчина.

Она стояла спокойно, будто сама хотела, чтобы её схватили.

– Отведите меня к тархану, – сказала она.

Сюнны не очень-то разобрали торопливую речь молодого пленника. Она повторила просьбу. На этот раз её поняли и, посовещавшись, повели куда-то.

«Охотника» доставили в маленькую, занесённую снегом юрту. Прежде чем впустить, отобрали оружие, прощупали мешок за плечами и, не обнаружив ничего подозрительного, не тронули его. Двое сюннов остались у входа, а другие пошли куда-то.

В доме никого не было. В очаге поблёскивали красные, подёрнутые пеплом угли, пол был устлан шкурами. Сылукыз сняла шубу и подошла к очагу. Ей было хорошо. Появилось ощущение покоя. Казалось, она не у врагов, а в отчем тузбашском доме. Впрочем, нет, не совсем так. Просто она не испытывала к этим людям вражды. Это правда. Но боль по-прежнему не покидала её душу.

ХIV

Похороны принесли Туман-тархану облегчение. Казалось, с плеч свалилась гора. Это вовсе не означало избавления от бед, но всё же на душе стало чуточку спокойнее. Итак, с мёртвыми всё улажено, теперь пора подумать о живых.

Погибших было много, гораздо больше тех, кто остался в живых. Несмотря на это, дела, касающиеся живых, были намного сложнее. В первую очередь предстояло решить, где и как проведут они зиму. Остаться с семью-восемью тысячами людей с лошадьми в этой тесной долине или вернуться в степь? Возвращаться в степь он пока не готов, оставаться здесь – тоже… До весны корма в Куксайской долине не хватит ни для людей, ни для лошадей.

На другой же день после похорон он собрал приближённых на совет. Здешний его дом, по сравнению с домом в степи похож на жилище бедняка. Хотя приглашённых было немного, им пришлось сидеть в тесноте, прижавшись друг к другу.

Подкрепившись слегка, мужчины не спеша, обстоятельно приступили к обсуждению своего положения. Говорили о собственных неудобствах – тесноте в жилищах, о недостатке подножного корма. На вопрос: «Что делать?» каждый отвечал по-своему. Одни говорили: Ментьяну сюда не дотянуться, надо уходить в степь; другие предлагали до весны не трогаться. Так, например, считал Котлуг-бек.

– Каждому оставим по одной лошади, – предложил он, – остальных пустим на мясо. Если поступим так, то и люди будут живы, и лошади с голоду не пропадут.

– А чем же лошади кормиться станут? – мрачно поинтересовался тархан. – Снегом разве?

Мужчины невесело усмехнулись.

– В горах есть открытые места, – сказал Котлуг-бек, – кипчакские киргили всю зиму пасут там свой скот.

– Верно! – волнуясь, вмешался Салчак, спеша опередить других и не желая упустить возможность похвастаться. – Вчера только я целое стадо пригнал оттуда!

Все поняли, что он напрашивается на похвалу тархана и были смущены таким бахвальством.

– Ну, положим, все живы останутся, но чем же мы здесь заниматься-то станем? – спросил тархан.

– Да, безделье опасно, люди портятся от него, – заметил Кара-Тире-би. – Мужчина не должен валяться без работы.

– Работа сюннов – война! – вставил с умным видом Салчак.

– Разве мы не по милости войны оказались здесь? – насмешливо возразил тархан.

Салчак-алып притих. Остальные тоже молчали.

– Придётся в горы на охоту ходить, – подумав, сказал Котлуг-бек, – Салчак-алып теперь большой знаток здешних гор.

В словах Котлуг-бека прозвучала насмешка, однако зарвавшийся алып этого не понял и приосанился, приняв слова бека за похвалу.

Так они поговорили, обменялись мнениями и слово в конце взял тархан.

– Послушал я вас и принял решение, – проговорил он, ни на кого не глядя. – Вернуться в степь теперь же я не готов. Здесь спокойно. До весны не станем трогаться с места. И мужчинам работа найдётся, и лошади жиром не обрастут. Часть их отправим на выпас в горы, оставшихся будем использовать для подвоза воды. Полюбилась мне эта долина, – с чувством добавил он. – Я уже и место себе для вечного покоя приглядел.

Его слушали, раскрыв от удивления рот: тархан со своими советниками столь просто, доверительно не говорил никогда.

– Чует сердце… вечный дом мой здесь, в Куксайской долине, – тихо и торжественно добавил он.

Такое высказывание было для всех неожиданностью. До сих пор сюннские тарханы считали местом своего упокоения далёкий юг в другом конце степи. Советники терялись, не зная, что думать об этом, как понять. Считать это нарушением вечного закона или это другое что-то?

Первым в себя пришёл Салчак и с присущей ему простотой проговорил:

– Да что ты такое говоришь, великий тархан?! Об этом рано ещё тебе думать!

– Я говорю, что знаю, Салчак-алып, – беззлобно возразил тархан. – Не рано мне. Не собираюсь я ложиться в землю раньше времени, назначенного мне Тенгре. Думаю, уже с сегодняшнего дня пора заготавливать брёвна для вечного дома.

Как валить лес голыми руками? Вытаскивать неохватные, твёрдые, как камень, лиственницы из-за каменных завалов? Да ни один сюнн не станет делать такую работу. Разве что рабы? Тогда потребуется доставить тысячи, десятки тысяч рабов! Да разве такое возможно?!

Примерно так думали собравшиеся у тархана мужчины.

– Великий тархан, возражать тебе мы не можем, – сказал Котлуг-бек после долгого молчания. – И всё же подумай, прежде чем начать дело: где возьмём пилы и топоры. На войну мы их с собой не брали.

– Топоры и пилы возьмём у дикарей из леса, – сказал тархан.

Всё стало понятно.

– Салчак-алып, тебе я поручаю добыть у дикарей топоры, пилы, а также опытных мастеров, умеющих работать с деревом и железом.

– Будет сделано, великий тархан! – живо отозвался Салчак (пожалуй, даже слишком живо). – Дикари из леса, говоришь? А здесь как раз есть один такой. Увидеться с тобой хочет.

Поймавшие вчера Сылукыз были людьми Салчака. Сегодня утром он уже допросил пленника. У алыпа давно чесался язык рассказать тархану о пришельце из леса, но он не знал, как начать разговор.

– Где он? Пусть войдёт, – сказал Туман-тархан.

XV

Поскольку дом тархана был тесен, он попросил всех выйти, кроме Котлуг-бека, Кара-Тире-бия и Салчака. Стало просторней. Ввели Сылукыз. Она остановилась возле двери и на своём языке торопливо сказала:

– Благополучия тебе, тархан, пусть Аллах щедр будет к стадам твоим.

Мужчины не поняли её. Салчак-алып подошёл к пленнице и бесцеремонно стал показывать, как надо кланяться тархану, стоять, не поднимая головы. Дикарь без всякого сопротивления проделал всё, как требовали.

– Объясни, кто ты, откуда и зачем пришёл? – спросил тархан.

– Охранники поймали вчера ночью возле костра, – пояснил Салчак. – Мои люди посадили в отдельную юрту, караулили всю ночь. Вначале я тоже думал, что это парень, а оказалось, женщина.

– Женщина?! – удивился тархан.

– Да, женщина, – подтвердил Салчак-алып. – Оружие, что было при ней, я забрал.

– Похоже, красавица, – сказал тархан, разглядывая гостью из леса.

– Очень красивая, великий тархан! – поддакнул Салчак.

– И всё же зачем она пришла, что надо ей от меня? – спросил тархан.

– Вот этого узнать не удалось, – признался Салчак.

«Дурак!» – подумал тархан о своём военачальнике.

– А ты узнай сначала, потом сообщишь мне, – сказал он сухо.

Салчак-алып встал, грубо схватил пленницу за руку и потащил к выходу. Сылукыз догадывалась, что мужчины говорят о ней, только язык их был не вполне понятен ей. Уходить она не хотела, сердито выдернула руку и храбро повернулась к тархану. Голосом, в котором слышалась мольба, сказала:

– Тархан-ата!

Салчак, которому не понравилось поведение женщины, снова схватил её за руку и снова потащил к двери.

– Не трогай её, пусть говорит, – сказал тархан.

Салчак послушно откачнулся в сторону. Молодая женщина тем временем расстегнула и сбросила с себя шубу. Потом без всякого стеснения на глазах у мужчин принялась расстёгивать вторую шубу, внутреннюю. В вырезе ворота показалось красивое молодое тело. Женщина слегка разрумянилась. Повернувшись к тархану боком, она за хвост вытащила из-под шубы шкурку чернобурой лисы и подняла её над головой.

– Это тебе подарок, тархан-ата! – сказала Сылукыз и на вытянутых руках поднесла лису хозяину.

Тархан впервые за последний месяц улыбнулся. Он поднялся и, подав женщине руку, усадил её слева от себя на возвышенное место. Такое внимание со стороны тархана считалось великой милостью. Кара-Тире-би, видя, что старший брат улыбнулся и, желая порадовать его, воскликнул:

– Что лиса, что девушка – загляденье просто, великий тархан! Цены им нет!

– Я – старый лис, много девушек повидал на своём веку, – прищёлкнул языком Котлуг-бек, масляно сверкнув глазами. – А девушка-то эта всё же куда лучше!

Но больше всех радовался Салчак-алып – это же он привёл красотку к тархану. Ишь, какой богатой да смазливой оказалась! Теперь-то уж Туман-тархан совсем голову потеряет!

– Проголодалась, наверно! Скажи, пусть принесут поесть, – как-то по-отечески мягко обратился он к Салчаку.

– Сейчас сделаем! – ответил тот и исчез в дверях.

– Нам тоже прикажешь идти? – игриво заметил Кара-Тире-би.

– Нет, я уходить не собираюсь, – сказал Котлуг-бек. – Если великий тархан позволит, я посижу ещё да полюбуюсь на красавицу.

– Сидите, сидите, я не гоню вас, – весело поддержал шутку тархан.

Молодой женщине, конечно же, тоже было по душе, что мужчины смеются, шутят и бросают на неё добрые, игривые взгляды. Ей тоже стало весело, хотелось улыбаться, смеяться. И она смеялась, сверкая красивыми ровными зубами, что делало её ещё краше. Глаза Сылукыз при этом чудесным образом светились. При виде её приветливого улыбчивого лица, ровных зубов, тонких бровей огрубевшие мужчины раскатисто смеялись просто так, без всякой причины.

Да, подарок и девушка тархану понравились. Чернобурая лиса редкой красоты была из тех, которые рождаются раз в сто лет, и добыча такого зверя – великое счастье для охотника. Она, как волшебный ключ, отомкнула зачерствевшую душу тархана и будто арканом притянула к нему чужую дикую женщину из леса.

XVI

Ашчи^[6] в изобилии принесли в юрту тархана еду. Салчак привёл с собой человека, который хорошо знал язык киргилей. Теперь тархан мог свободно разговаривать с молодой женщиной во время трапезы.

– Ты принесла мне большой подарок, – сказал он, приветливо улыбнувшись ей.

– Подарок мой невелик, атам-тархан, – скромно отвечала Сылукыз, – велика просьба моя. Я из киргильского рода Кондыз. В роду у нас три тысячи человек, сто тридцать тысяч голов скота. Живут киргили в лугах между горами Олытау и Кечетау. Третьего дня твои люди угнали наши стада вместе с пастухами…

Голос её звучал взволнованно и тихо. Она остановилась не в силах продолжать.

– Это чей же скот вы пригнали? – обратился тархан к Салчаку.

– Мы не стали спрашивать, кто они такие, – проговорил тот, как бы оправдываясь. – Человек, который пришёл к нам, уверял, что все они разбойники и воры.

– Разбойники и воры скот не пасут, – сказала Сылукыз, – они его отбирают.

– Она верно говорит, – поддержал тархан женщину.

– Человек, который пришёл к вам – это раб моего свёкра, старика Кондыза! – сердито выпалила Сылукыз. – Он обманул и убил сестру мою. За это его собирались за ноги подвесить к дереву, а он, выходит, к вам сбежал.

– Если человек этот среди нас, привести его! – приказал тархан.

– Его уже нет в живых, великий тархан, – сказал Салчак. – Пастухи закололи его копьём, когда наши люди разрушали их жильё.

Сылукыз, забыв, где находится, вскочила, сжав кулаки. Круглое обветренное лицо её побледнело, прекрасные широко раскрытые глаза под тонкими бровями смотрели испуганно и удивлённо.

– Нет в живых?! Убили?! – крикнула она, будто требуя ответа.

– Да, убили, – подтвердил Салчак. – Из шалаша выскочил молодой мужчина и всадил в него копьё.

Растерянная и взволнованная, Сылукыз села на место. Губы её и крылья носа дрожали, с ресниц закапали слёзы. Не в силах сдержаться, она заплакала. В слезах уже не было ни ярости, ни злости. Напротив, она испытывала облегчение и радость. Окружающие ничего не поняли.

Тархан подумал, что надо утешить сидящую рядом молодую женщину и осторожно погладил её по спине.

– Негодяй получил по заслугам, – сказал он.

– А не подвесить ли нам его по обычаю киргилей за ноги? – предложил Котлуг-бек.

– Мы его предали Матери-огню, – со вздохом пояснил Салчак.

Сылукыз пыталась остановить слёзы и сидела, пошмыгивая носом. Наконец она успокоилась и улыбнулась сквозь слёзы. Казалось, из-за туч внезапно брызнуло солнце – всё вокруг стало светлей. Хмурившиеся мужчины, глядя на неё, тоже заулыбались. Таковы уж они, эти загадочные женщины, – то, глядишь, плачут, то смеются.

– Выходит, родственники мои живы? – сказала Сылукыз, не глядя ни на кого.

– Ну а как же! – отозвался Туман-тархан.

Женщина счастливо рассмеялась, потом, не стесняясь никого, обняла тархана за шею и поцеловала. Тот добродушно захихикал, словно отец, радуясь проказам своего малыша.

– Что с неё возьмёшь, дикарка она и есть дикарка, – пробормотал он.

Толмач не стал переводить эти его слова. Сылукыз поправила на лбу выбившиеся из-под шапки волосы и принялась быстро рассказывать:

– Отец Кондыз очень печалился не из-за скота, а из-за сыновей. Меня к вам отправил, велел отдать тебе лису. И ещё велел сказать: «Я власть тархана сюннов признаю. Если надо, готов отдать всё моё стадо, все шкуры, лишь бы сыновей вернул живыми. Ведь они не сделали ничего плохого, великий тархан! Не поднимали против тебя оружие, не проявляли непокорности тебе. Освободи ты их!»

Сылукыз замолчала и, повернувшись к тархану, заглянула ему в лицо, снова ставшее суровым. Он покашлял, остальные отвели глаза в сторону.

– Где теперь её родственники? – спросил он, глядя на Салчака.

– Под стражей, – неуверенно отвечал тот.

– Вы что скажете? – обратился тархан к Котлуг-беку и Кара-Тире-бию.

– Раз уж Кондыз так богат и готов покориться… надо отпустить их, – сказал Котлуг-бек.

– Надо освободить, – поддержал Кара-Тире-би.

Интересоваться мнением Салчак-алыпа тархан не стал. Подняв голову, он произнёс:

– Принимая во внимание дар старика и готовность подчиниться нам, сыновья его отпускаются на волю.

– Уж не сон ли я вижу, мой Тенгре? – проговорила Сылукыз, не веря ушам своим.

– Я приказал. Родственники твои вернутся домой, а ты останешься, – сказал тархан.

Улыбка сошла с её лица.

– Но почему?!

– Это чтобы старик Кондыз не обманул меня.

Голос тархана прозвучал холодно. Заметив это, он спохватился и добавил, стараясь быть милостивым.

– Ты растопила мою окаменелую душу. Полюбил я тебя. Останешься, возлюбленной моей будешь.

– Не бывать этому! – Сылукыз сорвалась с места.

Боясь, как бы дикая женщина не причинила вреда тархану, Салчак и Кара-Тире-би повскакивали с мест.

– У меня есть свой муж, который уплатил за меня калым и устроил нашу свадьбу! Молодой, прекрасный алып! – крикнула она, бросившись к двери.

Это задело тархана.

– Ну хорошо, – хрипло, словно нехотя, сказал он, выдавливая из себя слова. – В таком случае уйдёшь ты, а они останутся.

Не желая продолжать разговор, тархан кивнул Салчаку. Большой неуклюжий Салчак-алып заступил маленькой женщине дорогу, поймал её и, заломив ей руки за спину, повёл к выходу. Тут Сылукыз изловчилась и яростно вгрызлась красивыми зубами в грубый подбородок Салчака. Дюжий мужчина завопил и, разжав руки, ухватился за окровавленное лицо. Тем временем женщина, уклонившись в сторону, повернула к тархану своё прекрасное лицо и воскликнула:

– Я остаюсь с тобой, тархан! Но мне в последний раз хотелось бы увидеть мужа и братьев! – потребовала она.

– Увидишь, – нехотя пообещал тархан.

Через некоторое время женщине привели коня и в сопровождении десяти вооружённых всадников она отправилась на север Куксайской долины. Они ехали по широкой протоптанной дороге в сторону Язулыкая. Возле леса их ждали какие-то всадники. Подъехав ближе, она увидела, что это те, с кем она хотела встретиться, – родня мужа. Их тоже со всех сторон обступили вооружённые сюнны.

Сылукыз искала глазами Мамака. Но сколько ни смотрела, не увидела его. Подъехала ближе. Братья мужа были бледны, печальны. Сылукыз крикнула иступлённо:

– Так где же Мамак?! Где муж мой?!

Мужчины потупились. Почувствовав неладное, она обратилась к Тукалу, старшему из братьев:

– Почему молчишь? Я спрашиваю, где Мамак?

Тукал, как и люди тархана, не хотел говорить правду.

– Он бежал, – соврал он. – Всех нас поймали, а он не дался.

– Застрелили, что ли, его? – не поняла Сылукыз.

– Нет, не застрелили, сбежал он, скрылся в лесу. Его не могли поймать.

Сылукыз перевела дух и взглянула на своих охранников. Похоже, те не понимали её языка.

– Чтобы спасти вас, я остаюсь здесь, – сказала она. – Если Мамак дома, скажите ему, пусть ждёт меня. Ну а если…

– Довольно! – скомандовал один из охранников, встав между ними.

– Скажем, – пообещал Тукал.

XVII

Люди из Кондыза отправились домой известной им дорогой. Они всё ещё не могли поверить в своё освобождение и погоняли лошадей без передышки. В густом лесу почувствовали себя уверенней. Снегопада в последнее время не было, поэтому ехали легко. В пути не переговаривались и не оглядывались назад. Глаза были устремлены только вперёд.

В Язулыкая добрались, когда уже темнело. Совсем недавно места эти казались им такими красивыми и надёжными. А теперь горы и ручей были объяты глухим безмолвием, отчего становилось жутко. Возле кострища, где раньше стоял их шалаш, они спешились и долго смотрели на оголённую чёрную землю. Никто не произнёс ни звука. Лишь изредка слышались тяжёлые вздохи. Взяв лошадей под уздцы, стали спускаться к ручью. Там, за ручьём, на небольшом лугу был у них заброшенный шалаш и тёплое строение для скота. Раньше по весне они держали там молодняк. Было в нём сено, которое скармливали молодым животным, невыделанные шкуры, припрятан старый топор, кое-какая утварь и сушёная снедь.

В то утро сюнны угнали животных, которые паслись на открытом склоне горы и уничтожили шалаш, стоявший на виду. Поискать по окрестностям у них не хватило ума. Так что шалаш за ручьём и сарай должны быть целы.

Через сугробы добрались до шалаша, обошли его кругом. Как и ожидалось, сюда никто не заглядывал. Привязав лошадей к тыну, отыскали топор, горшки, деревянное ведро. Один побежал к ручью за водой, другой, открыв шалаш, развёл огонь, третий полез за мешком, подвешенным под крышей сарая.