Эпическая традиция в русской литературе ХХ–ХХI веков

Феномен М. Горького в молдавской литературе XX века

А.С. Винницкая /Тирасполь, Приднестровье/

Аннотация. В статье рассматривается проблема «М. Горький и молдавская литература XX века». Анализируются особенности влияния молдавского фольклора на раннее творчество писателя, освещаются вопросы публикации и переводов горьковских произведений в молдавской печати, прослеживается развитие молдавской поэзии и молдавского романа XX века с позиции интертекстуальности произведений М. Горького.

Ключевые слова: горьковский феномен, национальные литературы, интертекстуальность, молдавский фольклор, аллегория, жанр, диалогичность, Бессарабия, Чангул.

Вопрос восприятия личности и творчества Максима Горького в молдавской литературе XX века является одной из составляющих такой важной проблемы, как «М. Горький и национальные литературы», которая определяет одну из сторон «феномена М. Горького» и позволяет говорить о так называемой «жизни в веках». Художественный мир Горького – явление многомерное, но не статичное, это мир постоянного внутреннего поиска, отвергающего однозначную закономерность универсального объяснения мира и человека.

В свете общеизвестных причин 90-х годов проблема «М. Горький и молдавская литература» может показаться не актуальной. Однако такая точка зрения кажется неправомерной, так как творчество Максима Горького в наши дни изучается до сих пор как в школах Молдовы, как и в школах Приднестровья, хотя часто носит дискуссионный характер.

Функционирование горьковского наследия соединяет три столетия – от начала XIX до XXI века. Молдавские реалии во многом повлияли на характер и темы раннего творчества писателя, что отметил еще современник М. Горького, В. Десницкий. Позднее молдавский исследователь Б. Трубецкой также подчеркнул, что раннее творчество Горького теснейшим образом связано с Бессарабией, с жизнью, бытом и искусством молдавского народа. Итак, проблема «М. Горький и молдавская литература» представляется в нескольких аспектах: первый (вышеизложенный) – пребывание Горького в Молдавии и проблема влияния молдавского фольклора на творчество писателя. Второй – влияние произведений самого Горького на молдавскую литературу, ведь, по словам Ю. Кристевой, «любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста».

Третий аспект – это молдавские переводы М. Горького, история которых насчитывает свыше ста лет. С.Пынзару приводит такие характерные цифры. «Песня о Буревестнике» переводилась и издавалась более 10 раз, «Песня о Соколе» – 7 раз, «Старуха Изергиль» – 8 раз, «Челкаш» – 6 раз, «Двадцать шесть и одна» – 4 раза, «Детство» – 5 раз, «Мать» – 3 раза и т.д.

Если говорить об истории вопроса, то начало изучения данной проблемы положил ещё Н. Пиксанов в 30-е годы в работе «Горький и национальные литературы». В молдавском литературоведении этот вопрос разрабатывалась Б. Трубецким, В. Коробаном, Б. Челышевым и другими. Особо выделяются монографии Г. Богача «Горький и молдавский фольклор» (1966) и С. Пынзару «Горький в Молдавии» (1971). После 80-х годов, по понятным причинам, эта проблема не разрабатывалась, поэтому достаточно интересным оказалось учесть и синтезировать достаточно обширный опыт молдавских советских литературоведов, пересмотрев их с позиции сегодняшнего времени, отбрасывая в сторону излишнюю идеологизированность и предвзятость.

Если взглянуть с позиции ретроспективного оценочного суждения на всё, что было аккумулировано в молдавском горьковедении, можно заметить, что проблема «М. Горький и молдавская литература» в свете интертекстуальных связей имеет научную перспективу как в процессе изучения творчества Горького в школе (с позиции литературного краеведения), так и в дальнейшем осмыслении и переработке его произведений в современной молдавской литературе.

В работе молдавского литературоведа Г. Богача устанавливаются возможные фольклорные источники ряда ранних произведений М. Горького, на молдавское происхождение которых указывал сам автор. Ученый прослеживает направление, в котором писатель преобразовал свои первоначальные впечатления, и пытается установить некоторые черты психологии раннего творчества Горького.

Наиболее изучена молдавскими литературоведами в XX веке проблема использования Горьким молдавского фольклора. Из своих путешествий по Бессарабии вынес М. Горький и знаменитую легенду о горящем сердце Данко. «Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу».

Горький не просто записал легенду слово в слово, а переработал ее, руководствуясь художественным чутьём и фантазией. Местный фольклор интересовал писателя как материал, опоэтизированный народом. И горьковские легенды, сказания, песни – это не прямое использование устного народного творчества, а качественно новая её переработка.

Стало уже общим местом отсылать источники рассказа «Старуха Изергиль» (образ Данко) к традициям молдавского фольклора. В этом плане кажется более продуктивным рассказ М. Горького «На Чангуле», где передана не столько народная этимология молдавских слов и художественных образов, сколько показана специфическая особенность молдавской народной поэзии с ее характерно выраженной «жгучей тоской по счастью».

С позиции современности некоторые положения монографии Г. Богача «Горький и молдавский фольклор» полемичны и подлежат пересмотру. Литературовед А. Б. Удодов, исследуя процессы личностно-творческого становления писательского феномена Горького в монографии, выпущенной в 1999 году, опровергает традиционно повторяемую формулу о «романтической символике» природы в сказке «О маленькой фее и молодом чабане» Горького и подчеркивает «смыслопорождающее начало» природного мира в этом произведении.

На страницах научных изданий неоднократно освещался вопрос о творчестве Горького в дооктябрьской Бессарабии. В 1901 году в Бендерах, в типографии Семена Гринберга выходит первый сборник «Критические статьи о произведениях Максима Горького». Это была первая книга критических статей о Горьком, которая вскоре стала важным фактором литературно-эстетической борьбы вокруг великого писателя. И то, что названная книга появилась впервые в Молдавии, заслуживает в данном случае особого внимания.

До издания первого двухтомника Горького бессарабские читатели знакомились с произведениями Горького в разных периодических изданиях России «Русских Ведомостях», «Русская мысль» (Москва) и др. Но в бессарабской печати 1901-1907 гг. в таких разнохарактерных изданиях как либеральная «Бессарабская Жизнь», реакционные «Бессарабские Губернские Ведомости» и черносотенный листок «Бессарабец», публикуются различные произведения Горького, что подчеркивает популярность писателя.

В 1901 году газета «Бессарабские Губернские Ведомости» впервые познакомила читателей с содержанием пьесы Горького «Мещане» и повестью «Трое».

Повесть «Трое» газета охарактеризовала как «выдающееся явление русской беллетристики последнего времени».

В период с 1907 по 1917 о Горьком в бессарабских газетах писалось очень мало, как мало и публиковалось его произведений.

В 1907, 1908, 1909 и 1910 годах на страницах бессарабских газет находят отражение прежде всего ошибки Горького, связанные с его «богостроительством» и «богоискательством», а также с временным расхождением Горького с большевиками и с нашумевшим в свое время так называемым «исключением» Горького в 1909 году из социал-демократической партии.

Горький представал перед бессарабским читателем как великий писатель, творчество которого было неразрывно связано с самыми актуальными вопросами русской жизни, с проблемами гуманизма.

Своеобразным свидетельством популярности раннего Горького могут служить и те многочисленные заимствования, подражания, стилизации, аналогии, образные ассоциации, которые потоком хлынули после издания горьковских «Очерков и рассказов» отдельными книгами.

В бессарабской прессе того времени есть десятки литературных фельетонов, в которых обильно использованы романтические образы и мотивы в аллегорическом воплощении из раннего творчества Горького.

Аллегорические образы моря, грозы, бури пользовались исключительным вниманием со стороны бессарабских литераторов. Вот несколько характерных названий: «Море шумит», «Гамма моря», «Гроза», «Буря», «В бурю» и др.

Авторитет М.Горького в молдавской советской литературе был так высок, что в произведениях многих молдавских поэтов (Е. Буков, Л. Делеану, Г. Менюк, Б. Истру, Л. Корняну, Э. Лотяну и др.) мы находим живой интерес к творчеству писателя. Это или переводы на молдавский язык, или стихи, посвященные ему, или собственное творчество, где присутствуют аллюзии из горьковских произведений. Ярким примером влияния творчества Горького может служить поэзия Емилиана Букова (1909–1984). По признанию самого Букова, «Песня о Буревестнике» еще в 30-е года была созвучна с собственным мятежным чувством молдавского поэта. В течение многих лет Буков переводит «Песню о Буревестнике», пока в 1961 году не создаст лучший вариант перевода известного горьковского произведения. Некоторые детали и выражения настолько удачны, что поэтические образы становятся материализованными, ощутимыми. При сравнении оригинала и молдавского перевода легко заметить, что Буков при создании основных художественных образов использует и элементы молдавского фольклора.

Еще одним ярким примером переосмысления произведений Горького стало творчество Эмилия Лотяну, поэта, сценариста, режиссёра. Не останавливаясь на шедевре молдавского кинематографа, фильме «Табор уходит в небо», снятом по мотивам горьковского рассказа «Макар Чудра», обратимся к стихотворению Лотяну «Золотое молчание». В рассказе Горького «Читатель» присутствует афоризм: «Нет мудрости превыше молчания», после чего звучит саркастический смех. Стихотворение Лотяну «Золотое молчание» предваряет эпиграф из «Песни о Соколе»: «Безумству храбрых поем мы песню». Персонаж стихотворения, олицетворяющий обывателя, мещанина, твердит: «Я не Джордано Бруно!» и говорит о своем умении молчать. Для Э. Лотяну важен прежде всего элемент сатирический, его стихотворение становится пафлетом против философии «золотого молчания.» Читая, ставший сегодня уже раритетом, первый молдавский роман «Утро на Днестре» (1951) Иона Канны, сначала удивляешься безыскусности и некоторой наивности автора, а затем втягиваешься в сюжетные коллизии, начинаешь сочувствовать и сопереживать героям. Возможно, это связано с тем, что термин «соцреализм» для нас уже в прошлом, возможно, нельзя пройти мимо горьковских реминисценций. Несомненно одно – роман легко читается, оставляя позитивный след в душе, веру в «утро новой жизни». Интересна история написания этого романа Иона Канны. Обратим внимание на предшествующую ему автобиографическую повесть «Мать» (1948) (явная перекличка с Горьким). Затем в 1951 году выходит роман «Утро на Днестре». Фактически это переработанная вышеназванная повесть. А в 1962 году роман окончательно дорабатывается в современном нам варианте.

В молдавском литературоведении существует двоякое определение жанра произведения И. Канны: как повесть или как роман. Придерживаясь точки зрения большинства, считаем уместным говорить о жанре романа, определяя его как социально-идеологический. Именно так ряд ученых определяет жанровую модель романа Горького. «Мать» оказывается классическим образцом социально-идеологического романа (в смысле реализации исходной жанровой схемы): здесь есть и отвлеченные рассуждения, и проповедь, и попытки изображения утопического идеала. Именно поэтому в романе И.Канны присутствует четкое социальное деление на богатых и бедных, нет полутонов и приглушенных красок, все предельно четко и ясно.

Большинство критиков (Коробан В., Пынзару С., Хропотинский А., и др.) отмечают, что художественные особенности романа И. Канны «Утро на Днестре» принесены в жертву актуальной тематике, роман написан, что называется, на злобу дня. Но при этом живой контакт с действительностью, местный колорит, занимательность позволяют говорить о художественном своеобразии первого молдавского романа.

Для более полного подтверждения взаимовлияния русской и молдавской литературы приведем, в качестве примера, еще один роман молдавского прозаика Александра Липкана «Пробуждение», впервые напечатанный в 1952 году, но задуманный еще в конце 30-х годов. Немного раньше в 1948 году из печати вышло молдавское издание романа Горького «Мать» в переводе А.Липкана и А.Кындя. Очевидно, что Липкан одновременно работал как над своим романом, так и над переводом «Матери» Горького. Это не прошло бесследно для романа Липкана. «Мать» Горького, над переводом которой Липкан работал во время написания романа «Пробуждение», фигурирует в нем как «действующее» лицо: революционное «пробуждение» некоторых персонажей романа начинается именно с чтения горьковской «Матери». Один из героев «Пробуждения» воспринимает роман Горького, как описание своей собственной жизни и проверяет себя по Павлу Власову. Помимо «Матери», в романе «Пробуждение» прослеживается еще и влияние рассказа Горького «Челкаш», который, кстати, переводился А. Липканом тоже во время работы над своим романом. «Пробуждение» – первый молдавский роман на историко-революционную тему. В нем впервые в молдавской литературе была предпринята попытка создать образ нового человека, образ революционера.

Открытый диалог двух культур не только обогатил раннее творчество М.Горького, но и помог молдавской культуре, молдавской литературе в их становлении и росте. Отрадно заметить, что этот процесс имеет перспективу продолжения в плане – «Горький и приднестровская литература». С позиции литературного краеведения интересными для современной школы представляются два вопроса: первый – пребывание Горького в Молдавии; второй – издание книги о Горьком в Бендерах.

Возвращаясь к проблеме русско-молдавских литературных связей, их интертекстуальности, следует сказать, что горьковский феномен еще раз подтверждает открытость и диалогичность русской литературы, говорит о проблеме взаимопонимания русской и молдавской культур. Произведения Горького становятся мощнейшим диалогическим фактором, существуют в «большом времени» и входят в единое «пространство культуры» (М.М. Бахтин).

Литература

1. Богач Г. Горький и молдавский фольклор. – Кишинев: «Картя Молдовеняскэ», 1966. – 234 с.

2. Винницкая А.С. Раннее творчество М. Горького и молдавская поэзия 50-70-х гг. XX в. (к вопросу интертекстуальных связей). Известия Научно-координационного центра по профилю «филология» (ВГПУ – ВОИПКРО). – Выпуск III. – Воронеж: ВЭПИ, 2005. – 334 с.

3. Винницкая А.С. Оппозиция двух пространств в сказке А.М. Горького «О маленькой фее и молодом чабане». Современные процессы межкультурного взаимодействия и языковая практика: Материалы международной научно-практической конференции. – Тирасполь, 20-21 сентября 2005г. – Тирасполь, ПГУ, 2005. – 392 с.

4. Винницкая А.С. Элементы молдавского фольклора в рассказе М. Горького «На Чангуле». Вестник Научно-практической лаборатории по изучению литературного процесса XX века. – Воронеж: ВГПУ, 2008. – Выпуск XII. – 94 с.

5. Винницкая А.С. Восприятие личности и творчества М. Горького на рубеже XX-XXI вв. Вестник Приднестровского государственного университета / Приднестровский гос. ун-т. – Тирасполь: Изд-во Приднестр. ун-та, 2008. Сер.: Гуманитарные науки: № 1 (30), 2008. 192 с.

6. Винницкая А.С. Роман И. Канны «Утро на Днестре» в литературном контексте эпохи. Приднестровское наследие: Материалы IV Международной научно-практической конференции «Культурное наследие в системе духовных ценностей приднестровского общества». – Тирасполь: Центр исследования культурно-исторического и духовного наследия, 2011. – 280 с.

7. Пынзару С.Г. Горький в Молдавии. – Кишинев: «Картя Молдовеняскэ», 1971. – 250 с.

8. Удодов А.Б. Феномен М. Горького как эстетическая реальность: генезис и функционирование (1880-е – начало 1900-х годов). – Воронеж: Воронежский государственный педагогический университет, 1999. – 268 с.

The Phenomenon of M. Gorky in the Moldavian literature of the XX century

Abstract. The article deals with the issue “M. Gorky and Moldavian literature of the XX century “. The features of Moldavian folklore influence on the writer’s early work are analyzed, the publication and translation of Gorky’s works in the Moldavian press are covered, the development of Moldavian poetry and Moldavian novel of the 20th century is traced from the perspective of intertextuality of M. Gorky’s works.

Keywords: Gorky phenomenon, national literature, intertextuality, Moldavian folklore, allegory, genre, dialogueness, Bessarabia, Changul.

Информация об авторе: Винницкая Алла Сергеевна, старший преподаватель кафедры литературы филологического факультета Приднестровского Государственного Университета им. Т. Г. Шевченко, г. Тирасполь, Приднестровье.

About the author: Vinnitskaya Alla S., Senior Lecturer, Department of Literature, Faculty of Philology, Pridnestrovian State University T.G. Shevchenko, Tiraspol, Pridnestrovian Moldavian Republic.

Ценностно-антропологический кризис детства в начале XX века и возможные пути его преодоления (на материале литературных произведений И. С. Шмелева «Лето Господне» и М. Горького «Детство»)

А.В. Бабук /Минск, Беларусь/

Аннотация. В статье раскрывается сущность кризиса детства, обусловленного антропологическими сдвигами в начале прошлого столетия. Используя методологию синтеза феноменологического, образно-мотивного и нарратологического анализов на материале произведений И. С. Шмелева «Лето Господне» и М. Горького «Детство» показываются особенности проявления этого кризиса и возможные пути его преодоления. Если Шмелев, переживший относительно благополучное детство, используя художественный прием «мир глазами ребенка», показывает способность человека сохранить в себе детскость, то Горький, переживший неблагоприятное воздействие семьи, изображает процесс разрушения мифа детства.

Ключевые слова: миф детства, антропология, кризис, нарратологический, феноменологический, образно-мотивный анализы, методология, человек.

Современная антропология как наука о человеке рассматривает homo sapiens не просто как биосоциальное существо, как это было в классической науке, но принимает во внимание все виды деятельности в единстве всех ипостасей – духа, души и тела. Еще в начале XX века все человечество сталкивается с кризисом, обусловленным разрушением всех уровней антропологических, социальных и религиозных взаимосвязей, с одной стороны и сменой технологического уклада жизни, с другой стороны. Одним из проявлений этого кризиса стала в том числе и деформация института семьи и детства. Вот почему мы считаем, что в своевременном литературоведении целесообразно рассматривать художественное произведение сквозь призму аксиологической (ценностной) антропологии, где в качестве источника выступает христианство как религия, несущая в себе традиционные семейные ценности, в том числе и уподобляемая образу Царства Небесного ценность детства.

Антропологический взгляд на литературу помогает исследовать человека в литературном произведении в культурно-исторической, временной и ценностной перспективе, используя привычные для литературоведения термины – сюжет, мотив, персонаж, хронотоп и т.д. В этом смысле наибольший интерес для исследования представляет использование синтеза феноменологического, образно-мотивного и нарратологического подхода к анализу художественного текста. Принцип феноменологического анализа предполагает взгляд на литературный текст как некий сгусток феноменов, которые при пристальном чтении непредвзято проявляют сами себя. При этом феномены все воплощаются в мотивах и образах (образно-мотивный анализ) как простейших единицах художественного текста, которые в свою очередь передаются посредством текстового нарратива (нарратологический анализ). Особенно актуальным в этом смысле является исследование феномена детства, в том числе и сквозь призму художественного приема «мир глазами ребенка», где предполагается взгляд на ребенка не только снаружи, но и изнутри, затрагивая авторское повествование от первого лица, где в роли нарратора выступает ребенок.

Однако ребенок как особый психологический тип человека возник в мировой литературе не сразу. Вплоть до XVIII века никакого детства как особого периода жизни человека не существовало, поскольку ребенок рассматривался как недочеловек, которому необходимо помочь достигнуть взрослости. Однако в конце XVIII в связи с появлением концепции Дж. Локка о воспитании и теории Ж.-Ж. Руссо о естественном человеке, ребенок становится особым типом человека, о чем также свидетельствует роман «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, где впервые в мировой литературе используется художественный прием «мир глазами ребенка», когда автор повествует о детстве своего героя. Затем в эпоху романтизма в связи с открытием детства как переживания и установлением культа ребенка в литературе оформляется так называемый культурный миф детства, коррелятом которого служит мифологическое представление о Золотом веке. При этом миф здесь примитивно рассматривать как некий вымысел. С нашей точки зрения миф – это культурный код, представляющий собой художественное воплощение (в литературе – в виде мотивов, образов, персонажей) символического единства чувственного образа и рационального начала. Реализация и раскрытие мифа детства в литературном тексте происходит с помощью структурно-семантических компонентов, таких как идеальные образы отца, матери, семьи и дома; идилличность и бесконфликтность детства; чистота, невинность и детскость ребенка; культ естественной природы; мотив утраты детства, аналогичный мифологическому представлению о «потерянном рае». Именно так, на наш взгляд, раскрывается феномен детства в произведениях И. С. Шмелева «Лето Господне» и Максима Горького «Детство», анализу которых и посвящается данная статья.

Эпоха, в которую возникают «Лето Господне» Шмелева и «Детство» Горького характеризуется антропологическим сдвигом, точками бифуркации которых стали трагические события Октябрьской революции 1917 года и последующей Гражданской войны.

Роман Шмелева воспроизводит патриархальный уклад русских купеческих семей Замоскворечья 1870-х годов. История появления «Детства» Горького также связана с тяжелыми революционными потрясениями, которые переживала Россия в начале прошлого века. Однако у Горького в отличие от Шмелева революция была несколько иной, поскольку писатель со временем занял сторону большевиков, связав свою дальнейшую жизнь и миссию в ней с «вооруженным пролетариатом», отстаивая интересы революционеров.

Если принять во внимание определение художественной литературы как «переживание переживания» (В. Тюпа), то и маленький Ваня Шмелев, и Алеша Пешков – это диегетические нарраторы, протагонисты, которые пережили все описанные события еще в детстве и в момент написания текста они снова переживают их экзистенциально и именно поэтому с точки зрения феноменологии возникшее на бумаге детское прошлое переживается писателями не как прошлое, а как непосредственное теперешнее (Р. Ингарден). Кроме того, сам читатель, читающий текст, имеет также свое восприятие сокрытых феноменов в нем. Возможность выявить сокрытие в тексте феномены в момент читательского восприятия текста помогает упомянутая нами ранее феноменологическая установка как один из видов анализа художественного текста.

Структурно-семантические компоненты, составляющий идеальные образы отца матери и дома играют ключевую роль в реализации мифа детства в данных произведениях. Современные психологи, в частности В. С. Мухина, пишут о том, что важное место в детской жизни каждого ребенка имеет общение со взрослым, поскольку, прежде всего, под их влиянием формируется внутренний мир ребенка [5, с. 171]. Такими важными фигурами взрослых для Вани у Шмелева являются образ отца Сергея Ивановича и плотника Горкина, а для Алеши Пешкова – мать, а также бабушка и дедушка Каширины.

Отец в романе «Лето Господне» представлен в образе человека, который в глазах маленького Вани имеет непоколебимый авторитет. Это связано в первую очередь с тем, что в русской семье до 1917 года господствовал патриархальный уклад, который как раз и показан в романе на примере купеческой семьи Шмелевых. Отец в такой семье был не только источником пропитания, но и создателем, а также проводником ценностей в семье, которые формировали его ответственность за всех членов семьи. Осознавал мужчина эту ответственность и принимал ее от самого Бога по принципу иерархии. Как замечает Л. Зойя, в то время отец «почти никогда не терял уважения детей: он держал ответ перед Богом, и только Бог мог лишить его уважения» [4, с. 243]. Это онтологическое осознание мужчиной своей ответственности за семью показано в различных формах и моделях поведениях Сергея Ивановича, таких как, например, в процессе подготовки к празднованию праздника Пасхи, когда «отец надевает летний пиджак и начинает оправлять лампадки» и затем «ходит с ними по комнатам и напевает вполголоса: «Воскресение Твое Христе Спасе… Ангели поют на небеси…» [7, с. 59]. В такой момент маленький Ваня пристраивается рядом с отцом, будто чувствуя близость самого Бога: «И я хожу с ним. На душе у меня радостное и тихое, и хочется отчего-то плакать» [7, с. 59].

Первые строки «Детства» М. Горького свидетельствует о том, что присутствие отца в жизни Алексея Пешкова было чисто номинальным, поскольку он умер, когда Пешкову исполнилось только три года, и родители не давали проявиться эмоциям ребенка, запрещая ему плакать даже на могиле отца.

Мать маленького Пешкова воспитанием ребенка практически не занималась, поскольку, считала, что сын заразил ее мужа холерой, отчего тот и скончался. По выражению самого писателя «она была всегда строгая, говорила мало» [3 Т. 13, с. 10], вела себя достаточно отстраненно, редко вступала в коммуникативное взаимодействие, что существенно отдаляло ее от своего сына. В результате такого редуцирования мать в детском мифологическом сознании возводится на высокий пьедестал и становится недостижимым образом для ребенка. Именно так и происходило в детстве Горького, о чем автор сам показывает в своем нарративе от лица-героя-ребенка: То, что мать не хочет жить в своей семье, все выше поднимает ее в моих мечтах; мне кажется, что она живет на постоялом дворе при большой дороге, у разбойников, которые грабят проезжих богачей и делят награбленное с нищими [3 Т. 13, с. 77]. Би Х. в своем исследовании по развитию ребенка отмечает, что в семьях, где мать находится в депрессии и озабочена проблемами своей жизни, наблюдается пренебрегающий стиль общения детей с родителями, что в дальнейшем пагубно влияет на детский онтогенез [1, с. 580]. Это как раз и можно наблюдать на примере горьковской повести «Детство», где герой-нарратор оказался, по сути сиротой в семье.

Отношения с матерью у маленького Вани, как и у Алексея Пешкова не сложились. Именно поэтому присутствие матери в романе очень ограничено и никак не обозначено. Н.М. Солнцева пишет, что это связано с тем, что мать была по натуре довольно жестким, даже жестокосердым человеком и имела обыкновение пороть Шмелева в детстве. Материнская порка доходила до того, что, возвращаясь домой из гимназии, Иван заходил в Свято-Никольскую часовню и жертвовал копейку, молясь и прося святого угодника Николая о том, чтобы его меньше пороли. А дома Иван об этом же молился перед образом Казанской иконы Божией Матери. Порки эти прекратились только в четвертом классе, когда Иван во время очередных материнских побоев схватил хлебный нож [6, с. 15].

Единственным образом мужчины, которому горьковский герой-ребенок мог подражать в своей жизни, оказался дед Василий Каширин. Отношения маленького Пешкова с дедом Василием были достаточно сложными из-за религиозного принуждения, который дед оказывал на внука. Мальчик, как напишет Горький в одной из своих работ, «очень не любил ходить в церковь с дедом», поскольку тот заставлял внука «кланяться, всегда и очень больно толкал в шею» [3 Т. 1, с. 72]. Он также заставил Алексея выучить молитву «Отче наш», читать Псалтырь и т.д. Но все это учение было лишено любви, поскольку сочеталось с единственно действенным воспитательным на мальчиков методом, по мнению деда, – поркой. Это проявлялось даже в том, каких святых почитал дед Каширин. Дедовы святые, по словам писателя, «были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу» [3 Т. 13, с. 88]. Суровость и жестокость были главными характеристиками Бога, которого представлял дед Каширин в глазах Алеши Пешкова. Жестокость и формальная религиозность деда привели постепенно к тому, что в конечном счете вместо желания богосозерцания и богообщения Алеше Пешкову было привито отвращение ко всякой религии, что подтверждается тем, что однажды герой в святцах «принялся отстригать святым головы» [3 Т. 13, с. 133].

Если в жизни ребенка представление об одном из родителей ассоциируется с образом деспота и тирана, то локус ориентации детского сознания перемещается в сторону того человека, чей образ для него является наиболее приемлемым с духовно-нравственной позиции. Именно так произошло у Шмелева, в жизни которого духовным отцом и другом был старый плотник Михаил Панкратович Горкин.

Этот простой не отличающийся ученостью человек оказался одарен редким боголюбием и не по годам развитой мудростью. Как пишет Шмелев, он «все почему-то знает» [7 Т. 4, с. 88] лучше любого городского ученого мужа, смел и бесстрашен, но тверд и суров. В нем нет хитрости горожанина, а его принадлежность к сельскому крестьянству позволила сохранить детскую непосредственность, располагающую сознание ближе к природе, а значит и к Богу, которого Горкин любит всем своим сердцем. Часто используя церковнославянский язык и сельское просторечие Горкин становится носителем древнерусской книжной, а также бытовой культуры, которая в последствие была утрачена в результате революционных потрясений 1917 года. Именно этим Горкин сильно выделяется среди других героев:

«– И пеш прошел бы, беспокойство такое доставляю. И за чего мне такая ласка!…» [Т. 4, с. 214].

У Алексея Пешкова наибольшим авторитетом пользовалась бабушка Акулина Каширина. В отличие от деда Василия Каширина бабушка Акулина имела религиозность не формальную, а осознанную, о чем свидетельствуют не только ее частые молитвы и прошения Бога за семью, но и ее беседы с внуком на духовные темы, в которых она пыталась передать дух своих женских религиозных ощущений внуку и как могла истолковывала библейские истины. «Бабушкин бог был понятен мне и не страшен, но пред ним нельзя было лгать, – стыдно», – пишет Горький. «Он вызывал у меня только непобедимый стыд, и я никогда не лгал бабушке. Было просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго бога, и, кажется, даже не возникало желания скрывать.» [3 Т. 13, с. 83]. Бабушка Акулина оказалась единственным человеком, обладающим высоким уровнем приватности в картине мира Алексея, поэтому только с ней он мог делиться своими чувствами, страхами, сомнениями и переживаниями. Так в глазах Алеши бабушка Акулина стала земным покровителем всей семьи. На наш взгляд в образе бабушки Акулины Горький воплотил детский образ рая, соотносимый со знаменитой мифологемой о Золотом веке, характерный для русской словесности в целом.