Эпическая традиция в русской литературе ХХ–ХХI веков

Литература

1. Анализ художественного текста (эпическая проза): Хрестоматия / Сост. Н.Д. Тамарченко. М.: РГГУ, 2004. 442 с.

2. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров. М.: Искусство, 1979. С. 7-180.

3. «Депрессию испытывают все писатели, кроме клинических идиотов» // Хемингуэй позвонит [Электронный ресурс]. URL: http:// papawillcall.ru/page2642211.html (дата обращения: 15.04.2018).

4. Иванов А.В. Тобол. Много званых. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. 702 с.

5. Поэтика: слов. актуал. терминов и понятий / Под ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. 358 с.

6. Современный энциклопедический словарь. М.: Изд. «Большая Российская Энциклопедия, 1997. 1687 с.

7. Солдаткина Я.В. Современная словесность в век инновационных технологий (вместо предисловия) // Медийные процессы в современном гуманитарном пространстве: подходы к изучению, эволюция, перспективы: Материалы II научно-практической конференции. М.: МПГУ, 2017. С. 5-6.

8. Сухих И.Н. Структура и смысл: Теория литературы для всех. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. 544 с.

9. Успенский Б.А. Поэтика композиции. М.: Изд-во «Искусство, 1970. 256 с.

From the commentary to the problem of hypertextuality of a literary text: compositional features of narrative fragments in the novel by Alexey Ivanov “Tobol. Many invitee»

Abstract. In the literature there is a change in the principles of text construction, in particular in the composition structure of the epic work under the influence of the demands of media culture (synthetical, fragmentary, dialogism, non-linearity, etc.). The article discusses the process of transformation of narrative fragments with the inclusion of a comment, these narrative fragments are classified (based on the novel by Alexey Ivanov “Tobol. Many invitee»). And the article discusses the analysis of compositional structure, of the influence of narrative fragments on the perception of text and hypertextual characteristics.

Key words: narrative, comment, Alexey Ivanov, “Tobol. Many invitee”, compositional structure, point of view, hypertextuality.

Информация об авторе: Синявская Ольга Юрьевна, магистрант МПГУ.

Information about author: Sinyvskaya Olga Yrievna, graduate student, Moscow Pedagogical State University.

Мотив двойничества в романе А. Иванова «Тобол. Много званых»

Е.А. Новак /Москва/

Аннотация: В статье анализируется мотив двойничества в романе А. Иванова «Тобол. Много Званых». Реализация мотива рассматривается на персонажном уровне. Выявляется роль композиции и художественной детали в создании героев-двойников.

Ключевые слова: сюжет, мотив, эпизод, система образов, двойничество, художественная деталь, композиция.

Первая книга дилогии А. Иванова «Тобол. Много званых» вышла в 2016 г. В одном из своих интервью писатель сказал: «То, что я читал о Сибири в детстве и юности, всегда удивляло меня своей монохромностью. Будто там были только воеводы, дьяки и подневольные крестьяне. Ну, где-то на периферии мелькают несчастные инородцы, с которых сдирают пушной налог. Но когда я вник в эту историю, я обнаружил огромное количество народов и культур, смешавшихся на одном участке пространства и времени. И рассказывать об этом очень увлекательно. Это яркая полиэтническая и поликультурная тема, и открыть ее для широкой аудитории – огромная удача для писателя» [3]. Действительно, в романе Иванова большое количество персонажей, несколько сюжетных линий, т.е. мы имеем дело с многолинейным сюжетом.

Среди пёстрой картины персонажей фигурируют люди разных национальностей, социальных статусов, верований, интересов и т.д. Это петербургские властители, региональные чиновники, церковные иерархи, каторжане-раскольники, пленные шведы, джунгары, остяки, китайцы, русские, малороссы, вогулы, бухарцы.

В романе выделяются несколько ключевых мотивов – предательства, побега, покупки, смерти, прощения и др. Как известно, повторы в художественном тексте высвечивают наиболее значимые моменты.

В сюжете романа особую роль выполняет мотив двойничества. Это сложный комплексный мотив, который состоит из простых повторяющихся образных мотивов, а также дополняется другими элементами поэтики.

Для выявления мотива двойничества обратимся к образам губернатора, князя Матвея Петровича Гагарина и императора Петра I и сюжетным линиям, связанным с этими героями.

В своём интервью А. Иванов так характеризовал Гагарина: «Губернатор Гагарин, конечно, вор, но он пассионарий. Его воровство от человеческой дерзости, а не от банальной алчности. Свой высокий пост он использует не для того, чтобы запустить руку в казну, а для того, чтобы устроить свой бизнес, разумеется, незаконный. Казна для него – просто банк, выдающий беспроцентные ссуды» [1].

Пассионарный характер выделяет губернатора и позволяет ему стать на одну ступеньку с другой пассионарной личностью – Петром I. Как же это выражается на уровне поэтики?

Этих двух персонажей объединяет мотив избранности, веры в свою особую миссию. В прологе романа есть эпизод, когда Пётр I подъезжает к висельнику, вору, толкает повешенного пистолетом, издевается над тем, что он когда-то крал, а теперь с него самого сняли сапоги. В это время верёвка, на которой висел труп, рвётся, и тело падает на землю. После чего Пётр начинает пинать тело, а офицеры смотрят на государя с ужасом. В конце концов, император велит снова повесить висельника на три года, но уже на железную цепь. Пролог заканчивается словами: «рука (мертвеца) торчала из грязи, будто мертвец благословлял императора» [2; 12].

Эта сцена коррелирует с эпизодом, когда князь Матвей Петрович Гагарин молится в Никольской церкви. Автор комментирует: «Матвей Петрович не сомневался, что Христос на иконе благословляет именно его» (часть 1, глава 4) [2; 46].

С мотивом избранности сопрягается мотив чудесной силы, который возникает уже в прологе. Когда Сашка Меншиков заболел и захаркал кровью; его «корёжило в припадках и трясло от лихоманки», врач сказал, что пора его соборовать, но «Пётр у одра простил грешного друга – и Сашка вдруг исцелился… Сашку исцелил он – царь, помазанник» [2;

8]. Похожий эпизод встречается и в повествовании о губернаторе. Когда игумен повёл целовать напрестольное распятие: «Гагарин благоговейно приложился к серебру креста и отошёл; у креста сразу началась толкотня, словно поцелуй князя вселил в святыню особую силу» [2; 46].

Мотив расправы также связывает «губернаторский» и «царский» сюжет. В случае с губернатором данный мотив возникает в двух главах: первый раз – когда он снимает надзирателя таможенной избы с должности (часть 1, глава 4). Причём в ход идёт физическая сила: «Матвей Петрович сжал кулак и прямо в поклоне сшиб надзирателя с ног пушечным ударом в ухо» [2; 52-53]. Второй раз (часть 1, глава 11) – в истории обер-коменданта Бибикова и его Приказной палаты, где Матвей Петрович учиняет разнос. И в этом эпизоде не обходится без физической расправы: «Матвей Петрович вдруг ухватил его за бороду, дёрнул и швырнул на пол» [2; 133]. И там же: «Гагарин от души всадил ему сапогом в толстый зад» [2; 133]. Зеркально отраженная сцена расправы относится уже к самому Гагарину. Когда князь делает подарок Катерине Лексеевне в виде шкатулки с кольцами (часть 3, глава 11), неожиданно появляется Пётр и начинает стучать Гагарина лбом о стол, затем за шиворот гонит князя через царицыны покои и тычками загоняет его в кабинет, т. е. применяет всё ту же грубую силу, что и Гагарин к своим подчинённым.

Следующий мотив, указывающий на двойничество царя и губернатора, – это мотив подкупа. Бухарец Ходжа Косым лишается своего ларчика с золотыми вещами после того, как неудачно пытается наладить дипломатические отношения с Гагариным. Этот же ларчик служит средством усмирения разгневавшегося Петра в эпизоде, где император узнаёт в сыне Матвея Петровича, Алексее, одного из дружков своего сына (отметим совпадение имён сыновей двух героев), устроивших попойку и учинивших «буйство»: перемазались сажей, чтоб их не узнали, «били окна на Адмиралтейской стороне, орали, как припадочные, карету в щепы разнесли» [2; 148].

На уровне деталей сходство двух героев поддерживается не только мотивом расправы с применением физического насилия, но и образом золота. Автор акцентирует пристрастие персонажей ко всему золотому. Отмечается, что Гагарин путешествует в золочёной карете в Тобольск, жалует тысячу рублей обители, чтобы позолотить резьбу ящика с чудотворными мощами Симеона, привозит ларчики с золотом для Петра. Пётр же, со своей стороны, увидев золотые побрякушки, становится одержимым и начинает вести себя, словно ребёнок: «Давай-давай-давай, носом рой, ещё найди, хочу!» [2; 151]. При следующей встрече с Гагариным он говорит: «Мне золото позарез надобно» [2; 467]. При этом царь принимает решение послать два полка в поход на Яркенд, по словам Гагарина, «просто в воде повазгаться» [2; 468], хотя немногим ранее в разговоре Пётр заявляет о том, что у него со «шведом война не закончена, османы Азов отгрызли, донцы́ на одну руку изменники, Кабарда и Башкирь бунтуют» [2; 466].

Наконец, стоит отметить композиционную особенность, которая работает на мотив двойничества. Показательна параллель между прологом романа, где главное действующее лицо – царь Пётр и последней главой книги «Царь Сибири», в которой речь идёт о губернаторе Гагарине и его хитроумном плане: в тайне от Петра развязать войну с джунгарами. Так, метафора статуса губернатора «Царь Сибири» поднимает его на один уровень с царём России – Петром. При этом аналогия усиливается, если принять во внимание, что акцент Пётр – царь России – ставится на начало и конец книги, то есть на сильные позиции текста.

Рассмотрим другой пример воплощения мотива двойничества в романе. Для этого обратимся к образам близнецов Айкони и Хомани.

В сюжетных линиях, связанных с сёстрами-остячками, так же, как и в случае со связкой Пётр-Гагарин, встречаются схожие мотивы, относящиеся непосредственно к близнецам, среди которых можно выделить мотивы продажи, служения, борьбы. Однако образы сестёр строятся ещё и на принципе параллелизма внешних и внутренних состояний. Так, в эпизоде наказания, где Ходжа Косым решает усмирить непокорный нрав Хомани, попавшей в гарем к бухарцу, кровавые следы от плети появляются также и на спине мирно спящей Айкони. Аналогичный пример можно увидеть в сцене, где Айкони испытывает холод в натопленной горнице Ремезовых, в то время как её сестра мёрзнет в холодной тюрьме Воеводского двора вместе с пленными остяками Певлора. Отметим, что приведённые примеры находятся в тесной связи и на композиционном уровне, поскольку расположены в рамках одной главы.

Внутренний параллелизм, или тождество внутренних состояний, показан повествователем по отношению к обеим сёстрам. Как Айкони «всегда ощущала в себе присутствие сестры, могла сказать, чем сейчас занята Хомани, о чём она думает, что у неё на душе» [2; 59], так и Хомани «всегда знала, что Айкони жива, чувствовала сестру на расстоянии» [2; 322].

Двойничество близнецов проявляется и в том, как оценивают сестёр другие персонажи романа. В представлении отца остячек Ахуты Лыгочина «обе девки – это одна девка» [2; 44], и что если он будет отдавать близняшек в жёны, то либо весь Певлор будет смеяться над мужем, у которого только «половина жены», либо мужья обеих дочерей поссорятся между собой. Когда русские забирают у Ахуты одну из дочерей, то он расценивает это событие как очень хитрый обман, в результате которого ему осталась «половина того, что они хотели получить» [2; 45]. Бухарец Ходжа Касым сравнивает двух дочерей с минаретами мечети Хазрет-Хызры, а когда видит их рядом, то у него возникает ощущение, «будто в помрачнении ума он наблюдает какой-то шаманский танец, когда в глазах двоится» [2; 408].

Таким образом, рассмотренные повторяющиеся мотивы в сюжете «Тобола» – избранности, чудесной силы, расправы, подкупа – сближают образы губернатора Гагарина и царя Петра I. Вкупе с художественными деталями и композиционной особенностью построения первой книги романа можно говорить о комплексном мотиве двойничества, который позволяет соотнести двух персонажей в системе сюжета и раскрыть тип человека у власти. Один правит Сибирью, другой – всей Россией.

Анализ воплощения мотива двойничества в сюжетных линиях, связанных с сёстрами-близнецами Айкони и Хомани, показывает эксплицитный характер его выражения по отношению к реализации мотива в связке образов Пётр-Гагарин и служит для развития тем родства и судьбы в романе.

Литература

1. Иванов А. Породниться с Востоком мы не сможем // Новая газета. 23.11.2016. URL: https://www.novayagazeta.ru/ articles/2016/11/23/70640-aleksey-ivanov-porodnitsya-s-vostokom-my-ne-smozhem (дата обращения 17.12.2017)

2. Иванов А.В. Тобол. Много званых. М.: Издательство АСТ, 2017. – 702 с.

3. Иванов А. «Я думаю, Дмитрий Дюжев – это вылитый Петр Первый» // Комсомольская правда 07.12.16. URL: https://www. kp.ru/daily/26616/3633673/ (дата обращения 17.12.2017).

The motif of duality in A. Ivanov’s novel “Tobol. Many are called”

References. The article analyzes the motif of duality in A. Ivanov’s novel “Tobol. Many are called”. The implementation of the motif is considered at the character level. The role of composition and artistic detail in the creation of double heroes is revealed.

Key words: plot, motif, episode, character system, duality, detail, composition.

Информация об авторе: Новак Евгений Александрович, магистрант МПГУ.

Information about author: Novak Evgeniy Alexandrovich, graduate student, Moscow Pedagogical State University.

Раздел III. Эпика и публицистика ХХ-ХХI веков в школьном и вузовском изучении

Эпика М. А. Шолохова в современном мире: основные подходы к изучению

Д.В. Поль /Москва/

Аннотация: В статье представлен краткий обзор подходов к изучению творчества М. А. Шолохова в начале XXI века, обозначены основные направления по исследованию эпики М. А. Шолохова. Автор делает вывод об исчерпанности направления, связанного с атрибутацией шолоховских текстов, о развитии мифопоэтического и контекстного прочтения произведений М. А. Шолохова.

Ключевые слова: русская литература XX века, творчество М. А. Шолохова, исследование шолоховской эпики.

Русская литература советского периода неотделима от политических процессов, происходивших в обществе. В этом согласны даже непримиримые противники, стоящие на диаметрально противоположных ценностных позициях. Правда, по мнению В. В. Кожинова, почвенника, одного из лидеров так называемой «русской партии» 70-х – 80-х гг. XX столетия, литературоцентризм – общее свойство всей русской культуры, т. е. именно он определяет самобытность русской культуры [4]. Для либерала Е. Н. Добренко литературоцентризм – отличительное свойство русской культуры, вот только Нового времени, так как «в силу исторически сложившегося отчуждения политической власти именно в литература оказалась в России политической трибуной» [3. С. 9]. Таким образом, если для почвенников литературоцентризм – имманентен русской культуре изначально, так как обусловлен особенностями национального мировидения, то для либералов – черта, сформированная в результате советского эксперимента. «Специфика советской ситуации – в особом статусе политики: с одной стороны, она вся сконцентрирована на вершине власти, так что все социальные поля фактически «обесточены», лишены власти; с другой стороны, именно в силу этой концентрации политика ищет новые пути для её реализации, проявляя себя в сферах, в которых традиционно её роль довольно мала: всё оказывается деполитизированным и политизированным одновременно, всё – от эстетики до экономики – из источника власти превращается в проводник власти» [3. С. 10]. Отсюда, по мнению Е. Н. Добренко, и предельное сращивание политики и литературы, особенно в области критики и литературоведения. «Политическая инструментализация литературной критики наряду с литературоцентризмом является специфической чертой советской культуры» [3. С. 10].

В любом случае очевидно, вне зависимости, от идейных предпочтений, что оценки творчества русских писателей советского периода неотделимы от особенностей политической ситуации. И наиболее заметно это в отношении крупнейших писателей этого времени – М. А. Шолохова и М. А. Булгакова [8], А. П. Платонова и А. Н. Толстого, анализ творчества которых неразрывно связан с историко-культурными реалиями времени.

Исторические реалии и эстетические особенности художественного мира Шолохова многократно становились предметом научного анализа. На сегодняшний день насчитывается более сотни только кандидатских и докторских диссертаций, исследующих художественное наследие писателя. И это число продолжает расти. Причина – в значимости творческих исканий Шолохова, в их актуальности для уже нескольких поколений читателей и литературоведов. Если попытаться сгруппировать научные труды, книги и диссертации, исследующие творчество Шолохова, то их можно будет подразделить на несколько групп. Во-первых, это исследования, посвящённые языковой специфике шолоховской прозы. Во-вторых, диссертации, рассматривавшие прозу Шолохова под углом отражения в ней социально-классовых реалий революции, гражданской войны, коллективизации, Великой Отечественной войны. В-третьих, исследования, посвящённые жанровым и стилевым чертам прозы Шолохова. В-четвёртых, труды тех авторов (Е. А. Костина, А. М. Минаковой и др.), которые изучают творчество Шолохова с точки зрения отражения в нём философско-эстетических идей начала XX века. В-пятых, это синкретичные работы, всесторонне рассматривающие творчество Шолохова в соотношении с другими писателями, в том числе и с точки зрения наличия универсалий.

Однако если рассмотреть историю изучения шолоховской эпики в динамике, то можно выделить несколько периодов, для каждого из которых будут характерны свои особенности. Ещё в 1987 году С.Н.Семанов выделил три периода в изучении «Тихого Дона»: «Первый совпадает со временем публикации романа и с её окончанием, оказавшимся столь неожиданным для многих (1928–1941 гг.)» [11. С. 221]. Второй – 1942– 1956 гг.: первые монографические работы, обсуждение темы на уровне последних предвоенных лет, время внесения бесцеремонных правок (самый известный пример – издание «Тихого Дона» под редакцией К. Потапова). Третий период – с 1957 года до 1987 г., наиболее плодотворный период, по мнению Семанова, с поступательным движением.

Периодизация С.Н. Семанова привязана как к вехам творческой биографии писателя, так и к этапам отечественной истории. Поэтому целесообразно было бы её сохранить, дополнив ещё двумя – четвёртым, с конца 80-х годов и по начало 2000-х годов, и пятым – с 2010-х гг. и по настоящее время. Наверное, в определении периодов следовало бы уйти от излишней точности, до года, сосредоточив внимание на их содержательной насыщенности. В этом случае четвёртый период ознаменован спорами вокруг авторства «Тихого Дона», завершается с обретением рукописей «Тихого Дона» и началом их научного изучения, пятый – постепенным обессмысливанием любой полемики вокруг версии о плагиате и сосредоточении внимания на мифопоэтических особенностях прозы Шолохова и на текстологии «Тихого Дона».

То, что условно определено, как четвёртый период в изучении М. А. Шолохова, характеризуется резким возрастанием публицистики, в основном сосредоточенной вокруг «проблемы авторства» «Тихого Дона». Широкая палитра мнений и подходов представлена в работе Ф. Ф. Кузнецова [6]. Характер критической литературы о Шолохове, «доказывавшей», что «Тихий Дон» был написан не Шолоховым, а также контекст, в котором она создавалась очень хорошо иллюстрирует статья З. Б. Томашевской [12], в которой приводятся воспоминания дочери Томашевских, основанные на некритично воспринятой и воспроизведённой информации. Данный период завершается с началом публикаций первых результатов исследования рукописей «Тихого Дона», появлением и переизданием целого ряда источниковедческих работ, в том числе и по вопросу о рецепции шолоховского творчества в Русском зарубежье [1].

Пятый период открылся исследованиями рукописей «Тихого Дона», публикацией трудов, посвящённых мифопоэтике Шолохова. Разумеется, истоки данного подхода относятся к середине столетия, в 80-х – 90-х гг. он был представлен исследованиями Г.С. Ермолаева, В.В. Кожинова, П.В. Палиевского, С.Г. Семёновой, Е. А. Костина и др. [2, 4, 5, 8 и др.] В настоящее время именно эта линия (проза Шолохова – часть литературного процесса XX столетия, истоки шолоховского эпоса прежде всего в тысячелетней народной культуре, творчество писателя – удивительный по ценности материал для изучения народно-православной мифологии) и становится доминантой научного поиска в современном шолоховедении. Знаковым для пятого периода становится появление работ, авторы которых фактически признают полную бессмысленность исследований «авторства» «Тихого Дона». Например, работа бывшего юриста А. А. Рыбалкина [9]. Показательно, что автором исследования выступает не литературовед, использующий метод дедукции для поиска автора «Тихого Дона». Множество фактологических ошибок, допущенных писателем в третьей части «Тихого Дона» (во второй книге) при изображении военных действий в 1914 году и обнаруженных автором статьи [9. С. 114–125], приводят его к выводу о полной мешанине и несоответствии, основанных, «прежде всего, на авторском воображении и чьих-то отрывочных воспоминаниях» [9. С. 125]. На основе проведённого исследования, автор, юрист, бывший следователь, делает вывод о том, что автором романа был человек, не участвовавший в Первой мировой войне, никогда не бывавший в местах, где происходили описываемые им события (Галиция, Польша, Волынская и Сувалковская губернии), «поверхностно знакомый с деталями офицерской службы и быта», полагавшегося в реконструкции описываемых событий на «немногочисленные печатные источники своего времени и устные воспоминания очевидцев», причём «очевидцев из рядового и низшего командного состава» [9. С. 130]. На основании всего этого автор отвергает и Ф. Крюкова, и В. Краснушкина, «участников Первой мировой войны и современников описываемых событий» [9. С. 131]. И при сопоставлении с Ф. Крюковым и В. Краснушкиным утверждает: «Этот человек – Михаил Шолохов» [9. С. 131].

Симптоматично, и то, что всё больше явных недоброжелателей М. А. Шолохова, стремящихся везде и всюду подчеркнуть его реакционность, начинают уходить от вопроса «авторства», ограничиваясь резкими полемическими замечаниями в адрес М. А. Шолохова, большинство которых на уровне воспоминаний вышеупомянутой З. Б. Томашевской.

Так, Л. И. Сараскина [10] в биографии Солженицына воспроизводит штампы-характеристики, сформировавшиеся в либеральном обществе: «Взгляды Шолохова середины шестидесятых были известны, поступки – тем более. [10. С. 554]. «А в Москве перешёптывались, будто Шолохов, когда ездил получать Нобелевскую премию, на вопрос о Солженицыне ответил: Солженицын? Он мемуарист; не всякая мемуарная литература может считаться литературой» [10. С. 560].

В 2015 году в Р. Медведев, когда-то поддержавший версию о плагиате, а затем от неё отказавшийся, подвёл своеобразный итог удельному весу исследований об «авторстве Шолохова». В работе ««Тихий Дон» Шолохова. Загадки и открытия великого романа» [7. С. 269–443] лишь один параграф первой главы посвящён шолоховедам и антишолоховедам, и только одна глава – проблеме авторства «Тихого Дона». Это притом, что книга состоит из восьми глав. Более же восьмидесяти процентов от общего объёма книги посвящено историческим и художественным особенностям романа – любви, природе, войне и смерти, стилю и поэтике и т. д.

Ещё одним знаковым событием стало издание научного академического издания «Тихого Дона» [13, 14], с которым открывается новая страница в комментировании шолоховских произведений и эпохи их написания.

Первая треть двадцать первого столетия ознаменована серьёзными сдвигами в изучении шолоховской эпики. Уходит на периферию и в откровенно маргинальную сферу всё, что связано с «вопросом об авторстве» шолоховских текстов, на первое место выдвигаются проблемы изучения историко-литературного контекста, а также «универсального» в художественном мире М. А. Шолохова. Проза М. А. Шолохова, в том числе и история её восприятия и изучения, является уникальным свидетельством о всей советской эпохе. Также очевидно, из века XXI, в том числе и на основе погружения в мифопоэтику М. А. Шолохова, что универсальное становится необычайно рельефным и специфичным в те периоды и эпохи, когда в судьбах наций происходят мощные тектонические сдвиги. Именно в опыте русской литературы XX века это свойство сказалось весьма наглядно, ярко и красноречиво. Историческая отзывчивость русской литературы способствовала её насыщению содержанием всемирной и сверхэпохальной значимости. Эпика М. А. Шолохова – тому зримое подтверждение.

Литература

1. Васильев В.В. Шолохов и русское зарубежье. – М.: Алгоритм, 2003. – 447 с.

2. Ермолаев Г.С. Михаил Шолохов и его творчество. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000. – 448 с.

3. История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи /Под ред. Е. Добренко, Г. Тиханова. – М.: Новое литературное обозрение, 2011. – 792 с.

4. Кожинов В.В. Размышления об искусстве, литературе и истории. – М.: «Согласие», 2001. – 816 с.

5. Костин Е. А. Философия и эстетика русской литературы. – Вильнюс: ВАГА, 2010. – 432 с.

6. Кузнецов Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. – 864 с.

7. Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Нобелевские лауреаты России. – М.: Время, 2015. – 448 с. – (Собрание сочинений Жореса и Роя Медведевых).

8. Палиевский П.В. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН: Наследие, 1999. – 142 с.

9. Рыбалкин А. А. Неточности и ошибки «Тихого Дона» // Вопросы литературы, 2012. – № 4. – С. 114–131.

10. Сараскина Л.И. Александр Солженицын. – М.: Молодая гвардия, 2008. – 935 [9] с.

11. Семанов С.Н. В мире «Тихого Дона». – М.: Современник, 1987. – 253 с.

12. Томашевская З. Б. Как и зачем писалось «Стремя». Послесловие ко второму изданию // Медведева И. (Д) Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа). – М.: Горизонт, 1993. – 128 с. Второе издание. – С. 121 – 126.

13. Шолохов М. А. Тихий Дон. Научное издание: В 2-х т. – Том 1-й: 1-я и 2-я книги романа. – М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 816 с.

14. Шолохов М. А. Тихий Дон. Научное издание: В 2-х т. – Том 2-й: 3-я и 4-я книги романа. – М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 864 с.

Epika by M. A. Sholokhov in the modern world: basic approaches to studying

Abstract: The article presents a brief overview of the approaches to the study of the art of M. A. Sholokhov at the beginning of the XXI century, identifies the main directions for the study of the epics of M. A. Sholokhov. The author makes a conclusion about the exhaustion of the direction associated with the attribute of Sholokhov texts, about the development of the mythopoetic and contextual reading of the works of M. A. Sholokhov.

Key words: russian literature of the XX-th century, the works of M. A. Sholokhov, the study of the Sholokhov epic.

Сведения об авторе: Поль Дмитрий Владимирович – профессор кафедры русской литературы МПГУ, доктор филологических наук, профессор.

Information about author: Pole Dmitry Vladimirovich – professor, Department of Russian literature, Moscow Pedagogical State University, doctor of philological sciences, professor.