Да ты слушаешь, дед?» – а сам деда по лысине рукавицей хлоп! «Слушаю, свет; и все твои речи – правда истинная!»
«Резал я, резал; до того дошло, что и наставлять больше нечего. Я сижу, не тужу, по сторонам гляжу: мужик овес веет, полова вверх летит. Я скорей полову ловить да веревку вить; вил-вил-вил, мертвую крысу завил. Ни с того, ни с сего крыса ожила да веревку-то и перегрызла. Как полечу я вниз… Летел-летел, летел-летел, летел-летел… Слушаешь, дед?» – «Слушаю, свет». – «А, чтоб тебя!.. Ладно. Сколько я летел, что и за сто рублей не скажешь, и свалился в болото, в трясину по самый рот ушел; хотел было воды напиться, да шею наклонить нельзя. Прибежала лиса, на моей голове гнездо свила, семерых лисят принесла. Шел мимо волк, лисят уволок, а я успел его за хвост схватить. Как уцеплюсь да закричу: тю-тю-тю! Волк меня из болота и вытащил».
Совсем беда приходит косолапому: скоро уж и сказывать нечего, а дед все не спорит, все не перебивает. Надо, что ни на есть, дальше рассказывать, чтоб своего добиться.
«Из болота я вылез голодный-преголодный. Глядь, а в дупле жареные перепелята сидят. Хотел было я в дупло руку просунуть – не лезет. Делать нечего – сам влез, наелся и растолстел, назад-то уж и не вылезу. Тут я догадлив был: домой за топором сбегал, прорубил дупло пошире и выкарабкался… Пошел я, неведомо куда, и пришел за море в такую сторону, где скот ни почем; за муху с мушонком дают корову с теленком, а за крупных оводов – больших быков. Наловил я тут мух три куля, наменял коров да быков три табуна, пригнал к синему морю – и давай горевать, как стадо домой гнать. Коли корабли нанимать – дорого возьмут, коли вплавь пустить – половина стада перетонет… Как тут быть, дед?» – «Сказывай, сказывай, свет!»