Народы России. Мифы и легенды

Качап

Говорят, давным-давно унесло юношей в море во время охоты. И прибило к берегу другой страны. Побоялись они идти в селение, но потом все же решились. Пусть убивают – а может, все-таки не убьют!

Жители той страны хорошо юношей встретили, разобрали по домам как гостей. Не измывались над ними, не мучили.

Однажды стал один юноша к девушке приставать. Решил хозяин наказать юношу, темя ему просверлить. Когда сверло мозга достигло, стал юноша смеяться.

Догадались другие юноши, что случилось, и решили убежать.

– Готовьтесь к побегу тайно, дорожные припасы тоже тайно готовьте. В один из вечеров убежим, – сказал самый старший.

И вот однажды, когда все уснули, убежали наши юноши, унесенные морем, домой. Рассказали, что с ними случилось. Собрались все силачи, все ловкие юноши из этого селения и отправились мстить.

Плывут мстители. Один туман наколдовал. Плывут в сплошном тумане, даже вытянутой руки не видно. Приплыли к селению обидчиков, убили всех взрослых. Нашли и главного обидчика, ему тоже голову просверлили. Когда до мозга дошли, он тоже засмеялся и умер.

Забрали с собой всех детей. Когда вернулись, по домам раздали. Девушку по имени Качап забрал себе оленевод. Скоро откочевал оленевод неизвестно куда. А Качап у него и прислугой была, и пастушкой, даже по ночам стадо стерегла.

Заболел вдруг у оленевода сын, муж и предложил жене:

– Давай убьем Качап, тогда наш сын выздоровеет. Сшей девушке одежду из белых шкур!

Не хотела жена, чтобы девушку убили. Но муж настаивал: должен же их сын выздороветь!

Сшила жена девушке белую одежду. Муж ей сказал:

– На следующей стоянке и убьем девушку. Пусть она, как мы кочевать соберемся, новую одежду наденет. И в ночь перед кочевкой пусть не сторожит стадо. Накорми ее хорошенько!

Последнюю ночь мужчина сам пошел стадо сторожить. Не хотела девушка ночевать дома, да они уговорили ее. Как только муж ушел, жена говорит Качап:

– Тебя убить хотят. Надень вот эту белую одежду! Когда поедем, я нарочно выроню горшок из кибитки и велю тебе вернуться за ним. Ты и убеги! Только не показывай печали, будь, как всегда, веселой, а то догадаются.

Назавтра снялись они со стоянки. Едут, вдруг хозяйка выглянула из кибитки и говорит:

– Ой, я горшок уронила! Качап, вернись за ним! Он, наверное, недалеко выпал.

– Давай я вернусь, – сказал муж.

– Пусть Качап вернется, она привыкла много ходить!

Пошла Качап за горшком, да и убежала. Ждал ее хозяин, ждал, не дождался и сказал, что на оленях ее догонит. Хотя и быстро Качап бежала, а мужчина на оленях еще быстрее ехал. Вот-вот догонит. Добежала Качап до прежней стоянки, легла у пепелища и взмолилась:

– Пепелище, спрячь меня, ведь я столько здесь работала. Слышишь, за мной гонятся!

Доехал мужчина до пепелища. Стал искать следы Качап, ничего не нашел. Назад к жене вернулся.

А Качап дальше пошла. Быстро шла девушка, увидела впереди мужчину. Догнала его Качап, мужчина ей сказал:

– Пойдем к нам! Вот только наш ребенок болеет, мы уже несколько дней не спим.

Согласилась Качап. Пришли домой. А там ребенок плакал, не умолкая. Вот мужчина и попросил Качап:

– Понянчи, пожалуйста, ребенка. А мы хоть немного поспим. Потом разбуди нас.

Согласилась Качап. Уснули муж с женой, а Качап стала ребенка нянчить. Ребеночек громко кричал, надрывался. Особенно сильно плакал, когда она до ягодичек дотрагивалась. Осмотрела Качап ягодички ребенка. А у него, оказалось, все ягодички засохшей глиной измазаны. Осторожно соскребла она глину, стал ребенок потише плакать, успокоился и уснул. И Качап с ним уснула.

Проснулся мужчина, а ребенок не плачет. Испугался мужчина, подумал: «Наверное, умер». Приложил ухо к груди ребенка, он дышит.

Разбудил тихонечко жену.

– Ребеночек-то спит, да и гостья спит. Пусть пока спят, мы тоже еще поспим, – сказал жене.

Встали только тогда, когда совсем выспались. Гостья с ребенком все еще спали.

– Чем же нам одарить Качап? – просил муж жену. – Шкурами и какими-нибудь гостинцами?

– Ничего мне не надо, – сказала спросонок Качап. – Я ведь ничего не делала, только убаюкала его.

Все же дали ей гостинцев, а хозяин даже немного нести помог. Проводил Качап и пошел обратно. Прошла немного Качап, обернулась, а вместо мужчины бурый медведь переваливался. Оказывается, это бурый медведь был.

Долго шла Качап, устала, подошла к большой реке. Села на самом берегу и уснула, потому что страшно ей стало через реку переходить.

– Если это Качап, переправим ее через реку, – услышала Качап.

Открыла глаза: около нее стояли юноши.

– Куда идешь? – спросили ее юноши.

– К братьям, – ответила Качап.

– Мы тебя сейчас переправим! А те, к кому ты идешь, вон за той горой живут, – сказали ей.

Переправили они Качап. Посмотрела она юношам вслед, но увидела журавлей, оказывается, они ее переправили. Скоро Качап добралась до селения. Там ей хорошо зажилось.

Кореки

Лиса-обманщица

Встретила лиса медведя.

– О-о, племянничек, рада видеть тебя!

– И я рад.

Пошли они вместе к краю крутой скалы.

– Давай-ка поспим на солнышке, – предложила лиса.

– Ладно, – согласился медведь.

А скала высокая и отвесная.

– Ты с краю не ложись, – сказала лиса медведю, – а то еще скатишься и упадешь. Подальше от края ляг.

Легли они спать: лиса с краю у самого обрыва, а медведь рядом. Только заснул медведь, как лиса раз – и на другую сторону перебралась. Зашептала спящему:

– Племянничек, подвинься, а то столкнешь меня, – а сама подталкивала его к краю. Вдруг столкнула, медведь покатился со скалы.

Вскочила лиса и стала к подножию спускаться. Увидела – мертв медведь.

Дети лисы перенесли медвежье мясо домой. Еды достаточно стало. Сказала лиса своей старшей дочери Имынне:

– Имынна, позвонки медвежьи не выбрасывай, я их соберу и похороню.

И верно. Собрала лиса позвонки и нанизала на веревку. Вот собралась лиса и пошла в тундру. Шла, а позвонки за собой на веревочке волочила. Вдруг увидела: в кустах крепко спал волк. Привязала лиса к хвосту волка позвонки, да как закричала:

– Племянничек, племянничек, большезубые чудовища за тобой гонятся! Беги скорее! По густым кустам беги!

Вскочил волк и бросился со страху в кусты. Зацепились позвонки за ветки и сдернули весь пушистый белый волчий хвост. Прибежал волк домой и закричал:

– Бабушка, бабушка! Я хвост где-то потерял!

– Шляешься где попало! Как это можно свой собственный хвост потерять?! – отругала его бабушка и сшила ему из обрывков старой шкурки другой хвост.

А лиса тем временем пошла по следу волка. Заметила, что на кустах волчий хвост висит. Взяла его и домой побежала.

– Имынна, вот пушистый белый волчий хвост принесла. Пришей-ка из этого хвоста всем лисам белые кончики.

Пришила Имынна к лисьим хвостам кусочки волчьего хвоста. С тех пор у всех лисиц кончики хвостов белыми стали.

Коряки

Куйкынняку и волк

Решил Куйкынняку^[18] покататься, на гору отправился. Шел он, водовозные санки за собой тащил. Пришел на гору, скатился к самому морю. Через море перекатился, обратно отправился.

Подошел к нему волк.

– Здравствуй, двоюродный брат! Что делаешь? Катаешься? Ну-ка, брат, и я покатаюсь!

– Не смей садиться! Сломаешь!

– Ничего. Хоть разок скачусь!

Стал волк кататься, три раза с горы скатился. Потом сказал Куйкынняку:

– Ну ладно, брат, я домой пойду.

Вернулся домой Куйкынняку. Через некоторое время решил волк: «Пойду в гости к двоюродному брату». Отправился, вдруг заметил: на дороге ноги Куйкынняку валялись.

– Ой! Двоюродный брат! Какой смертью умер? – Вскрикнул волк и съел ноги Куйкынняку.

Еще немного прошел, руки нашел. И руки съел. Потом голову нашел и тоже съел. А потом и тело нашел, и его съел.

Пошел волк дальше. Вдруг Куйкынняку закашлял в его животе:

– Эй, братец, куда мы идем?

– К твоему жилью.

Потом Куйкынняку спросил:

– Что это?

– Почки.

– А это, братец, что?

– Легкие.

– А вот это?

– Печень.

– А это что, на кочевую юрту похожее?

– Ой-ой! Не трогай! Это сердце!

– Ладно.

Немного погодя Куйкынняку опять спросил:

– Эй! Братец, где мы идем?

– К самому жилью подходим.

И снова Куйкынняку решил узнать:

– Куда пришли?

– Вот уже на крышу землянки, ко входной двери взбираемся.

Тут вцепился Куйкынняку в волчье сердце когтями. Не выдержал волк удара и умер.

Закричал Куйкынняку:

– Мити^[19]! Скорее выходи! Распотроши волка!

Взяла Мити нож, вышла и распотрошила волка. Тогда Куйкынняку вышел и велел:

– Живо, Мити, втащи волка в жилье.

Втащили, голову отрубили.

А Таятхыт – младший брат волка – дома брата ждет.

– Эй, куда старший брат ушел? Надо пойти поискать его.

Пошел на поиски. Увидел следы.

– Вон куда! К Куйкынняку, оказывается, пошел!

Пришел Таятхыт к Куйкынняку.

– Здравствуй, братец! Пришел? Ну, войди!

Вошел Таятхыт.

– Ну-ка, Мити, угости зятя головой тюленя-крылатки.

Поставила Мити голову в круглой миске.

– На, зять, ешь!

А тот узнал беззубую пасть старшего брата и сказал:

– Не хочу. Уберите. Я сам этаких зверей постоянно убиваю.

– Эй, Мити, другое угощение подай, лахтачью^[20] голову!

Мити подала голову в длинной миске.

– На, зять, ешь!

Видит Таятхыт – это опять голова старшего брата. Перешагнул он через миску и вышел с мыслью: «Пойду народ звать. Всех соберу!»

Отправился Таятхыт. Разных зверей созвал: медведей, диких оленей, горных баранов, лосей. И лис тоже тут.

– Ну же, пошли к Куйкынняку.

Пришли.

– Эй! Двоюродный брат, это мы пришли!

– Сейчас. Погодите! Вот приглашу, тогда входите. Ягодным запасом моим угощу.

Таятхыт спросил:

– Ну, медведь, как нам быть?

– Это по мне. Поедим ягод. Пошли!

Вошли звери. А Куйкынняку как раз успел рыбьи жабры и хвосты в золу очага закопать. Закопал и сказал:

– Вот как вас наружу потянут, начинайте дымить!

Потом домочадцам сказал:

– Ну-ка, несите угощение!

Все вышли. Один Куйкынняку в жилье остался, чтобы сторожить пришедший народ. А домочадцы уже начали летнюю дверь камнями заваливать, громко работали. Медведь и спросил:

– Что это стучит?

– Мешок с орехами.

– Орехов поедим!

Еще камень стукнул.

– А это что?

– Мешок с голубикой.

Медведь даже заплясал от радости.

– Эх, поедим ягод!

Потом снаружи кричат:

– Входное бревно от свайного балагана сломалось. И мешок с орехами порвался. Одеяло дай! И входное бревно принеси, возьми у входа в землянку.

Вышел Куйкынняку наружу. Сняли входное бревно, верхнюю входную дыру одеялом накрыли. Закричал Куйкынняку:

– Эй, рыбьи жабры, рыбьи хвосты, начинайте дымить!

Задымили. Все звери в землянке задохнулись, только двое едва выбрались – лис да Таятхыт. Лис тотчас в тундру убежал.

Опять пошел Таятхыт зверей звать. На этот раз к морю пошел. Созвал всех морских зверей: китов, моржей, нерп, лахтаков, рыб.

– Ну, идем к Куйкынняку!

А море от множества зверей как суша стало.

– Эй! Мы пришли!

Увидела их Мити, сказала:

– Худо, Куйкынняку! Море от суши не отличишь!

– Живо, Мити, краску из ольховой коры подай!

Дала ему. Вылил он в море краску из ольховой коры, и все морские звери погибли. Один Таятхыт остался.

Опять отправился Таятхыт зверей на помощь звать, пришел в тундру. Всех червей созвал, черных червяков, гусениц, личинок, дождевых червей. Поползли к Куйкынняку.

Проснулась утром семья Куйкынняку – вся земля червями покрыта.

– Живо, Мити, подай лыжи, подбитые оленьей шкурой!

Мити подала лыжи, Куйкынняку их надел. Прокатился несколько раз – всех червей подавил. Опять волк один остался. Крикнул ему Куйкынняку:

– Не смей таскаться ко мне! Убью и тебя!

Что ж, пошел волк домой. Волчью шкуру снаружи повесил. Всю зиму шкура висела. Потом снял ее, понес к Куйкынняку.

– Здравствуй, брат! Где мне волчью шкуру потрясти?

Всю ее снегом запорошило.

– Прямо над входной дырой и тряси.

Начал отрясать снег. «Ну, – подумал, – довольно. Наверное, всех засыпал». Заглянул внутрь, а там ничего, все живы. Только на полу горка снега лежит.

– Эх, неудача!

Пошел волк домой. А Куйкынняку свою воронью одежду вынес, снаружи повесил. Одну ночь она провисела, на другой день снял, в волчий поселок понес.

– Привет, брат! Где мне мою воронью кухлянку^[21] отрясти?

– Да тут вот и отрясай над входной дырой.

Тряхнул один раз – вся землянка снегом наполнилась. Все волки и погибли. А Куйкынняку домой вернулся.

Пастух и медведь

Заблудился пастух в пургу и набрел на медвежью берлогу. Медведь сказал:

– Здравствуй, друг, куда идешь?

Тот пожаловался:

– Плохо мое дело, в пургу попал!

– А где твоя семья?

– Не знаю. Заблудился я.

– Ладно, иди ко мне в берлогу. Торбаза^[22], шапку сними! Спать будем!

Долго спал медведь, и человек с ним спал. Но вот оба проснулись. Спросил медведь:

– У тебя дома кто есть?

Пастух ответил:

– У меня дома жена и маленький сын. Еще отец-старик и мать-старуха. Плачут они, говорят: «Умер, наверное, наш сын».

Опять уснули.

Весной вышел медведь из берлоги. Тот человек, оказывается, всю зиму проспал. Медведь позвал:

– Эй, друг, проснись! Светло стало. Тепло становится.

А тот крикнул:

– Спать хочу!

Потом вышел, спросил:

– Дедушка, а где мои лыжи? Я их тут поставил.

А медведь объяснил:

– Их, друг, давным-давно лисы съели.

Человек спросил:

– Где же моя семья?

Медведь ответил:

– Они близко живут.

А человек пожаловался:

– Я есть хочу.

Медведь ему:

– Подожди-ка!

Пошел в берлогу, от своего медвежьего бедра кусок оторвал. Потом вышел.

– Эй, друг, вот тебе мясо! Совсем близко твоя семья живет.

Взял человек мясо, домой пришел, родителям рассказал, как он всю зиму с медведем проспал.

Ительмены

Как Синаневт сглазили

Жили-были Синаневт ^[23]и Эмэмкут. Хорошо жили, все у них ладилось. Вдруг с Синаневт что-то случилось. Все ей стало немило, все о чем-то думает и думает. Брат ее расспрашивал, но она ничего не ответила:

– Что с тобой?

– Не спрашивай у меня ничего. Очень скучно мне жить.

Ушла Синаневт куда-то. Вдруг увидела горбуш в реке. Поймала она одну рыбку и сказала:

– Ты будешь мне мужем!

Горбуша затрепыхалась у нее в руках, Синаневт обрадовалась:

– О-о, муж очень игривый!

Пошла сразу домой, поднялась на чердак и там легла вместе с горбушей. Горбуша билась-билась, а ей смешно:

– Да будет тебе щекотаться!

Целую ночь Синаневт визжала и хихикала на чердаке, лежа с горбушей. Эмэмкуту всю ночь мешала спать. Утром Синаневт сказала:

– Ты теперь спи. Я укрою тебя, а сама по ягоды пойду.

Ушла Синаневт. Поднялся Эмэмкут на чердак, увидел горбушу на постели. Схватил он горбушу, отнес ее в реку. Синаневт увидела это и сразу запела:

– Моего-о муженька-а в речку бросили-и!

Очень жалела она мужа. Пришла домой, взяла себе в мужья деревянный крючок для жира. Легла она с ним, а крючок и прошипел ей:

– Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.

Синаневт не поняла:

– Ты чего? Может, мне поцеловать тебя?

А крючок снова:

– Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.

Синаневт снова спросила:

– Может, мне обнять тебя?

Крючок снова зашипел:

– Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.

Утром Синаневт сказала:

– Ты спи, я укрою тебя, а сама по ягоды пойду.

Как только Синаневт ушла, Эмэмкут сразу поднялся наверх: отчего это там Синаневт опять визжала? Увидел он крючок. Взял его, разжег во дворе огонь, да и бросил туда крючок. Вдруг Синаневт увидела, что дым поднялся, сразу запела:

– Мо-ой муженек в огне-е горит, жи-ирный дым поднима-ается! Эмэмкут его сжег.

Пошла домой Синаневт, вдруг собачонку облезлую увидела, поймала ее и сказала:

– Ты будь мне мужем.

Собака зарычала на нее. Синаневт спросила:

– Чего смеешься? Пойдем на чердак, спать ляжем.

Уложила она собачонку, а та все рычит. Синаневт засмеялась.

– А ты чего смеешься? – спросила она собачонку. – Что, красивая я? Уж, наверное, красивая.

Опять всю ночь Синаневт визжала и хихикала. Эмэмкут из-за нее всю ночь не спал. Утром Синаневт сказала:

– Ты теперь спи, а я по ягоды пойду.

Собралась Синаневт уходить, захотела поцеловать собаку. Собака укусила ее. Синаневт рассердилась:

– Да ладно, ладно, далеко ходить не буду. Ишь какой, даже кусаешься, когда целуешь!

Ушла Синаневт. Эмэмкут сразу поднялся на чердак, злой-презлой, одеяло стащил с постели, увидел там собачонку. Схватил он ее, за шею спустил с крыши, да и повесил. Увидела Синаневт – собачонка висит. Запела:

– Мо-ой муженек повешенный ви-исит, язычок вон как далеко высунул, такой смешливый муженек был! Ай-яй-яй, Эмэмкут!

Пошла домой Синаневт. Стала к дому подходить и тут человека мертвого нашла, нижнюю половину у него собаки отъели. Взяла она его и подняла на чердак, чтобы лечь с ним спать. Легли они, стали разговаривать. Мертвец и сказал ей:

– Синаневт!

– Чего?

– Ды бедя подиже пощупай.

– Что ты говоришь?

– Да ду же, ды бедя подиже пощупай.

А Эмэмкут увидел, как она мертвеца на чердак поднимала, и подумал про себя: «Очень плохая жизнь теперь началась». Утром Синаневт пошла по ягоды, укрыла мертвеца одеялом. Как только ушла – Эмэмкут сразу поднялся на чердак, увидел мертвеца, испугался, накрыл его и спустился вниз.

Пришла Синаневт, сразу легла к мертвецу. А тот и попытался предупредить ее:

– Бедя двои бдат дидел.

– Что, я чем-то выпачкалась? – не поняла его Синаневт.

– Бедя двои бдат дидел.

– Ты, наверное, говоришь мне, что я тебя брошу? Нет, я тебя не брошу, – успокоила его Синаневт.

– Бедя двои бдат дидел.

А Эмэмкут сказал себе: «Лучше мне этот дом сжечь, а самому уйти из этого места». Поджег он дом, а сам ушел. А Синаневт с мертвецом там и сгорели.

Каманхнавт

Два сына Кутха, Эмэмкут и Котханамтальхан, отправились на осеннюю охоту, а семья осталась с родными на зимнике^[24]. Охота была удачная: увидят зверя – добудут. Вдруг неудача пришла: целый день ходили они по тундре, но все живое от них убегало. И пришлось им, чтобы не пропасть с голоду, «старое есть».

Эмэмкут улегся на постель, а Котханамтальхан начал стряпать. На другой день решили идти врозь: один в тундру, а другой в березняк^[25]. Эмэмкут в березняке нашел длинную черемшу, выдернул с корнем на суп. Принес домой, залез в балаган^[26] и положил ее в ящик, а сам лег спать, брату велел суп варить.

Приготовил Котханамтальхан дрова, воду и пошел за черемшой в балаган. Поднялся, вошел – нет черемши, а сидит на балагане девушка. Сидит она, волосы расчесывает. Стало ему стыдно – очень уж красивая девушка, – скорее убежал.

Брат удивился:

– Почему не принес черемшу? Как будешь суп варить?

– Нет черемши. На балагане девушка сидит и волосы чешет. Красавица – любо поглядеть! Боялся я даже мельком на нее взглянуть.

Услышал это Эмэмкут, вскочил с постели и побежал к балагану. Увидел девушку, имя ее было Марокльнавт, сразу же женился, и тут же у них сын родился.

Котханамтальхан от стыда убежал к отцу и рассказал, какая красавица жена у брата. Стал Эмэмкут со своей женой жить. Один раз утром жена не отпустила его на охоту:

– Я сон худой видела.

– Надумал – поеду! – ответил Эмэмкут.

– Худо будет, не езди, – просит жена.

– Не бойся, близко промышлять буду.

И уехал.

Подслушала их разговор Каманхнавт^[27]. Только Эмэмкут за дверь – она уж на пороге. Вошла в дом.

Стояла Марокльнавт, молчала, испугалась: знала – беда будет.

– Ну, садись, баба! – приказала Каманхнавт.

– Не сяду!

– Штаны дай мне!

– Не дам!

Стали бороться, победила Каманхнавт Марокльнавт и раздела ее. Стыдно стало жене Эмэмкута, что голая осталась, вышла она, села во дворе и заплакала. Сама травой прикрылась.

Каманхнавт села на порог, голову завязала, охает – будто голова болит. Вернулся с охоты Эмэмкут и не узнал жену: черная как уголь стала. А Каманхнавт начала укорять его:

– Зачем уходил? Ведь я говорила, худо будет – сон плохой видела.

Остался Эмэмкут с черной как уголь женой-ящерицей, а настоящая жена голая во дворе сидела, плакала и убивалась.

Настала ночь. Уснули все в доме. Марокльнавт вошла в дом, сына покормила и укрыла потеплее, Эмэмкута поцеловала и пошла обратно во двор. По дороге взяла охотничий нож Эмэмкута и положила в балагане наверху.

Каманхнавт утром встала и говорит Эмэмкуту:

– Давай откочуем отсюда; нечисто у тебя в доме.

А бедняжка жена Эмэмкута спряталась: стыдно ей, нагая она. Дорóгой у нарты полоз^[28] сломался. Хотел Эмэмкут его поправить, а ножа-то и нет.

– Ты чего остановился? – спросила злая баба.

– Полоз сломался, надо починить. Нож забыл, домой за ним сбегаю.

Испугалась худая баба-ящерица:

– Подожди, он, верно, в мешке!

Искала, искала – не нашла. Побежал Эмэмкут домой, стал искать нож – не смог найти. Марокльнавт в окошко заглянула и закричала:

– Нож наверху лежит!

– Что с тобой? Ты опять прежняя стала!

А она не смогла ничего ответить, не смогла выйти, показаться: стыдно, голая она. Отбежала от окна и спряталась. А Эмэмкут нашел нож и ушел к нарте и черной бабе.

Вошла в дом Марокльнавт и заплакала. Детской одеждой из травы лицо вытирала. Эмэмкут с Каманхнавт домой к отцу поехали. Там увидали – кто-то едет, догадались, вышли из дому посмотреть красавицу жену сына: смотрят – а она как уголь черная. Рассказал Эмэмкут, как все было.

Марокльнавт – его настоящая жена – постель из травы сделала, в березняке подвесила, приготовила себе травяные одежды и стала жить.

Весной гуси прилетели.

– Зачем ты на нашем месте постель повесила?

– Я уйду. Не знала я, что это ваш березняк.

И хотела уйти. Налетел на нее гусь, женился на ней, и тут же сын-гусенок родился. Осенью гуси собрались улетать. Марокльнавт держала мужа-гуся на привязи: жалко, улетит.

– Пусти, весной опять прилечу! – просил гусь.

Пожалела, отпустила, а сама изводиться начала. Сын-гусенок только и утешал: то олененка добудет, то уток принесет.

Весной гуси опять прилетели. Встретила Марокльнавт мужа-гуся; стали опять вместе жить. А сын уже большой стал. Один раз пошел на охоту старший сын Эмэмкута и Марокльнавт и добыл гуся, мужа своей матери. Каманхнавт, злая баба-ящерица, съела гуся, а кости сберегла, сохранила.

Рассердились гуси и решили Марокльнавт убить. Один раз сидела Марокльнавт и шила, а около паук, Сикукечх, путался. Отбросила она его:

– Я шью, а ты мне мешаешь! – рассердилась она.

– Прячься скорее в кукуль^[29], выходи во двор, – сказал Сикукечх.

Послушалась она, вышла во двор, забралась в кукуль, с головой закрылась, лежит, ждет. Налетели гуси, стали ее бить. Подумали, что убили, и улетели прочь. А она вернулась в дом и опять села шить. Парнишка, сын гуся, совсем подрос, только одевался не так, как люди: травяная одежда на нем, на травяной постели спал. Люди-то ведь на оленьих шкурах спят и в кухлянках ходят!

Один раз собрался парнишка на охоту. Сначала решил идти, в чем дома ходил, но передумал и самую лучшую парку надел, которую ему мать дала. Ушел сын на охоту далеко от дома, добыл оленя, вдруг увидел: навстречу ему шел человек. Одежда у него в тело вросла – та самая, которую на него мать когда-то давно надела. Это был старший сын Марокльнавт и Эмэмкута.

Брат-гусенок стал звать его:

– Иди со мной есть!

– Нет, не пойду, – отвечает тот.

– Почему не пойдешь?

Стали разговаривать.

– У тебя парка хорошая, а у меня одежа в тело вросла.

Думал – чужой кто.

Стали есть, разговаривать.

– Да ты же брат мой от одной матери! – воскликнул брат-гусь, когда тот рассказал про себя.

Заплакали оба. Пошли вместе к матери. Один смело идет, другой застыдился – очень плохо одет. А мать давно сына ждала.

– Далеко ли был? – спросила.

– Да, далеко. Не один пришел: старший брат во дворе остался, стыдно ему войти – плохо одет, одежа в тело вросла. Как ты одела, так он все в ней ходит.

Вышла мать во двор, узнала сына, заплакала:

– Бедный мой, несчастный! Как я одела тебя – так ты и остался в той одежде.

Потом сняла с него травяную одежду, надела парку, и стал он хорош – загляденье! Накормила, велела домой к Каманхнавт идти и принести кости гуся, своего второго мужа. Сын ушел. Каманхнавт увидела его, испугалась, хотела убежать. Сказала мужу:

– Я во двор пойду.

Эмэмкут догадался, что настоящая его жена жива. Не выпускает Каманхнавт из дому: боится, как бы она еще какое зло не совершила. Сыну кости гуся дал, к матери послал, велел сказать, чтобы домой шла. Сын убежал за матерью, отдал ей гусиные кости. Она подула на них – стал гусь живой.

Марокльнавт расчесала волосы на прямой пробор, принарядилась и пошла к первому мужу – Эмэмкуту. Увидела Каманхнавт: идет женщина-краса домой, стала рваться во двор – не пускают. Вошла Марокльнавт в дом Эмэмкута, ударила себя поперек лба вдоль пробора и распалась на две части: одна отошла к гусю, а другая – к Эмэмкуту.

Эмэмкут послал за сковородой, раскалил ее. Раздел Каманхнавт догола, толкнул ее, посадил на горячую сковороду и вышел во двор изжарить жирного мяса. Все были рады. Стали есть, пить, гулять и спать легли. А Каманхнавт на сковороде изжарилась.