Я обомлела. Я знала точно, что никто не бросал родину, никто не забывал Бога и родной язык. Мой прадед по отцовской линии, был сослан в 30-е годы из родного села на Волге – Старая Кулатка. Он со всей семьей, сыном (мой дед), внуками, в том числе и моим папой, в чем были, без имущества, были высланы в Шахрисябз (Узбекистан). Другой мой прадед, по материнской линии, в те же годы был выслан из Челябинска, где у него экспроприировали конезавод, в Термез (Таджикистан, на самой границе с Афганистаном), где его и расстреляли. Его жена с 6-ю детьми поехала следом, осела в Душанбе – ждать мужа. Она всю жизнь верила, что во время расстрела ее мужу удалось убежать в горы, через границу, в Афганистан. И что в любое время он может вернуться. Всю жизнь она берегла замумифицировавшийся палец мужа, который он себе случайно отрубил, когда колол дрова. И ждала.
Кто из них какую родину предал?
Слова муллы меня ранили. Я потом сказала своей родственнице Руме: « В эту мечеть я больше не пойду. Там мулла дурак».
Кстати, через год, я услышала от кого-то, что этого муллу за какие-то провинности лишили сана. Видимо, он забыл, что священник не имеет права так разговаривать с людьми. Даже в тюрьмах, у преступников, священники принимают исповеди. И не осуждают людей, а стараются облегчить им душу.
И вот в 2003 году, я пока не пришла к тому, чтобы с кем-то из священников поделиться своей бедой. Однако, на основе горы прочтенных книг и многих часов размышлений, я сделала некоторые умозаключения:
Глубоко в сознании, в генетической памяти, конечно, ВЕРА у меня есть. Однако, наше с вами советское воспитание, комсомольское прошлое, и прекрасно преподнесенный в университете Виктором Ивановичем Приписновым, и сданный мною на «отлично», ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ – внесли свой бесценный вклад в сумятицу моей души и эклектичное насквозь мировоззрение.
Мне уже стало понятно, что НЕЧТО, которое теперь является неотъемлемой частью моих беспокойных ночей, напрямую связано с потусторонними силами. И мне придется самой как-то с этим разбираться, и далеко не на основе постулатов диалектического материализма. Причем, не имея пока каких-то инструментов, которые, наверное, имеются у воспитанных по строгим религиозным канонам людей.
За несколько лет до этого, у меня была возможность изучить православие, познакомиться с Библией, пообщаться со священниками в старинных храмах Владимира, в монастырях Боголюбово, что близ Владимира. Да, православие, как и католическое христианство, имеет неисчислимый арсенал средств духовной помощи и поддержки для человека. В чем, несомненно, я точно нуждалась. Конечно, я русскоязычный человек, я думаю и чувствую – только по-русски. И я решила воспользоваться этим арсеналам. Однако я подумала, и решила, что мне нужно научиться одновременно пользоваться таким же арсеналом средств помощи, который имеется в Исламе. Я для себя сформулировала такие аргументы для этого: генетическая память, или унаследованные черты, способности, вероятно, смогут помочь мне в решении проблемы. Во многих религиях прошлого акцентируется внимание на возможность помощи предков, рода. Мучающее НЕЧТО имеет образ отца, который был мусульманином. Логичнее решать проблему с позиции ислама, решила я.
И я в октябре 2003 года поступила в женское медресе при самарской мечети.
То время очень было для меня трудным. Внешне, может и не было видно, я старалась держаться, но внутри меня кипел адский котел. Я постоянно была на грани срыва – каждое утро прокручивать в голове то, что я видела во сне – страх, унижение, стыд, боль – и пытаться успокоиться, отвлечься, ведь впереди был целый рабочий день. А весь день я была как натянутая струна. Работа на заводе была очень напряженная. Мне нужно было показать свои способности, трудовые навыки, я надеялась, в который раз, что смогу стать своей, «пустить корни», получить ссуду на жилье, и все будет хорошо. Я старалась все делать лучше, больше. Кроме основной нагрузки, как начальника отдела по работе с персоналом, на заводе с численностью почти три тысячи человек, я не сочла нужным отказаться от дополнительной нагрузки, и редактировала заводскую малотиражку «Кабельщик». Так как, по непонятным мне тогда причинам, от меня дистанцировались многие люди, я докатилась до абсурда – я сама писала статьи, якобы от разных людей, сама фотографировала людей и процессы, сама верстала газету – пришлось освоить программу верстки, с которой работают только профессионалы. По вечерам я встречалась с людьми, которые забирали у меня макет, мы обсуждали, что и как доработать, и они потом сдавали макет в типографию. Я фактически надрывалась, и не могла остановиться и задуматься. Что происходит? Что я делаю и почему я в изоляции? Такое свое поведение теперь я называю «Выше, быстрее, сильнее» и считаю его неправильным. В том числе, такое поведение обуславливалось моим тогдашним болезненным состоянием, расстроенными нервами, теперь мне это ясно. Но не тогда. Все мне казалось, вот еще такое-то дело сделаю очень хорошо, и меня точно оценят по заслугам. Отношения с коллегами и подчиненными не складывались. Ясно, по-другому и быть не могло. Что человек излучает в мир, то он и получает в ответ. А я излучала агрессию. Не против кого-то, а агрессию вообще. Свою борьбу со своим внутренним болезненным состоянием я не могла скрывать на энергетическом уровне. От меня пышило жаром, нервозностью. Но тогда я объективно это не оценивала. Только недоумевала, почему вокруг меня такой страшный вакуум, такая враждебность и ответная агрессия.
В медресе начались занятия, и опять я не смогла объективно оценить происходящее. Преподавание велось на татарском языке. А я упорно ходила на занятия, пыжилась что-то понять, что-то выучить. И у меня ничего не получалось. Я психовала еще больше. И день, и ночь, и будни, и выходные у меня были, как будто я в аду.
Антидепрессанты не помогали. Я их забросила. Мне становилось все хуже и хуже. Ежедневно я одна съедала по торту, видимо, в качестве лечения, и подсадила себе печень.
Я выбросила все лекарства в мусорку, и в последующие годы, никаких антидепрессантов, успокоительных, снотворных, транквилизаторов, даже валерианку и корвалол – я не принимала. Пробовала, конечно, с надеждой, что помогут. Но – нет, не помогало. Может, лекарства были поддельные, может просто мне они не были нужны. Я и сейчас их не пью. Не сплю – вяжу, читаю, пишу рассказы, мастерю шляпки. Иногда просто лежу, мечтаю, сочиняю фасоны платьев. Порой – плачу. Жалею саму себя. Но лекарства не пью.
2004 год
Исполнился год со дня смерти папы. Мое состояние ухудшалось.
В медресе у нас была женщина, что-то вроде классного руководителя. Она решила со мной побеседовать и выяснить, почему я плохо усваиваю программу. Тут я не выдержала, и все ей рассказала. Это был первый человек, с которым я поделилась своей бедой. Пока я рассказывала, ее глаза все больше и больше наполнялись ужасом. Она мне сказала: «Почему ты столько времени молчала? Это ведь ДЖИНН! Ты можешь погибнуть!». Потом она запричитала по-татарски и куда-то побежала.
Джинн (два «н», чтобы отличать от названия напитка) – это название беса в исламской традиции. Также как, сатана именуется в ней – шайтан. Сущности этого плана имеют сложную классификацию и ранги. Они во всех религиях считаются очень опасными, и рекомендуется даже их имя, название, лишний раз не произносить. Говорят, произносишь их имя, они подумают, что зовешь и тут как тут. Прибудут. (Меня по этой причине смущают американские фильмы, где герои постоянно ругаются: «черт, черт, черт» – зовут ведь). Поэтому в моем рассказе в последующем их название «Бес, или Джинн», я превратила в аббревиатуру БД. Чтобы они, эти сущности, не догадались, что речь идет о ком-то из их банды.
Моя «классная руководительница» вернулась и сказала мне: «Идем, тебя зовет ХАЗРЯТ». (Это какой-то высокий чин в мечети).
Захожу в кабинет к Хазряту. Опять боюсь, что спросит строго: «Почему не говоришь на родном языке?»
Хазрят оказался очень красивым моих лет татарским мужчиной в великолепной мусульманской одежде – чалма, расшитый золотом халат. Он очень подробно расспрашивал про мои сны, качал головой. Потом сказал на великолепном русском языке: «Это не твой отец, это настоящий коварный враг – джинн. Он принял облик твоего отца, чтобы ослабить твою волю. Ведь отец в мусульманской семье – а ты выросла именно в такой – всегда является непререкаемым авторитетом. Фактически, это единственный мужчина в жизни женщины, которого она по-настоящему уважает и боится. Даже мужей современные мусульманки так не уважают и не боятся, как своих отцов».
Лечение? Его нет. Только молитва. И Хазрят молился. Долго, красиво, на чистейшем арабском языке. Молился и дул на меня. И сказал приходить каждый день – и так целый месяц. Он молился и дул на меня.
Конечно, молитва – серьезная сила. Но нужно уметь молиться самой. Не может Хазрят все время меня спасать. Он помог, дал мне силу жить дальше. Но себя спасти полностью может лишь сам человек.
Легко сказать – молиться на арабском языке. Этот Хазрят учился 9 лет в богословском университете Саудовской Аравии. А я в то же самое время в своих университетах изучала не Коран, а, к примеру, «Анти-Дюринг», «Детская болезнь левизны в коммунизме», «Материализм и эмпириокритицизм», «Капитал» и «Развитие капитализма в России».
Шел тяжелый-тяжелый для меня апрель 2004 года
А 1 мая я тяжело заболела. Предположительно, по тяжести состояния и признакам, пневмонией. Друзья приносили мне лекарства и продукты, я сама делала себе уколы. На работу я не пошла и не сообщила о болезни. Никто и не всполошился, не поинтересовался мной.
Проболела я месяц. Почти не вставала, особенно первые недели. Была очень высокая температура и полубред.
Единственным чужим человеком, переступившим порог квартиры в этот месяц, уже в первых числах июня, была квартирная хозяйка. Она пришла за арендной платой. Я сообщила, что платить мне больше нечем, я уеду. Она сказала, живи в долг, пока не найдешь другую работу.
Самара очень большой город, много предприятий, которые уже работали, в отличие от 90-х годов. Также у меня там были надежные друзья. Если бы я была здорова, так и можно было бы поступить – найти работу полегче, попросить помощи и поддержки у друзей, и жить дальше. И работу ведь я всегда находила быстро. Любила говорить: « Мне не составляет труда найти работу даже без знакомств и связей – у меня приятная внешность, блестящее образование и покладистый характер». (Насчет характера, я, конечно лукавила). Но я не стала больше напрягаться – я безумно устала проводить ночи в одной постели с мертвецом. Ночные кошмары только усиливались. Я была в то время абсолютно уверена, что уже не сегодня-завтра я попаду в психушку – еще не знала, что буду решать проблему с этими кошмарами еще почти пять лет. Я решила поехать поближе к дочери, чтобы ей было полегче, рядышком, меня навещать в больнице. И поехала в Москву.