Али и Разум

–Люди! Скажите мне, а вас беспокоит ваш Разум? Донимает он вас, говоря, что хочет вам помочь? А меня донимает! Вот он, – он указал на место рядом с собой, – мой Разум. Смотрит на меня так недовольно. Только вы его не видите и не можете с ним говорить! А я вот могу. Более того…

Официантка, которая приносила ему еду на подносе, некоторое время понаблюдав эту сцену, направилась к заведующему. Постучавшись, она вошла:

–Извините, Олег Васильевич, там один посетитель ведет себя как-то странно.

–Что случилось?

–Не знаю, он громко разговаривает сам с собой, потом обращается к другим клиентам. Сейчас там все разбегутся.

–Пьян, что ли?

–Да вроде нет. У нас он спиртного не заказывал, да и вел себя вначале как-то прилично.

–Хорошо, я разберусь. А вы занимайтесь своими делами.

Когда заведующий вошел в зал, Али вовсю разошелся. У кого-то на лице отражалось удивление, у кого-то сочувствие, у одних недовольство, у других улыбка.

–Извините, с вами все в порядке? – вежливо обратился к нему подошедший Олег Васильевич.

–Да, я в полном здравии… может быть. Но не пьян, это точно!

–Прошу прощения, но вы своим поведением пугаете наших посетите…

–Это их проблемы, – оборвал его Али. – Впрочем, я уже ухожу.

Затем он рассчитался и вышел. Тут же взяв такси, он поехал в свое меблированное логово. Войдя к себе, Али плюхнулся в кресло. Он находился в том состоянии, когда на него находила тоска одиночества. Он вспомнил о прошлом. Слово «мама», как бы случайно вырвавшееся у него в кафе, так и не выходило у него из головы, и теперь он мог свободно предаться тем тяжелым воспоминаниям из детства, сопряженным с этим словом. «Мама», – сказал он тихо, и в сердце что-то раздалось. В памяти сотый, тысячный раз всплывала одна и та же картина.

7

Когда в конце 1994 года началась первая российско-чеченская война, семья Али переехала в их родовое селение Урус-Мартан (хотя селение это и имело статус города, оно по внешним признакам и образу жизни его жителей все же походило на большое село), которое позже было объявлено «договорным», или «мирным», то есть свободным от войны. К концу зимы, после тяжелейших боев и многих провальных атак федералов, в ходе которых Грозный был практически полностью разрушен, город, наконец, был занят российскими войсками, а группы чеченской повстанческой армии отошли в горные и предгорные районы и селения, где и продолжались дальнейшие военные действия. Мирное население, в числе которого была и семья Али, к началу весны потянулось в город. Они поселились в одной-единственной уцелевшей комнате. Пока отец семейства восстанавливал остаток дома, мать, Мадина, еще задолго до начала войны работавшая педиатром в районной детской поликлинике, устроилась на прежнее место работы. Периферийно шли бои, заключались перемирия, проводились переговоры между чеченскими и российскими сторонами; в боях разрушенном Грозном проходил процесс налаживания жизни при новой власти. На дворе был уже 1996 год. Мать каждый день, возвращаясь с работы, готовила ужин, убирала посуду, стирала, а потом садилась с сыном учить буквы и писать по прописям. В сентябре Али нужно было пойти в школу в первый класс, и поэтому она спешила подготовить сына, потому что за два года военной суматохи Али очень сильно отставал. Она уже купила ему школьную форму, в которую по вечерам часто наряжала, чтобы полюбоваться им. «Мама, – говорил Али, – почему ты всегда купаешь меня, а потом надеваешь эту форму, хоть мы никуда и не идем?» – «Потому что, – отвечала Мадина, поправляя воротник его пиджака и зачесывая руками волосы, – хочу видеть, как мой прекрасный мальчик пойдет в первый класс». – «Но ты же все равно это увидишь», – не понимал Али. «А кто его знает… Даже если и увижу, я хочу видеть тебя снова и снова», – говорила она, обнимая и целуя своего ребенка в макушку.

Ей не суждено было дожить до того дня.

В то время среди мирного населения бродила информация, распространяемая самими ополченцами, что в ближайшее время отряды чеченской обороны планируют проникнуть в город и атаковать позиции федеральных сил. Даже разбрасывались соответствующие листовки. Одни, учитывая довольно успешную мартовскую атаку на город того же года, осуществленную ополченцами, поверили и вторично покинули Грозный, а другие, к числу которых принадлежала и семья Али, решили остаться, сочтя данную информацию безосновательным слухом. К принятию такого решения способствовало также и российское телевидение, по новостям которого русские генералы заявляли, что чеченское сопротивление полностью разгромлено и что в горах идет процесс «добивания» остатков вражеских сил.

Меньше чем через месяц после этого, 6 августа 1996 года, группы чеченских ополченцев количеством примерно в одну тысячу человек прорвались в город с разных сторон… и начались полномасштабные военные действия. Грозный в очередной раз был объят интенсивными уличными боями. Все посты и укрепления российских военных были заблокированы и атакованы. В разных частях города полыхала подбитая военная техника.

Али ясно помнил это звучное колебание войны: шипение низколетящих докрасна накаленных пуль, затяжное посвистывание, словно повисших в воздухе, снарядов, гулкое эхо достигших цели бомб, треск автоматно-пулеметных очередей, рокот реактивных двигателей истребителей, идущих в пикет для ракетно-бомбовых ударов, и многое другое. Земля и все строения относительно небольшого города содрогались от глубинных бомб, ракет и снарядов так, как содрогается тело живого человека, по которому наносятся удары дубинкой.

Отец Али, Ибрагим, в это время испытывал сильное недомогание из-за пищевого отравления, полученного накануне вечером. Он лежал в постели с повышенной температурой, в бессильном раздражении пытаясь добиться того, чтобы Мадина оставила его в покое и пошла в укрытие, взяв с собой Али. Под конец, когда бомбы начали падать все ближе и ближе, он собрал все силы и накричал на нее, веля делать то, что он ей говорит. Мадина, в которой материнское чувство взяло верх над любовью к супругу, мигом схватила Али и побежала в укрепленный подвал двухэтажного частного дома, находящегося напротив через улицу. Сюда сбежались жители почти со всего квартала, оставшиеся безвыездно в городе. Кругом шли бои, попытаться выйти из города было равнозначно самоубийству. Многие из тех, которые все же рискнули, погибли в пути, попав под обстрел. Поэтому людям не оставалось ничего другого, кроме как ждать в укрытии.

Мадина, держа Али на руках, быстро перебежала через улицу и спустилась по бетонной лестнице в темный подвал. Память слуха Али резко сменилась памятью обоняния и визуальности. Он вспомнил этот сырой, едкий запах, пропитанный сигаретным дымом, пускаемым тремя сидящими у выхода худыми взрослыми мужчинами. «Да опусти ты меня уже на землю, мам», – сказал Али, смущенный тем, что другие видят его, уже довольно взрослого мальчика, на руках матери. Мадина прошла чуть дальше, в другую комнату, и только тогда выпустила из рук Али. Это было довольно обширное помещение, слабо освещаемое с двух противоположных сторон тусклыми лучами керосиновой лампы и свечи. Свеча стояла на правой стороне, между кучки мужчин, играющих в карты. С левой же стороны, где находилась керосиновая лампа, доносились приглушенно звучащие голоса встревоженных женщин, часто делающих замечания своим меленьким детям, которые постоянно чего-то просили, о чем-то спрашивали или играючи спорили между собой.

Для не раненых и не убиенных чеченских детей, члены семей которых к тому же были живы, война представлялась делом забавным и интересным. Каждый раз, когда взрывалась бомба, эхом которой выбивались оконные рамы и сотрясались стены, они улыбались и говорили: «Ух ты, как грохнуло!»– и делились друг с другом впечатлениями. Особым их интересом было наблюдать, как истребители пикировали и пускали попарно свои смертоносные ракеты– шуф-шуф-шуф, после чего раздавалось оглушительное був-був-був. И родителям, в такие минуты, чуть ли не насильно приходилось таскать своих чад в подвалы. Отдельным предметом потехи и забавы этих маленьких глупых гордецов были взрослые: их взволнованно-испуганные лица, то, как они резко приседают и велят им делать так же при каждом близком взрыве,– все это вызывало в них демонстративные усмешки, на фоне которых они себе казались более храбрыми и стойкими, чем эти умные и опытные взрослые.

–Мадина, это ты? – раздался голос из левой кучки. – Что ты там стоишь, иди сюда.

Это была соседка Залина. Взяв Али за руку, Мадина подошла к женщинам.

– А где твой старик? – крикнул мужчина из правой кучки. Мадина узнала этот голос – это был Хезир, муж Залины. – Что, решил характер показать? – спросил он в своей обычной шутливой манере.

– Болеет, отравился вчера.

–Э-э, ерунда это! Болезнь – это всего лишь хороший повод для него делать то, что он сделал бы и без болезни.

– Может, притащим его? – предложил какой-то мужчина из их группы.

–Бесполезно, – ответил Хезир, – он упертый тип со сложным характером.

–Я ходил к ним, как только начались бои, – сказал кто-то третий, тоже сосед. – Он действительно болеет. Но когда я предложил ему помочь спуститься сюда, он меня и слушать не стал.

В этот момент раздался сильный взрыв, все затряслось, а из щелей потолка, где стыкуются бетонные плиты, посыпалась песочная пыль. Мадина было устремилась к выходу, но Хезир, заметив это, сказал: «Это не здесь… Это чуть дальше». И при каждом повторном взрыве он успокаивал ее теми же словами: «Это чуть дальше, не здесь». На автоматную трескотню и приглушенный гул дальних взрывов никто не обращал внимания, но когда случались взрывы, от которых с потолка сыпался песок и тряслись стены, утопленные в землю чуть ли не до самого потолка, – в такие минуты все в подвале замирало, воздух пропитывался какой-то безмолвной, смертельной тревогой.

В момент очередной могильной тишины, воцарившейся после мощного взрыва, Мадина не стерпела и, попросив женщин присмотреть за ребенком, побежала к выходу. В подвале раздались голоса, пытающиеся уговорить ее не выходить, но ей хватило мгновения, чтобы выйти наружу. Али, уже довольно хорошо разглядывающий предметы, отчетливо помнил это напряженное выражение лица матери, в тусклых отсветах колеблющихся лучей кажущееся еще более печальным, больным; помнил ее особый запах, помнил, как развевались полы ее ситцевого халата в горошек, когда она бежала к выходу. Он помнил все.

Голоса стихли, кто-то укорил отца Али в том, что тот своим упрямством подвергает жену опасности. Некоторые из знавших его соседей не хотели верить, что он остался из-за болезни. Прошло немного времени, странная тишина так и застыла в воздухе. «Закончилось, что ли?» – спросил кто-то. Никто не ответил.

Али никогда не забудет, с какой болью в его ушах звучало это безмолвие. У всех все были здесь: дети, их матери, отцы, и только он был одинок в этом полутемном серо-сыром подвале, с трудом сдерживая внутри себя тоску по единственно близким двум существам, которые сейчас находились наверху, подверженные вполне им, Али, осознаваемой опасности.

Несколько мужчин осторожно поднялись и уже сверху крикнули, что все затихло. Но как только они произнесло слово «затихло», прогремел мощнейший взрыв. Все затряслось с огромной силой, неимоверный грохот заложил уши, с потолка обильно посыпался песок, и было слышно, как какие-то твердые предметы, размельченные и поднятые в воздух разорвавшейся бомбой, падали на крышу дома, в подвале которого они укрылись, и попадали во двор. Двое выглянувших, отброшенные взрывной волной, кубарем полетели вниз по лестнице. Хезир, поняв, что бомба попала в один из соседних домов, и опасаясь, что это был дом отца Али, выбежал наружу, игнорируя уговоры жены. Не прошло и минуты, как он побежал обратно, заглянул в подвал и крайне взволнованным голосом позвал на помощь других мужчин, после чего сразу же приказным тоном велел женщинам, чтобы они не выпускали Али. Все мужчины выбежали. Женщины стали высказывать предположения насчет того, в какой дом попала бомба. «Лучше уж пусть в наши дома, чем в их», – чуть громче, прижимая к себе Али, сказала Залина.

Взрослые, когда говорят о чем-то таком, чего дети не должны слышать, говорят это тихо, полагая, что так они ничего не поймут. Но дети все понимают… Все понял и Али. Но он не вырывался, не плакал. Он просто не хотел верить. Он надеялся. Надеялся и ждал подходящего момента, чтобы убедиться, что надежды его верны, что это все же взорвался пустой дом одной из этих глупых теток.

Демонстрируя спокойствие, он как-то незаметно высвободился из рук Залины. Затем, пока женщины обсуждали взрыв, немножко отошел в темноту. А потом, медленно скользя вдоль стены, незаметно вырвался наружу.

Оказавшись наверху, за искореженными недавним взрывом воротами этого двухэтажного дома, из подвала которого он только что вышел, Али застыл на месте, его глаза и тело замерли в ожидании чего-то. Он хотел разувериться, пытался убедиться, что это обман зрения. Он старался поверить, что это всего лишь страшная иллюзия, какая-то дикая шутка. Ведь взрослые его много раз обманывали, чтобы сначала было страшно, а потом весело. Его и в садике обманывали, когда к ним приезжал кукольный театр. Вначале он думал, что эти куклы в виде собачек, кошечек, людей – что они живые. Но в один прекрасный день он решил удостовериться, живые они или это всего лишь обман. В разгар представления, когда дети, под пристальным наблюдением воспитателей, внимательно, громко смеясь, смотрели спектакль, Али привстал. На замечание воспитателя сесть он сказал, что ему нужно в туалет. Когда он незаметно пробрался к ширме и заглянул за нее, то увидел взрослых людей, на руки которых были надеты эти фигурки… И тогда он понял, что его, как и других, просто обманывали.

Вот и сейчас он стоял и ждал, что это какая-то нелепая игра взрослых. Ждал, что сейчас мама и папа появятся из-за развалин их дома, улыбаясь и говоря: «Ну что, испугался? Ты же мужчина, а мужчины не должны бояться». Но ничего подобного не происходило. До его плохо соображающего сознания доходили слова из кучки взрослых мужчин возле развалин, голос принадлежал Хезиру: «Если он был болен и лежал в постели, то они должны быть в спальне, а спальня у них находилась примерно на этом месте». Застывшими глазами он видел беспокойное копошение людей, что-то разбирающих наверху развалин. Видел, как они вместе свалили большую глыбу раствором слепленных кирпичей – обломок стены, как они бросают в сторону куски асбестового шифера, выгребают руками какие-то деревяшки, мелкие и большие осколки красного кирпича. И вдруг в какой-то момент эта кучка внезапно сжалась, резко прозвучали голоса, ускорились движения…

Али медленно перешел улицу и приблизился к родному дому – вернее, к груде обломков, в которые превратился их дом. «Осторожно! Осторожно! – кричали они.– Хватай за руку! Вот так! Осторожно!». Али увидел труп мужчины, лицо и тело которого было обезображено ранами, кровью и пылью. Он все стоял, прилагая все усилия, чтобы угадать черты родного отца в этом только что убитом человеке. Он стоял неподвижно, в просветах между людьми устремив свой взгляд на лицо бездыханного тела; он стоял спокойно, пока еще пребывая в смиренном шоке. Разум его еще не хотел принять, верить, что этот обезображенный труп и есть его отец. Но он ждал… бессознательно ждал еще чего-то. Он и сам не понимал, что это было ожиданием вестей о матери. Четверо мужчин осторожно опустили тело покойного на запыленную лужайку перед домом и вернулись к той воронке, из которой только что достали покойника. Хезир спустился в эту яму и стал руками разгребать обломки– и в какой-то момент крикнул: «Сюда, быстрее! Она здесь!». Все опять засуетились, кучка сжалась, снова призывы «Осторожно!». И Али увидел еще одно безжизненное тело, облаченное в ситцевый халат в горошек… Больше он уже ничего не ждал, все стало ясно. С пронзительным детским воплем бросился он к опознанным телам. В эту самую минуту женщины, спохватившись, выбежали из подвала. Хезир кричал, кто мальчика пустил, и велел быстро увести его в укрытие. Али бился в руках у женщин, рвался к трупам рядом лежащих родителей. Его успокаивали, ему лгали, что это не его родители. Но все было напрасно. Он уже все понял.

Вся эта картина пронеслась у него перед глазами за несколько минут, в течение которых он с закрытыми глазами неподвижно сидел в своем кресле. На лице зияли две тонкие полоски влаги, тянущиеся из-под обоих глаз, – соленые дорожки, проложенные слезами.

– Я помню тот день, – тихо произнес Разум, сидевший на противоположном кресле. – Хоть я и лишен способности чувственного переживания, поверь мне, в тот день мне тоже было тяжело… было тяжело это принять, смириться. Ведь она была нашей матерью, а он – нашим отцом…а я был таким же юным, как и ты.

–Я не знаю…– Али открыл глаза и вытер слезы.– Одни говорят, что люди – ничтожество, среди которых счастья можно добиться лишь материальным успехом. Иные же утверждают, что человек – высшая форма жизни, могущая приобрести счастье лишь в духовном совершенстве. Третьи считают иначе. Может, каждый из них по-своему прав. Но для меня счастьем было бы вырасти в кругу своих родителей. Это то единственное, чего мне не хватало для счастья в этом мире.

– Потеря близкого человека, к сожалению, невосполнима. Но из-за этой потери ты не можешь губить свою жизнь, губить труды, любовь и надежды тех, кого ты потерял. Ведь они жили, чтобы жил ты, и желали, чтобы жизнь твоя была достойной. Человек – это результат высшего замысла: у него не спрашивали, появляться ему на свет или нет, и не ему решать, когда этот свет ему покинуть. Но один закон верно действует для всех: раз рожденный когда-то должен умереть. И цель рожденного в этом мире– прожить свою жизнь наилучшим, наидостойнейшим образом. Не всякое больное прошлое можно предать забвению, забыть и отпустить…Храни в своей памяти родителей и близких, которых больше нет. Но не позволяй этой памяти, этой боли портить свое настоящее и будущее.

– А что, если я презираю этот мир, эту реальность и многие ничтожные интересы жалких людей? Я ведь, в отличие от них, познал истинную сущность человека, я увидел его истинное лицо, испытал и почувствовал предел его жестокости. Так что мне ценить в этих людях, в этом мире, в этой современности? Можно ли, имея такое отношение к миру, желать достичь в нем каких-то успехов?

–Да, – сказал Разум, – ты живешь в то время, когда степень человеческой ценности определяется его социальным статусом. А хороший социальный статус – это деньги и власть. Даже если ты будешь уродливым стариком с обрюзглым лицом и заплывшим телом, но вместе с этим богатым, то молодящиеся красотки сочтут за честь находиться в твоих объятиях. Это будет не только потому, что у тебя есть деньги, но и потому, что ты смог их заработать, раздобыть, и не важно, как ты это сделал: посредством изящного ума, творческой одаренности или грубой силы, способом законным или противозаконным. Ум, знания, безусловно, великий дар, но бедный профессор мало кого интересует. Ученые, знающие люди посредством развития технологий расширили возможности человеческих развлечений. Но чтобы насладиться этими развлечениями, нужны деньги, а не знания. Но жизнь твоя будет тяжелой до тех пор, пока ты не ответишь себе на вопрос: чего лично ты хочешь от этого мира? Хочешь ли быть обожаем всеми? Или же проводить свою жизнь в серых днях ненависти и презрения ко всему и вся, под воздействием разочарования отдавшись в губительные руки апатии и разлагающего бездействия? Или ты хочешь пойти по пути внутреннего совершенства, занимаясь тем, к чему у тебя душа лежит, в чем сокрыта польза и добро. Последнее – самое тяжелое, но именно поэтому и наиболее достойное истинного уважения и восхищения. Двадцать первый век – это век губительных ям крайностей. Так не позволяй же себе падать в эти ямы. Люди спорят насчет судьбы – есть она или нет ее. Но никто не догадывается, что внутри судьбы есть пространство для свободного действия и что именно судьба подводит человека к тому, чтобы он реализовал свой внутренний потенциал. Стены судьбы никого не теснят. Разум, мораль, страсти, вера и безверие, дьяволы и ангелы, боль и радость, любовь и ненависть – это все испытание, которое без свободы и права выбора лишено смысла. Будь активен в мыслях и делах, Али, но знай цену своим поступкам, а в случае ошибки будь готов отвечать за последствия, не забывая извлечь урок из своих оплошностей. Доброй радостью наслаждаясь, цени предмет радости, а боль благодари – за жизненный опыт. В трудностях терпи, закаляя дух, а в успехе смиренным быть учись. Запомни, лучшие твои друзья и худшие враги сокрыты в тебе самом. Познать их– это и значит познать самого себя. Знай, Али, мудрость растет только на почве истины, справедливости и терпения. И еще, избегай проявления дурные эмоций! Именно они, эти эмоции, губят жизнь многих людей – предают их в самый важный момент. Негативные эмоции, как алчность и необузданная страсть, – сладки в удовлетворении, но тяжки для души в грядущих переживаниях.

Разум приостановился, помолчал немножко, позволяя тишине донести смысл и важность сказанного до сознания Али, а потом спокойно добавил:

– Из всего, что случается с человеком в этом мире, можно извлечь урок. Но мало кто это делает.

–Я это понимаю… Но все же спасибо.– Али слабо улыбнулся и добавил: – Никогда не думал, что буду благодарить свой Разум. И все же спасибо тебе, ты хороший парень.

– Я лишь выполняю свой долг, – встречно улыбнулся Разум.

В этот момент в кармане Али зазвенел мобильник. Это была жена дяди, Сацита. Он принял вызов и приложил трубку к уху.

–Али, ты у себя? С тобой все в порядке? – как-то быстро и тревожно заговорила она.

– Сацита, со мной все в полном порядке. Но мне кажется, ты чем-то взволнована. Ничего не случилось?

–Да нет, ничего, – ответила она уже чуть спокойнее. – Твой дядя звонил с работы, спрашивал, обедал ли ты у нас в эту неделю вообще. Когда я сказала, что нет, он пришел в ярость, наговорил мне много всякого. А я и забыла… Ну не совсем забыла, а думала, что у тебя свои дела и что тебе просто некогда. Короче, извини, пожалуйста. Я должна была позвонить, поинтересоваться…

– Сацита…

–Короче, Али,– проговорила она быстро, обрывая его, – приходи сегодня в семь на ужин, пожалуйста. А то, – сказала она, улыбаясь, – твой дядя нас всех отсюда выселит.

–Сацита, послушай меня. Твоей вины здесь нет совсем. Действительно, у меня не было времени.– Али хотел сказать, что он был болен, но, тут же сообразив, что это лишь приумножит печаль Сациты, сказал: – Был очень занят. И вообще, я не ребенок, чтобы дядя такую панику из-за каких-то мелочей поднимал.

– Ну ты же его знаешь… Да и прав он, это моя оплошность. Мне следовало позво…

– Ну все, хватит! Прекрати! Так, значит, в семь? Хорошо, я приду.

–Будем ждать!

– До встречи.

Али отключил связь, подался вперед, чтобы положить телефон на столик, и как-то шутливо сказал: «Ну и осел же этот Исмаил! Зачем бедную Сациту так мучить!»

8

Без десяти семь Али позвонил в дверь. Кто-то быстро подошел и открыл. Это была Сацита, она стояла в испачканном мукою фартуке. Когда они стояли в сенях, обмениваясь словами приветствия, Али, разуваясь и снимая куртку, почуял душистый аромат вареного мяса и чеснока, невидимыми волнами идущий из кухни, отчего у него во рту сразу же скопились слюни. Дети подбежали здороваться.

–Ты пока проходи, он в гостиной, телевизор смотрит. Я сейчас быстренько накрою и позову вас, – сказала Сацита и скрылась в кухне. Али вошел в гостиную.

–Добрый вечер, дядя, – сказал он, подходя поближе к Исмаилу.

–Да возлюбит тебя Бог, – ответил Исмаил и привстал, чтобы обнять племянника сообразно чеченским обычаям, когда младшие здороваются со старшими, как правило родственниками: обычное объятие, только не обеими руками, а с одной из сторон– справа или слева.

–Садись где тебе удобнее,– сказал Исмаил и опустился обратно на свое место.

Али сел на кресло рядом.

– Ты, мальчик, не соблюдаешь наш уговор, – укоризненно сказал Исмаил.

– Да, дядя, я признаю свою вину. Просто по университету было много заданий, не было времени отвлечься.

– Да брось! На несколько часов в неделю можно отвлечься от любого, даже самого важного дела.

–Да, дядя. Отныне буду приходить, как бы там ни было.

– Вот и правильно. Ну как там, в университете, все нормально? Успеваешь?

–Да, вроде как успеваю, – сказал Али и тут же про себя подумал: «Знал бы ты, что я всю эту неделю этот университет к черту посылал».

– А как твое самочувствие? Выглядишь ты что-то не очень. Болен, что ли?

– Я в полном порядке, дядя, – сказал он и тут же мысленно добавил: «Общаюсь с каким-то полупрозрачным человеком, который называет себя моим Разумом… В полном порядке, черт возьми!»

Вскоре Сацита крикнула из кухни:

– Кушать подано, мужики, идемте к столу!

Али сел по правую руку от дяди, Мансур, старший сын Исмаила, занимал место справа от Али, а слева от главы семьи сидел Асхаб, а за ним– Амина. Сацита же стояла возле кухонного шкафа, готовая, как прислуга, в случае надобности тут же подать, долить, добавить, убрать.

–Сацита, – обратился к ней Али, – присаживайся, покушаем вместе, что ты стоишь?

– А, нет! Я не голодна. Я лишь недавно поела. Кушай спокойно.

– Мансур вчера в школе двойку получил, и папа заставил его стоять в углу целый час,– сказала Амина, и не думая скрывать своего злорадства.

– Да эта учительница какая-то тупая, – возмущенно сказал Мансур. – Она ни за что ставит двойки.

– Если еще раз я услышу от тебя, что учительница тупая, – обратился к нему Исмаил, – всю ночь будешь у меня в углу стоять, понял?

– Понял, – виновато ответил сын и тут же, обращаясь к сестре, издевательски скорчив рожу, сказал: – Зато у меня больше пятерок, чем у тебя!

–Так, все! Прекратили! – сделала детям замечание Сацита. – Не вас слушать мы тут собрались. Али, ты выглядишь бледным. Плохо питаешься, что ли?

– А по-твоему, у него там возлюбленная, которая его красным борщом кормит, – с шутливой укоризненностью сказал Исмаил.

– Ну, мог бы и завести, не маленький, – рассмеялась Сацита.

– Я ему сделаю «завести»! Пусть только попробует, – улыбаясь, но строго грозя пальцем, сказал Исмаил.

– А если серьезно, – сказала Сацита,—надо женить его.

– Рано ему еще, пусть сначала университет закончит. Там и поженим.

Али сидел молча, со смущенной улыбкой опустив глаза.

Когда кончили кушать, Сацита убрала со стола, налила всем чаю и сама тоже присоединилась к сидящим.

У всех было хорошее настроение, много шутили и смеялись. Али как-то даже забыл о недавних тяжелых воспоминаниях и вообще о тяжести всей недели.

Если для решения некоторых личных проблем человеку иногда требуется уединенное размышление, то человека, страдающего тяжелыми воспоминаниями из прошлого, лучше вызволить из уединения.

Али просидел в гостях более трех часов и к себе на квартиру вернулся только к одиннадцати вечером. Поставив будильник на семь утра, он как-то спокойно отошел ко сну.

9

На другой день ровно в семь зазвенел будильник, вырывая Али из сна без сновидений. На сей раз телефон, на котором был поставлен будящий сигнал, находился рядом. В полусне, с закрытыми глазами, он протянул руку, нащупал источник сигнала и отключил его. Затем он повернулся на другой бок и задышал так же спокойно, как и до будильного звонка. Минут через пять на повтор поставленный сигнал вновь потревожил его сон, и он повторно его отключил.

– Хватит уже спать, – сказал Разум, сидя в кресле лицом к Али. – Поднимай свое тело с постели, умойся и вернись к своим книгам!

Али повертел головой, опуская на подушку то левую щеку, то правую. Пробормотал что-то недовольно, а потом резко вскочил и, свесив ноги, уселся на край кровати. Глаза его были полуоткрыты, на лице отражалось сонное раздражение – вид, который бывает у того, кого разбудили посреди ночи.

– Тебе обязательно всегда будить меня, усевшись на этом кресле?– сказал он недовольно.

– Тебя разбудил будильник, который ты сам поставил. Да и хватит тебе уже дрыхнуть. Ты и так пустил коту под хвост всю неделю. Пора уже взяться за ум.

Когда Али поднялся и шаркающей, тяжелой походкой направился в ванную, Разум попросил его включить настольную лампу. Али, не спрашивая ничего, подошел к своему письменному столу, включил лампу и пошел в ванную. Когда же он, умывшись, вернулся, то увидел, как Разум читает одну из его книг, лежащих на столе в раскрытом виде.

– Так ты можешь читать? – удивленно спросил Али.

– Конечно, – ответил тот, не отрываясь от книги.

– А я буду знать то, что ты учишь и читаешь? – спросил он, предвкушая радость от положительного ответа.

– Нет, – спокойно ответил Разум, снова не отвлекая своего взгляда от книги.

– То есть как это нет? – с досадой спросил Али. – Ты ведь мой Разум, и то, что знаешь ты, должен знать и я, разве нет?

– У всего бывают исключения, Али, – сказал Разум, на сей раз оторвавшись от книги и посмотрев в глаза Али. – Знай, ты не получишь ничего, если не приложишь для этого усилия. Ты спишь и гуляешь, а твой Разум пашет за тебя, и ты становишься умнее – такого не бывает, Али, не бывает.

– Да пошел ты, – сказал Али и направился на кухню.

– Человек, который посылает свой Разум, явно нуждается в походе к психиатру, – сказал Разум, вновь вернувшись к книге.

– А тот, кто общается со своим Разумом, в этом, по-твоему, не нуждается? – спросил Али, выходя из кухни с чашкой кофе в руке.

– Ну сходи тогда, кто ж тебе мешает?– сказал Разум.

– Не хочу в психушку угодить.

Али подошел к своему письменному столику, за которым сидел Разум, и сказал:

– Уступи мне мое место… А, погоди, ты же мой Разум. Значит, я могу сказать иначе: а ну-ка, пошел отсюда!

– Разумные люди относятся более уважительно к своему Разуму, – вставая, сказал его сущность.

–Ладно, извини. Кстати, ты будешь кофе?

– Издеваешься?

Али рассмеялся:

–Нет, просто предложил в знак уважения к своему Разуму.

– Очень смешно!

– Я лишь пытаюсь развить в тебе чувство юмора.– Али обернулся, но Разума уже не было в комнате. – Обиделся, что ли? – сказал он, раскрывая одну из своих книг.

Затем он погрузился в чтение и читал почти час, после чего оделся и отправился в университет. В коридоре вуза его встретила замдекана Людмила Васильевна и, заметив его здоровый, более оживленный вид, сказала, что рада видеть его таким, пожелала хорошей учебы и более никогда не болеть и не опаздывать. На занятиях Али проявил некоторую активность, ответив на несколько вопросов преподавателей. К трем часам пары закончились, и Али вышел из здания университета.