Взмах над морем

Дорога вся размыта из-за недавнего дождя, но меня это, на удивление, не раздражает. Главное – не забыть помыть кеды. Делаю себе заметку в голове не идти по этой тропинке с Гриной, а то потом придётся слишком тщательно отмывать собаку, что займёт уйму времени, которое мне неохота тратить на такие дела. Лучше пойду к дому Кира по дороге, по которой шёл в аптеку. Там и перекрёстков с машинами меньше – можно будет отпустить Грину без поводка.

Дома никого нет. Я этому удивляюсь, потому что Глеб всегда приходит раньше меня. Если он вообще куда-то уходит. Наверное, у него опять свидание. Девушка у него на редкость своеобразная, но неплохая. Помню, она приходила на день рождения Глеба, и мы отмечали его втроём – было довольно весело. Я ещё удивился, увидев, что эта девушка ест суши с макаронами, – думал, это из-за того, что она сильно проголодалась и готова сейчас съесть что угодно и как угодно, а оказалось, нет. Это просто её конёк – есть несочетаемые продукты вместе. Такое зрелище аппетит мне убивает напрочь, так что если приходится питаться в обществе Глеба и его девушки, то я стараюсь съедать всё побыстрей, пока охота.

Я зову собаку, и Грина тут же выбегает из кухни. Она, наверное, тоже что-то ела. Делаю себе ещё одну пометку в голове – проверить нарезанную колбасу, которая лежала около холодильника. Что-то мне подсказывает, что там её уже нет. Или осталось только несколько кусочков – скорей всего, надкушенных. Хорошо, что ещё немного колбасы лежит в холодильнике. Там, кажется, всего лишь одна «попка», но это самое вкусное, так что я не жалуюсь.

Мне тоже хочется чем-нибудь перекусить, хоть я и съел сосиску в тесте перед уходом с работы, но я отбрасываю эту мысль – и так слишком медлителен. Поем потом солёную рыбу. Я беру ошейник, чтобы Кир не делал мне замечание, мол, я не забочусь о своём питомце. Но надевать его я не стал. Может, потом, когда подойдём ближе к дому друга. Я проверяю, всё ли я взял, и выхожу из квартиры. Грина быстро проскальзывает между дверной рамой и мной, прежде чем я захлопываю дверь и закрываю замок. Мне требуется около сорока минут, чтобы дойти до дома Кира.

На самом деле, для этого нужно минут двадцать пять, но чем ближе я подхожу, тем медленнее начинаю идти. Это не страх – это неуверенность. И я начинаю из-за этого раздражаться. Можно подумать, я горы тут покоряю или в огонь прыгаю!

Дойдя до нужного подъезда, я понимаю, что забыл самое главное – номер квартиры. Я всеми силами пытаюсь его вспомнить. На уме вертятся два числа: пятнадцать и семнадцать. Какой из этих номеров верный, я не знаю, так что приходится звонить в обе квартиры.

Сначала я набираю семнадцатую. Пара писков, я даже не успеваю собраться с мыслями, как мне отвечает нежный женский голос. Я спрашиваю про Кира – мне говорят, что я ошибся. Извиняюсь за беспокойство и набираю следующие цифры. На сей раз мне отвечает голос подростка. Я удивляюсь, что у Кира в гостях делает пацан лет семнадцати, но невозмутимым голосом прошу того открыть дверь. Тогда голос спрашивает, к кому я, и, когда я отвечаю и уже тяну руку к дверной ручке, мне сообщают, что никакой Кир в этой квартире не живёт.

Пребывая в шоке, я молчу, и звонок с той стороны прерывается. Я начинаю паниковать при мысли, что ошибся домом. Тогда я ни за что не смогу отыскать жилище Кира. Мне становится обидно за все сомнения, которые недавно меня нещадно грызли, а сейчас не имеют никакого значения.

Может, оно и к лучшему? Что я тут делаю?

Я задираю голову, высматривая окно, по-моему, нужной квартиры. Стараюсь посчитать, какой же у неё номер, ориентируясь на её местоположение и количество квартир. Но, сколько их на одном этаже, я точно не знаю. И в том, что смотрю на нужное окно, я уже тоже не уверен.

Я несколько минут мечусь, наматывая круги перед подъездной дверью, решая, уходить или нет. В очередной раз спрашиваю себя: «Нужно ли это мне?». Я думаю, что можно подождать, пока кто-то зайдёт в подъезд, и пройти внутрь с этим человеком. Но проблема в том, что не факт, что кто-то это сделает. Есть вероятность, что я простою тут несколько часов и ничего не добьюсь. Ещё немного поспорив у себя в голове, я всё же решаю остаться и даю себе полчаса. А потом можно уходить.

Я достаю телефон, сажусь на лавочку рядом с домом и залипаю в социальные сети. Меня постоянно тянет посмотреть на окно, так что я разворачиваюсь так, чтобы оказаться к дому спиной, и с ещё большим усердием утыкаюсь в экран мобильника. С интересом погрузившись в видео про разрушение мифов, я чуть было не пропускаю мимо ушей пронзительный писк, оповещающий, что кто-то выходит из подъезда. Я резко подрываюсь и, почти сбивая удивлённую девушку с ног, заскакиваю внутрь. Брюнетка с непониманием происходящего и возмущением глядит мне вслед, но я не останавливаюсь, бегом поднимаясь по ступенькам. Я замираю на втором этаже, убедившись, что тут ей меня не видно. Я вскочил с лавочки, волнуясь, что дверь закроется раньше, чем я успею зайти, а потом мне стало стыдно переходить на обычный шаг перед девушкой. Она бы точно посчитала меня подозрительным и, возможно, опасным из-за моего странного поведения. Пусть лучше думает, что я просто опаздываю и поэтому несусь сломя голову.

Я делаю пару вдохов-выдохов, успокаивая шум в ушах от резких движений, и тут с паникой вспоминаю о Грине. Я думаю, что собака осталась на улице. Осмотрев подъездную площадку и лестницу, я убеждаюсь в своей правоте. Приходится спуститься обратно. Я медленно открываю дверь, проверяя, нет ли за ней той брюнетки, и жестом подзываю собаку к себе. Грина отрывается от рассматривания какого-то мусора и подбегает ко мне. Мы медленно поднимаемся по этажам, и я стараюсь на вид узнать нужную дверь. На каждом этаже по четыре квартиры. Внимательно осмотрев четвёртый и пятый этажи, я понимаю, что всё верно: нет здесь нужной мне двери. С разочарованием я начинаю спускаться обратно, но передумываю и, развернувшись, поднимаюсь выше. Вдруг я просто немного ошибся?

Квартира Кира оказывается на восьмом этаже. Тридцать первая. Я не знаю, что чувствовать, – я ошибся на четырнадцать квартир. Проверяю пакет с «подарками», смотрю на Грину, которая села около моих ног. Проносится мысль надеть ошейник, но я откидываю её: и так нормально. Наконец стучу по тёмному дереву.

Четыре коротких стука и один сильный. Наш личный код, которым мы с пацанами пользовались ещё в детстве. Сейчас меня это забавляет. Этот «тайный шифр» пришёл будто из фильма или книги, потому что в реальной жизни практической пользы от него никогда не было. Сначала за дверью – мёртвая тишина, но потом слышатся тихое шарканье по полу и бурчание. Я слышу, как Кир, перед тем как открыть дверь, громко зевает.

Тёмное дерево отодвигается в сторону. Я с удовольствием замечаю, что дверь не скрипит. И вот мы видим друг друга. Я наблюдаю, как расслабленное после сна лицо вытягивается, а веки, до этого опущенные на половину глаз, поднимаются на нужное место.

– Привет.

Мне кажется, что это говорю я, но на самом деле первым здоровается Кир. Он быстро оглядывает меня и неуверенно отходит, освобождая место на тот случай, если я решу зайти. Я киваю ему и улыбаюсь.

– Здорово. Я тут подумал… Давненько мы с тобой не виделись.

Я поднимаю пакет, показывая, что пришёл не с пустыми руками, и взглядом спрашивая, можем ли мы сейчас пообщаться. Кир широко улыбается и отходит ещё глубже в квартиру, давая мне пройти.

– Блин, мы, кажется, уже целую вечность не тусили. Я уже и не ждал, что ты когда-нибудь заявишься.

Я снимаю кожанку и пытаюсь понять, куда её можно повесить. Видя моё замешательство, Кир выхватывает куртку из моих рук и вешает её на длинную ручку шкафа. Грина вертится между ног. Мне хочется ответить что-то вроде: «Ну, ты знаешь, вечно эти дела и дела», но я понимаю, что не хочу врать, произнося типичную отговорку. Мы оба знаем, что это неправда. Не так я уж был и занят. И, уверен, он тоже.

– Никогда же не поздно?

И фраза эта звучит как извинение.

– Никогда не поздно.

Кир кивает.

Он наклоняется и наконец гладит Грину, которая уже вся извертелась в попытках привлечь к себе внимание. Мы проходим на кухню. Комнатка эта небольшая, но передвижение по ней, на удивление, не доставляет дискомфорта. Я сажусь около окна – на самое удобное, на мой взгляд, место.

Ещё светло. Мне становится обидно из-за того, что сейчас лето и небо будет тёмным лишь ближе к двенадцати. У Кира большие окна без штор, и пейзаж отсюда открывается просто великолепный. Друг предлагает мне что-нибудь выпить и суёт кусок черничного пирога. В животе шевелится пустота, напоминая про голод, но чернику я не люблю, так что отказываюсь.

– Ну, ты как всегда.

Он закатывает глаза, но я знаю, что он смеётся.

– Хоть раз бы согласился съесть что-нибудь, что тебе предлагают.

Я хочу возразить, но Кир прав. В большинстве случаев я отказываюсь от предложенной пищи. Стыдно признаваться, но, думаю, всё дело в том, что я слишком привередлив в еде. Юля любила шутить, что я не принимаю угощения из-за страха, что меня отравят, и, честно говоря, я уже сам начинаю верить в эту шутку.

Кир накладывает себе пирог на маленькую тарелку, берёт чайную ложку, которой будет есть, стакан с водой и садится напротив меня. Место около стены не очень удобное – сидящий там оказывается зажатым в узкой щели между столом и обоями, – но я понимаю, что друг сел туда, так как хочет меня видеть, пока говорит. Я оценил эту жертву. Мне хочется сказать, что, наверное, лучше не есть сладкое, ведь у меня в пакете солёная рыба, да и при его диабете это далеко не лучшее решение, но я решаю смолчать.

– А я видел тебя недавно.

Кир говорит это, как всегда, с набитым ртом – это его фишка – и машет ложечкой в сторону оконного стекла. Между нами неловкость, но мы оба стараемся её игнорировать.

– Я тут на мусорку ходил (мусоропровод опять, мразь, забился), и тут смотрю – ты. Шёл куда-то в сторону магазов. Хотел тебя окликнуть, но не стал.

– Ага, я в аптеку гонял. И в «ЗооРай».

– А, за кормом?

Друг кивает на Грину, которая примостилась под столом в надежде, что её тоже чем-нибудь угостят. Потом он чешет ей за ушами.

Я делаю странный жест плечами.

– За кормом. Только не для неё, а для рыбок.

Кир щурится одним глазом.

– Это для того мужика, что с тобой живёт, или ты тоже аквариумом обзавёлся?

Я недовольно кривлю рот, когда он говорит про Глеба.

– Ага, для мужика.

Я специально выделяю последнее слово.

– Да ладно тебе, ему ведь уже лет сорок.

Кир пожимает плечами и проглатывает ещё одну часть пирога. Я понимаю, что друг не имеет в виду ничего плохого, но всё равно становится как-то обидно за соседа. Хочется его оправдать.

– Ему тридцать пять.

Кир лишь угукает, показывая, что всё это ему до лампочки. Ещё раз прокрутив в голове наши слова, мне вдруг хочется задать важный, как мне кажется, вопрос.

– Слушай, а почему не позвал-то?

Парень напротив меня прекращает жевать и замирает, видимо пытаясь понять, о чём я.

– А… Да просто.

Я догадываюсь, что он не хочет продолжать, но мне почему-то очень важно услышать ответ. Что-то тихо жужжит в лёгких.

– Нет, Кир, ну серьёзно. Почему?

Друг какое-то время молчит, опустив взгляд.

– Ну, мы в последний раз обменивались сообщениями месяца четыре назад… И ты сам знаешь, какие они были: пара стандартных вопросов и сухих ответов. Ты после того… Ты же после того, как ушёл из Дома, считай, все связи с нашими разорвал. Так что, может, ты не хотел бы со мной пересекаться. Или просто торопился куда, а я помешал бы… Не хотел тебя тревожить и смущать, в общем.

Он странно дёргается, и я догадываюсь, что ему неловко всё это говорить. Он решил для себя, что наша дружба закончилась? Он прав?

В голове всплывают слова Лилии, и я уточняю:

– Ты ведь не писал мне больше потому, что я не писал тебе?

Я чувствую, как Киру неуютно. Его тело будто уменьшается в размерах и вжимается в стул.

– Ну да. Типа того. Сначала не хотел тебя лишний раз тревожить, хотел дать время… Ну, начать всё заново. А потом уже и неловко как-то стало. Не писал, не звонил, а тут объявился бы. Не очень-то хорошим другом я оказался…

Кир избегает болезненных воспоминаний. Речь его спокойна и аккуратна, но сердце у меня всё равно сжимается, а ноги вновь начали промокать. Я промаргиваюсь, стараясь избавиться от наваждения. Смотрю на Кира и напоминаю себе: «Вот он, твой лучший друг. Сидит напротив, рядом. Никуда не делся. Он всё ещё часть твоей жизни».

– Как я сегодня у тебя на пороге?

Он кивает, посмеивается. Я копирую его. Вот так вот. Лилия была права.

– Смешно, правда? Сначала ты не можешь встретиться с другом по веской причине, потом не звонишь, потому что тебе стыдно, что ты не звонил до этого, потом ты не звонишь, так как уже прошло много, по твоим меркам, времени и ты думаешь, что это будет неловко. А твой друг всё это время думает точно так же. И вот у вас уже взаимные обиды из-за того, что никто не звонит, и поэтому сами не звоните. Каждый ждёт SMS от другого, но каждый не пишет SMS сам.

– А ведь достаточно всего одного предложения. Конечно, если тебя игнорируют каждый раз, то это уже не дружба. Но ведь не попробуешь – не узнаешь.

– Ага.

– Ага.

Мы улыбаемся друг другу. А я всё никак не могу выкинуть из головы мысль, что если бы не этот случайный разговор с незнакомой девочкой, то меня бы сейчас тут не было. Да, бывает, дружба проходит со временем, но так же случается не всегда. А я, кажется, забыл об этом. «Я ещё кому-то нужен?» Теперь я даже немного благодарен тому утреннему случаю со шпаной. Если бы эти отмороженные подростки не напали на нас с Гриной, то я бы пошёл домой абсолютно другой дорогой и не встретил бы Лилию. Должен признать, я благодарен ей.

При воспоминании о драке заново начинает ныть порез на животе. Что забавно, автоматически посмотрел я на порез на пальце. Он, на удивление, не щипал, хотя утром по болевым ощущениям ощущался хуже. Кир замечает, что у меня поменялось выражение лица, и спрашивает, в чём дело. Первая мысль – соврать. Но зачем? Рана щиплет, и я неожиданно задумываюсь, что стоило бы её промыть. Не знаю, будет ли толк, ведь уже целый день прошёл, но хуже точно не станет. Я приподнимаю кофту и показываю порез.

– Ну ни хрена!

Кир встаёт из-за стола и подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть мою «боевую» ссадину.

– И что случилось? Или сам?

Я кривлюсь.

– Ага, я ведь всегда сначала сам себя ножом разукрашиваю, а потом всем вокруг показываю своё творение.

Кир раздражённо хмурится.

– Ты можешь порезать себя и случайно, мы оба это знаем. На свой день рождения ты резал хлеб и наполовину прорубил себе палец. Кровищи было немерено! Помнишь, как Юля с её гемофобией чуть в обморок не упала?

Я киваю. Кир, разумеется, прав. После того случая Юля наотрез отказалась, чтобы мы собирались у нас, – говорила, что теперь каждый раз в нашей с Леной комнате вспоминает море «кровищи», и её начинает тошнить. Хотя справедливости ради стоит сказать, что она и до этого нашу комнатушку недолюбливала. «Слишком тёмная!» Что ж, у всех свои замашки.

– Мне бы промыть её.

Кир спрашивает, не поздно ли уже, а я честно говорю, что не знаю. Он кивает.

– Ну, ты видел, где ванная. Помочь?

Я благодарю за предложение, но отказываюсь. Для того чтобы промыть рану, помощь не нужна. Я дохожу до раковины, смачиваю руку и дотрагиваюсь до живота. Тут же дёргаюсь и отскакиваю в сторону – дико холодно. Кручу кран. Мне приходится ждать ещё минуту, чтобы вода стала более-менее приемлемой температуры. Пробую ещё раз.

Когда я уже почти закончил, в ванную заходит Кир с полупустой баночкой перекиси водорода и старым пластырем.

– А ты богат на аптечку.

– Я, в отличие от некоторых, не влипаю в дерьмо.

– Туше.

Появляется коварное желание, чтобы с Киром хоть раз в жизни тоже что-нибудь приключилось. Не обязательно плохое – просто что-нибудь необычное. Его жизнь слишком скучна.

Иронично хмыкаю: «Мне ли это говорить?».

Я обрабатываю рану перекисью. Она щиплет несильно, но всё равно неприятно. От заботливо протянутого пластыря я отказываюсь.

– Ну, так расскажешь, что стряслось?

Я смотрю на Кира, понимаю, что он по-настоящему за меня волнуется, и смущаюсь, не привыкший к подобному вниманию. Мне неловко. Я не хочу доставлять неудобств. Не хочу, чтобы из-за меня переживали. Я того не стою.

– Это история на всю ночь.

Я, конечно, преувеличиваю. Для драматизма.

– Ну, мы никуда не торопимся.

Я заканчиваю обрабатывать рану, и мы проходим в комнату. Она, в отличие от кухни, большая и свободная. Потолок высокий, из-за чего помещение кажется ещё просторней. На большой стене – той, что напротив двери, – висит огромная плазма. Рядом стоят дешёвые колонки. По бокам расположены старые «бабушкины» шкафы. Напротив телевизора набросаны кресла-мешки тёмно-синего цвета. Около бокового окна – стол и стул на колёсиках. В комнате также есть ещё несколько тумбочек и полок, на которых стоит всякое барахло. Я прохожу круг по комнате, наслаждаясь тем, как мои ноги тонут в высоком зелёном, наподобие травы, ковре.

Подойдя к окну, вижу маленький розоватый цветочек. А вот это что-то новенькое. У Кира раньше никогда не было растений, хотя в Доме нам разрешали их держать. Он никогда не видел в них смысл, что меня всегда поражало. Так же сильно, как теперь поражает то, что тут, наоборот, есть растение. Интересно, откуда этот цветок? Кир сам, что ли, его купил?

– Ты чё там?

Я поворачиваюсь и вижу, что друг, развалившись на мешках, ждёт меня.

– Смотрю, ты цветком обзавёлся.

– Ага, вот захотелось чего-то. Послушался вашего совета.

Я киваю, одобряя его действия. Так жилое пространство хоть немного поживей выглядит. Я падаю рядом с другом и начинаю рассказывать. Кир внимательно слушает, уточняя некоторые мелочи. Он действительно хороший слушатель. Я и забыл.

Сначала я объясняю свою забывчивость тем, что мы с Киром слишком давно не виделись, но потом понимаю, что мы и до этого давно так не разговаривали. Всё же… Иногда приятно вот так посидеть в доверительной обстановке, поболтать о чём-то. Я рассказываю со всеми подробностями, какие только могу вспомнить: о неопрятном мужике лет сорока пяти, что горбился над полкой с алкоголем, о том, как вышел и не нашёл Грину, о ножах, которых оказалось два, о побеге. Я признался, в том числе и самому себе, что очень испугался за собаку. А потом я говорю о том, как нашёл новый вход в парк, как увидел Лилию и как не хотел к ней подходить. И я всё рассказывал и рассказывал, наслаждаясь тем, что меня слушают, и уже не мог остановиться. Мне хотелось поведать обо всём, что произошло со мной за то время, что мы не виделись. Мне требовалось высказаться. Я слишком долго молчал о себе.

– Так ты решил прийти ко мне из-за той девчонки?

– Лилии, да.

– Ну, спасибо ей.

Кир широко улыбается.

– Это точно.

Это точно.

Мне хотелось пересказать наш с ней разговор, но я понял, что не смогу сделать это так, чтобы он не показался сухим и глупым. Но чем больше я говорил о Лилии, чем больше думал, тем больше мне казалось, что мне стоит как-нибудь её отблагодарить. Может быть, тоже дать ей какой-то совет. Только вот я не знал, нужна ли ей помощь в чём-то или нет. Если и нужна, то она мне ведь об этом не говорила. Может, стоит купить ей подарок?

С другой стороны, девочка ничего такого для меня и не сделала. Подговорила пообщаться с Киром? Ну, может быть. Но она ли является причиной моего решения?

Сомнения и вопросы заполняют мою голову. Хочется спросить у Кира, что он об этом думает и что посоветует, но я понимаю, что он в ответ лишь пожмёт плечами. Он не общался с Лилией. Это не ему говорили о великолепии парка, не его собаку хвалили, не его отчитывали из-за трусости. Он не видел детской невинной улыбки, не видел, как девочка, еле касаясь своей ладошкой разных поверхностей, изучала мир. Как она смотрела на собеседника, когда смеялась, хотя ничего и не видела.

Я чувствую себя обязанным сделать что-нибудь для Лилии. Отблагодарить. Помочь. Порадовать. Сделать маленького ребёнка счастливым.

Кир предлагает устроить ночь кино. Я соглашаюсь и, вспомнив, говорю о пакете с покупками, который остался на кухне. Друг мямлит, что сейчас всё принесёт, и выходит, оставив мне пульт от телика, чтобы я начал искать, что посмотреть. Я листаю список из сотни экшенов. «Дэдпул», «Ритм-секция», «Типа крутые легавые», «Матрица», «Сквозь снег»… Фильм за фильмом проносятся передо мной. Я пытаюсь сосредоточиться и выбрать, что поинтересней, но мысли мои всё ещё витают вокруг другого.

«Крепкий орешек». Она говорила, что любит мороженое. Купить его? «Чужие». О чём она мечтает? О прогулках. Но я не смогу исполнить эту её мечту. «Смертельное оружие». Познакомиться с её друзьями? Но как это ей поможет? «Дэнни Цепной пёс».

– Ну что, выбрал что-нибудь?

Кир кидает мне пакет и плюхается рядом.

– Спасибо за рыбу. Я давно её не ел, уже соскучился.

Я достаю бутылочки с тархуном, и мы, в шутку чокаясь, начинаем свою трапезу. Кир выбирает «Рейд», но не включает.

– Слушай, а может, ужастик посмотрим?

Я соглашаюсь. Кир переходит во вкладку «Ужасы» и выбирает «1408».

– Ты же не против?

Фильм этот мы уже как-то смотрели, но он мне нравится, так что я не прочь пересмотреть. Интересно, какая из альтернативных концовок попадётся сейчас?

– Врубай.

Кир нажимает на старт, и фильм начинается. Я удобней устраиваюсь в кресле и перемещаю свою часть рыбы поближе к себе, кладя её так, чтобы она не скатилась с кресла-мешка. Кир делает то же самое.

– Ну, погнали.

В два часа ночи я говорю, что мне, наверное, уже пора, но друг лишь смеётся надо мной.

– После нескольких ужастиков подряд? Да ты и до поворота не дойдёшь – умрёшь от инфаркта, когда услышишь мяуканье какого-нибудь котяры.

Я уже открыл рот для возмущения и оправдания своей храбрости, но Кир поднимает правую ладонь в жесте «подожди».

– Оставайся. У нас же ночь кино, не? А ща прошла только половина ночи. Подрыхнешь потом у меня.

И я соглашаюсь. Кир включает «Дом восковых фигур».

– Я рад, что тебе лучше. Я боялся, что ты так и не сможешь выбраться из своего кошмара. Прости, что не писал, я должен был… Рад, что ты сегодня здесь.

Я натянуто улыбаюсь, но Кир неотрывно смотрит на экран телевизора, так и не поворачиваясь, так что я опускаю уголки губ назад. Наблюдая за тем, как человека заживо покрывают воском, я сжимаю губы. Нет, лучше не стало. Даже сейчас, рядом с близким другом, наслаждаясь кино… Я смотрю на Кира и думаю о том, что эта встреча ничем не помогла. Ощущения не изменились.

Перед сном в голову опять лезут мысли о Лилии. Она оказалась права. Я был уверен, что Кир не захочет общаться. В конце концов, это то же я – причина разрыва общения, да? Отстранился, замкнулся.

Я признаюсь самому себе, что в каком-то роде меня это успокаивало. Правильно ли я поступаю, вновь навязываясь другу? Я сжимаю одеяло, кусая губы. Меня не покидает ощущение, что всё это ложь. Иллюзия, в которую я так хочу поверить. Мысли, что я лишний, что дружелюбность Кира наигранна, не исчезают. Мне страшно. В голове всплывают ненужные воспоминания, собственные демоны вновь зловеще нашёптывают, почему никогда не стоит ни к кому привязываться.

Стараясь увести мысли в другое русло, пока не начался приступ паники, я включаю телефон. На переднем плане – огромные белые цифры, показывающие время. За ними – картина Айвазовского. «Буря на море ночью».

Смотря на пенящиеся волны, я вновь проматываю события сегодняшнего дня. Вновь вернувшись к встрече с Лилией, я вспоминаю разговор о фуникулёрах и воздушных шарах. «Меня можно посадить в корзину и подуть вентилятором, сказав, что мы летим, и я бы поверила, ни о чём не догадавшись». Посадить в корзину… Я вновь съёживаюсь, отчётливо слыша внутри себя голос девочки. Сколько её радости и жизнелюбия задушил Дом? А сколько другие люди?

Путешествия… Я горько улыбаюсь. Она не одна о них мечтала.

Делая пару успокаивающих вдохов-выдохов, чтобы избавиться от нежелательных мыслей, позволяя телу полностью расслабиться, я откладываю телефон в сторону и погружаюсь в сон.

На периферии сознания появляются размытые картины полёта. Прохладный ветер, пушистые облака. Небо яркое, почти белое, лишь с голубым отблеском. Солнце заставляет жмуриться. Но чёрные зрачки напротив внимательно смотрят через широко открытые веки, украшенные пушистыми ресницами. Несмотря на узкий разрез, глаза Лилии всё равно сейчас кажутся необычайно большими. Редкие порывы воздуха путают до ужаса длинные смоляные волосы. Взлетая, они на секунду превращаются в причёску Медузы Горгоны. Чёлка лезет в глаза. А потом наступает затишье, и волосы вновь покоятся волнами на плечах. Яркие, будто накрашенные, губы расплываются на пол-лица. Блестящие глаза всматриваются в разнообразные деревья, которые сейчас, с высоты полёта, по размерам кажутся не больше пуговиц. Тонкие смуглые пальцы крепко держатся за корзину. Вдыхая всей грудью, девочка ловит запахи. Когда мы пролетаем над речкой, она восторженно охает, говорит, что очень хочет когда-нибудь поплавать. На лодке или на катере, конечно. Так-то она плавать не умеет. Я понимающе соглашаюсь, так как и сам не умею. На несколько минут она замирает, вслушиваясь. Так тихо. Ни сотни детей вокруг, ни шума города. Нет стен. Нет этого прогнившего старого забора. Нет ворчливых и грубых попечителей. Нет расписания, обязательных занятий, насмешливых ровесников и опасных старшаков… Отвлекаясь от её лица, я сам смотрю на всю эту красоту вокруг. Сначала вниз, потом на бесконечное голубое полотно. Укачанный монотонностью парящего движения, я ощущаю, будто я не в небе, а на тех самых волнах.

Уже пропадая во тьме, я задумываюсь, что будет, если устроить этот полёт.

Мои нервы сдают, и я начинаю кричать. Одно дело, когда эта глупая псина грызёт мебель, а другое дело – когда она ломает мои вещи. Хотя и первое – это не очень хорошо. Мне хочется задушить глупое животное. Разве немецкие овчарки не должны быть умными? Ну да, будет она умной – Лена её так разбаловала, что хуже просто не может быть.

– Она опять сожрала мой журнал!

Я указываю в сторону цветных кусков бумаги, которые валяются вокруг кровати.

– Начни уже смотреть за своей монстрихой! Или я расскажу взрослым, что ты пускаешь собаку в Дом! Мы это уже обсуждали!

Я кричу и кричу, кипя от ярости. Лена машет руками, давая знак, чтобы я был потише, ведь нас могут услышать, но мне пофиг. Грина испортила уже четвёртый мой журнал в этом месяце. А ведь так трудно достать новые! А ещё эта псина пометила мою майку и правый носок. Их, конечно, постирают, но носить из этого я ничего больше не буду. Никогда.

– Да тише ты! Грина просто уже в возрасте! И она никогда не жила в доме.

Я вижу, как Лена пытается казаться строгой и холодной, но удаётся ей это с трудом. Тёмно-зелёные глаза бегают с опаской, смотря то на меня, то на дверь комнаты. Она боится, что из-за шума кто-нибудь зайдёт. Голос, несмотря на все её усилия, не кажется страшным – он молящий.

Мне хочется назло сестре закричать ещё сильней, чтобы меня точно услышали. Чтобы сюда пришли. Чтобы увидели, узнали, что она прячет в Доме собаку. Чтобы Грину наконец выкинули обратно на улицу. Но я сдерживаюсь. Лена обожает это глупое животное, и если из-за меня она его лишится, то точно никогда меня не простит. У Лены талант к игнорированию людей, и я знал, что если она вычеркнет меня из своей жизни, то это навсегда. Она будет игнорировать все признаки моего существования с изяществом балерины. Я видел, как Кир буквально кричал Лене на ухо, а она спокойно продолжала читать. Со мной будет так же. Ну, может, не прям вечность, мы всё же родственники, но долго. Очень, очень, невыносимо долго.

Поэтому я с неохотой подчиняюсь и говорю уже куда тише.

– В возрасте, не в возрасте – мне по барабану. Это уже не смешно, Лен! Я теперь до конца жизни не смогу читать журналы?

Сестра сжимает лицо. Ей хочется что-нибудь сказать, возразить, но возражать не из-за чего.

– Я достану для тебя кусок пирога.

По куску пирога за испорченную вещь. Откуда и как Лена достаёт эти пироги, я не знаю, но своё обещание она всегда выполняет. Правда, сейчас мне пирога не хочется – уже наелся.

– Тогда давай я договорюсь, чтобы ты смог залезть на Дуб, а?

Сердце у меня делает сальто. Лена, правда, сможет это устроить? Дуб около ворот принадлежит только старшим, нас к нему и за километр не пускают. Он огромный, высокий и широкий. Его ветви возвышаются над крышей Дома. На его стволе есть несколько приколоченных ступенек, но старшие ими не пользуются – они запрыгивают на него как кенгуру. Иногда они сидят на нижних ветках, но чаще всего устраиваются посередине дерева. Когда людей много, может показаться, что дерево облепила стая разноцветных птиц. Шум из-за смешанных разговоров кажется их чириканьем. Они сидят на всех ветках и смотрят на нас. С Дуба можно увидеть всё. Старшие видят, кто гуляет, а кто бродит в коридорах Дома. Они могут увидеть, что ты ешь и что читаешь. А ещё они могут увидеть, что происходит за воротами. Могут увидеть магазины и чёрно-белые машины.

А есть те, кто не боится залезать даже на самый верх. Макушка Дуба опасна. Но оттуда слишком много видно. Можно разглядеть заводы и детские площадки с весёлыми семьями, старую страшную крышу Дома, которая уже гниёт, и драки около сарая. А ещё с верхушки дерева намного проще упасть, потому что ветви там уже не сильные и толстые, а молодые и тоненькие.

На Дуб хотят все. Потому что все мечтают всё увидеть и узнать. Посмотреть вниз и почувствовать, как ты возвышаешься над всеми и вся. Увидеть каждое окно Дома и понять, что для тебя больше не существует тайн. Ты всевидящ.

– Ты сможешь?

Я трясусь от предвкушения и молю, чтобы Лена сказала уверенное «да».

– Да.

Я знаю, что ещё ничего не решено и что радоваться рано, но я не могу сдержать дрожь и улыбку до ушей.

– Ты лучшая!

Я с размаху обнимаю сестру. Она крепко обнимает меня в ответ. Если такова плата за вред от Грины, то я готов сам отдавать собаке свои журналы.

– Но ты не должен никому говорить о Грине, как мы и договаривались.

Я отхожу от Лены и киваю.

– Ты же знаешь: я не предам тебя.

Она улыбается.

Конечно, я никому никогда не расскажу о её питомце. Грина – та ещё проблема, но она делает Лену счастливой. А значит, несмотря ни на что, я позабочусь об этой собаке.