Биография Кришнамурти

Воспитанные в атмосфере, которая изобиловала радикальными вызовами, требовавшими не менее радикальных реакций, Рао Сахиб и Ачьют никогда не выказывали личного уныния, разочарования или отчаяния. Любые личные проявления казались им мелочными и банальными. Сфера их интересов охватывала великие абстракции: человек, народные массы, бедность. Их собственные огорчения обретали значение лишь в контексте необъятной боли всего человечества. Много лет спустя Ачьют сказал мне, что Рао оказался «в плену у великой иллюзии».

Однако энергия и свет, которые исходили от Кришнамурти, затрагивали в людях глубокие струны. Это был учитель, который обращался к людям с пламенной страстью. Кришнамурти улыбался, и вместе с ним улыбался Рао. И к глазам Рао подступали слезы, ибо в нем пробуждалась бхакти^[121], также являющаяся неотъемлемой составляющей духа Махараштры. Рао Сахиб, преисполненный любви, говаривал, сложив перед собой ладони: «Сэр, один поэт в Махараштре как-то сказал: „Когда в дом человека входит Витхала^[122], о покое можно забыть“». Вечерами Рао и Ачьют имели обыкновение распевать абханги^[123] Тукарама ^[124].

Любимой абхангой Рао была «Ади Беджа Экле». Он обладал глубоким чувственным голосом. А порой они вместе с Кришнамурти распевали «Пуруша-шукту» из Ригведы. Они сидели, выпрямив спины, и отрывистые согласные санскрита вибрировали, наполняя уши и глаза присутствующих. Гласные звучали раскатисто и мощно, каждый звук произносился предельно отчетливо. Ведические песнопения сотканы из огня, ветра, сердца и дыхания певца и слушателя. Мы приходили и слушали – даже малыши, включая мою десятилетнюю дочь Радхику и девятилетнего племянника Ашита. Широко распахнув глаза, они погружались в сияющее присутствие Кришнамурти – человека, наполненного интенсивностью. Красота звука и формы озаряла нас. Тела отзывались каждой своей порой. Это были моменты подлинного очарования.

10. «Ты есть мир»

Много лет спустя Кришнамурти говорил о себе: «Полное пробуждение пришло ко мне в Индии в 1947–1948 годах». В эти годы формировались пять каналов общения, являющихся неотъемлемыми составляющими процесса передачи учения Кришнамурти: (1) публичные беседы, (2) диалоги и дискуссии, (3) личные беседы, (4) как будто бы случайные озарения во время прогулки или за обеденным столом и (5) периоды тишины. Кришнамурти пускал своих товарищей и слушателей в плавание по реке самопознания, отправлял их в путешествие, чтобы каждый открыл «себя безначального», исходя из того, что именно движение разбивает ограничения ума, открывает новые рубежи восприятия. Это было очень аскетическое учение, не в том смысле, что оно требовало отречения или жертв на внешнем уровне (хотя в действительности аскетизм и праведная жизнь служили той почвой, на которой взросло учение), сколько в смысле полного отказа от любых якорей, костылей и ритуалов – даже самых утонченных.

Отказ от гуру как центральной фигуры религиозного исследования являлся в Индии высшим отрицанием любых духовных авторитетов. Ибо при отсутствии единой священной книги, данной через откровение, именно гуру был источником посвящения, наставником и вратами к истине. Отказываясь признавать любого посредника между искателем и реальностью, Кришнамурти возлагает всю ответственность на искателя. Он говорит искателю: «Реальность рядом, тебе не нужно искать. Истина это то, что есть, и в этом ее красота». Но если внутри себя искатель продолжает оставаться учеником, то это приводит его в растерянность, ибо некуда идти, нет цели, чтобы ее достигать, нет вершины, чтобы совершать на нее восхождение. Нет гуру, обещающего экстаз или яркие фейерверки, нет видений, сиддхи, или экстрасенсорных способностей, которые помогали бы в поиске. Если возникают экстрасенсорные феномены, их надлежит просто пронаблюдать и оставить позади. Единственное, что нас интересует – это пробуждение живого восприятия: вглядывание и вслушивание во внешнюю данность, которая явлена через взаимоотношения с человеком и природой, а также в данность внутреннюю, которая явлена в мыслях и ощущениях, составляющих текущее содержание ума.

Этот рубеж восприятия, непосредственного и незагроможденного, является началом самопознания – когда мы познаем себя, как есть. Наблюдать мысль, как она зарождается в сознании и как исчезает, держать ее за хвост и не отпускать – в этом возможность получить представление о природе мыслей и пронаблюдать то, что есть.

Но то, что есть, пребывает в проворном движении: оно постоянно меняется, преобразовывается, перетекает. Осознание же, проистекающее из чувств, привязано к неповоротливому и статичному уму, его тормозят мысли, рожденные от прошлого – у такого осознания нет энергии или гибкости, чтобы угнаться за моментом «сейчас» существования, и пребывать в единстве с этим моментом и действовать из этого восприятия. Человек постоянно стремится придать форму движению мысли, проецировать действия в будущее в виде конструкции «я буду» и тем самым препятствует действию в настоящем. Кришнамурти задавал вопрос: «Кто стремится придать мысли форму, кто пытается изменить ее или задать ей направление? Устраните мысль – и где тогда мыслитель? Если мыслитель и есть мысль, тогда он не может действовать или изменять мысль. Мысль должна прекратиться»^[125].

Когда у него спрашивали: «Как познать себя? Что познавать? Для чего следует вести поиск? С чего начинать?», он отвечал: «Чем сложнее вопрос, чем более сильна растерянность, тем более простым и невинным должен быть подход. Человеку неведом путь, значит, единственное, что он может сделать, это прекратить борьбу и, используя любые имеющиеся у него инструменты и запасы энергии, созерцать все то, что служит ему путами. Таков простой, обремененный печалью, подлинный искатель, который воплощает собой надежду. Простой человек слишком раздавлен собственной незначительностью – он не верит в чистоту собственных намерений»^[126].

Многие приходили к нему в поисках физического исцеления. Им он говорил: «Я также когда-то исцелял. Но я полагаю, что намного важнее исцелить ум – внутреннее состояние человека. Сосредоточившись на физическом исцелении, можно обрести славу, привлечь к себе толпы людей, но это не приведет человека к счастью»^[127].

В первом томе Commentaries on Living он пишет:

«Странные мы люди. Отправляемся на поиски чего бы то ни было в дальние дали, в то время как все это рядом с нами. Красота всегда где-нибудь там, и никогда здесь. Истины никогда нет в нашем доме, вечно она где-то вдали. Мы отправляемся на поиски хозяина на край света, но не осознаем слугу; мы не понимаем самые простые явления жизни, повседневные проблемы и радости, но между тем пытаемся постичь тайное и скрытое»^[128].

 

Публичные беседы в Бомбее в январе 1948 года Кришнамурти проводил на лужайке возле шикарного дома сэра Чунилала Мехты на Ридж-роуд. Кришнамурти выходил на лужайку в дхоти с красной каймой, в белоснежной курте и ангавастрамом на плечах. Сняв сандалии, он усаживался, скрестив ноги, на помост, его спина – прямая и неподвижная. Повернув голову, он окидывал взглядом пять сотен человек, сидевших перед ним на земле и на стульях. В их числе были санньясины, старые теософы, преподаватели… тут и там виднелись шапочки из кхади. Молодых людей было мало, зато присутствовали богатые торговцы из Бомбея, друзья сэра Чунилала Мехты.

В те ранние годы Кришнамурти порицал богачей. Он говорил: «Нельзя служить и богу и маммоне. Реальность – не для человека, который держит свою руку в кармане соседа, она не для того, кто промышляет эксплуатацией и наполняет свое сердце земными богатствами»^[129]. Взгляд Кришнамурти вовлекал слушателей в общее поле внимания. Но это был не взгляд, обращенный к группе. От Кришнамурти исходил некий прямой канал общения, связывавший его с каждой отдельной женщиной и каждым отдельным мужчиной; у каждого возникало ощущение, что Кришнамурти обращается к нему и только к нему. В те ранние годы Кришнамурти играл роль друга, который берет за руку человека, объятого печалью, и совершает вместе с ним прогулку через дебри и глубины разума, включающие в себя и мысли, и чувства. Он шел шаг за шагом с невероятным терпением, вскрывая проблему, прощупывая, задавая вопросы, блокируя все пути бегства от факта. Он учил слушателя созерцать, словно в зеркале, грусть, гнев, страх, одиночество. Учил пребывать в пространстве между мыслями – передвигаясь от мысли к мысли; учил видеть, что, когда мысль оттеснена к своим корням и к своему источнику, она растворяется в породившей ее почве.

Когда Кришнамурти говорил, он осознавал не только слушателей и произносимые слова, но все то, что происходило вокруг: щебетание птиц, падение листвы, звук флейты вдалеке. Ему была свойственна одновременность осознавания, включающая видение, слушание, он не отгораживался ни от чего внутреннего или внешнего, но позволял всему протекать через ум, чтобы не исключать ничего, но и не отвлекаться ни на что. Лишь непрестанно текущая река существования – то, что есть.

Очень многие люди слышали его впервые. Его словарь совершенно изменился, и даже таким людям, как Санджива Рао, которые были рядом с ним на протяжении длительного времени, теперь стало сложно его понимать. То, что он говорил, казалось простым. «Я собираюсь говорить то, что есть, и буду следовать движению того, что есть». И затем, обращаясь к аудитории: «Следите не за моими словами, но за движением мысли, которая активна внутри вас^[130]. Когда мы признаем жизнь, как есть, конфликты прекращаются. Увидеть то, что есть, означает обрести свободу от того, что есть»^[131].

Загроможденные словами и идеями, пойманные в ловушку становления, умы слушателей Кришнамурти, которые никогда напрямую не «видели» мысль в процессе ее действия – ее движение, ее глубину, те пространства, которые она порождает в процессе движения, – силились понять, что он говорит. «Могу ли я, являющийся результатом прошлого, – могу ли я выйти за пределы времени?» – задавал вопрос Кришнамурти. «Вы выходите за пределы времени тогда, когда жизненно заинтересованы в чем-то. Вы делаете шаг – не хронологический, но психологический – в это вневременное существование»^[132].

В те ранние годы Кришнаджи редко занимал позицию прямой конфронтации с «я», с эго-сущностью. Он никогда не задавал вопрос «Кто я?» Скорее, он подходил к «я» через отвержение всего наносного – отвержение всех тех качеств, которые накапливаются, формируя «я» и наделяя его реальностью. Это отвержение, это отделение природы от качеств, гасит волеизъявление в мышлении, посредством которого проявляется «я» и посредством которого оно себя поддерживает. Восприятие любых актов психологического становления и отрицание этих актов означает конец мыслей, конец времени и конец «я» как принципа.

Когда мы видим природу ума, его структуру и те силы, которые действуют в сознании человека, к нам приходит озарение: сама природа ума и мышления ограничивает нас и является причиной нашей неволи и нашей тоски. С точки зрения Кришнамурти, наши попытки совершать подмены или изменения на уровне содержания и наша нацеленность на то, чтобы двигаться внутри поля противоположностей, в лучшем случае дают нам лишь частичный ответ и не могут удовлетворить чрезвычайно сложные первозданные устремления, которые лежат в глубинах нашего ума.

Проблемы, встающие перед человеком, могут быть разрешены не посредством идеалов, которые последовательно и постепенно преобразуют тоску в радость, жадность в любовь, но через преобразование самой почвы, куда уходит своими корнями тоска. Поэтому изменение, или преобразование, заключается не в каком-то качестве или степени, но затрагивает саму природу, структуру или само измерение.

Таким образом, учение Кришнамурти переносит проблему человека в совершенно другое измерение. Оно нацелено на революцию самых основ человеческого сознания и на обнаружение новых взаимоотношений между пространством и мыслью, чтобы ум, движущийся в линейном пространственно-временном и причинно-следственном континууме, обратился на самого себя, и чтобы чувственное восприятие стало непосредственным. Эта непосредственность – самим фактом своего функционирования – аннулирует «я»-центрированную сущность. Она пробуждает в нас новые способности и предоставляет инструменты для исследования, задействует новую энергию, устраняя ограничения.

«Только истина полностью устраняет любую обусловленность, – говорил Кришнаджи. – Для восприятия истины требуется сосредоточенное внимание. Это не означает отворачиваться от всего, что нас отвлекает.

Вообще такого явления, как отвлекающие факторы, не существует, потому что жизнь есть движение и понимать ее нужно как целостный процесс»^[133].

Кришнамурти обращался к аудитории, состоящей из людей, которые на протяжении столетия получали школьное образование на английском языке и были взращены на западных идеалах демократии, включающих в себя всеобщее избирательное право и эгалитарное общество. Те принципы, на основании которых формулировалась конституция Индии, неизбежно должны были вызвать огромное брожение во всех слоях общества. Угнетенные постепенно осознали, какую мощь обрели. Вместе с этим пришли быстрое преобразование и ужесточение классовых структур. Напряженность в течение многих последующих лет усиливалась.

Сознание индийцев веками воспитывалось на мифах и символах, которые нацеливали человека на «иное». А в середине XX века это же сознание попало под влияние теорий индийских социальных философов XIX и XX веков. Восстав против предрассудков и тьмы, которые издавна разъедали психику индийцев, эти философы нанесли тонкий слой западного воспитания на огромную бурную массу, сформированную традициями за века. Между тем силы и энергии архаического прошлого, его мудрость и неистовство продолжали дремать в глубине и не исследовались. Обретя свободу, люди обратили взгляды на лидеров – политических и религиозных, – ожидая, что те укажут им путь. Они не в силах были верно оценить скорость перемен и те взрывные силы, которые вскоре должны были смести их традиционный образ жизни и их ценности. Запрос на социальные перемены в Индии породил похвальное недовольство в определенных слоях общества, люди хотели «большего». Неотъемлемой частью этого запроса было перераспределение богатств. Но в рамках демократической структуры стремление к «большему» не могло ограничиться справедливыми материальными потребностями бедняков, оно распространилось также на положение человека в целом; неизбежно это привело к высвобождению сил, которые прежде дремали, сдерживаемые традиционными взаимоотношениями в семье, которые характеризуются эксплуатацией, но также и ответственным отношением к обязанностям. В связи с этим возник целый ряд проблем, порожденных быстрым ростом населения и накоплением материального имущества, которое стало возможно благодаря технологическому прогрессу. Индийское общество стало заметно склоняться в сторону вульгарных материальных подходов и ценностей, что весьма повлияло и на взаимоотношения между людьми. Нувориши – землевладельцы и промышленники – нарождающиеся могущественные группы из «низов» и быстро развивающиеся антисоциалистические движения включились в борьбу за новое расширение возможностей для носителей богатства и власти.

У послевоенного Запада тоже проблем хватало. Война породила богатые запасы специфических материальных ресурсов и научных знании. Технократам, которые были научены создавать орудия разрушения, нужно было научиться направлять свои умения в иные русла. Стремительно крепла и вставала на ноги кибернетика: инженеры вовсю чертили на своих кульманах автоматические механизмы. К концу 1940-х годов проницательный взгляд уже мог разглядеть очертания грядущего. Возникло ощущение, что на материальном уровне человек вполне готов обрести полную власть над миром. Казалось, что все проблемы разрешимы.

Один из заметных аспектов послевоенного мира – производство оружия и огромный всплеск производства товаров широкого спроса (важнейшая составляющая экономики производителей мусора), а также всевозможных артефактов, которые заведомо должны очень скоро устареть. Вместе с этим стали целенаправленно и стремительно развивать индустрию развлечений с соответствующими артефактами и гаджетами, которые вскоре заполонили все рынки, а также умы мужчин, женщин и детей.

В 1947 году воздействие Запада и его стремительно развивающихся технологий на Индию было пока минимальным. Каждый мыслящий индиец очень остро переживал травму от разделения страны и последствий этого разделения. Но то были лишь легкие колебания, служившие только предвестием хаоса, которому предстояло разразиться в будущем. Кришнамурти, обладая провидческой способностью заглядывать далеко вперед, предощутил надвигающиеся беды. Он умел как-то по-своему вчувствоваться в ландшафт Индии, погружаться в умы мужчин и женщин, наблюдать, задавать вопросы, прощупывать окружение, направляя внимание на противоречия и конфликты, которые способны были, словно ржавчина, разъесть ум и сердце. «Дом объят огнем», – тревожно говорил он людям, однако у его слушателей не возникало ощущения, что перед ними стоит важная и неотложная проблема.

Его страстная обеспокоенность и его способность остро чувствовать породили важные озарения, составившие основу учения.

Человек сам создает общество и мир, причем имеется в виду не некая абстракция, а человек как «я», человек как эго-сущность, вступающая во взаимоотношения с другими такими же. Главный принцип учения вмещается в слова «ты есть мир». Социальное или политическое действие никогда не сможет преобразить мир на коренном уровне до тех пор, пока не подвергнет себя радикальному преображению индивидуум. «Система не способна преобразить человека, но человек всегда способен преобразовать систему», – говорил Кришнамурти. Когда ему задали вопрос о том, беспомощен ли отдельный человек, когда речь заходит о необходимости изменить общество и мир, Кришнамурти ответил, что ревущая мощь Ганги^[134] в период половодья имеет своим источником одну-единственную каплю и все грандиозные деяния, изменившие мир, рождаются из действий одного человека.

Преображение индивидуума – не постепенный процесс. Преображение есть процесс мгновенный; это миг, когда человек видит себя в зеркале взаимоотношений – взаимоотношений с другим человеком, с природой и с самим собой. Говоря о взаимоотношениях, Кришнамурти использовал в качестве наиболее выразительных примеров взаимоотношения между мужем и женой, а также взаимоотношения между работодателем и работником. Хотя многим слушателям было некомфортно оттого, что Кришнамурти последовательно утверждал, что в основе всех этих взаимоотношений лежит лицемерие, они понимали, что в его идеях – истина. Он утверждал, что видение без движения, могущего изменить или исказить увиденное, возможно лишь тогда, когда в видящем прекращается любая активность, задающая направление. Это – момент преображения; момент озарений, которые, в свою очередь, преобразовывают общество и рождают новое поколение. Подлинное преобразование является не результатом какой-либо революции правого или левого толка, но результатом революции, включающей переход от чувственных ценностей к тем ценностям, которые не являются результатом взаимодействия со средой.

Неотъемлемой составляющей идей Кришнамурти о мгновенном преображении были его озарения относительно природы времени. Он считал, что «вхождение в бытие» и «прекращение бытия» или побеги, растущие на дереве баньян, – все это подразумевает наличие линейного времени, которое является неотъемлемой частью жизненного процесса. Энергия, содержащаяся в материи и подчиненная законам времени, воспринимаемого как однонаправленная стрела, энтропична по своей природе: она неизбежно рассеивается, распадается и заканчивается. Кришнамурти говорил: «Существует хронологическое время и время ума. Время, которое и есть сам ум. Их путают между собой. Психологическое время есть процесс становления»^[135]. Это время как становление – «я буду» – рождается из иллюзии и является проявлением «я». Оно само себя поддерживает и само себя питает энергией, черпая силы в собственном невежестве, и данный процесс позволяют ему накапливать потенциальную энергию в виде сознания. Это сознание воспринимается индивидуумом посредством чувственных ощущений.

«Я» как продукт психологического времени проявляет себя через мысли и не может предпринимать действия, направленные на то, чтобы преобразить или освободить себя. И только через негативный подход, через восприятие и отрицание всех мыслей, имеющих психологическую природу, таких как желание изменить то, что есть, превратив это в то, что должно быть, возможно непосредственное восприятие того, что есть, и освобождение от времени, порожденного психикой.

В этом состоянии восприятия ум не использует мысль для возрождения самого себя. Нет ни мыслителя, ни мысли, ни опыта, ни того, кто его переживает. Ум, захваченный процессом становления, является продуктом времени, которое себя видоизменило. Из этого подхода, основанного на отвержении всего ложного, как только оно возникает, рождается великая истина: когда мы видим и слышим факт напрямую – невинно, без мысли, которая стремится изменить или подменить факт, без какого бы то ни было действия мышления или воли, питающихся от глубоких корней ненависти, гнева, жадности или страха, – данное состояние рассеивается. Происходит преобразование в природе материи, воплощенной в форме гнева или страха, и высвобождение энергии, заключенной в этих состояниях, – энергии, не затронутой временем, а следовательно, не подвластной его законам. Это состояние никак не связано с ненавистью, гневом или страхом, в том числе не противоположно им. Формулировать проблему в терминах противоположностей, постулируя некий идеал, – это уловка, к которой обращается мысль, чтобы поддержать саму себя, ибо идеал содержит в себе семя собственной противоположности. Лишь целостное нефрагментированное восприятие может отвергнуть и наблюдателя, и наблюдаемое. Видение того, что есть, означает преобразование того, что есть.

Мысль отделяет ум от сердца. Ум, будучи укорененным в эгоистичной деятельности, нацелен на накопление материальных ценностей и на постепенное упразднение тех сущностей и реакций, которые питают человечество.

Отрицание любви – пагубная тенденция в человеке. Человечность расцветает лишь тогда, когда ум покоится в сердце, полностью отвергая «я»-центрическую деятельность.

Раскрытие тайн ума и пробуждение способности проникать в суть вещей – все это пришло к Кришнамурти естественным образом. В результате он смог непринужденно и изящно открыть для нас дверь и сказать: «Посмотрите. Возьмите. Вот оно, здесь, чего вы ждете?»

Именно в эти месяцы в Бомбее родился метод с использованием диалога в качестве важнейшего инструмента для погружения в учение Кришнаджи. В последующие годы он развивался и расцветал, становясь все более тонким и глубоким. На раннем этапе групповая дискуссия проходила в форме вопросов и ответов. Та точность и чувствительность при прощупывании скрытых глубин ума, которая свойственна диалогу, поначалу отсутствовала.

Первые дискуссии в Бомбее в 1948 году были спутанными и нескладными. Кто-то задавал Кришнамурти вопрос. Его текучий ум принимал в себя вопрос и возвращал его назад, побуждая вопрошающего и всю аудиторию искать ответ в поле самопознания. Кришнамурти говорил медленно, с многочисленными паузами, наклоняясь вперед, как будто бы каждый раз отвечал впервые. Он прислушивался к собственным ответам с той же открытостью и восприимчивостью, что и к голосу вопрошателя. Энергия ответа Кришнаджи вступала в соприкосновение с напряженными умами, которые сражались с растерянностью и были изначально обусловлены тем, чтобы опираться в своих реакциях на память и ждать решения от высших авторитетов – внутренних или внешних, духовных или светских. Нам было сложно понимать путь, которым шел Кришнаджи. Мы силились понять его слова и примеряли их к собственному уму. Мы пытались приблизиться, протянуться за пределы слов, используя единственный доступный инструмент исследования – память и мысль. Но ведь это те самые инструменты, которые ставились под сомнение, что приводило нас в замешательство. Никаких ключей у нас не было, а ум, цепляющийся за слова, превращался в поле битвы – в средоточие отчаяния и конфликта.

Кришнаджи снова и снова говорил о необходимости видеть то, что есть (реальность), а не то, что должно быть (иллюзию); он говорил о том, что человеку необходимо преобразить себя, прежде чем он сможет преобразовать общество, ибо он сам и есть общество. Он говорил о свободе от памяти – памяти, которая противодействует настоящему и искажает его, мешая его пониманию; памяти, которая представляет собой «я»-сознание; памяти, которая обладает природой «бытия» и «становления». Во время дискуссий Кришнаджи отказывался давать немедленный ответ, простое решение. С его точки зрения, любая реакция на фундаментальный вопрос означала конец пытливого проникновения в вопрос. А он требовал исследования, всматривания и проникновения в суть вопроса; речь не о внешнем двойственном процессе, но о вглядывании одновременно в природу ответа и в ту почву, из которой произрастает вопрос. Делая паузу и погружаясь в размышления, мы пробуждаем «слушающий» и «видящий» ум, который уничтожает иллюзию внутреннего и внешнего, пробуждает то состояние, которое позволяет проработать вопрос.

Дискуссия продвигалась медленно. Кришнамурти переходил от мысли к мысли, напирая, останавливаясь, отступая и снова наступая. Посредством самого этого пошагового движения, направленного на наблюдение ума, процесс мышления замедлялся до тех пор, пока в какое-то мгновение восприятие участников не пробуждалось и не возникал прямой контакт между восприятием и умом, потоком ума. Первое «видение» ума становилось исходной точкой исследования. Это был ключ, который позволял вскрыть и обнаружить, и через сам акт обнаружения он проливал свет на вопрос и на ответ.

Люди, занимавшиеся исследованием вместе с Кришнамурти, открывали для себя структуру и природу сознания, а также колоссальную силу и гибкость мыслительного процесса. Наблюдая движение ума, пойманного в мысль, и «видя» его неадекватность, мы испытывали возбуждение и трепет, которые ощущаешь, когда совершаешь открытие, когда вступаешь на неисхоженные земли.

Мысль, увязшая в колее, не может вырваться из собственных пут. Благодаря дискуссии, видению, наблюдению, вопрошанию и сомнению разрушается эта колея, по которой движется мысль и благодаря которой запускается процесс становления.

При этом рождалась новая методология вглядывания и вслушивания, пробуждалось новое восприятие. Закладывались основы для наблюдения и исследования. Энергия, генерируемая вопросом, не получала возможности просто рассеяться в рефлекторных ответах и реакциях, извлеченных из кладовой памяти. Кришнамурти стимулировал умы участников. В его теле и уме бодрствовала каждая клетка. Своими неустанными вопросами он вскрывал нашу психику; и по мере того, как «укреплялись мышцы» и росла сила слушателей, они, в свою очередь, бросали все более глубокие вызовы уму Кришнамурти. И уже самим фактом вызова, обращенного к Кришнамурти, они побуждали его к новым прозрениям относительно положения человека.

Ум Кришнамурти, подобно антенне, был нацелен наружу в стремлении прочувствовать умы участников дискуссии. Если диалог становился путанным и вязким или группа скатывалась к бесплодной диалектике, а дискуссия становилась пустой и стерильной, ум Кришнамурти совершал скачок, выдергивая дискуссию из колеи. Он привносил в дискуссию нотки любви, смерти, страха и грусти – те чувства и ситуации, которые принадлежат сердцу и коже, – и тогда внезапно дискуссия приходила в прямое чувственное соприкосновение с сутью проблемы.

Качественный прорыв в структуре дискуссий начался однажды утром в 1948 году, когда Рао Сахиб Патвардхан сказал, что те идеалы и та вера, которые поддерживали его в политической борьбе, ныне крошатся и распадаются под ним, обращаясь в обломки. Он уткнулся в глухую стену и почувствовал, что пришло время радикально пересмотреть свои фундаментальные верования. Тут он посмотрел на Кришнаджи и спросил, что тот имел в виду, когда говорил о «творческом мышлении». Кришнаджи, который сидел очень тихо и внимательно слушал Рао Сахиба, вскочил на ноги и сел рядышком с Рао. Склонившись к нему, он спросил:

– Хотите ли вы погрузиться в него, сэр? Готовы ли прямо сейчас выяснить, способны ли вы войти в состояние творческого мышления или не способны? – Рао был озадачен. Он смотрел на Кришнамурти, не понимая, о чем это он говорит.

– Как думает человек? – спросил Кришнамурти.

– Возникает проблема, и для проработки проблемы рождается мысль, – ответил Рао.

– И как же вы пытаетесь решить проблему? – спросил Кришнамурти.

– Ищу ответ, – сказал Рао.

– А как вам удается найти ответ, и откуда вы знаете, что этот ответ верный? Ведь вы же наверняка не видите все существо проблемы в полной мере, так как же в таком случае ваш ответ может быть верным?

– Если мне не удается найти верный ответ с первого раза, я ищу другие пути к нему, – ответил Рао.

– Но на каком бы пути вы ни искали ответ, это всегда будет лишь частичный ответ, а вы хотите получить окончательный. Как же вам найти окончательный? – Кришнамурти блокировал любые движения ума, не оставляя возможности для распыления энергии, заключенной в вопросе.

– Если я не смогу увидеть проблему целиком, то не смогу и найти верный ответ, – ответил Рао.

– И тогда вы уже больше не ищете ответ.

– Нет.

– Вы перекрыли все каналы поиска ответа.

– Да.

– И каково же состояние вашего ума, когда он больше не ищет ответ?

Лично мой ум был совершенно пуст, но он пытался подвести нас не к этому. Что-то от нас ускользало^[136].

Во время дискуссии, состоявшейся несколько дней спустя, Кришнамурти завел речь о памяти как «я»-сознании, указывая на то, что она является фактором, который искажает и тормозит понимание настоящего. Он разделил фактическую память и психологическую память, а затем спросил: «Можем ли мы жить без психологической памяти?»

Дискуссия продвигалась медленно, и мой интерес угас. Мой ум устремился прочь, гоняясь за каким-то желанием. Чем больше я пыталась сосредоточиться на теме разговора, тем более неугомонным делался ум. Мне было противно от того, что я позволила ему слоняться. Вскоре я обнаружила, что, наконец, сумела успокоиться, и впервые за то утро я вслушалась в то, о чем говорят в комнате. Как раз в тот момент, когда я начала слушать, в дискуссию включился профессор Чабб из колледжа Эльфинстоун. «Может ли память быть просто отброшена?» – спросила я себя. Мне не хотелось освобождаться от механизма «я». Я так тщательно его выстраивала, зачем же теперь от него избавляться? Я просто окажусь в полной растерянности.