Еше раз по поводу мокрого снега

–– Гражданка Морозова, проходите—послышалось из кабинета.

Обладатель оперного баритона оказался еще довольно молодым человеком выразительной наружности: из-под густых, каких-то ухоженных бровей сверкали темно карие глаза. Прямо парубок из «Сорочинской ярмарки» Мусоргского.

Уже второй раз за день Ксения отчиталась о своей фамилии, имени, отчестве, годе и месте рождения, и отвечая на вопросы, рассказала, когда, зачем и почему она ездила в Финляндию. Подтвердила, что да, действительно она возвращалась в Питер 16 ноября утренним поездом «Аллегро», второй вагон место семь. На вопросы о соседке она рассказала, что помнит, что та села в Вайникале, но они даже не представились друг другу, а после пересечения границы, проверки паспортов и таможенного досмотра она сразу ушла в вагон-ресторан, где встретилась со старой знакомой, провела в разговорах с ней время до самого Питера, а, возвратившись в вагон, застала свою соседку лежащей на полу. Вероятно, той стало плохо.

Маргарита Михайловна Петрова, ваша соседка, скончалась, не приходя в сознание, как зафиксировали врачи скорой помощи, – сообщил следователь

–– Мне очень жаль, – сказала Ксения, – но я не понимаю, чем я могу быть полезна.

–– Мы обязаны опросить всех свидетелей происшествия. – пояснил кареглазый парубок. – прочитайте протокол и подпишите здесь.

Ксения подписала протянутую ей бумагу, попрощалась и вышла. Уже стоя на остановке трамвая, она вспомнила, что не рассказала следователю о том, что по просьбе Маргариты приносила ей чай из вагона-ресторана. Ксения уже почти решила вернуться, но потом вспомнила, как парубок Николаев презрительно называл и покойную Маргариту и ее тетками-курицами и решила не возвращаться. Тем более, что о чае Николаев вопросов не задавал. А без вопроса нет и ответа. Не чаем же вагон-ресторанным отравилась одышливая Маргарита. Разберутся и без нее. Она и так потратила кучу времени на исполнение своего гражданского долга.

Глава двенадцатая

Ксения позвонила Людмиле и испытала чувство глубокого удовлетворения, когда та сообщила, что сегодня вечером очень занята и, если Ксения Петровна помнит дорогу на гореловскую дачу и справится со всеми замками, то они могли бы встретиться завтра часа в два дня у входа в библиотеку и обо всем спокойно поговорить.

На извинения и благодарности Ксении Петровны Людмила еще и еще раз заверила ее, что все в порядке, никаких неудобств она никому не доставляет, напротив, радостно помочь хорошему человеку, попавшему в беду.

Сев в вагон электрички на Балтийском вокзале, Ксения смотрела на в окно толпу приезжающих-отъезжающих, почти задремывая. Она очень устала, хотя в общем-то ничего особенного за весь день и не сделала. Ничего особенного и ничего полезного. За окном повалил снег, густой-густой, «Снег идет густой-густой, в ногу с ним стопами теми, в том же темпе, с ленью той или с той же быстротой, может быть, проходит время» – сразу вспомнилось Ксении. Сквозь завесу снега она увидела на платформе мужскую фигуру, которая показалась ей знакомой. По крайней мере походка, то, что человек не размахивал руками, когда шел, вызывала смутные воспоминания. В мозгу тут же прозвучала цитата из «Героя нашего времени» – про то, что такая походка верный признак скрытости характера. Ксения подумала, что совсем недавно вроде вспоминала уже такую же цитату по схожему поводу. Она попыталась вглядеться, угадать кто это, но в это время поезд дернулся, и платформа быстро отъехала назад, а с ней так и не узнанный «удивленный пешеход». Ксения достала телефон, чтобы почитать новости или фейсбучную ленту, но связи не было. Ехать, ничего не читая, было как-то непривычно, Ксения, сколько себя помнила, читала везде и всегда – это просто стало уже неотвязной привычкой – водить глазами по буквам, складывая их в слова. Раньше она готова была читать хоть надписи на обертках конфет, но в нынешние времена обычно выручал мобильник. Однако сейчас он мог предложить для чтения только список контактов. Но на сидении возле себя Ксения обнаружила оборванную страницу из какого-то журнала и принялась за привычное занятие. На странице, выдранной, вероятно, из глянцевого журнала и оборванной сверху, был кусок из какого-то, как можно было понять, воспоминания о детстве. «А в доме был подвал, такое подвальное помещение, типа склада что ли, с маленьким окном и входом со двора. Там всякие ведра хранились, всякий инвентарь для уборки. И вот мы залезли в этот подвал и там заигрались, и не заметили, как началась страшная метель и снегом завалило и дверь в этот подвал, и окно. Стало темно и страшно, но выйти мы не могли, долго плакали, а потом заснули. И никто не знал, где мы, искали нас, наверное, везде, но не нашли. А наша собака, большая белая такая у нас была собака, стала лаять возле этой заваленной снегом двери в подвал и снег начала лапами копать. Взрослые ее прогоняли, а она не уходила. Тут и они начали лопатами снег разгребать и так нашли нас в этом подвале, зареванных и спящих. Собака нас спасла»

Ксения, зачитавшись, чуть не проехала свою станцию, слава богу, услышала, как объявили, что следующая остановка «платформа Горелово», кинула на сидение журнальную страницу, подхватила сумку с продуктами, купленными на ужин и завтрак, и вышла на перрон.

Глава тринадцатая

К своему удивлению, она провела вечер довольно спокойно и даже смогла немного поработать над статьей. И уснула довольно быстро. Но посреди ночи она вдруг проснулась – ей приснился сон о том, что она лежит с каком-то постепенно темнеющем помещении и слышит откуда-то собачий лай. От этого лая она проснулась и вдруг ясно увидела эту большую лохматую белую собаку. Мишку. Собаку так звали – Мишка.

Ксения села на кровати. На экране мобильника высветилось время – 4 часа. Самое глухое время ночи. Говорят, что большинство смертей происходит именно в этот предрассветный час. Хотя в ноябре трудно назвать этот час предрассветным.

Ксения, как и прошлой ночью, зажгла свет, пошла в комнату с камином и включила чайник, который заурчал умиротворяюще. Накинув кофту и заварив себе чаю, Ксения уселась на диван и стала думать о причудах сновидений. Почему ей вдруг приснились чужие воспоминания? В ее детстве никаких снежных метелей не было и быть не могло – все детство прошло в южных местах: сначала они жили на Волге, а потом в Узбекистане, в маленьком городишке в горах, возникшем рядом с шахтой. Помнит она себя лет с шести, и ее детские воспоминания связаны с жарой, а не холодом и снегом. Помнит, как каким-то летом они с подружками почти весь день проводили, сидя в мелкой запруде горной речушки, кажется, местные называли ее саем. Мама туда даже еду приносила. Какая-то немыслимая жара стояла. Еще помнит, как рядом с домом была больница, мама там медсестрой работала. А она, шестилетняя, наверное, еще до школы, ходила на зады больницы, где на обрыве над горой была свалка бинтов, гипса и использованного и прочего больничного мусора. Вот возле этой свалки Ксения, чтоб никто не видел, взяв какую-то палку, изображающую микрофон, пела что-то такое антирасистское «мы тоже люди, и тоже любим. Хоть кожа черная у нас, но кровь чиста. та-та-та». Ни слуха, ни голоса у нее никогда не бывала, но сладко было представлять себя артисткой. А вместо публики на нее смотрели горы. И никаких белых собак.

Ксения решила, раз уже все равно проснулась, поработать над статьей, тем более что материалом для нее были как раз женские дневники и воспоминания. Так что Ксении хорошо было известно, насколько причудлива и обманчива может быть память. Человек пишет мемуары с чистой совестью, уверенный, что все так и было, как он или она помнит, а на самом деле память с ним шутки играет, морочит и глючит. Какие-нибудь собаки Мишки прибегают из чужих воспоминаний.

Глава четырнадцатая

В десять утра Ксения Петровна уже звонила в дверь квартиры своего коллеги, у которого собрались молодые исследователи из их гранта, чтобы поколдовать над криптодневником, как они его между собой прозвали. Этот дневник аспирант Володя Крючков купил на Уделке, на питерском блошином рынке за символическую цену в 200 рублей вместе с несколькими семейными фотоальбомами. Вернее сказать, дневник, представлявший собой не очень толстую тетрадь с оторванным переплетом, был заложен между страницами одного из фотоальбомов. Начинались записи, сделанные вполне разборчивым, почти каллиграфическим почерком, записью от 1 ноября 1934 год, а и сначала содержание их было вполне обычным для подросткового дневника. Автор, которому, судя по всему было лет 14-15, писал о почитанных книгах, ссорах и примирениях с одноклассником-другом, мечтал, о том, что в Ленинграде построят метро еще почище московского, что удастся через одного пацана раздобыть два билета в «Титан» на «Чапая» (и тогда уж Ритка ни за что не откажется с ним пойти – это ж только запредельная идиотка могла бы от такого отказаться!). 3 декабря автор делает запись прописными буквами о том, что убит Киров С. М., а 5 декабря о том, что город Вятка теперь будет носить имя Кирова. А все следующие записи сделаны уже каким-то шифром, то есть, буквы автор использует обычные, кириллические, но ставит их в другом порядке, так что получается полная абракадабра. Такими закодированными сообщениями заполнены еще 15 страниц, а последние листы в тетради, вероятнее всего остались незаполненными, и кто-то вырвал их для других, вероятно, более прозаических нужд. Страницы оборваны неровно, и на оставшихся обрывках бумаги нет никаких следов букв, потому и можно сделать вывод, что эти листы остались чистыми. Так как обложка дневника, на которой, обычно автор писал свое имя, тоже отсутствовала, то имя и фамилия того, кто вел дневник, осталась неизвестна. Из первых записей можно было узнать только, что жил он в центре Ленинграда на Васильевском острове в Тучковом переулке, где-то недалеко от Екатерининской церкви.

Володя Крючков просто заболел желанием расшифровать дневник и выяснить, кто его автор, и заразил этой криптографической горячкой своего приятеля айтишника Вадима и подругу Вадика, Лену, учившуюся на историческом факультете в универе. Крючков как-то показал дневник Ксении Петровне, и она тоже увлеклась «тайной дневника неизвестного», как она иронизировала, немного стесняясь своего вовлечения в эту «операцию Энигма». Впрочем, у самой Ксении возникали ассоциации скорее с любимыми ею в далеком детстве историями про кортик и бронзовую птицу.

Историк Лена высказала предположение, что переход на шифр связан с так называемой операцией «бывшие люди», когда из Ленинграда были выселены больше 10 тысяч людей дворянского и «буржуазного» происхождения. Чекисты просто брали телефонную книгу 1917 года и выбирали из нее «аристократические» подозрительные фамилии. Но это правда было в 1935 году уже, но в закодированной части дневника непонятны и даты, может, автор начал заполнять дневник зашифрованными записями после довольно длительного перерыва?

Неделю назад Ксения Петровна взяла дневник неизвестного, чтобы показать одному специалисту, знакомому с кодами и кодированием, которого нашла по «наводке» своей давней питерской приятельницы. Специалист непременно хотел подержать оригинал дневника «во всей его материальности», – так передала его слова приятельница Татьяна. Собирались договориться о встрече, но тут Ксении пришлось уехать в Финляндию, чтоб не пропала виза, а последние два дня ей было и вовсе не шифров и экспертов, так дневник и пролежал у нее в сумке. Засунула его в средний отдел, застегнула на молнию и забыла выложить, – так что тетрадка пропутешествовала с он с ней в Тампере и обратно.

Ребята уже ждали ее в квартире, где Володя жил с родителями. Ксения Петровна повинилась, что не успела повидаться с экспертом по шифрам и кодам до своей поездки в Финляндию, а теперь он уехал и вне достижимости. Собственных догадок насчет расшифровки кода никто с собой не принес, но Лена, поработав с источниками, попыталась выявить людей, которые жили в Тучковом переулке и были выселены во время чисток 1935 года. Она нашла семью Таубе, которая проживала на углу Среднего проспекта и Тучкова переулка и в которой был мальчик Феликс1921 года рождения.

«По возрасту подходит», – сказала Лена. Можно попробовать поискать, куда эта семья была сослана, хотя это, конечно, потребует времени.

«А что это нам даст, – ну узнаем мы, допустим, что это Феликс Таубе и выслали их в какой-нибудь Свердловск, но как это поможет нам его записи расшифровать? – спросил Вадим.

«Таубе» – немецкая фамилия, может, код надо искать в немецком языке – высказала предположение Ксения Петровна.

–-Ленка, а ты выяснила, кем они до революции были, эти Таубе, может, у них несметные богатства были, и этот Феликс пишет, где они эти фамильные драгоценности спрятали, – двадцатипятилетний Владимир, говоря это, сам выглядел пятнадцатилетним подростком.

–-Да тут даже в архивах не надо преть. Напиши запрос в Википедию, и сразу выходит инфа и об инженере-путейце Таубе, и о баронессе фон Таубе, владелице зданий и отелей, словом, были среди Таубе очень даже состоятельные люди. Если, конечно, наш Феликс – из тех Таубе.

–-И если вообще наш дневник написан этим самым Феликсом Таубе, – урезонила Ксения Петровна.

–– И что еще можно сделать с этим шифром, я просто не знаю, – сказал Вадим. – Все эти известные способы кодирования всякие перестановки букв, согласных и гласных, атбаш там или код Цезаря и т.п.—все это я уже попробовал, ничего не получается. Ну попробую еще поиграть немецким алфавитом, как Ксения Петровна сказала, или там с французским еще повертеть-покрутить.

–-Конечно, если Феликс, ну будем его так условно называть, использовал, как Штирлиц какую-то книгу для шифрования, то, не зная, какую именно, ничего не расшифруешь, – уже с оттенком безнадежности протянул Володя.

–-Подождите, давайте еще внимательно посмотрим на те книги и тех авторов, которых он в первой части дневника упоминает, – предложила Ксения Петровна. – Попробуйте по этому пути пойти, Володя. Вдруг он взял, например, первую страницу в какой-то из названных книг в качестве ключа. Заменял там первую букву своего сообщения на первую букву в слове на странице и т.д.

–-Ну да, если первую страницу, а если сто двадцать седьмую, например?

–-Тогда, конечно, миссия не выполнима. Но попытка не пытка, – попробуем до конца использовать то, что мы можем использовать. И все же вряд ли наш условный Феликс был Исаевым-Штирлицем, здесь какой-то довольно простой ключ должен быть.

Договорившись созвониться через пару дней с ребятами, Ксения Петровна наконец направилась на встречу со своей спасительницей Людмилой. Встретившись у дверей библиотеки, они решили поговорить за обедом, а потом разойтись по своим делам.

Глава пятнадцатая

Людмила долго и участливо расспрашивала о визитах Ксении Петровны в полицию и следственный комитет, удивлялась тому, как быстро доблестные менты раскрыли убийство и, казалось, искренне радовалась за Ксению Петровну, которую не только не числят в подозреваемых, но и от свидетельских обязанностей практически уже освободили. Она сказала, что Ксения Петровна совершенно спокойно может продолжать жить на даче в Горелово сколько угодно, ну, по крайней мере до Нового года совершенно бесплатно, а, если ей совестно жить бесплатно, то может заплатить за месяц за отопление, воду и электричество. Пообещав на днях навестить Ксению в ее загородном уединении и показать свою статью о семейных отношениях, судьбой которой из вежливости поинтересовалась Ксения, Людмила откланялась, а Ксения направилась наконец в библиотеку, продолжать свои мирные бдения над журналами позапрошлого века, так неожиданно прерванные бурными событиями в детективном жанре, который Ксения любила, но, как оказалось, только вприглядку, а не в прикуску.

Несколько следующих дней прошло вполне мирно и даже скучновато. Каждый вечер возвращаясь на электричке в Горелово, Ксения думала о том, что в один прекрасный день ей надо бы добраться до конечного пункта назначения поезда – Гатчины, где она была последний раз чуть ли не четверть века назад. С тех пор, как ей говорили, и дворец и парк заметно похорошели. Погода правда не располагала к экскурсиям на свежем воздухе, но когда еще предоставится возможность…

Во вторник, позанимавшись с утра за компьютером и перекусив, Ксения Петровна направилась на станцию, и села на поезд, уходящий с другой, чем обычно, платформы. Добравшись до Гатчинского дворца, она с удовольствием сняла и повесила на крючок в пустом гардеробе промокший от мокрого снега пуховик, и долго бродила по залам дворца в блаженном одиночестве, только пару раз набредя на чем-то похожих на нее немолодых посетительниц – любительниц исторической старины. В гардероб она спустилась уже в сумерках. Ее пуховик одиноко висел на вешалке: пенсионерок, которые обычно подают пальто посетителям в таких музеях, не было видно. Наверное, отправили в неоплачиваемый отпуск в несезон, соблюдая режим экономии. Надев пальто, Ксения подумала, что от волнений последних дней она, судя по всему, немного похудела. Оно, конечно, и неплохо, но вообще постоянный стресс и сидение за компьютером – не лучший образ жизни. Надо заставлять себя побольше гулять на воздухе! Понукаемая такими «зожными» мыслями, Ксения Петровна, несмотря на сумерки и сыплющейся с неба снежок, отправилась гулять по гатчинскому парку. Но довольно быстро совсем стемнело, и Ксения решила направиться к электричке. Засунув руку в карман пальто, чтобы проверить там ли билет на поезд, она вместо билета обнаружила в кармане красную книжечку с гербом – пенсионное удостоверение старого образца. Подойдя к фонарю, Ксения раскрыла книжечку и прочитала имя владелицы: Владлена Семенова Симбирцева. Тут Ксения Петровна поняла, почему пуховик показался ей немного просторным. Дело совсем не в похудении, а в том, что она надела чужое пальто. Вернее, женщина –вот эта самая Владлена Семеновна – одела ее пуховик, а свой, точно такой же, синего цвета и размера примерно того же, оставила на вешалке в гардеробе. Ксения Петровна поспешила к дворцу, который, согласно расписанию, вот-вот должен был закрыться. Однако возле входа в здание толпилась небольшая кучка народу и среди них долговязый человек в форме полицейского. Господи, что опять случилось-то? – подумала Ксения. В последнее время она притягивает полицейских так, как будто специально намагничена. Подойдя поближе, Ксения с удивлением услышала собственную фамилию, которую кричал в мобильник долговязый полицейский. Да, Морозова Ксения Петровна. Упала с Горбатого моста, да. Расшиблась насмерть. Ксения почувствовала, как ноги ее ослабли, она тихо вскрикнула и, к своему стыду, начала оседать на мокрую землю. Стоящий рядом мужчина подхватил ее, не дав упасть. Вам плохо, женщина? – спросил он. Ксения открывала рот, как рыба на суше, и не с первого раза пролепетала: «Это я Ксения Петровна Морозова, живая». Полицейский, не расслышав ее бормотания, стал удаляться, но поддержавший ее мужчина, крикнул ему в спину: «Погодите, тут женщина что-то вам сказать хочет». Полицейский развернулся и подошел к Ксении.

–-Вы сказали, что какая-то Ксения Морозова упала с моста,

–– Да. упала неудачно, головой на камни нырнула, непонятно как. А Вы что, знали ее?

–– Это я, Морозова Ксения Петровна, – выдохнула Ксения

–– То есть как вы? – полицейский был в явном замешательстве.

–– Так я, вот мой паспорт, – Ксения достала из сумки документ и протянула долговязому. Тот внимательно поизучал паспорт, потом долго разглядывал Ксению и снова паспорт.

–– А та, что с моста упала кто тогда, – спросил он неизвестно у кого.

–– Это, наверное, Владлена Симбирцева, вот пенсионное удостоверение. Мы с ней, судя по всему, перепутали наши пуховики в гардеробе. Я только недавно это поняла, когда нашла в кармане вот это.

–– Да, дела, – протянул полицейский, которого хотелось назвать дядя Степа-милиционер. – А пальто у вас одинаковые и шапки, да и лица вроде похожи, хотя в темноте не разглядишь. И в кармане у нее был читательский билет на имя Морозовой, потому и решили, что она Морозова и есть. Придется Вам, гражданка Морозова пройти со мной в отделение полиции.

Ксения поплелась за дядей Степой, успев подумать, что в последние дни она таскается в отделения полиции, как на работу.

Уже почти с заученностью автомата ответив на вопросы в полиции и подписав протокол, Ксения поехала с дядей Степой в больничный морг, откуда вынесли ее пуховик, грязный и мокрый, снятый с несчастной Владлены, в темноте неудачно упавшей с Горбатого моста.

Долговязый полицейский, которого звали не Степаном, а Сергеем Александровичем, довез ее до станции и посадил в электричку. Ксения положила грязный пуховик рядом с собой на сидение и еле сдерживалась, чтоб не заплакать, вернее, не заскулить. Сквозь грязное стекло и набегающие слезы она смотрела на перрон и ей показалось, что там кто-то опять идет, не размахивая руками, как герой давнего времени Григорий Александрович Печорин.

Глава шестнадцатая

Добравшись до дачи, Ксения битый час застирывала пятна и разводы на пуховике, прилаживала его сушиться и потом, дождавшись, когда газовая колонка нагреет воду, долго стояла под душем. Улегшись в кровать и накрывшись поверх одеяла еще и покрывалом, она стала вспоминать всю череду своих приключений: то чуть машина ее не сбила, то рядом с ней Маргарита концы отдала, то в ванной обнаружился убитый наркоман Серега, то дама в ее пуховике упала с моста башкой вниз. Что-то многовато будет. Неужели это мне одной?

Если бы дело происходило на страницах романа любимой ею Агаты Кристи, то вся эта катавасия означала бы одно – на нее идет охота. Тогда бы, в романе Кристи, и Маргарита с Владленой были отправлены на тот свет по ошибке, вместо нее, и ручки газовых конфорок были бы вывернуты не случайно.

Но жизнь ведь не роман Агаты Кристи, – попыталась успокоить себя Ксения. – Кому я нужна-то, чтоб на меня охотиться, пытаясь убить. Двухкомнатная квартира в панельной многоэтажке в Петрозаводске – та еще ценность – и все равно дочери достанется по наследству. Никаких фамильных бриллиантов у нее в помине нет, на иностранную разведку она не работает, наркодилером не является. Ну а кроме денег, какие еще могут быть мотивы – ненависть, ревность? Представив себе в роли ревнивого убийцы бывшего мужа, который последние годы их совместной жизни любил новый диван гораздо более страстно, чем старую жену, Ксения чуть не расхохоталась в голос, хотя вообще-то смешно ей совсем не было, а было даже страшновато, Она вспомнила шуточки внука Васьки о маньяке a’la Раскольников, но тут же осадила себя – вряд ли убийца старушек так упорно гоняется именно за ней.

Нет, скорей всего все происходящее цепь нелепых и дурацких совпадений.

Но несмотря на утешающую логику рассуждений, уснуть Ксении удалось только под утро. И опять ей приснился подвал, завывание метели, лай собаки (Мишки?) и детский плач внутри подвала, с ней рядом. Это не она плакала во сне, а кто-то другой, кто тоже был в этом подвале, рядом с ней и с плачем прислушивался, как и она к собачьему лаю сквозь шум ветра…

На следующее утро она позорно проспала почти до десяти утра, чего с ней уже несколько лет не случалось. Но, плюнув на все дисциплинирующие практики, она не спеша, нога за ногу, пошла в гостиную, сварила крепкий кофе, налила его не в кружку, а в красивую маленькую чашечку ломоносовского завода, которая стояла как украшение в старомодной горке. Чашечка была вся из себя аристократическая, невесомая, с тонкими изящными ребристыми стенками – и кофе из нее показался особо ароматным. Прихлебывая кофе маленькими глоточками и глядя на сиротливый ноябрьский пейзаж за окном с голыми березами, которые при порывах ветра обнимали себя руками-ветками и дрожали от холода, Ксения почувствовала выпавшей из времени и пространства.

Что она делает здесь, в этом безмолвном сумраке чужой дачи, почему на душе так одиноко и тревожно, почему будущее представляется ей таким же смутным, неуютным и печальным, как этот пейзаж за окном?

–-Да, ладно, попыталась она себя успокоить – XXI век на дворе, миновали уже времена войны и мора, мир открыт и безопасен, самое страшное, что может ждать впереди – это скучная, бесцветная старость. Но с этим придется как-то справляться, не ты первая, не ты и последняя.

С этой «утешительной» мыслью Ксения встала из-за стола и решила все же поехать в библиотеку, несмотря на охватившую ее лень и меланхолию. Она вспомнила, что вчера не позвонила Людмиле, как обещала. Да, Людмила Вязмитина (при последней встрече Ксения Петровна догадалась наконец узнать фамилию своей благодетельницы) – спасительница ее и защитница. Повезло ей тогда в библиотеке – вовремя ногу подвернула и тем самым обратила на себя внимание этой матери Терезы.

Все забываю расспросить, как у нее со статьей дела движутся, – подумала Ксения, – все о только о моих делах беседуем. Эх, эгоистка я старая. Может, она уже и опубликовала статью-то!

Ксения открыла компьютер и набрала в поисковике «Вязмитина Людмила» (Людмила произносила свою фамилию твердо, явно без мягкого знака после «з»). Яндекс выдал небольшой список каких-то «вконтактных» девиц в одинаковых сельфи-позах, рекламу юридического агентства, информацию о блоге про вязание на спицах и еще кое-что по мелочи. Ксения ввела «Вязмитина Людмила журналист» – ничего. «Людмила Вязмитина статьи» – тоже ничего. Было много ссылок на известную критикессу и поэтессу Людмилу Геннадьевну Вязмитинову, а Людмилы Вязмитиной как автора статей не попалось ни разу. При попытке добавить в фамилию мягкий знак Яндекс выдал информацию об авторе двух задушевных стихов, но это явно была не та Людмила

Ну, наверное, она еще не раскрутилась как журналист или вообще под псевдонимом пишет, – решила Ксения и открыла файл со статьей, над которой работала.

Посидев за компьютером пару часов и пообедав салатом с полуфабрикатной тощей котлеткой, Ксения решила все же не идти на поводу лени, и поехать в библиотеку, посидеть там до вечера над своими журналами.

Глава семнадцатая

В электричке, которая заметно задержалась, Ксении пришлось сесть рядом с могучим мужиком, от которого немыслимо разило смесью здорового рабочего пота и нездорового перегара. Увидев, как на соседнем сидении встала и пошла к выходу женщина, сидевшая у окна, Ксения бойко вскочила и заняла освободившееся место, подняв с сидения оставленную пассажиркой газету. Это была желтенькая газетка с фантастическим для такого издания названием «Комсомольская правда». Правдивые комсомольцы изощрялись в искусстве шокирующих заголовков: «Британия – на выход с вещами!» «Топливо топит французскую экономику», «Беспризорные миллионы «Айрины Родионовны», «Кому переложили допинга, а кому – яда», «Кровавый геронтофоб – современному Раскольникову одной старухи мало». Ксения принялась читать статью, где расписывались злодеяния убийцы питерских старушек, которого журналист называл маньяком и серийным Раскольниковым. За прошедший месяц с небольшим в Питере было убито пятеро пожилых женщин, причем первой жертвой была довольно состоятельная сотрудница банка, сразу прозванная в СМИ «старухой-процентщицей». Убита она, правда, была не топором, а ударом в висок. (Тут Ксения сразу вспомнила про тяжелый предмет круглой формы). Но, судя по всему, современный подражатель Раскольникова не забивал себе голову социальной арифметикой и не имел намерения, убивая богатых старух, облагодетельствовать униженных и оскорбленных, потому что следующими его жертвами стали обычные одинокие старушки – работница бухгалтерии и три пенсионерки. У последних, получавших жалкую пенсию, и вовсе ничем, кроме похоронной заначки, при всем желании было не разжиться. Все старушки были убиты ударом по голове. Про орудие убийства автор ничего не писал. И статьи было неясно также, пытался ли убийца ограбить своих жертв, а, если нет, то что же было мотивом преступлений. Комсомольский журналист с гнусным подмигиванием намекал на нечто пряно эротическое – на особое, губительное влечение маньяка к старушкам, хотя никаких доказательств в пользу такой версии не приводил. Но зато, какой простор для полета фантазии: в следующей статье «современный Раскольников» как пить дать превратится из геронтофоба в геронтофила и пойдет писать губерния, – подумала Ксения.

Автор статьи сообщал, что по некоторым данным и предположениям, убийца – довольно молодой мужчина приятной, располагающей к себе внешности, с хорошими манерами. Каким образом этот обаятельный преступник проникал в квартиры жертв, из статьи невозможно было понять. Кажется, они сами открывали ему дверь. Небось, представлялся волонтером, разносящим подарки от кандидатов в какие-нибудь депутаты. Депутатов всех мастей и уровней развелось, как собак нерезанных, и перед очередными выборами все они начинают испытывать пламенную любовь к старушкам – знают, что эта часть электората, влекомая воспоминаниям о праздничном советском буфете и чувством гражданского долга, с утра поплетется к выборным участкам. Ксения поймала себя на мысли о том, что она все еще обличает каких-то комических старушек, используя местоимение «они», хотя, наверное, пришла уже пора говорить в этом случае «мы». Внук Васька вон не раз уже призывал ее остерегаться «маньячину» Раскольникова.

Может, действительно к ней в квартиру влез «Раскольников» и там поджидал ее с тяжелым предметом округлой формы, а вместо вожделенной бабушки туда на свою беду вломился наркоман Серега? Ксения начала всерьез вспоминать не встречался ли ей в обозримом прошлом молодой привлекательный мужчина с хорошими манерами. Ну вот Володя Крючков вполне себе симпатичный и манеры прекрасные, немного старомодные. Или американец Денисов – тоже подходит с точки зрения манер. И молодой. Ему, наверное, под сорок, – с точки зрения Ксении, – это где-то на грани перехода молодости в зрелость, но для комсомольского правдиста, наверное, это уже старый хрыч. Ксения попыталась представить Володю, раскалывающего череп старушке-бухгалтерше или Эндрю Денисова, бьющего по голове бабушку-пенсионерку – но поняла, что для этого у нее не хватает воображения. Кастинг на роль серийного раскольникова и тот, и другой, провалили.

–– Ну и кроме с чего бы этому маньяку устраивать засаду именно на гражданку Морозову К.П., как будто мало в Питере других старушек, – включился в голове у Ксении голос разума, остановив полет ее детективных фантазий.

Ксения пробежала глазами другие статейки – про очередной допинговый скандал, про скандал вокруг наследства жены медиа-магната, про скандал вокруг Брексита, про скандал, про скандал и еще раз про скандал. Относительно спокойным был только метеопрогноз, да и то могли бы написать, что «россияне в шоке от ожидаемой в ближайшие дни скверной ноябрьской погоды». Но, к счастью, для метеопрогноза не хватило словесной пиротехники и обошлись скромным сообщением про снег с дождем и ночные заморозки.