Бертик и чмух

К обеду я приплёлся последним. К макаронам я почти не притронулся, ведь я уже съел рогалик и вообще не голодный. На картошку фри там или мармеладных мишек я бы, пожалуй, ещё повёлся, но макароны с томатной пастой – скучно.

Потом мама отвела меня в сторонку и спросила, что происходит.

– Ничего, – говорю я.

– А почему ты всё время так противно себя ведёшь?

Я ничего не отвечаю, потому что не могу сказать.

– Бертик, ты что, меня совсем не любишь? – спрашивает мама, потому что считает, что надо все проблемы решать по-доброму.

– Тебя – люблю, – говорю я.

Она смотрит на меня грустно, но я не опускаю взгляд. Потом вздыхает молча, ждёт, что я ещё что-нибудь скажу. Но мне нечего.

3. Он говорящий

Вечером мы сидим на улице перед домом, комары кусаются, и Рихард предлагает поиграть в ночную бродилку. Все в восторге, а я говорю, что хочу спать. Но вообще-то я рассчитывал, что мама начнёт меня уговаривать, потому что ночная бродилка – суперштука, хоть это и затея Рихарда.

Но мама говорит только:

– Ну иди, только не забудь почистить зубы.

Теперь уже не скажешь, что я тоже буду играть. И я иду чистить зубы и ложиться. Я лежу и слышу, как они там собираются.

Опять ужасно досадно. Дома остаёмся только я и Геленка, которая ещё маленькая. И её мама, потому что Геленку нельзя оставить одну. Такое ощущение, будто я тоже маленький. Решено: завтра же скажу маме отпустить меня к папе, а не то убегу.

Я пишу папе эсэмэс, чтобы он знал, что я его не забываю. Надеюсь, он мне напишет, что скучает и хочет меня видеть. Может, приедет сюда и возьмёт меня хотя бы погулять.

Он отвечает: «Я норм, но куча работы, как обычно. Зато у тебя каникулы! Наслаждайся там свежим воздухом, передавай привет лисам и волкам, увидимся через выходные, ок?»

Ночью, когда мама с Рихардом ложатся, я просыпаюсь и смотрю сквозь щёлочку век, как они переодеваются.

Потом опять просыпаюсь, когда Рихард идёт в туалет. Он ужасно топает. Ему приходится спуститься по лестнице, потому что наверху туалета нет.

Наутро все говорят о ночной игре, как Рихард напугал Пепана и как Зузана чуть не потерялась и свалилась в ручей. Все смеются, а я себя чувствую очень одиноко.

– Жалко, что ты не пошёл с нами, – говорит Андула. – Было весело.

– Хм. – Я пожимаю плечами и делаю вид, что мне по барабану.

Когда мама уходит на кухню нарезать ещё хлеба, я иду за ней и говорю, что больше не хочу тут быть.

– Берт, мы же это уже обсуждали.

– Может, я могу всё-таки побыть у папы?

– И это мы уже обсуждали. Не выйдет, у него сейчас нет отпуска.

– Ну я могу у него дома и один сидеть. Необязательно брать отпуск.

– Ты серьёзно предпочитаешь торчать один в городе? На каникулах? Тут правда так ужасно? – спрашивает мама.

Я молчу, а потом замечаю в дверях Рихарда. Вдруг мама откладывает хлеб и говорит:

– Прости, мне нехорошо, – и поспешно уходит. Она так иногда делает, когда собирается заплакать. Думает, что я не понимаю.

А Рихард стоит и смотрит на меня почти так же грустно, как мама.

– Бертик, пошли, будем строить дом на дереве.

– Не хочу, – говорю я.

– Да не дури.

– Нет.

– И что ты будешь делать?

Я и сам не знаю, поэтому молчу.

– Слушай, Берт, я понимаю, как тебе трудно, но мама из-за тебя огорчается. Может, ты просто пойдёшь и построишь со всеми домик?

– А вот и не понимаешь!

Зачем он говорит, что понимает?

– Понимаю. Мои родители тоже развелись вообще-то. И это не так важно. Главное, что твои мама и папа тебя любят, хоть они и не вместе. И я тоже тебя люблю.

– А вот на это мне плевать! – говорю я.

Я хочу выйти, но Рихард перегораживает мне дорогу. Можно, конечно, толкнуть, а смысл?

– Ясно. Но я тебе кое-что скажу. Ты портишь каникулы сам себе и портишь их нам. Это никому не нужно. У твоего папы сейчас нет отпуска, с ним остаться нельзя. Через две недели ты поедешь с ним на море. Так что наслаждайся каникулами на воздухе с компанией и перестань вести себя как противный мальчишка – я же знаю, что ты хороший.

Ничего он не знает, и вообще, зачем он мне это говорит? Не хочу его больше слушать. Я пытаюсь его отпихнуть, чтобы он меня пропустил. Но всё бесполезно, сколько ни стараюсь.

– Берт, успокойся.

В конце концов Рихард посторонился, и я убежал. Да, перегнул он палку.

– И не думай, что я не заметил, что ты спрятал мои очки! – кричит он мне вдогонку.

Пф-ф! Я убегаю за дом, на опушку леса и скрываюсь за деревьями. Теперь уж не буду играть с детьми ни за что на свете!

Потом я нахожу место, откуда видно сад, и наблюдаю, как они строят домик, а мама меня ищет. Она долго о чём-то разговаривает с Рихардом. Зовёт меня, но я не вернусь. Я захожу поглубже в лес и рою там себе нору. Правда, у меня не очень-то получается.

И вдруг появляется вчерашний зверёк. На этот раз я не хочу его спугнуть. Конечно, трогать его не стоит: что, если у него какая-то болезнь? Но и отгонять его я уже не буду. Я подбираю маленькую палочку и жду, когда он подойдёт.

Он не двигается с места, стоит в метре от меня.

Я зову его – кис-кис-кис, словно кошку; ну а как ещё?

Он стоит, не шелохнётся.

– Иди сюда, – говорю я.

И тут он правда подходит поближе! Неужели он меня понимает?! Наверное, это всё-таки домашнее животное, которое у кого-то убежало, – скажем, что-то вроде морской свинки. А может, такая странная шиншилла. Я больше разбираюсь в диких животных и крупных – чем крупнее, тем лучше. Я бы хотел завести собаку, только большую. Но собаку мне нельзя, потому что у мамы аллергия на собак.

Зверёк подходит ещё поближе. Я уже достаю до него и легонько тыкаю палочкой. Несильно так.

Он заворчал.

Я снова тыкаю палочкой, и он смешно отбрыкивается. Ого, значит, и укусить может.

Я ещё раз тыкаю.

– Перестань, – говорит вдруг зверёк тихим, слабым и писклявым голоском. Я очень перепугался, очень. А зверёк, кажется, вдруг поменял цвет. Похоже, что это всё неправда и мне снится какой-то странный сон, но всё остальное выглядит как будто наяву. Это ведь не может быть явь. Я слышу, как у меня от страха громко бьётся сердце.

Лучше всего просто уйти, решаю я, отбрасываю палку и собираюсь уходить.

Зверёк не сводит с меня глаз.

Я медленно поворачиваюсь и ухожу, хотя лучше бы побежать. Сам не понимаю, почему не бегом.

– Подожди, – слышу я за спиной.

Я не оборачиваюсь.

– Подожди, я не могу так быстро.

Оглядываюсь и вижу, что он стал светлее, опять поменял цвет.

Всё равно, когда я его только нашёл, он, кажется, был весь бежевый, а сейчас скорее коричневый. Но теперь это не важно, главное, что этот зверёк меня преследует. Я уже бегу со всех ног.

– Погоди, погоди, не убегай, – говорит он.

Я припустил ещё быстрее и остановился, только когда выбежал из леса и стало видно дом. Туда меня пока не тянет. Я прислушиваюсь, не появится ли зверёк снова, но вокруг тишина. Присаживаюсь на какой-то пенёк поразмышлять, хотя толком не понимаю, что и думать. Может, я сошёл с ума? Так и представляю, как я рассказываю всё маме, а она:

– Звери не разговаривают, Бертик.

– Я знаю, мам.

– Тебе, наверное, показалось.

– Да, мам.

Или вообще упекут меня в психушку. Это жуткое место: на окнах решётки, пациенты вопят или рвут на себе волосы, а могут уставиться на тебя не мигая. Мне бы там было страшно, так что лучше никому не рассказывать. Разве что папе, и то если подвернётся подходящий случай – папа же тоже считает, что звери не разговаривают.