So leise, so lose, wie Nebel, einher
Und stillte mit Brocken die Hunde[1].
Прочитав это, сказал он: вот как надобно писать стихи. Можно подумать, что он держался известного выражения: «C'est beau comme de la prose»[2].
Он требовал, чтобы все сказано было в обрез и с буквальною точностью.
Он давал простор вымыслу и чувству, но не выражению. В первой части «Онегина» особенно ценил он 35-ю строфу, в которой описывается петербургское утро с своим барабанным боем, с охтенкою, которая спешит с кувшином, с немецким хлебником, который
В бумажном колпаке не раз
Уж отворял свой васисдас.
Он любил здесь и верность картины и трезвую верность выражения. Из Державина повторял он с особенным удовольствием то место в «Видении Мурзы», в котором поэт говорит, что луна
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
Часто вспоминал он следующие стихи Хераскова:
Как лебедь на водах Меандра
Поет последню песнь свою,
Так я монарха Александра
На старости моей пою.
Он даже в Сумарокове отыскал стих, который нравился ему точностью выражения.
В нем не было лиризма. В прозе его, напротив, много движения и музыкальной певучести. Самые рифмы ему как-то неохотно поддавались.