Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823
Text328. Тургенев князю Вяземскому.
17-го ноября. [Петербург].
Сегодня среда, штафета из Варшавы пришла в понедельник, а от тебя письма опять нет. И то, о котором я писал прежде, накануне полученного мною тобою писанное, также мною не получено. Это меня беспокоит. Разреши поскорее сомнение.
Вчера проводили мы вечер у новорожденной Катерины Андреевны, и я получил письмо от брата из Царьграда, который получил посланное из Варшавы письмо мое. Спасибо. Дашков писал к нему из Дамиетты и в декабре должен быть в Царьграде.
Графиня Самойлова выходит за старшего Бобринского. От Жуковского из Берлина ни строчки. Татищева приехала.
На душе тяжело. И о вас слухи: на место Новосильцова – Алопеус, в Берлин – Чернышев, в Мадрит – молодой граф Воронцов. А о Новосильцове говорят, что его – сенатором. И куда же? – В Москву. Вот тебе письмо.
Читал ли «Черное море» Александра Пушкина в последнем «Сыне Отечества»?
Кривцов женился. Прости! Тургенев. Будешь ли в России? Когда? Куда? Надолго ли?
329. Князь Вяземский Тургеневу.
21-го ноября, воскресенье. [Варшава].
Я получил твои строчки от 10-го ноября. Не вспомню отправления 22-го и не знаю, было ли такое. Я писал тебе, посылая письмо из Царьграда, уже по возвращении своем из Бреста, а хвастался еще, что поступаю не по твоему, то-есть, храню тайну печати, хотя и любопытствовал бы узнать, что говорится в этом письме по случаю слухов, разнесшихся о Строганове. В этом, кажется, или в другом говорил я тебе: «а ты все, как баба, плачешь о рекрутстве» и объяснял тебе, к какому роду зла приписываю эту беду. Впрочем, кажется, эстафеты не пропускал, кроме передпоследней, да за то писал по почте. Твои письма приносятся иногда поздно, а именно, когда отсылаешь их через канцелярию Соболевского. Впрочем, не поручусь за ненарушимость переписки и предаюсь безмолвно, то-есть, напротив, гласно, на жертву всяких пакостей. Теперь не время осторожничать. Пусть правда доходит до ушей, только бы не совсем пропадала в пустынном воздухе. Я, кажется, тебя еще не благодарил за письмо от 3-го ноября, которое также залежалось в кармане Тимовского.
За Соболевским государь прислал, и он вчера отправился в Троппау. Вот еще нам пощечина. Прусский король воротился в Берлин, но, несмотря на слухи, вероятно, не от разладицы. Конгресс переносится в Вену, а по другим известиям – в Лайбах, но верно в Троппау не останется. Государь выезжает из Троппау 10-го нового стиля вслед за конгрессом. Следственно, кажется, дело еще не решено. Неужели Неаполю готовят участь Польши? Политический разбой! Как не вспомнить Байрона: «К чему праздновать кончину льва, когда пируют нами волки?» Что говорите вы о Английской королеве? Как сказать: выиграла ли она процесс, или нет? Мы живем в веке двусмысленностей, а мы – бессмыслицы.
Присылай мне оное мнение, о воем говоришь. Не могу собраться с силами и переписать свою «Негодяйку». К тому же я ее валял с таким жаром, что – мне кажется она уже не такою ярою и бойкою, как до валки. Увидим, что вы скажете, новички. Здесь почти некому читать и следственно поджигать. А с глаза на глаз быть ни с стихами своими, ни с – своею долго не надобно: сейчас прискучит, и на досуге начнешь находить в них и ней тысячу ошибок, неловкостей. То ли дело, скажешь, соседка!
Я теперь два утра проводил в разборе своих. бумаг. Пропасть твоих писем еще до двенадцатого года, Жуковского, Батюшкова; моего старья, галиматьеевной переписки с Плещеевым.
Вот оффициальная статья, может быть, у вас неизвестная, о Семеновских делах. Она прислана и сюда для помещения в варшавских ведомостях. У нас про домашнее всегда говорится не дона: как это одно ярко описывает свойства и дух нашего правительства! Смесь робости, фальшивости, презрения, беспечия. Кстати, я помню еще, что писал тебе о намерении составить некоторый отчет пребыванию своему в Польше. Получил ли это письмо?
Выборы в Париже плохи для левшей. Я читаю книгу Гизо, Guizot, о Roefi много говорят либеральные листы. Есть много дельного. «Les grandes secousses sociales ont pour adversaires inévitables non seulement tous ceux dont elles attaquent les intérêts, mais encore ceux dont elles confondent l'intelligence et accusent la faiblesse». Есть много портретов, не столь блестящею кистью, как у Констана, написанных, но хорошо образующих лица отставных и действующих делотворцев Франции. Этот Ришелье должен быть такое печеное крымское яблоко, как только в нашем вертограде ростет и только у нас печется.
Сейчас читал я газеты: ничего нет. Что за вздор спрашиваешь ты у меня о Дьякове? Ничего похожого нет. прости! Николая Ивановича поблагодари за его доброе обо мне мнение. Авось придет час воли Божией, и можно будет мне оправдать или уличить его. Нам нельзя не проклинать часа рождения своего. То ли дело родиться бы лет через пятьдесят на всем на готовом!
«Руслана»?
330. Тургенев князю Вяземскому.
24-го ноября. [Петербург].
Я получил твое письмо и посылку Безобразовой. Спасибо и за меня, и за брата. Он сам благодарить будет. Я нездоров, а должен был все утро работать с князем Лопухиным по известному делу о непродаже и пр. О шуме в Совете уведомлю не по почте. Целый день за пером и на бал поеду уже темной ночью. Прости!
331. Князь Вяземский Тургеневу.
27-го ноября. Варшава.
Уваров приехал из Троппау. Плеча его исполнены важным таинством; говорят о каком-то поручении в Петербург и о возможности возвратиться еще в Троппау. Конгресс остается на месте, вопреки первым… намерениям.
Матусевич в 3-м Владимире. Государь был так доволен одною его работою, что без представления Капо дал ему крест.
Спасибо за 17-е. Почта заплатила недоимку эстафеты. Не так ли? И какое письмо! – филиппика. Я вашим слухам о нас не верю. По крайней мере ручаюсь за нелепость московского сенаторства. И как же сенатором, когда он уже сто лет сенатором! Если не быть ему здесь, то отойдет он на покой. Посреди многих слабостей есть в нем и много философии, то-есть, житейской. Он, не поморщившись, сойдет и погребется в какой-нибудь глуши без вздоха.
Не только читал Пушкина, но с ума сошел от его стихов. Что за шельма! Не я ли наговорил ему эту Байронщизну:
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей.
Мне жаль, что в этой элегии дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться. У меня есть начало, которое как-то сродно этой пиесе:
Желанья, бурные желанья,
К чему вновь слышу ваш призыв?
Куда, в какой предел изгнанья
Меня закинет ваш порыв?
Волненье, темное волненье,
К чему вновь пробуждаешь ты
Истлевшее воображенье
И обличенные мечты?
К чему опять с уныньем скуки
Во мне тоски разжегся ад,
И поэтические муки,
Не познающие наград?
В добычу думе любопытной
Каких отыскивать Колхид?
Где зреют жажде ненасытной
Плоды роскошных Гесперид?
От упованья к испытанью
Довольно рок меня носил,
Но безграничному желанью
Везде границы находил.
Как смелый сын стихии бурной,
Искатель страхов и чудес
Скучает тишиной лазурной
Над ним раскрывшихся небес;
Знакомый прах родимой пошвы
Его, тоскующего, жжет;
На волны глядя, у подошвы
Скалы, он молит непогод.
Он молит, чтобы вихрь желанный
Его похитил с берегов,
И заслонил бы мрак туманный,
Тот ненавистный сердцу кров,
Где он на праге света встречен
Был благосклонною судьбой,
Где, беззаботлив и беспечен,
Играл он с жизнью, как с мечтой.
В душе, палимой страстью знойной,
Беглец счастливой тишины,
Он ужасается спокойной
Картины светлой старины.
Там мир его первоначальный
Неувядаемо цветет;
В душе развалины печальны
………………………….
………………………….
Опустошительной грозою
Душа его разорена
………………………….
………………………….[3].
Примусь ее докончить. У меня столько недоносков, что страх! «Негодницу» опять отложу до угоднейшего времени.
Разве я тебе не сказывал, разве ты не знал от Карам[зиных], что поеду в Москву за женою, покупаюсь в ухах, покатаюсь в колебяках, а там приеду с женою к вам на месяц, а там – в Варшаву, а там…
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей.
Когда пущусь – не знаю. Как ни говори, а надобно дождаться конца Троппау. Как мало надежды ни имею, а может быть вызовут, может быть проедет здесь и остановится. «Дела не делай, а от дела не бегай».
Прощай! Николаю Ивановичу мое дружеское почтение. При случае поздравь Самойлову; вот теперь мои вальсы кстати на свадебный бал. Вот Жуковскому еще можно:
Другому на пожранье
Отдаст в твоих глазах.
Я все сбираюсь писать ему по соседству. Он опоздал приехать в Берлин; погостить бы ему при Фридрихе II. Впрочем, чего доброго, он, пожалуй, и этого воспоет. Мой padam do nóg Татищевой. Посылку отдай mademoiselle Cadot. Когда увидишь Смирнову, скажи, что писать и посылать буду по следующей почте.
332. Князь Вяземский Тургеневу.
29-го ноября. Варшава.
При сем прилагаемую посылку и письмо отправь жене в Москву. В Лондоне смятение: Парламент был отсрочен, но не при соблюдении обыкновенных постановлений, без королевской речи и прочего. Нижняя палата шумела, и оппозиционные листы кричат: «Режут!» В Гишпании созвали чрезвычайных кортесов: король сидит в Эскюриале и сказывается больным, а народ хочет видеть его на лицо. Неаполитанские дела как будто бы лучше; поговаривают о переговорах со стороны Австрии. Вот и все. Прости и целую.
Придворные лакеи в Троппау и между собою не говорили о Семеновском деле.
Посылка мягкая, вели обвязать ее клеенкою.
333. Тургенев князю Вяземскому.
1-го декабря 1820 г. [Петербург].
Письма твои получил и все приложенное разослал. Вот два из Москвы к графине Гутаковской. Спасибо за все. Но одного письма видно не получу, ибо не помню, чтобы ты писал ко мне о намерении твоем составить отчет о пребывании твоем в- Польше. Поищу, ибо все сохранено.
Я двух минут не имею свободных. Весь город бранит меня за то, что я не стерпел терпеливо гласного обвинения во лжи Коммиссии законов министром юстиции и жаловался председателю. Но город не знает еще подробностей, совершенно меня оправдывающих, и, при всем том, тот же город утверждает, что я дело сделал, что не стерпел сего срама и отвечал, как благородному человеку прилично. Вот как было дело: по прочтении известного проекта о непродаже людей без земли, министру юстиции померещилось, что Коммиссия законов в бумаге, мною подписанной и перед глазами всех лежавшей, ложно ссылается на указ не существующий, чего Коммиссии и в ум не приходило. Он раза два или три вслух и громко повторил: «Коммиссия лжет!» Все оглянулись на меня, как на репрезентанта Коммиссии, подписавшего сию бумагу. Я вышел из залы собрания, пошел в Канцелярию и принес по начальству жалобу Оленину. Он отклонил от себя и сказал мне, что я обижен, как член совета Коммиссии, а не как чиновник Канцелярии, и сказал мне: «Подите и жалуйтесь князю Лопухину». Я пошел и по окончании чтения, а не прерывая оного, исполнил приказание начальства и принес председателю жалобу на министра юстиции. Он нашел слова его неприличными, и что-то проговорил в осуждение министра юстиции. Когда сей начал перебивать слова мои, то я отвечал ему, что не с ним говорю, а жалуюсь на него председателю. После, через полчаса, министр юстиции подошел ко мне при всех и сначала начал отпираться от сказанных им слов, а потом признался, уверяя, что он не на Коммиссию, а на графа Милорадовича метил и что-то подобное. Брат и я сказали ему, что того, что он сказал, благородный человек ни говорить, ни слушать не может. Он отошел и сел на свое место. Вот история дела, но последняя половина к обвинению моему, по порядку службы, не относится. Где же моя вина, как нарушителя порядка в заседании Государственного совета? Я надеюсь быть оправданным, если государю будут подробности дела известны. Но ты не говори никому о сем без крайней нужды. Разве можно и должно будет оправдать меня, сказав, что я не нарушал порядка и жаловался по начальству. Последнее заседание было еще шумнее, и объяснение наше сильно и убедительно, но личность моя не терпела, а торжествовала.
Поручения твои исполню после: теперь голова кругом. Не знаю, удастся ли завернуть к новорожденному Карамзину, то-есть, старому новорожденному. Прости! Тургенев.
Каразина взяли и увезли, но куда – неизвестно. «Повадился кувшин» и проч. Ништо ему. Говорят, за какое-то письмо к государю.
334. Князь Вяземский Тургеневу.
З-го декабря. Варшава.
«J'ai vu un temps où l'esprit de désordre se promettait quelque chose de ce que l'empereur Alexandre avait, disait ou des idées libérales. Ce prince a deèu un tel espoir, et ne s'est point fait un aveugle artisan de révolution. Il ne serait pas moins déplorable que l'esprit d'oppression, la haine des institutions justes et libres se pussent flatter, en le trompant, d'obtenir son concours. Si l'état des divers pays de l'Europe lui était faussement représenté, si on s'appliquait à lui faire voir le mal où il n'est pas, et le remède où il est moins encore, l'erreur où il pourrait être induit, serait d'autant plus affligeaute, qu'elle serait plus sincère, et entraînerait des conséquences plus graves. Du reste, en refusant de se prononcer tout d'un coup sur les événements de Naples, et en provoquant la réunion d'un congrès, l'empereur de Russiè vient de prouver qu'il voulait considérer mûrement toutes choses, et ne point se décider au gré de l'impatience des partis» (Guizot).
Читает ли он, читают ли ему, что о нем пишется? Теперь нет ни одной книги политики европейской, в коей не выставляли бы его на лицо. Другие державы означаются правительством. народом; так говорят: «Англичане, французское правительство», здесь – всегда: «Aлександр», да «Александр». Какая ответственность, какое представительство! Волос становится дыбом и дух замирает! Теперь, когда люди за ничто, а сила вещей все решит, ему дано еще право личным весом управлять весами всемирными. Какое право неоцененное, употребленное в блого! Какое гибельное, буде оно – слепым орудием прихоти, ленивого беспечия! Его характер – политическая система Европы. Едва ли такое владычество не превышает владычества Наполеона. Тот кровью подписывал европейские приговоры, этот, до поры и до времени, скрепляет их одним исповеданием своего образа суждений о таком-то событии, о такой-то мере; «до поры и до времени», говорю я, ибо свет может извериться, начнут сличать дела с словами, мнение вчерашнее с мнением нынешным. Уже покров волшебный кое-где сквозит, но очарование еще не совсем изобличено. Еще судьбы Европы волнуются в его голове, еще решительное слово: быть, или не быть миру народам, то-есть, иметь ли им свободу без кровопролития, или вырвать ее окровавленную из рук слепого упорства, еще таится на его устах.
4-го.
Не стоил бы ты добавления за скудное и темное твое четверострочие от 24-го ноября. Что за шум в Совете? Il у a du scandale dans Lauderneau. Милости просим, продолжайте! Пожалуй таким образом и меня переманите. Сложу клятву и перееду к вам жить.
Здесь ничего нового нет в предместьи европейском, да и в самом городе немного. Поццо-ли-Борго в Троппау поехал. Шатобриан – министром в Берлин; вероятно, опять что-нибудь напроказил. Говорят о возмущении в Брезиле и о контр-революции в Лиссабоне Я и забыл, что здесь сменен министр, ваш собрат, старик Станислав Потоцкий, за какие-то ссоры с духовенством и за репутацию вольнодумца, а на его место посажен Грабовский, левый сын покойного короля, из младших сенаторов, но из пожилых мистиков, набожников, святош; впрочем, человек с познаниями, умом открытым и не враг просвещения. Отрешение старика, так сказать единственного представителя бывшей Польши, хотя и много уже упавшего в мнении общественном, поразило всех своею нечаянностью и крутостью; со всем тем остается он президентом Сената и, следственно, первым сановником царства и отпущен со всеми придворными почестями, то-есть, жалованьем, окладами, что совсем добивает его в мнении, ибо он богач и едва ли не обеими ногами уже вступил в гроб, а только так еще выглядывает на Божий свет.
Вместо моей «Негодяйки» посылаю известное и дописанное «Послание» к негодяю. Надеюсь, что вы напечатаете его в «Сыне».
Приношу на жертву все стихи, которые ценсура не проглотит: пускай выставятся точки. За Воейкова и Греча, кажется, бояться нечего. Будь Каченовский степенным, хотя и строгим и даже несправедливым критиком Карамзина, я никогда. не стал бы драться с ним шутками; но Каченовский сам выкинул пажескую штуку, разбирая «Записку о московских достопамятностях», и продолжал осмеивать Карамзина. Воюю с ним его оружием. Сделай милость, растолкуй это хорошенько Воейкову, буде он испугается; но более всего не говори о том Карамзину. Прочтите это на досуге с Блудовым и, если найдутся неисправности. важные, то дайте мне знать до напечатания; если малозначущие, то – с нами крестная сила и чебурах. Если захотят, то, пожалуй, и выставить мое имя; но если может пойти безымянно, то не выставлять и «Варшава». Смотри же, держи ухо востро и стой горой за меня! Еще слово; в печатании наблюдать отставки, а linea рукописи. Как говорится: ст_о_пы или стоп_ы_? В таком случае можно сказать: стоп_ы_ их.
О государе ничего решительного не знают; по иным слухам казалось бы, что он в новый год будет у вас; но, между тем, Николаю Николаевичу позволил он отлучиться на три4 недели, что показывает, что прежде трех недель не думает быть здесь. Николай Николаевич, однако же, в Слоним не едет.
5-го.
Получил ли ты мое письмо с ответом на письмо Глинки? Вот об этом также ничего не знаю.
В нынешних газетах есть нота неаполитанского Министерства во всем державам, а в особенности австрийской, – победительной силы по своей ясности и истине. Каждый здраво и благомыслящий человек то же думал об отношениях Европы и Австрии в Неаполю. Тут не по нашему – дипломатический оссианизм и библейское словоизвитие, а чистосердечное изложение запроса, по каким правам впутываются в домашния дела народа, который сам никому не указ. «Зачем не хотите хозяйничать вы в Гишпании?» спрашивают они простосердечно. Для решительнейшего определения запроса приводят они на лицо тайную статью Венского договора, по коему король двух Сицилий обязался перед Австрийским императором не вводить, по вступлении своем на престол, образа правления, противного монархическому. Такое обязательство, говорят они, должно было быть только временное, а не могло быть неограниченным; да к тому же, кто сказал вам, что конституционное устройство не есть устройство в смысле монархическом, когда оно, напротив, теснейшими и неразрывнейшими узами сопрягает монарха с народом. Сделай милость, прочти эту ноту. Я читал ее dans le «Courrier de France», кажется, в 30-м ноября. Вельяшев его получает.
Во Франции достойно любопытства дело известного Madier, доносившего Посольской палате о существовании d'un gouvernement occulte, судимое ныне à la Cour de Cassation.
Известия o португальской контр-революции подтверждаются: юнта распущена.
Можешь, не краснея перед своею протопоповскою совестью, отдать мое письмо Татищевой. При сем – пакет жене моей, который прошу отослать вернее и скорее.
335. Князь Вяземский Тургеневу.
7-го декабря. [Варшава].
Зябловский в «Статистике» своей ставит в числе обязанностей самодержавцев российских «утвержденный на государственном совете закон Иоанна I о неделимости государства». Не Иоанна ли III? Впрочем, я в Карамзине ни в государствовании того, ни другого не нашел ничего о этом законе. Сделай милость, научи меня, где можно отыскать этот закон целиком.
11-го.
Вчера получил твою грамотку от 1-го и целую в лоб за Совет. Впрочем надеюсь, что это все кончится уроком, поучительным для наших сановитых невежд, а тебе даже и житейского неудовольствия не принесет. Но я сердить на тебя за Каразина. Ты говоришь: «Ништо ему». Конечно, его лицу так; но эти крутые примеры самовластительности нестерпимы. Для меня всякое царствование, в котором можно быть без суда наказанным, есть царствование Павла. Станевичу, Каразину и многим другим не легче от того, что ссылки редки. Бог отлучает от лица и царства своего грешников; но что за обычай высылать виновных из столицы? Если он злоумышленник, то суди его и накажи по вине. Как будто вне столиц не может он быть столько же опасен и опаснее! У нас, например, здесь выводят из театра на удачу двух первых попавшихся из тысячи, кричавшей оркестру начинать «Польский» в длинных промежутках, и отсылают их ночевать на гауптвахту; но у нас дело другое: у нас конституция, у нас статья 19-я Хартии говорит: «Никто задержан быть не может, как только в случаях и по обрядам, в законе означенным»; у нас есть сейм; у нас есть послы, которых нарицают преступными мятежниками, головорезами, когда позволяют они себе доносить высшему правительству о сих беззакониях и злоупотреблениях мелких властей. Но у вас, у которых ничего этого нет, не должны бы допущены быть и эти гнусные самоуправства, буквальные подражания азиатских управлений.
Конгресс, кажется, решительно переносится в Лайбах, и, по фельдъегерским известиям, экипажи государя должны были в Лайбах отправиться и быть слишком двадцать дней в дороге, то-есть, дойти до места не прежде конца декабря. Итак, дело в даль затягивается, но, по всем рассчетам предположения, сей переезд означает мировые последствия. Только не довести бы со всеми этими человечестволюбивыми и богобоязненными предприятиями несчастных неапольских бурбонцев на плаху Людовика XVI! Если владыки добросовестны и не хотят в самом деле оправдать свои свободоубийственные меры новыми исступлениями, до коих сами подвигли бы они народ, то не понимаю ослепления их. Теперь, когда царское величие уж так много утратило своего блеска, добивают они его, нарядивши Шемякинский суд над народом и царем, которые, по крайней мере повидимому, действуют согласно. Тут нечего умничать, углубляться в бездны политических задач: разрешение запроса очевидно, ощутительно. Вы собрались зачем? – Объявить короля Неаполитанского или дураком, которого надобно взять под опеку, или двуличным плутом, который народу своему говорит одно, а вам под рукою на него ябедничает и приглашает вас попировать его кровью. Выпутайтесь из этого, дипломатические Оссианы, нелепые ковачи раздутых и порожних фраз, а хуже всего – ковачи цепей народных, одурелые, запоздалые, для коих каждый новый блеск мысли есть зарево пожарное, каждое движение жизни в народе – землетрясение, каждое легкое препятствие, возникающее на дороге, по коей тащитесь, – неодолимая скала, на кою призываете помощь всех стихий и громы небесные. Конечно, времена не ежедневные, но тем более не вам бороться с ними. События бьют вас в гроб; в беспамятстве хватаетесь вы за священнейшие опоры: за веру, достоинство престолов, и, дай вам волю, – кончите тем, что и их завлечете в свое падение. Отстаньте, ступайте, куда хотите, поносить век, который забыл доделать вас, и современников, которые вас обогнали! Я слышал от этих дураков: «На месте царей сослал бы я куда-нибудь на отдаленный остров всех этих крикунов (говоря о В. Constant, Gerene и других), и все пошло бы, как по маслу». Врали! Вы не знаете, что эти имена, которые вас пугают, только что ходячие знаки капитала, который разбит по рукам целого поколения возмужавшего и мужающего. Истребите их – явятся другие. Напротив, выгоните мне в отставку этих запоздалых, которые цепляются за царей и сбивают их ход; их по всей Европе можно счесть поголовно; выгоните их, и другие не явятся, ибо они – остатки прошловечные; земля уже не носит в чреве своем таких недоростков. Конечно, найдешь запоздалых и в молодежи, но тут более действует пример, рассчет выгод; но побуждения природного нет, кровь не заражена, грех первородный стерт и омыт.
Кажется, в самом том письме, где говорю тебе о намерении написать отчет пребыванию своему в Польше, говорил я тебе и о тех причинах, по коим не можно и не должно мне получить награждения, а на это последнее ты мне отвечал. Теперь дожидаюсь, что ты скажешь мне о письме брата и к Глинке. В том же письме говорю тебе о gouvernement occulte, который в самом деле здесь существует, но только au grand jour.
Прости! Мое дружеское почтение Николаю Ивановичу. Есть ли у него новые письма de Say à Malthus, то-есть, в восемьсот двадцатом году вышедшие? Если нет, то пришлю. Что мое «Послание» к негодяю? Нетерпеливо и любопытно ожидаю, что из него выйдет. Не забудь объяснить мне мой запрос о неделимости.
Как отсылаешь ты и куда письма мои в жене? Она только всего два получила, а я через одного тебя послал их верно с пять, если не более. Сделай милость, позаботься о верном доставлении.