Федора, историческая повесть или быль с примесью

Пропустим картину Русского кабака, написанную в Теньеровом вкусе (стр. 55-56), и скажем, что Федора, вследствие невольной ревности Лукерьевой, переселилась в город к протопопице, скажем, что она училась там Французскому языку, Рисованью, Арифметике, Закону Божию, Российскому слогу, Истории, Географии, Физике и Астрономии. Подслушаем еще одно из её признаний: «Рисованье мне сначала не понравилось; трудишься с час, и появится только глаз или нос не знаешь чей». Подслушаем также, что говорит губернский предводитель одной Француженке, наставнице дочерей его: «Ваш язык бедный, склеенный из слогов площадных, неблагопристойных, соделался от десятка превосходнейших мужей повсеместным: ныне почти во всяком доме, начиная от попугая до барыни, все лепечут по Французски, худо выучась своей грамоте». Долго было бы рассказывать все превратности судьбы Федориной: как она, по смерти протопопицы, снова переселилась в Лукерье; как, наконец, узнали, что она не крестьянка, а дочь богатых дворян, погибших во время Пугачевского бунта; как производилось о том следствие и пр. Одно место из сего следствия заслуживает особенного замечания. Судья спрашивает у бывшей Федориной няни (которая не видала своей барышни со времени трехлетнего возраста сей последней): «Не имеет ли сходства с Софьею эта девица?» Няня: Трудно теперь распознать, м. г. Судья – Однако, посмотрите хорошенько, сличите с памятью. Няня. Походит, очень походит: те же черные глазки, волосы. Кормилица. И тот же оклад лица. Федора сделалась богатою наследницей, ее привозят в Москву. Там, говорит она, «на другой день съехались в вам множество дедушек, тетушек, сестриц двоюродных, внучатных, давнишних приятелей, ласкались, целовали меня с обозрением от головы до ног, предлагали мимоходом дружество, и несколько слиянных голосов уподобляли беседу жидовской синагоге». Но Москва, кажется, не всегда представлялась Федоре в подлинном своем виде, и наша богатая девица часто бросала в ней неверный взгляд на предметы. Так, между прочим, бронзовая статуя Екатерины II, поставленная в благородном собрании, показалась ей мраморною.