В Лавке писателей
От неподвижного, долгого сидения у Максима Воробьева затекла спина. Он откинулся на маленьком, неудобном стульчике, и перед его глазами возник нелепый, длинный штырь, к которому была прикреплена картонная табличка. На ней красовались его имя и фамилия, и, что самое главное, надпись, неаккуратно выведенная красными чернилами: «Встреча с писателем». В который уже раз Максим с удовольствием перечитывал ее.
История, в результате которой Воробьев оказался в Лавке писателей, была немного странной. Он не был ни знаменитым, ни маститым литератором, не входил ни в один из ныне многочисленных Союзов писателей. Был просто самоучкой, вероятно, не без некоторого дарования, который сумел наскрести немного деньжат и издать три небольших, худеньких сборника своих стихов. Чтобы покрыть хоть часть расходов, решил попробовать их продавать через Лавку писателей. В других книжных магазинах стихи не принимали.
Он был поражен и обрадован – сборники сразу взяли на реализацию. Правда, почти даже не взглянув на их содержимое. Все в этой лавке куда-то торопились, постоянно хлопали дверьми, громко хохотали, а на покупателей часто смотрели с досадой, как на помеху своей повседневной жизни.
Максим крайне удивился, когда через несколько дней у него дома раздался телефонный звонок и он услышал:
– Вы Максим Воробьев?
– Да.
– Вас беспокоят из Лавки писателей. Мы хотим пригласить вас на встречу с читателями.
У Максима сдавило горло. «Раз меня приглашают на встречу с читателями – значит, мои сборники продаются, как горячие пирожки, люди жаждут меня видеть. Мои стихи потрясли их, ура! Я – поэт, а не просто вшивый научный сотрудник, настоящий поэт!» Эта очевидная мысль пронеслась в мозгу потрясенного Воробьева.
– Простите, неужели все раскупили?
– Хм, а при чем тут раскупили? Пока никто ничего не купил. Но это не важно. Просто поступило распоряжение сверху – совершенствовать работу с читателями, чтобы лучше шла торговля. Читателям ведь будет интересно встретиться с живым писателем. Молчаливые сборники на полках – что это? Пыльная мертвечина. А тут – живой автор! Все расскажет, объяснит – совсем другой коленкор. Согласны?
– Согласен, – тихо молвил озадаченный Максим.
– Вот и славно! Можете прийти на встречу со своими читателями во вторник? Правда, имейте в виду, что сидеть придется долго – с утра и до вечера.
– Могу, я отпрошусь с работы.
– Ради такого дела грех не отпроситься. Все, ждем вас во вторник.
Вечерело. За весь день к Максиму подошли всего два человека. Полистали разложенные перед ним сборники и, не сказав ни слова, ушли. За окнами лавки бесновался влажный осенний ветер. Воробьев загрустил.
Вдруг дверь лавки распахнулась, и к нему стремительно направилась миловидная женщина средних лет.
– Как хорошо, что вы еще не ушли! Раньше мне было никак не вырваться с работы, – скороговоркой начала она.
Максим с большим удивлением уставился на присевшую рядом с длинным штырем, женщину. Он хотел было что-то спросить, но не успел.
– Я очень стремилась на встречу с вами. Вы – замечательный ленинградский поэт! Я много слышала о вас и хотела лично познакомиться с писателем такого масштаба.
Максим привстал и не в силах был сесть обратно. «Наверное, она – сумасшедшая, – с тревогой подумал он. – Кроме сотрудников института да нескольких друзей, меня и знать-то никто не знает».
– Вы не волнуйтесь, я сейчас все объясню, – настойчиво продолжала дама. – Вы писали свою биографию для Лавки? Правильно. А они разместили ее в Интернете. Вот откуда я узнала о встрече с вами. В этой биографии вы привели несколько строчек своих стихов. Замечательные строчки – какая глубина, какие образы!
На Максима Воробьева было больно смотреть. Он находился на грани нервного срыва. Сколько всего свалилось в единый миг!
– Это ваши сборники? Я куплю все, причем не в одном экземпляре. Хочу осчастливить всех родственников и друзей.
«Смотри, у поэта-то бойкая торговля намечается! Не зря маялся целый день», – услышал шепот двух продавщиц у себя за спиной Максим.
– Я очень рад и благодарен, – наконец смог вставить слово, постепенно приходящий в себя Воробьев.
– Вы благодарны?! Да это мы все должны вас благодарить за ваше творчество! Вас – настоящего художника!
Максим начал быстро доставать из латанного-перелатанного портфельчика экземпляры сборников. Он думал, что женщина заберет книги, расплатится в кассе магазина и они расстанутся. Но она не спешила уходить. Ее напряженный взгляд, вдруг повисшая тишина создавали атмосферу какой-то недоговоренности и тревоги.
После продолжительного молчания она тихо произнесла:
– Простите, а не могли бы мы теперь поговорить с вами на другую тему?
Максим энергично кивнул головой. И содрогнулся. На его глазах порывистая, милая женщина превращалась в старуху. Острые морщины, словно маска, покрыли ее лицо, исчез румянец, сменяясь бледной желтизной.
– В вашей биографии, – он едва мог расслышать ее хриплый голос, – указано, что вы работаете в исследовательском институте, изучающем патологические состояния мозга человека.
– Да, все верно.
– Вы медик?
– Нет, биолог
– Все равно. Вы знаете, у меня несчастье, – произнесла она и разрыдалась.
Максим метнулся за стаканом воды.
– Много лет у меня болен сын. Это связано с энцефалопатией. Сейчас негативные мозговые явления у него начали резко прогрессировать. Я выяснила, что именно в вашем институте есть специалисты, которые разбираются в этом редком заболевании. Помогите, пожалуйста.
На Максима навалилось отчаяние. Он знал этих коллег Он очень хотел помочь несчастной женщине. Но как ей объяснить, что эти специалисты такие же биологи, как он сам? Что они теоретики – изучают механизмы заболевания, витают в эмпириях и не умеют, и не имеют права никого лечить.
«Видно, она обошла уже всех медиков и теперь хватается за соломинку. Что делать? Но врать и обнадеживать нельзя. Это может ее добить», – лихорадочно соображал Максим.
Наконец он выдохнул и сказал правду.
Она кивнула, собрала в сумку все экземпляры сборников, расплатилась в кассе и через мгновение исчезла в осенней мгле.
Забыл
В стране бушевал экономический кризис. Потерять работу человеку среднего возраста означало потерять все. На биржах труда и в центрах занятости змеились унылые многокилометровые очереди. Стояла зима.
Алексей слыл человеком незлобивым, веселым и неудачливым. После окончания института он устроился по специальности в научно-исследовательский институт и с тех пор так там и трудился. Самостоятельности в нем было мало, чаще ему приходилось бывать на подхвате и принимать участие в общих работах, где лидерами оказывались совсем другие люди. Его никто не боялся и поэтому часто забывали даже включать в авторский список статей. Алексей не жаловался и продолжал жить, как живется.
Благостные времена, однако, внезапно изменились, и в науке тоже. От научного работника стали требовать не одну или две статьи в год, как раньше, а значительно больше. И цена этого требования была очень велика, потому что начались сокращения штатов во всех институтах. Алексей из-за своей безалаберности такого количества и близко не набирал. Над ним сгущались тучи.
При всем несовершенстве своих профессиональных качеств особенно в скверных отношениях Алексей находился с компьютером, было у него свойство, данное свыше, которое никогда еще не подводило. Он нравился женщинам. Женщинам любого возраста, любого социального положения, веселым, занудным, строгим, легкомысленным, любым. Алексей и сам не понимал, почему так происходит. Он не был ни красивым, ни талантливым, ни особенно умным, ну может быть, чуточку остроумным. И, уж точно он не был злым. Но мало ли по земле бродит добрых людей, однако женщины не обращают на них никакого внимания. Словом, как для самого Алексея, так и для окружающих феномен этот оставался полной загадкой.
Случилось так, что незадолго до описываемых событий в институте сменился заведующий отделом кадров. На место строгого, желчного кадровика – мужчины старой, еще советской закалки – пришла элегантная, насмешливая дама средних лет. Звали ее Анна Ивановна.
Это событие, скорее всего, и вовсе миновало бы Алексея. Он был не вхож в дирекцию, находясь на нижних ступенях иерархической лестницы в своем отделе. Но однажды заведующий лабораторией попросил его отнести бумагу в отдел кадров.
После звероподобного предыдущего заведующего Анна Ивановна показалась Алексею ангелом, спустившимся с небес. С непринужденной улыбкой она сразу приняла его, взяла бумагу, а дальше… дальше разговор завязался сам собой. Они стали расспрашивать друг друга о предыдущей деятельности. Она интересовалась атмосферой в институте, родом его занятий и тому подобными разными вещами. Во время этой беседы Алексей поймал себя на том, что никак не может оторваться от локона, который своенравно выбивался из остальных волос и кокетливой волной парил над ее лбом. Анна Ивановна говорила легко, увлеченно, а в ее глазах плясали задорные искорки.
В последующие дни Алексей очень удивил своего завлаба, постоянно предлагая отнести какие-нибудь бумаги в дирекцию. «Зачем вам бегать, Максим Анатольевич, холод на дворе, а я вмиг слетаю». «Заигрывает со мной – видно, пронюхал про грядущие сокращения, – усмехался про себя заведующий. – Ну, пусть бежит, с паршивой овцы хоть шерсти клок».
Теперь, кому бы ни приходилось доставлять бумаги, Алексей под разными предлогами обязательно заглядывал в отдел кадров. Там он неизменно получал радушный прием. А в последнее время Анна Ивановна и вовсе стала предлагать ему чашечку кофе. Алексею все это чертовски нравилось. И не стояло за этим спланированной корысти. Просто взаимная симпатия.
– Что ты так долго пропадаешь, когда я тебя посылаю в дирекцию? – с удивлением иногда спрашивал подозрительный Максим Анатольевич.
– Да коллегу встретил, много говорили о науке, – чаще всего с невозмутимым видом отвечал Алексей.
Время бежало быстро, и быстро надвигались тяжелые времена. По институту среди осведомленных людей поползли слухи, что новая кадровичка пользуется необыкновенным доверием у директора и имеет огромное влияние на него. Сплетники никак не могли понять причину столь стремительного успеха загадочной дамы.
Вскоре у заведующих лабораториями и отделами дирекция потребовала списки сотрудников, подлежащих сокращению. И каково же было удивление Максима Анатольевича, когда он увидел вычеркнутым жирной линией из поданного списка Алексея, который и возглавлял этот список. На недоуменный вопрос директор отрезал: «Об этом не может быть и речи». Заведующий расшаркался и удалился.
Счастливый Алексей готовился отмечать два светлых праздника – Новый год и Рождество. Ему ужасно хотелось поздравить Анну Ивановну. Мысли о ней ни на минуту не покидали его. Он заранее заглядывал в кондитерские магазины с целью выбрать самую красивую, самую вкусную коробку конфет. Но пока не мог ни на чем остановиться.
Вдруг незадолго до праздников в своей электронной почте Алексей обнаружил новое письмо. Письмо – от Анны Ивановны! Он с трепетом кликнул мышкой и открыл его. Вначале нахлынула волна разочарования. В письмо была вложена стандартная красочная открытка, в которой Анна Ивановна поздравляла коллег с двумя светлыми праздниками. Всех коллег, которых она хотела поздравить. В списке адресов веерной рассылки значились в основном заведующие отделами, лабораториями, а также Алексей. Когда он разобрался в адресатах, настроение у него резко улучшилось, он был польщен. Среди не именитых, среди остальных сотрудников института он был единственным, кого Анна Ивановна удостоила такой чести.
Внезапно Алексея захлестнули такие восторженные чувства, что они уже не могли оставаться внутри. Он должен был их выплеснуть, а как – не имело значения. И ему пришла предельно простая и гениальная идея – сейчас же написать ответное письмо предмету своего восторга. Более того, Алексей не хотел больше ограничиваться взвешенными любезными словами и стандартными поздравительными формулировками. Он решил, что настал тот удобный момент, когда он может и должен признаться в безоглядной любви! На это он имел и моральное право, будучи человеком холостым.
Пальцы Алексея летали над клавиатурой. Сначала он написал: «Глубокоуважаемая Анна Ивановна!», но тут же стер. «Дорогая, любимая Анна Ивановна! Вы можете никогда не простить мне этой дерзости, но я больше не в силах таить свои чувства. Когда я впервые увидел Вас, уже тогда я понял, что погиб! Вы самая чуткая, самая красивая, самая прекрасная женщина! Как только я попадаю в Ваш кабинет, я словно попадаю на электрический стул – все переворачивается внутри, все горит. А когда я вдали от Вас, я все равно ни о чем другом думать не могу. Вы всегда рядом, Вы близко! Может быть, я слишком самонадеян, но мне кажется, что Вы тоже неравнодушны ко мне. Простите меня за такую дерзость. Простите, что пишу об этом, но признаться Вам лицом к лицу я, наверно, не смог бы. В письме легче. Моя мечта – увидеться с Вами вне работы. Театр, Летний сад, ресторан – куда Вы захотите. Умоляю, не бросайте меня! Навсегда Ваш Алексей Побегушкин».
Алексей с лихорадочным блеском в глазах несколько раз перечитал письмо. Затем его палец застыл в воздухе… и наконец он кликнул мышкой по клавише «Отправить». С этого мгновения ничего уже изменить или исправить было нельзя. Письмо по невидимой оптоволоконной системе полетело к адресату.
Через два дня уже без всякого повода и без всяких писем Алексей оказался у заветного кабинета. Сердце бешено колотилось, внутри все горело от сладостного предчувствия. Наконец он решился и постучал. Он переступил порог Его лицо расплылось в широкой улыбке, а рука потянулась к портфелю, в котором лежала роскошная коробка конфет.
Анна Ивановна с непроницаемым лицом встала, медленно подошла вплотную к Алексею и влепила ему звонкую пощечину. Коробка конфет выпала из рук ошеломленного Алексея.
– Вон из моего кабинета! И чтобы я никогда вас больше здесь не видела! Ничтожество, а не мужчина! Жалкое, безмозглое ничтожество, вон!
Алексей оцепенел.
– За что, Анна Ивановна, за что?
– А за то, что сделал меня посмешищем на весь институт! За то, что при моем появлении теперь ехидно улыбается каждая уборщица! За то, что ты безмозглый идиот со смазливым личиком и больше никто! Вон отсюда!
Алексей, зябко поеживаясь и пританцовывая на твердом снежном насте, стоял в длинной очереди перед зданием, над входной дверью которого красовалась надпись: «Центр занятости». Вдруг он почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Алексей обернулся.
– А, привет. – Перед ним, неловко улыбаясь, стоял бывший коллега по институту. Похлопав его по плечу, он сказал:
– Печально, конечно, все, Леша. Но ты, брат, дал! Как же ты не посмотрел, что поздравление, которое она прислала, адресовалось не только тебе, но еще куче народа, в том числе и самому директору.
По-компьютерному это называется «веерная рассылка». И поскольку ты отвечал не новым письмом, а внутри ее письма, то оно и пришло сразу всем адресатам, которые были указаны в ее послании. Лоханулся ты, брат!
– Да забыл я, Паша, об этой каверзе, забыл, что прежде чем отправлять ей ответ, нужно было стереть все адреса, кроме ее адреса. Хреновый из меня компьютерщик. Слушай, а как она, не уволилась?
Павел покачал в ответ головой.
– Да такая уволится, жди! Сразу закрутила романище с директором. Теперь никто пикнуть не может, никаких кривых улыбочек. При встрече с ней все пополам сгибаются. Вот такая, брат, жизнь.
Прощаясь, Павел окинул взглядом мерзнущую очередь и пробормотал:
– Да, слово «забыл» нынче дорого стоит.
В библиотеке
Иннокентий Петрович стоял на кухне своей маленькой однокомнатной квартиры и смотрел в окно. Серый талый снег похудевшим сугробом притулился к стене соседнего дома. Стена была сплошь покрыта влажными подтеками и огромной красной надписью, состоящей всего из одного слова с восклицательным знаком: «Вперед!». Куда ж вперед из этого двора-колодца, в котором не было ни единого зеленого кустика, ни единой скамейки, а только опрокинувшийся набок ржавый мусорный бак. Вырваться из этого замкнутого пространства казалось делом совершенно невозможным. Разве что только броситься в него…
Нет, бросаться Иннокентию Петровичу не хотелось. Напротив, он находился в радостном расположении духа, в ожидании той минуты, когда наконец сможет покинуть свою душную квартирку.
Небольшого роста, сухонький, он отошел от окна и начал суетиться возле газовой плиты. С нетерпением ворошил ножом яичницу, то и дело приговаривая: «Когда ж ты, наконец, поджаришься?» Вообще, Иннокентий Петрович привык разговаривать сам с собой. Еще бы не привыкнуть!
За исключением самых ранних детских лет, Иннокентий Петрович всегда был одинок. Романисты порой любят употреблять словосочетание «пронзительное одиночество». Точнее не скажешь.
Хотя самому Иннокентию Петровичу нравился другой образ, им же и выдуманный: посреди заснеженной, безлюдной степи, прямо в сугробе стоит свеча и теплится маленьким огоньком, который рвет на части и пытается задуть жестокий ветер. Но ему никак это не удается, а этот крохотный огонек помогает спастись заблудившемуся путнику. Пусть хоть одному.
Были в его жизни и школа, и институт, и работа. Однако, крутясь в людском водовороте, Иннокентий Петрович умудрялся никогда тесно не соприкасаться с другими его частицами. При этом он не чурался людей, и люди не сторонились его. Он был вежлив, воспитан, старался помочь, когда об этом просили, не злословил, не сплетничал. Беда заключалась лишь в том, что он смотрел на человека и не видел его, беседовал с ним и не слышал его. Иннокентий Петрович постоянно был замкнут в себе. Он жил в мире своих мыслей, и его гораздо больше интересовал выдуманный человек, чем стоящий напротив со своими заботами и печалями. Окружающие это чувствовали. Наверное, поэтому за свою долгую жизнь он так и не обзавелся ни семьей, ни другом.
Всю жизнь он проработал на одном месте – в машиностроительном конструкторском бюро. Должность его называлась довольно мудрено, а на самом деле он исполнял обязанности инженера-чертежника. Карьера, да и сама профессия интересовали его мало. Поэтому как стал он в двадцать пять лет чертежником, так в шестьдесят пять им и оставался. В далекие времена ему предлагали заняться кандидатской диссертацией, но так ничего путного из этого и не вышло. Однако, несмотря на пенсионный возраст и частые сокращения
Иннокентия Петровича никто никогда не трогал. Работником он был средним и вполне заменимым, но незлобивым и абсолютно незаметным. Вероятно, эти последние качества намного перевешивали все другие. Так и текли день за днем, словно тихая водица в извилистом ручейке на дне темного оврага.
Да что же это такое! Неужто бывает столь пустоцветная жизнь – ни семьи, ни работы, ни привязанностей, ни пороков, ни добродетелей? Возможно, и бывают совсем пустые жизни, чего на свете только не бывает… Однако давайте не будем торопиться наклеивать ярлыки. Ярлык наклеить легко, да как потом отодрать.
Однажды, когда жизнь перевалила за середину, на глаза Иннокентию Петровичу попался томик стихотворений Гумилева.
«На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей…» —
часто теперь бубнил себе под нос Иннокентий Петрович, стоя у чертежной доски. Глаза его при этом светились вдохновением. Сотрудницы переглядывались и понимающе улыбались. Да, это была влюбленность, но – другая!
Литература поэтическая и прозаическая с ее яркими образами, неожиданными поворотами сюжетной линии все больше захватывала инженера-чертежника. И в какой-то момент Иннокентий Петрович попробовал сам взяться за перо. Вначале, как и положено новичку, он излил на бумагу «всю душу». Средний сочинитель, как правило, на этом и заканчивает свою карьеру. Иннокентий же Петрович сумел взглянуть на написанное им со стороны и осознал, насколько это слабо, беспомощно. «Вперед!» – звала надпись на стене двора-колодца. Учиться, учиться постигать тайны ремесла.
Иннокентий Петрович никогда не забудет эти сумасшедшие дни, месяцы, годы. Очутившись в библиотеках, он с головой погрузился в мир удивительных сочинений, повествующих о правилах стихосложения, компоновке сюжета, теории, истории литературы и прочее, прочее, прочее. Он с восторгом вникал в трактаты авторов-литературоведов, которые в силу ясности ума и знания предмета могли превратить изложение скучной теории стиха в захватывающий детективный роман.
Теперь после работы, перекусив в столовке, Иннокентий Петрович бежал в районную библиотеку. Неказистая снаружи, она была очень уютная внутри. Заказав нужные книги, он садился за небольшой столик, включал старенькую лампу с зеленым абажуром и переносился в бесконечно счастливый мир. Посетителей было мало, а иногда не было вообще, поэтому вокруг царили тишина и покой. Иннокентий Петрович мог брать литературу домой и работать там в одиночестве. Но он этого не делал – ему нравилась таинственная, умиротворяющая атмосфера библиотеки.
Мало-помалу он сдружился с заведующей – суровой на первый взгляд Маргаритой Павловной. После ухода (из-за мизерной зарплаты) последней своей сотрудницы она осталась в библиотеке единой во всех лицах. Помощницей у нее была только приходящая три раза в неделю уборщица Аня. Станешь тут суровой поневоле! Маргарита Павловна была бесконечно предана любимому делу, охраняла книги как зеницу ока, и ей нравилась та любовь, с которой относился к ним Иннокентий Петрович. Она всегда с одобрением наблюдала, как пожилой человек в стареньком, потертом костюме склонялся под лампой и что-то увлеченно реферировал мелким, аккуратным почерком. Она тогда еще не знала, что кроме реферирования он и сам пытается творить.
В результате вдохновенного, многолетнего труда родился сборник рассказов и стихов. Иннокентию Петровичу казалось, что в этой книге он сумел отразить то лучшее, что было в его душе, пролить немного солнечного света на бумажные страницы. Наверное, поэтому он и назвал весь сборник «Солнечный зайчик». Шлифовал и переделывал каждую фразу в нем Иннокентий Петрович многократно – он постоянно искал более точные, «свои» слова.
И вот настал момент, который не минует ни одного автора. Иннокентию Петровичу мучительно захотелось поделиться написанным с окружающими. В отличие от прошлых времен, затруднения в этом отношении, казалось бы, все исчезли. В издательстве обязательно возьмут рукопись, редактор поймет, что книга будет продаваться и приносить доход!
Однако Иннокентий Петрович, к своему изумлению, обнаружил, что в издательствах вообще не хотят читать рукописи. В лучшем случае их просматривают по диагонали или просят принести одну-две главы – мол, нам и так все будет понятно. А как может быть понятно?! «Нужно погрузиться в атмосферу произведения, проникнуться его духом», – наивно полагал Иннокентий Петрович. В действительности никто никуда погружаться не собирался. Редакторы рубили прямо: «Новые авторы, если честно, нам не в кайф – на старых, проверенных бабки делаем. У вас не криминал, не секс, не скандал? Плохо, очень, плохо. Вот на прошлой неделе старый, закаленный боец Пере-трясов, – слышали, наверное? Да его и Чукотка знает. Так он молоток, все в одном флаконе принес. Вот это кирпич – расхватают вмиг!» В другом издательстве женоподобный редактор глянул на рукопись: «“Солнечный зайчик”, говорите?» И расхохотался.
Потерпев неудачу с издательствами, Иннокентий Петрович решил попробовать напечатать отдельные рассказы и стихи в каком-нибудь толстом журнале. Журналов таких осталось немного, и в первом же он напоролся на субъекта, отвечающего одновременно за прозу и поэзию. Его длинная шея торчала из-под свитера без воротника, отчего он становился похожим на водолаза. Хронически воспаленные красные глаза и привычка постоянно одергивать ворот пиджака дополняли картину. На приносимые рукописи он смотрел с ненавистью и без устали повторял: «Главное – профессионализм. Горы мусора вокруг. Каленым железом надо выжигать дилетантов. Каждая строчка, каждая буковка должны быть правильными».
Иннокентия Петровича он встретил неприязненно, спросил, где он ранее печатался, и, узнав, что нигде, швырнул рукопись под стол, а на вопрос смущенного автора, когда можно узнать о результате, демонстративно повернулся к нему спиной.
Встреча с «водолазом» оказалась последней каплей. Иннокентию Петровичу все стало ясно. Он подсчитал свои сбережения, которые откладывал на лечение, на врачей. Сбережения оказались крохотными, а болезнь была реальной. Приступы стенокардии время от времени мучили его, и он их боялся. Однако желание, чтобы его книгу увидели читатели, чтобы именно они выступили ценителями и судьями его творчества, а не эти спесивые редакторы, – это желание оказалось столь сильным, что он решил накопить денег, издать книгу за свой счет и продавать через книжные магазины.
Вряд ли стоит описывать подробно последующий довольно длительный отрезок жизни Иннокентия Петровича. Уж слишком тягостен и невесел он был: тяжелое безденежье, экономия на самом необходимом, включая еду, наконец, мытарства по частным издательствам, выпускающим литературу за счет автора. Замечая его неопытность и доверчивость, все пытались надуть Иннокентия Петровича. Первоначально оговоренные цены очень скоро безбожно завышались, денег у него не хватало, его прогоняли, не возвращая то, что он уже заплатил. Так бы все и кончилось крахом, но в последний момент судьба сжалилась над Иннокентием Петровичем. Он набрел на небольшое издательство при обществе инвалидов. Там были рады любым деньгам, да и люди попались честные и совестливые. В результате пять месяцев спустя Иннокентий Петрович держал в руках скромно, без изысков, но вполне достойно изданную собственную книжку. Он увидел на обложке крохотного олененка, бегущего к горизонту, к диску заходящего солнца, которое, однако, не было ни желтым, ни красным, поскольку на цветную печать не хватило средств. Иннокентий Петрович постоянно подносил книгу к носу и с наслаждением вдыхал запах свежей типографской краски. Он снова смотрел на олененка и чувствовал, может быть, впервые в жизни, что по-настоящему счастлив.
Хорошее настроение не покидало теперь Иннокентия Петровича даже тогда, когда ему в трех магазинах отказали в реализации книги. Директорам и товароведам казалось уж очень легкомысленным и некоммерческим название «Солнечный зайчик», да и скромный вид книги… Прочесть же хотя бы несколько страниц произведения никто не удосужился. В одном магазине все же приняли пять экземпляров.
Иннокентий Петрович не унывал и очень удивился, что и через месяц, и через три, и через полгода ни одного экземпляра из пяти продано не было. Иннокентий Петрович не на шутку встревожился – если дело и дальше так пойдет, то ему могут вернуть все экземпляры и расторгнуть контракт. Он решил действовать. Сам купить книгу он не мог – его слишком хорошо знали в этом маленьком магазинчике. Поэтому он подловил однажды у входа компанию девушек-студенток и дал им денег на три экземпляра. На недоуменный вопрос «А почему вы сами не можете купить?» Иннокентий Петрович пробормотал что-то невнятное и застыл с разведенными в разные стороны руками. Девушки ничего не стали больше спрашивать и вскоре принесли ему книги. Он попытался их подарить, но студентки сказали, что у них нет сумок, и, беззаботно смеясь, побежали по своим делам.
В крупные библиотеки, такие как Публичная или Маяковского, Иннокентий Петрович дарить свою книгу не решился. Зато с удовольствием преподнес ее Маргарите Павловне, уборщице Ане, а третий экземпляр надписал: «От верного, благодарного читателя и автора – районной библиотеке такой-то». Маргарита Павловна поблагодарила и торжественно поместила книгу на полку.
С тех пор Иннокентий Петрович потерял покой. Приходя в библиотеку, он первым делом, как бы невзначай, случайно оказывался рядом с тем стеллажом, на котором покоился «Солнечный зайчик». Увы, каждый раз он обнаруживал его на месте. А он так мечтал, чтобы у книги нашелся читатель, совершенно посторонний, который никогда не видел и не знал его и который заинтересовался бы самим произведением! Увы, проходили недели, месяцы, минуло уж два года, а книга как стояла, стиснутая двумя кирпичами в черной обложке, так и продолжала находиться в их плену, не в силах обрести свободу.
…Расправившись на скорую руку с яичницей, Иннокентий Петрович быстро сложил папку, сунул ее в старенький портфель и быстро направился к вешалке. Внезапно он остановился и медленным, черепашьим шагом вернулся к тахте. Прилег. Вслед за острой болью, за грудиной чувствовалось тупое жжение. Как же обрадовался Иннокентий Петрович, когда через полчаса все болезненные ощущения оставили его! Если бы не поход в библиотеку, он, наверное, остался бы еще полежать. Но ему хотелось завершить рассказ, финал которого так ясно виделся, причем не плоский, а объемный, скульптурный, со всеми выпуклостями и шероховатостями, с живыми диалогами людей. Все это бурлило в нем и стремилось выплеснуться на чистые листы бумаги. Разве можно было бороться с таким искушением!
Натянув осеннее пальто и шапку со свисающими ушами, как у спаниеля, Иннокентий Петрович покинул свое жилище.
– Здравствуйте, дорогой наш читатель-писатель! – Маргарита Павловна тепло улыбнулась. – Вы сегодня пока у нас один.
Иннокентий Петрович в ответ церемонно по-старинному поклонился.
– Рад снова оказаться в вашей благословенной обители.
Раздевшись и перекинувшись еще несколькими любезными словами с заведующей, он углубился в пространство между стеллажами к столику, за которым обычно работал. Иннокентий Петрович бросил мимолетный, безнадежный взгляд на заветную полку и пошел дальше. Не дойдя несколько шагов до стола, он вдруг остановился как вкопанный. Медленно повернулся и одним рывком снова достиг стеллажа.
В библиотечной тишине Маргарита Павловна отчетливо услышала стук падающих книг. Вначале она не поняла, что происходит. А подбежав, увидела, как, уцепившись двумя руками за полку, Иннокентий Петрович медленно оседает на пол. Стеллаж угрожающе наклонился и в любой момент мог обрушиться на старика. Маргарита Павловна подхватила его под руки и оттащила в сторону. Бледносиние губы Иннокентия Петровича едва шевелились, слабым кивком головы он указывал в сторону стеллажа, на котором, плотно сомкнувшись боками, стояли два черных кирпича.
– Видите, у меня нашелся читатель! Книгу-то взяли, не зря я работал полжизни.