Истории, пожалуй, круче, чем у Вашего браузера. Сборник рассказов

Вася и волшебники

Сказка

Жил-был такой Вася. Обычный мальчик. Когда сидел спокойно, его называли хорошим, когда шалил – плохим. Он был уже большой, но все вокруг считали его маленьким, и переубедить их никак не получалось. Хотя он очень старался. Например, Вася больше не верил в сказки. «Волшебников не бывает!» – говорил он. «Почему?» – спрашивали взрослые. «Потому что они не нужны!» – восклицал Вася, но взрослые только смеялись. В глубине души они сами были маленькими и ждали доброго волшебника или добрую фею, которые решат за них все проблемы и наладят им жизнь. А Вася больше не верил в волшебников, он уже знал правду. Вот как это произошло. «Хочу встретиться с добрым волшебником!» – решил Вася, когда был совсем-совсем маленьким, а вовсе не большим, как сейчас. На прошлый день рождения.

И появился добрый волшебник. «Теперь все у тебя будет хорошо! – сказал он Васе. – И ты будешь хорошим. И родители у тебя будут только хорошими. И кормить тебя будут только хорошо. А вот гулять одного больше не пустят, чтобы всем тоже было хорошо. Хорошо?»

«Нет», – сказал Вася.

Откуда ни возьмись, рядом с добрым волшебником появился злой волшебник. «Молодец, Вася! – радостно воскликнул он, – твое желание исполнится! Теперь все у тебя будет плохо! И ты будешь плохим. И папа с мамой будут только плохими и будут заставлять тебя есть невкусную кашу и убирать за собой игрушки. И никогда не купят тебе больше одного мороженого. И вообще перестанут тебе надоедать и уйдут куда-нибудь. Разве плохо?»

«Плохо!» – закричал добрый волшебник.

«Хорошо!» – закричал злой.

В споре, кто из них более прав, они бросились друг на друга с кулаками… Но только в придуманных сказках добро всегда побеждает зло, на деле все очень переплетено и непонятно. Так получилось и на этот раз. Оба старавшихся ради Васи драчуна вдруг провалились друг в друга, как в зеркальное отображение, и исчезли. Оба. Не стало ни доброго волшебника, ни злого.

Васю это не опечалило. Наоборот. Он увидел, что все хорошее хорошо только с одной стороны, а с другой плохо. А плохое когда-то или для кого-то хорошо. А главное – все, что могли сделать волшебники, могли и Вася со своими родителями, если не ждать помощи от не пойми кого, а если бы собрались, встали, взяли и сделали. Правильно? Но тогда – какие же это волшебники, те, кто притворяется ими? И зачем же они нужны?

«Сказок нет! – говорил с тех пор Вася. – Только мы сами делаем свою жизнь сказкой».

«А волшебников, добрых и злых? Тоже нет?» – удивлялись взрослые, по привычке надеясь на прибытие голубого вертолета с эскимо.

«Тоже нет!» – говорил Вася.

И загадочно улыбался. Глупые взрослые. Не понимают очевидного: мы все – волшебники. Иногда злые, чаще добрые. Совсем не сказочные волшебники.

Обычные.

Картина, снимок и любовь

Непонимание жизни в двух эпизодах

А теперь, товарищи, давайте получим удовольствие от этой картины. Тебе сколько лет, мальчик? Пятнадцать? Отвернись, тебе еще рано смотреть такие вещи. Внимание, я начинаю!

Семен Альтов «Магдалина»

Эпизод первый

Картина

1

Мимо других полотен уличной ярмарки Влад прошел спокойно. Эти зацепили, изображенные на них люди ж-и-л-и. Глаза горели, тела двигались, а пойманные мгновения жизни рассказывали о мыслях, страстях и тайных желаниях больше, чем тома биографий.

– Это ваши работы? – поинтересовался Влад у обретавшегося рядом парня в круглых очках.

– Допустим, – прищурился худосочный длинноволосик, чьи круглые очки делали из него помесь Джона Леннона с Гарри Поттером.

Конкуренты, матерые ассы холста и кисти, смерили Влада взглядами: «Вроде солидный человек, а нашел, что смотреть. Вот у нас…»

Ветер надувал паруса сувенирных лавок, сновали люди. В глазах рябило от расставленных вдоль улицы творений – они напоминали экран в момент плохого сигнала, когда часть картинки движется, а середина зависла цветными прямоугольниками. Каждый показывал отдельный мир, и каждый был интересней окружающего.

– Сколько хотите за эту? – палец Влада ткнул в ближайший холст.

На картине печальная женщина сокрушалась о потере, но в заплаканных потухших глазах тлел вызов судьбе.

– Допустим, эта не продается. Лучше купите эту. – Художник показал на соседнюю, где от вожделеющего парня наигранно убегала девушка. – Не так тягостно будет холодными зимними вечерами, мыслей дурацких меньше, мир не так гадостен. Берете?

– Как вас зовут?

Парень тряхнул гривой:

– Никак с точки зрения вечности. Просто Павел.

– Просто Павел, вы пишите портреты?

Спина художника выпрямилась:

– Допустим.

2

Улыбчивое счастье. Полцентнера смысла жизни. Любовь на ножках. Тысячи милых, забавных, понятных лишь двоим определений, одним словом – Нина. Чудесная, очаровательная красавица, вызывавшая зависть коллег и восхищение друзей. Готовая как на самопожертвование, так и на великие сумасбродства. Главная удача всей жизни. Если Влад что-то делает – это для нее. А если для нее, своей половинки, – значит, для себя. Все просто, когда любишь.

С утра он предупредил жену, что вечер занят. Чем? Сюрприз.

Небо за окном поблекло. Загасив шторами уличные фонари, Нина открыла шкаф, шеренга нарядов качнулась на вешалках, словно исполнила перед главнокомандующим команду «Равняйсь». Нина замерла в муках выбора.

– Нет. – Влад подошел сзади. – Только это.

– Только?

Нина моргнула: несколько лет брака ассоциировали сюрприз с платьем и шпильками, никак не с протянутым халатом. Взгляд, искривший весь день, тускло обвел квартиру: единственная комната, кухня, санузел, прихожая… Влад делал карьеру в одной из силовых структур, его зарплата позволяла жить лучше, но лучшее ассоциировалось с дорогой машиной, с поездками за границу и с детьми, играющими на травке загородного дома, куда в гости приходят именитые соседи… Это планировалось, на это откладывалось, но жить хотелось здесь и сейчас.

Всучив халат, Влад уселся в кресло, которое едва помещалось в окружении шкафов, стола и дивана. Последний в раздвинутом виде исполнял роль супружеского ложа. Мысли жены читались открытым текстом: каждая деталь интерьера от разумеющегося в первую очередь дивана до подоконника в подъезде давно и разнообразно обсюрпризена. Дескать, ничего принципиально нового, а потом ужин, и снова посуду мыть…

Последнее решалось легко: сегодня они закажут пиццу. А сюрпризы бывают не только чувственными или материально-выходными.

– Идем не мы, – сказал Влад.

Жена снова моргнула, по разгладившимся щекам пробежали мурашки: «К нам?!»

Она уставилась на халат:

– Только?!

Теперь щеки побелели, скулы едва не рвали их. Миг – и белизна пошла пунцовыми пятнами.

– Только, – подтвердил Влад.

Со стены глядела фотография: белое платье, черный костюм, цветы… и счастье – небывалое, неописуемое, в глазах обоих. И любовь. Потому и счастье.

Павел пришел, когда совсем стемнело. Необходимое для работы – от мольберта до кисточек – еле втиснулось в дверь и заняло половину прихожей. Дождавшись, пока гость разуется, Влад указал на диван, место рядом с которым на всякий случай занял электрообогреватель – вдруг дело затянется.

– Здесь?

– Если свет наладить. – Павел оглядел скромное уютное пространство.

Из ванной выглянула Нина. Влад выдохнул. На душе от дерзости задуманного скребли кошки, но сейчас потеплело, словно после долгой ночи взошло солнце. Жена сделала робкий шаг навстречу. Она куталась в махровый халат, золото свежевымытых локонов обрамляло лицо и ниспадало на хрупкие плечи, тонкую талию перетягивал поясок. Бурно вздымалась грудь. Снизу жались друг к дружке маленькие босые ступни.

Клон музыканта и волшебника снял и протер очки.

– Павел, – нерешительно отрекомендовался он.

Хозяйка и гость кивнули друг другу.

Минут за десять до визита, когда жена уже с ума сходила, сюжет сюрприза пришлось раскрыть. Нине, как она ни смущалась и ни замалчивала, идея понравилась. Быть моделью и получить в собственность чужое видение себя – это, наверное, мечта любой женщины. А для не веривших в себя – лекарство.

Нина не нуждалась в лекарстве. Она сама была лекарством.

Пока Павел распаковывался, Влад подвел супругу к дивану. «Ничего не бойся, ни о чем не волнуйся. Я рядом, – сказали его глаза, когда руки стягивали и забирали халат. – Я люблю тебя».

Под Ниной глухо выдохнули примятые подушки.

Идею навеял Кэмерон своим «Титаником». Приглашенный хипповатый гений должен был нарисовать как в любимом фильме Нины, но по-своему. Когда Влад объяснял задачу, художник в ответ розовел пробивавшимися сквозь патлы прозрачными ушками и спрашивал: «В стиле Буше вас устроит?». «Буше?» – переспрашивал Влад. Ему показывали Буше, который, как на зло, оказался не единственным Буше, Влад отвергал: «Напыщенно и неестественно. Откровенность должна идти от сердца. Хочу правды. Или того, что считаю правдой».

Нина закинула одну руку за шею, вторая опустилась в сторону творца. Голова утвердилась в горделивой позе, и легким движением расправились плечи, обрисовав женскую стать в самой выигрышной позиции.

Очки Павла покрыла испарина. Он начал писать.

Минута тянулась за минутой. Из-за спины художника Влад глядел на проявлявшийся образ. Мощными солнечными мазками вырисовывался силуэт – заманчивый, до боли знакомый. Кисточка порхала от пятнистой грязно-бурой палитры к холсту и обратно, добавляя каждый раз по грубому штриху. Павел, бубня под нос, истязал дерюгу новыми и новыми фехтовальными выпадами – взмах за взмахом, укол за уколом, с ожесточением и неотвратимостью. Время, для него прессовавшееся в секунды творчества, для Влада и модели казались вечностью. Нина стоически позировала, но глаза сообщили, что мысленно она уже прокляла Влада, картину и всех художников мира, вместе взятых. Это оказалось тяжелой работой – показывать себя. И вместе с тем…

Через полтора часа кисть опустилась.

– На сегодня все. Устал.

Павел засобирался. Нина потянулась и встала, а Влад смотрел на результат мучений. Получалось талантливо, откровенно и беспардонно-вычурно. Хотелось чего-то похожего, но не совсем такого.

Все еще впереди.

3

На следующий день начали в то же время. Влад видел, что в целом Нине нравится происходящее, как нравились любые вырывавшие из повседневья приключения с непременным возвращением обратно, в прекрасную точку отсчета, откуда все идет и где заканчивается. Домой. И не в смысле адреса.

Приключение оказалось волнующим. У супруги подрагивали руки, на шее проступили знакомые пятна: любимый муж рядом, симпатичный мужчина напротив, блеск кожи и глаз, атмосфера художественного эротизма с налетом недозволенности – что еще нужно женщине, чтобы почувствовать вкус жизни? Нина была счастлива. Странно, но это не смущало Влада. Радовало. Ведь Нина счастлива.

Он вышел в прихожую, через открытую дверь наблюдая за поединком демиурга и творения. Картина сопротивлялась, вызывая припадки гнева и подзуживающей ярости, Павел писал, исправлял и вновь что-то переделывал.

Битва титанов и миражей. Дуэль плоти и духа. И, внутри души, еще раз материального и невещественного: Нины перед глазами как реального объекта и ее всепроникающей ауры, невидимой, но осязаемой шестым чувством, которое имеется у каждого существа мужского пола.

Война личных страхов против надежд – все выливалось в краски. Из темноты прихожей Влад наблюдал, как Нина смотрела на одухотворенное лицо Павла, на выстрелы взглядов на нее и обратно на холст – туда, где тоже была она, тоже неприкрыто-беззащитная, тоже вскидывавшая на него прямой взор и открывавшая телесные тайны. Осуществившаяся сказка. Пещера Аладдина. Сим-Сим, откройся! На молодого мастера глядела вселенская загадка, тысячелетиями порабощавшая мужчин и заставлявшая совершать заранее известные необдуманные поступки. На него смотрела Природа. Природа звала. Природа приказывала.

Павел не сопротивлялся – никто не смог бы противиться – но делал это по-своему. Мечты художник переносил на Нину нарисованную – на ту, которая не откажет, не посмеется, не рассердится. Которая сделает все что угодно. Павел наслаждался властью над создаваемой красавицей. К нему пришла Муза, и мысленно он творил с Музой в образе Нины самое непотребное – до потери пульса, до неслышимых чужому уху всхлипов и стонов, до предполагаемого плача и мольбы о пощаде. Он отрывал крылья бабочке, вламывался в цветник и выкалывал глаз циклопу-Природе. Хотя и краснел, когда кисть касалась нарисованного сокровенного. Взор под очками туманился и метал молнии во исполнение разбушевавшихся фантазий.

Пигмалион и Галатея. Красоту, физическую и духовную, художник чувствовал на уровне подкорки. Он был прост как яйцо и гениален как яйцо квадратное. Пусть еще будет черное – реверанс Малевичу. Творца красоты без большой любви в глазах, спрятанных за наивной стеной стекол, мастера без ведьмы-Маргариты, Павла уже не отпускали глаза и тело Нины. Влад это видел. Из точки, где по прихоти Амура пересекся с будущей женой, он давно следовал той же дорогой. Вернее, они с Ниной рука об руку проходили по ней точку за точкой, рисунок увеличивался, но что он изображал – узнают ли они когда-нибудь? Как и почему древние греки нарисовали свои созвездия, превратив набор точек в нечто божественное? Как называется их, Влада и Нины, созвездие, неизвестной рукой выводимое на холсте мироздания?

А Павел творил, перенося свои неврозы, мечты и комплексы на единственную имевшуюся в распоряжении материю. Влад осторожно прикрыл дверь – нужно сходить в магазин. Жизнь есть жизнь, как пролаяла однажды некая англоязычная группа, и он хотел дать любимой женщине и художнику посуществовать в наэлектризованной, пропитанной тягуче-жгучей откровенностью, запертой комнате только вдвоем. На присутствие соучастника-наблюдателя приходилось расходовать часть энергии – словно разгоняющемуся болиду Формулы-1 периодически сворачивать со скоростной трассы на маленькую боковую.

Главное в заезде – финиш, а к финишу Влад успеет.

4

Через час Влад тихо отпер дверь и заглянул в новоявленную мастерскую. На удивление (а может и нет) все осталось по-прежнему. Длинноволосый размашисто писал, облизываясь глазами и мыслями на творение рук, картина обрастала деталями, за окном сгущались лиловые сумерки. Нина лежала в той же позе, но изменилось выражение глаз. Умей взгляд обжигать – спалил бы, он говорил (да что говорил, кричал!) языком чувств, который художник обязан понимать в силу профессии.

Но Павел был занят Ниной с картины – ее ослепительной грудью, волнами ребер, окаймлявшими, как берега лагуну, бархатный нарисованный живот. У Нины реальной грудь ходила ходуном, лагуну крутило водоворотами, из расщелины зубов выполз язык и круговым движением оставил след на пересохших губах. Павел не видел. Казалось, его унесло по ту сторону яви, в кощунственное Зазеркалье, где желания обретают свободу, иллюзии обретают плоть, и эта плоть торжествует. В мечтах он попирал небосвод и людские законы, впивался в жертву, взрывал изнутри и поливал искрами фейерверков…

Увы, Музы не терпят насилия. Худосочные руки продолжали творить, но взгляд постепенно тух. Узкие плечи сгорбились. Павел остановился и протер очки.

– На сегодня все.

Наскоро собравшись, он ушел. И только запах… да, запах. Запах остался. И еще нечто столь же невещественное.

Туманным взором Нина проводила художника. Она не шелохнулась – тоже была не здесь, а далеко за гранью времени и чувственности. Она растеклась по этой реальности и не верила происходящему.

Дверь еще не захлопнулась, а Влад уже скользнул к дивану. Колени опустились на пол, губы прильнули к любимым ямочкам.

– Любимая…

Нина схватила его за волосы:

– Любимый…

5

На третий день художник пришел взъерошенный, неразговорчивый. Пройдя в комнату, он уставился на картину.

Нина разделась грациозно и непринужденно, будто всю жизнь тренировалась, и возлегла на алтарь искусства – как ее плотский символ, коварная жрица и ждущая наказания жертва в одном лице.

Павел не глянул в ее сторону. Внимание поглотило собственное творение. Он был не в восторге. Влад встал рядом.

– Не нравится?

Павел тоскливо скривился.

Нина, которая на картине, была пленительна и гармонична, ярка и загадочна. Но…

Это была просто картинка. Без внутреннего света, что отличал работы Павла от прочих.

Картине недоставало души. Влад не заказывал кич, а Павел не занимался глянцевым ширпотребом.

– Это не совсем то, – высказал Влад обоюдные мысли.

– Совсем не то, – уточнил Павел.

С дивана нервно прислушивалась к разговору жена: чем недовольны эти вечно неудовлетворенные жизнью мужчины?

– Должно быть видно сразу и без вариантов, – продолжил Влад, – эта богиня – женщина любящая и любимая, желанная и желающая. Она должна волновать меня как зрителя не меньше, чем волнует в жизни как мужчину.

– Будем работать. – Павел сконфуженно глянул в сторону модели.

Нина была именно такой, какой Владу хотелось видеть ее на холсте. Волшебным ключиком в мир красок и цветов. Рискованно раскованной в дразняще-фантастической наготе и возбуждающей фантазии. Немыслимо, неописуемо женственной. Сказочной. Будоражащей восхитительно и невыносимо.

Павел долго протирал очки, затем взялся за кисть и краски. Работа началась.

С журналом в руках Влад сидел в углу комнаты, не столько наблюдая за процессом, сколько любуясь супругой.

Павел работал и страдал. Чувствовалось, как не удается перенести на холст тот взгляд, ту позу и ту ауру, что смотрели на него с бессильным укором, где-то в глубине души хотели его и при этом, возможно, насмехались над ним – ловеласом-неудачником, геройствующим лишь в мыслях и в настоящей жизни не годным на безумства, которые делают мальчиков Мужчинами. Рыцарь печального образа. И чем дальше, тем печальнее. Работа не клеилась. Павел что-то переделывал – выходило хуже. В мимике читалась каждая из разбегавшихся мыслей – от вздорно-чувственных о модели до позорных о пропащем себе, с чего-то вообразившем, что талантлив.

Влад поднялся и подошел к мольберту.

– Павел, перед тобой – щемящая красавица, мираж странствующего путника, сон сексуального маньяка… А что мы видим? Валяющийся манекен из магазина одежды? Мягкую игрушку – «уронили мишку на пол»?

Павел отвел глаза. Каждое слово било его, как палка птицу, которая разучилась летать.

– Нина, подойди, – позвал Влад.

Жена в два шага оказалась перед ними.

Ева, не вкусившая яблока. Венера, из морской пены рожденная и вышедшая из волн во всем невинно-дерзком великолепии. Павел потупил взор.

– Пойдем. – Взяв обоих за руки, Влад потянул их за собой – из комнаты в коридор, оттуда – в ванную комнату. – Ниночка, прими душ.

Он открыл кран и подсадил жену, помогая забраться в ванну через бортик.

«Хлеба и зрелищ», – требовали древние римляне. Владу с Павлом стало не до хлеба. Нина царила перед очумевшими взорами, улетала сквозь покрывало струй и парила в сияющем ореоле. Мечтательное лицо, подставленное брызгам и потокам, руки, шея, плечи, спина, бедра… все играло и дышало жизнью. В искрящем облаке Нина плескалась как ребенок или бросалась в другую крайность – исполняла дуэтом с водой сводящий с ума намеками и непристойными предложениями танец бесстыжей стриптизерши.

Влад перехватил поползшую к очкам руку Павла и, резко подняв ее, припечатал центром ладони в сосок, пальцами по окружности.

Павел поперхнулся, рука непроизвольно попыталась отдернуться.

– Почувствуй! – Влад крепко удерживал сверху. – Вот этого нет в твоей картине – жизни! Женщина перед тобой – не ваза для натюрморта, она живет и хочет радоваться. Не лишай ее, даже нарисованную, этой возможности.

Нина замерла, словно играя в «остановись мгновенье», мышцы напряглись, глаза закрылись.

Свободной рукой Влад выключил воду.

– Это тело, эта кожа, эта женщина – все это создано для счастья. Где оно в твоей работе?

Лицо Павла менялось на глазах: дикие фантазии обрели плоть и кровь, мысли закружились в бесовском танце и понеслись вперед, подключая застоявшееся воображение, что вдруг вырвалось из шока и устремилось наверстывать упущенное.

– Чувствуешь? – спросил Влад.

– Да, – выдавил художник.

Влад оторвал чужую руку от жены.

– Сможешь передать?

– Наверное. Точно, смогу. Уверен.

– Дерзай.

Вытолкнутый из ванной творец нетвердой походкой прошествовал к мольберту, Влад прикрыл дверь и обнял мокрое тело Нины.

Она склонила голову. Утопив лицо на груди, он слушал ее сердце. Так они простояли вечность длиной в минуту – в обнимку, в любви и тихой необъяснимой страсти. Ангелы-хранители взаимного счастья.

– Я люблю тебя, – прошептал Влад.

– Я тоже, – прошелестело над головой.

Макушки коснулся теплый поцелуй.

Когда они вышли в комнату, Павел упаковывал картину.

– Я знаю, как надо писать, – сказал он, не оборачиваясь. – Доделаю дома. Я понял. Я сумею. И позвоню.

Навьючив горб художественного скарба, художник отбыл, унося с собой частицу не принадлежащей ему любви.

6

Павел позвонил через месяц.

– Я закончил… – Чувствовалось, как он подбирает разбегавшиеся слова. – Простите, опять получилось не то, что заказывали. Точнее, получилось именно то, но не так. В общем, я переписал заново. Готов снизить цену. Если откажетесь от заказа, пойму. В общем, приходите, картина готова.

Влад поехал один. Не то, чтоб Нина не хотела… Просто не нужно ей быть там. У н-е-г-о.

По указанному адресу оказалась захламленная, типично студенческая квартирка, в которую невозможно проникнуть, чтоб ничего не опрокинуть. Но когда Влад преодолел барьеры, окружающее перестало существовать. Осталась только она – картина, стоящая в самодельной рамке в центре помещения.

С полотна на Влада глядело лицо Нины – настоящей, именно такой, какой он ее знал. В это лицо Павел сумел вложить все. Гордость и недоступность. Красоту и поэзию. Гармонию и эротику. Наивность и любовь к приключениям. Взвешенность и готовность к риску. Глаза, как известно, – зеркало души, но глаза на картине были не зеркалом, а оружием. В них кипела необузданность. Нина была хищником, готовым к броску. Удавом, гипнотизирующим обезволенную жертву. Глаза выдавали то, что спрятал художник: сумасшедшие желания и безудержную фантазию в их исполнении. Глаза сверлили, заставляли обливаться потом, жалили, накрывали выплескивающейся сексуальностью и манили, манили, манили… Приоткрытый в предвкушении рот обещал райское наслаждение, его недра стонали от неудовлетворенности, остальное дышало через этот рот и требовало своей части возможных и невозможных удовольствий. Переполненное жизнью тело кричало через лицо: «Я здесь! Замурованное и скрытое, я спокойно на вид, но я – взведенная пружина, я подточенная скала, готовая обрушиться на вас чувственной мощью и утопить в блаженстве…»

На картине Павел накрыл Нину одеялом. Обжигающую наготу художник спрятал от всех – от нескромных взоров, от жестокого мира, от Влада, от себя… и для себя – оставив закрытое в мыслях и воспоминаниях. Осталось только лицо, которое глядело из-под одеяла. Но какое лицо! Художник превзошел ожидания. Он выполнил условия. По-своему, но лучше, чем можно представить.

Влад кивнул.

– Это то, чего я хотел. Это она.

Эпизод второй

Снимок

1

– Павел?

– Допустим.

Художник не узнал голоса в телефоне. Правильно, не друзья, не приятели, а так, осенние листики, в падении с разных деревьев зацепившиеся краешками и некоторое время парившие вместе.

– Недавно ты писал картину…

– Влад?!

– Мне тоже очень приятно. Требуется помощь человека, пришибленного искусством. Насколько ты умеешь обращаться с фотокамерой?

– Не профессионально, конечно…

– Можно тебя ангажировать на вечер пятницы – поработать непрофессионально?

– Я подумаю, – раздалось из телефона с плохо спрятанной радостью.

2

Подгулявший народ хотелось пнуть, так медленно он рассасывался по жерлам подъездов. Сказывался конец недели. Над городом сгущалось темное марево, водители ворчали в привычных пробках, любуясь, как вспыхивают вдоль улиц гирлянды освещения. Утесы многоэтажек заполнялись светящейся рябью.

Приглашенный не по специальности художник сообщил, что прибыл к памятнику, в интонации сквозило нетерпение.

– Подъезжаем. – Влад отключил громкую связь.

В рабочее время припарковаться в центре, между монументом, храмом и администрацией, нереально. Сейчас машина втиснулась на освободившееся место почти в нужной точке. Это еще один плюс выбранного времени.

– У этой стелы обычно свидания назначают. – Нина плотнее закуталась в пальто. – Иди один.

Куртка на художнике оказалась такой же, как у Влада. В очередной раз порадовала похожесть вкусов. Обменявшись приветствиями, оба замерли ненадолго – ни приятельская, ни светская беседа к случаю не подходили, если говорить – только о деле. Павел показал на фиолетовые сумерки:

– Не поздно для съемки?

Влад обежал взглядом изрядно помельчавшее, но не стихающее броуновское движение в городе.

– Рано.

Зрители в планы не входили.

Получив почти невозможный, потому трижды бесценный шедевр живописи, Владу захотелось истинного образа – не подкорректированного рукой творца. Требовался фотопортрет, но необычный. Не отщелкнутый в неподходящий момент и, тем более, не такой, где покорно стоят с уныло-усталыми глазами, желающими моргнуть. У него и Нины имелся заветный файл, из тех, что «не для детей», и там, на собственноручно сделанных снимках, Нина была всякой – властной, покорной, роковой, залихватски-дерзкой… Жаждалось чего-то похожего, но другого. Недостижимого уровня. Как минимум, чего-то неповторимого.

Руки у Влада росли откуда надо, иногда удавалось сделать не красиво, а очень красиво, но мечталось о божественном вдохновении мастера, чьи профессия и призвание совпадали. Появляясь, идея начинает обрастать реализующими подробностями, как потерянная в море мина кораллами. Конечно, если море соответствующее. Море не подкачало. Сетевые самозваные Энгры от фотографии иногда соответствовали настроению, но назвать искусством вал похотливой самодельщины не позволяло чувство самоуважения. Профессионал на поприще совмещения приятного с полезным, который всегда держит планку на одном – высшем – уровне, в городе оказался единственным. Возможно, их, таких, много, просто не везло с источниками… Может быть, но поиски вывели на одного – некоего Аристарха Алексеевича.

Встречу организовала работница студии, где временно выставлялись работы мастера. Интерес к снимкам на стенах немолодая приемщица восприняла со стоическим равнодушием, лишь покосилась на палец с кольцом. Возможность знакомства со знаменитым фотохудожником, специализирующемся в стиле ню, обошлась в коробку конфет. Выслушав объяснение Влада, что хочет такое же, как на стенах, с женой, приемщица понимающе кивнула.

– Многие хотят, – уверила она голосом человека, много повидавшего в этой жизни.

Сразу о заказе говорить не хотелось. Передав просьбу о паре советов, как лучше фотографировать любимую женщину в присущем автору стиле, Влад получил приглашение ненадолго присесть за столик в кафе, где маэстро изволил ужинать.

– На встрече нужно быть вместе? – спросила Нина, когда Влад поделился планами.

– Хочешь присутствовать?

Нина отвела взгляд.

– Тебе лучше не ходить, – сказал он. – Или подойти позже.

В кафе Влад отправился один.

– Не стесняйся, это распространенное желание мужей, которым нравятся их жены, – выдал маэстро, указывая на стул напротив.

Гигантом искусства оказался добродушный дядька с легкой небритостью, с некоторых пор ставшей символом эдакого гламурного антигламура. Объем собеседника соответствовал таланту, под ним потрескивал стул с наброшенным на спинку пиджаком, ослабленный галстук прел под навесом двойного подбородка. С Владом Аристарх Алексеевич держался просто, соблюдая, впрочем, определенную дистанцию, которая доказывала, что он мэтр, а Влад никто, и так оно и будет, пока не доказано обратное.