Страшная граница 2000. Вторая часть

Неделю назад Игорька чуть не застрелил колхозный сторож.

Поначалу всё шло хорошо. Мы незаметно растрясли яблоневый сад, под завязку набили душистыми красными яблоками свои связанные триковые майки. И… Услышали грозный окрик:

– Стой! Стрелять буду!

Как мы ответили? Конечно, ногами: не выпуская добычу, стремглав бросились к ограде.

Но у самого забора нас нагнал выстрел. Игорёк вскрикнул и упал.

Перебрасывая его через ограду, мы нащупали липкую кровь, бьющую из раны. Перекинув пацана себе на плечи, я крикнул:

– Лёха! Стреляй вверх!

Лёха выхватил свой поджиг (самодельный пистолет) и с грохотом пальнул вверх. Сторож испуганно выругался и побежал назад.

Метров через сто, у ручья, мы остановились. Промыли водой рану. Она оказалась небольшой. Перетянули какими-то тряпками, и кровь остановилась. Ф-фу! Повезло парню!

А теперь Игорёшка стоит и умоляюще смотрит на меня:

– Давайте залезем в хату! Интересно же!

– В сумерках пойдем, посмотрим. – решил я. – Но надо точно знать, что там – никого. Как узнать?

– Ну постучим.

– Нет. Давай так. Видишь, там ставни закрыты? Возьми лук и стрелы. Выстрелишь. Подождём. Если будет тихо, полезем.

Луки и стрелы у нас хранились здесь же, на чердаке. Замаскированные всяким хламом. Всё было настоящим, боевым. Мы ведь готовились к охоте на большую рыбу. Слышали, индейцы так делают, расстреливая речную глубину.

Заодно мы химичили, изобретая специальные огненные смеси для наконечников стрел. Это мы начитались книг, как индейцы поджигали огненными стрелами тарантасы ненавистных бледнолицых.

Вот уже и сумерки накрыли станицу. Тихонько мы покинули чердак. Осторожно, как на прогулке, прошли мимо бабкиной хатки.

Ага, ставни закрыты. Вокруг – ни души.

Мы перешли дорогу, прислушались. Тишина.

Лёха натянул тетиву и выстрелил из лука.

Стрела легла точно в цель! Ай, молодец!

Опять – тишина.

Ещё выстрел по ставням.

Тишина. Можно идти!

– Игорёк! Ты на шухере! – шепнул я Попову. – Если нас повяжут, зови пацанов! Они знают, где мы. Ждут нас с добычей.

Неслышно проскользнули мы к запертым дверям хаты.

Замок висячий, совсем простенький. Открывается ржавым гвоздем!

Внутри – неприятный резкий запах мочи. Похоже, бабуля реально нуждалась в уходе. Ну да ладно! Чё там в шкапчике?

Пусто! Ощущение, что до нас всё давно украли! Нет даже посуды. Ни кружки, ни ложки!

– Помнишь «Операцию «Ы»? – толкнул я в бок Лёху. – Как там жулик говорил? Всё уже украдено до вас!

Разочарованные, мы вышли на крыльцо. Присели, задумались.

– Погреб! – Лёха подскочил как ужаленный. – У неё в погребе припасы! Айда туда!

Громыхнув замком люка, мы опустились в сырую осклизлую вонь глубокого погреба.

Не успели мы привыкнуть к темноте, как люк с грохотом захлопнулся. Раздался знакомый гнусный голос нашего врага Серого:

– Попались, суки! Ща участковый придёт. В колонию загремите!

Что делать?! Реально ведь попались! Что делать?!

– Игорёк на шухере! – шепнул я другу. – Поймет, что нас закрыли, за помощью побежит! Он умница!

Через минуту люк с грохотом отворился.

Я выглянул наружу. В лунном свете стоял наш Игорёк.

Ура, спасение!

– Стоять, сука! Застрелю! – проскрипел резкий мерзкий голос Серого.

Дуло ружья упиралось в грудь Игорька.

– Ты чё? – удивленно-наивно спросил тот.

– Через плечо! – проскрипел Серый. – Стоять, сука!

Игорёк шагнул в сторону.

Тут же тишину разорвал страшный грохот выстрела. Мальчишку отбросило далеко в сторону!

Дуло двустволки развернулось на меня:

– Сидеть, сука!

Что делать?! Выстрелит ведь!

Снизу, с лестницы, меня дергали за штанину:

– У меня поджиг! Дай я стрельну!

Ай, молодец! Лёха, оказывается, не забыл прихватить самодельный пистолет-пугач! Дробь у него большого калибра! Сила!

Чиркнув спичечной коробкой, Лёха выстрелил.

Вой и причитания подтвердили меткость моего друга!

– Путя, помоги! – орал Серый, топая ногами. – Убили, суки!

К нашему удивлению, из-за плетня показался наш детдомовский Путин! И здесь он! Но откуда? Опять нас сдал?!

Серый протаранил хлипкий истлевший плетень между домами и бросился к хате. Оказалось, сосед он бабуле!

Путин ринулся следом.

Мы не отставали и громко кричали:

– Ты убил Игоря!

Серый и Путя забежали в дом и клацнули засовом.

Мы запрыгнули на высокое крыльцо и принялись тарабанить в железо двери.

Вдруг маленькое стекло веранды вылетело от удара и разбилось у нас под ногами. Высунулось дуло ружья:

– Убью, суки!

И тут же – оглушающий гром выстрела!

Мы скатились с крыльца, залегли. Ощупали себя. Вроде живы!

С улицы слышались крики детдомовцев:

– Пацаны! Чё там?!

– Стреляет, гад! Игорька убил! – крикнул я.

Повернувшись к Лёхе, шепнул:

– Уходим! Подстрелят!

Когда мы были на улице, среди детдомовцев, сзади дуплетом прогремели выстрелы.

– Сука! – прошипел кто-то. – Щас покажем ему!

Пацаны были с луками. И стрелами, подготовленными для огненного запаления.

Выстрел, ещё выстрел.

Огненные стрелы впились в дверь бандитской хаты, в деревянную обшивку стен.

Пламя рванулось вверх, жадно урча и расправляя жаркие крылья.

– Бум-бум-бум! – послышался набат древней церквушки.

– Пожар! Пожар! – заголосила улица.

– Он убил Игорька! – кричали наши пацаны, показывая на запертую дверь хаты. – Он убил!

Толпа не слышала нас. Толпа зверела и ревела:

– Детдомовцы жгут хаты! Бей их!

– Бум-бум-бум! – будоражил нервы церковный набат.

Сообразив, что доказывать что-то бесполезно, я пронзительно свистнул. И крикнул:

– Пацаны! Уходим! Все – к шалашу!

Пробегая узкими проулками к спасительной речке, мы видели, как центр станицы наполняют солдаты местной воинской части.

Похоже, власти подумали, революция началась!

В общем, дело закончилось, как обычно. То есть отправили нас куда подальше – в далекий жаркий Крым.

Так може, украiнскiй Крим – моя Батьківщина?

Крим

«Белый пудель» Александра Куприна я перечитывал много-много раз. И мысленно бродил по сказочно красивым берегам Чёрного моря. Тяжко вздыхал, что прекрасных магнолий Крыма не видать мне, бедному детдомовцу, как своих ушей.

Однако никто не опроверг железобетонную аксиому, что пути Господни неисповедимы.

Разбойничье моё поведение заставило директора Филоновского детдома сказать «прощай» и удалить нашу шатию из прекрасного Урюпинского уезда. И перебросить на первое открывшееся место.

Местом этим, к моему крайнему изумлению, оказался сказочный Крым, самый эпицентр чудесного милого рассказа Куприна о белом умном пуделе.

Только здесь, в тихом скромном курортном городке Алупка, который прилепился к обрыву райского Южного берега Крыма, понял я восторг мальчика Сергея:

«Магнолии, с их твёрдыми и блестящими, точно лакированными листьями и белыми, с большую тарелку величиной, цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжелые гроздья; огромные многовековые платаны с их светлой корой и могучими кронами; табачные плантации, ручьи и водопады, и повсюду – на клумбах, на изгородях, на стенах дач – яркие, великолепные душистые розы, – все это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика».

Всю эту неземную яркую красоту земного рая изучали мы в основном ночами, шляясь в поисках приключений по узким купринской улочкам Алупки.

«Рулила» детдомовской бандшайкой одноклассница Лена.

Бандитские мысли наши были ну очень смешны – как ограбить газетный киоск, утащить оттуда красивые открытки.

Но как ограбить беззвучно, не привлекая внимания грохотом разбитого стекла? Лично я включал голову и предлагал оклеивать стекла газетами. Не будет, мол, звона.

Ну и подбирали на дороге недокуренные огрызки сигарет. С важным видом раскуривали эти «бычки», копируя взрослых солидных дядек.

До взрослых нам было, понятное дело, далеко.

Однажды нас остановил дядька и радостно-взволнованно позвал к автобусной остановке:

– Там пьяная баба лежит! Я её трахнул! Пойдемте, пацаны! Тоже трахнете! Не хотите? Ну я пойду, ещё разок трахну!

Какое нам, тринадцатилетним пацанам, траханье?!

Единственное, на что хватало фантазии моим коллегам по детдому, так это залезть в окно комнаты девчат, имея благородную цель – «девок щупать».

Щупали все, кроме меня. Очень уж скромным был я в отношении женского пола. Даже соседка по школьной парте, милая Леночка Панкеева, не могла разбудить во мне, как ни старалась, сексуальных качеств «настоящего мужчины».

Мне казалось, что настоящий пацан не должен смотреть в сторону юбки. Есть другие дела, более сурьезные – рукопашный бой и так далее. Ну и, конечно, исследование окружающего интересного мира, в котором не было места плаксивым девчонкам.

Очень нравились мне уроки украинской певучей мовы. На всю жизнь запомнились удивительно строки мудрой басни:

«Лисичка подала у суд таку бумагу:

Що бачила вона, як попеластий Віл

На панській винниці пив, як мошенник, брагу,

Їв сіно, і овес, і сіль.

Суддею був Ведмідь, Вовки були підсудки.

Давай вони його по-своєму судить

Трохи не цілі сутки.

«Як можна гріх такий зробить!

Воно було б зовсім не диво,

Коли б він їв собі м'ясиво», —

Ведмідь сердито став ревіть.

«А то він сіно їв!» – Вовки завили.

Віл щось почав був говорить,

Да судді річ його спочинку перебили,

Бо він ситенький був. І так опреділили

І приказали записать:

«Понеже Віл признався попеластий,

Що він їв сіно, сіль, овес і всякі сласті,

Так за такі гріхи його четвертувать

І м'ясо розідрать суддям на рівні часті,

Лисичці ж ратиці оддать».

Басню эту, особенно строчки о подлюке лисе, которой за её мерзкий донос достались одни копыта, я часто приводил в самых разных ситуациях. В том числе и там, в солнечной Алупке.

Ведь местные аборигены постоянно навязывали нам, детдомовцам, боевые действия-драки.

Шпана выслеживала нас везде. Особенно – в дивном по красоте Воронцовском парке.

Очень красивое это место, с огромными пышнохвостыми, мяукающими как кошки, павлинами и удивительными деревьями наподобие араукарии, кипариса или гледичии.

Особенно удивило и даже шокировало дерево, на котором висели плоды земляники. Ботаники назвали сие чудо, имевшее совершенно голый ствол, земляничным деревом.

– Деньги! Быстро! – выскакивала на узкую пустынную тропу местная шпана. – Плата за проход!

Знали они, хорошо знали, что денег у детдомовцев нет.

Хотя нет! Лично у меня деньги были, «бутылочные».

Бродил я после уроков по лесистым окрестностям города и собирал пустые бутылки.

А что, очень даже честный труд!

Детдомовское начальство поначалу беспокоилось, разнюхав эту мою страсть. Особенно волновался молодой учитель труда Василий Иванович. Вызвав меня в пустой класс, «трудовик» требовал признаться, куда и зачем я хожу с огромным рюкзаком.

От смущения я долго не мог сказать истину, а потому ненамеренно дразнил молодого учителя:

– Василий Иваныч! Вот анекдот, как мы с Вами и Анькой-пулеметчицей в Гражданскую сражались!

Василий Иванович багровел и пунцовел. Однако натура его, страшно деликатная и скромная, не могла побить несмышлёныша.

Спасла нас моя подружка Ленка, которая зашла в класс:

– Да бутылки он собирает! Для всего нашего класса старается! Не для себя!

Василий Иванович перестал волноваться. Ленка мне потом шепнула, что «трудовик» подозревал меня в работе на турецкую страшную разведку!

Почему подозревал?

Да просто шефами нашими были пограничники ближайшей погранзаставы. И мы часто приходили к ним, с трепетом-благоговением изучали автоматы и пулемёты, обучались конной подготовке, приёмам рукопашнго боя.

Совершали и марш-броски. Наравне с погранцами, ничуть не уступая. Очень этим гордились!

Особенно подружились мы с молодым солдатом Серёгой Коберник. Он лично обучал меня премудростям рукопашного боя. Только предупреждал, чтоб навыки эти я использовал исключительно в обороне.

Глядя, как я бросаю на пол соперника, Серёга повторял:

– Петро! После школы обязательно поступай в пограничное военное училище! Человеком станешь!

Однажды Серёга очень удивился, когда я прибежал на заставу за подмогой:

– Ты чё, пятиклашек испугался?!

Пятиклашки тогда устроили танцы в холле детдомовского сарая – «общаги». Ну а я, выходя на улицу, присвистнул от удивления. И тут же нарвался на писклявый оклик:

– Ты чё? Пошёл на х..й!

Я, семиклассник, очень удивился наглости хлипкого сопляка.

Ещё больше удивился его вызову:

– Пойдем выйдем! Поговорим!

Ага! Выйдем!

На перилах крыльца сидели местные взрослые парни. Борзый пятиклашка показал на меня:

– Вот ещё один!

Парни, выплюнув цигарки, начали толкать меня, провоцируя на ответные действия. Дабы избить совершенно оправданно. Мол, сам нас, несмышлёных малолеток, толкнул.

Удивлённо-озлобленный такой подлянкой, я увернулся и бросился на погранзаставу.

Серёга выслушал меня и снял со стены боксёрские перчатки:

– Пойдём вместе. Я буду арбитром. Ты не бойся и вступай в бой. На тренировках ведь хорошо получается.

Местные, заметив солдата, стали совсем кроткими и вежливыми.

Их главарь первым надел перчатки. Но, сделав попытку меня ударить, мгновенно оказался на земле.

Уроки Серёги не прошли для меня даром!

На этом схватка и закончилась. Местные извинились и потихоньку, как сизый дым, испарились.

сбрасывая перчатки, я засомневался:

– Так они отомстят, подкараулят!

Серёга улыбнулся:

– Главный принцип – не бояться! Понял? Когда нападающих много, хватай всё, что попадётся под руку. И жестоко бей!

Этот принцип вскоре я и опробовал. Местные действительно не простили мне своего поражения. Вечерком вызвали «поговорить».

«Поговорить» они ждали вчетвером. Все – старше меня, мускулистее, сильнее.

Возле огромного дуба они подняли восемь увесистых кулаков. На одном из них тускло блеснул свинец тяжёлого кастета.

Не думая, метнулся я под ноги кастетчика, углядев на земле штыковую лопату. С диким воем я размахнулся этим орудием и бросился в контратаку.

И что шпана с их кастетами?

Как зайцы, ускакали они по тропинке, закинув рога за спину.

Когда я, удивленно хмыкая, рассказывал это Серёге, тот лишь улыбнулся:

– Быть тебе погранцом!

Слова его оказались пророческими.

Я действительно стал пограничником. Более того, в 2000 году встретил моего друга Серёгу в Кавказском Особом Пограничном округе. Оба мы были подполковниками.

Ничего этого тогда, в далёком 1977 году, я не предполагал.

Но, не думая о военном сапёрном деле, всё же баловался самодельной пиротехникой.

Бомбы наши в основном были примитивны: в бутылку с водой бросались куски карбида. Усё, бомба готова! Тихой сапой закладывай недругу и жди, когда рванёт.

Эту же конструкцию, более совершенную, я использовал в морском бою. Бой происходил в большой глубокой луже.

Флот состоял из самодельных деревянных парусников.

Мы с Лёхой командовали русской флотилией, а недруг Коля Шегера с приятелем – турецким.

Шегера имел подлейшие мерзкие наклонности. Конечно, в морском бою применял такие же подлые приёмы.

Подлючесть он проявил в первые же наши детдомовские дни. В столовой он толкнул меня раз, затем второй. И нагло шикнул:

– Ты чё толкаешься?

Пришлось оттолкнуть наглеца:

– Ты же сам меня толкнул!

Шегера обернулся к своим дружкам, ухмыльнулся:

– Все видели, как он толкал?

Ну как же? Все видели!

– Выйдем! – зашипел шпанёнок.

И кто был виновен в драке?

Когда меня спрашивали воспитатели, мне ничего другого не оставалось, как разводить руками:

– Да вроде я виноват, раз все видели.

Вот и в морском бою Шегера использовал те же подлые приёмы.

Бросал камни в наши корабли. В нарушение правил, которые регламентировали использование только игрушечных наземные катапульты. Катапульты били недалеко, а потому нужны были нестандартные решения.

У Шегеры решением стали камни. Я придумал другое.

Моя гениальная голова выдавала эти решения, основанные на прежнем «бомберском» опыте. Старые добрые карбидные бомбы я превращал в мощные морские мины.

Схема проста. Резал пластиковый шар. В него укладывал куски карбида. Сверху – вода в пластиковом пакете. В шаре делал отверстия и закреплял большие швейные иглы. Мина готова!

Шар плавает и ждёт, когда в иглы ударится вражеский парусник.

И крындец! Игла протыкает пакет, вода устремляется на страшный карбид. Страшный взрыв!

Это всё – днём. Ночью мы путешествовали по Алупке в поисках острых ощущений и ярких приключений.

Конечно, бродили мы и днём. Особенно тогда, когда поспевал сочный фиолетовый тутовник.

На самом краю обрыва, почти над морской пучиной, мы нашли громадное дерево тутошки с огромными чёрно-фиолетовыми плодами.

Восседая на толстенных развесистых ветвях, мы обжирались сладким сочным лакомством, поглядывая на сверкающее далеко внизу синее ласковое море.

Затем наступал черед инжира. Росли эти чудные фиговые деревья прямо на улицах. Чудо чудное! Как не влезть под большущие листья этого райского древа и не обожраться сладких карамельных фиг?!

Обжираясь, живо представлял себя Адамом в Райском саду. И мечтал, пока Создатель не вернул меня на грешную землю.

Удар был такой силы, что мгновенно отбросил от фигового древа.

«Чё это было?» – почёсывая ушибленную руку, раздумывал я.

Вглядевшись в крону, разглядел там электрические провода.

Вот такое райское наслаждение!

По осени нашлась нам и работёнка.

Одна бабулька попросила залезть на оливковые деревья, вольно растущие на каменистом склоне, и собрать чёрные сочные маслянистые плоды.

Мечту старушки исполнили быстро. Однако так и не поняли, чего такого нашла она в сильно-сильно солёных горьких оливах.

Кроме обжираловки и работы, мы часто бродили вдоль узких кривых улочек Алупки. Ну а Воронцовский прекрасный дворец оседлали весьма основательно. Крыша этого чудного дворца с множеством башенок и фигурок была для нас полигоном для пряток и просто побегушек.

Ну и добегались!

Как-то я с братом Романом и другом Лёхой сидели на крыше третьего этажа дворца и вели степенную беседу.

Брат старше меня на два года, и учился в другом месте Алупки, в санаторном интернате.

По крыше мы не бегали, потому как брат мой был откровенным флегматиком и юным художником.

Какая ему, будущему интеллигенту, беготня!

Мы никого не трогали, никому не мешали.

– Эй, шулупень! Подь сюды! – окликнули нас снизу, с крыши соседнего второго этажа.

Четверо взрослых толстых дядек злобно смотрели на наши худенькие фигуры и явно мечтали о боксёрской груше.

Грушами быть не хотелось. И мы, притворившись, что начинаем спуск, резво метнулись к другому краю крыши. И начали спуск.

Однако, следуя своей привычке, нас подвёл медлительный солидный Рома.

Пока мы буксировали его и подгоняли, злобные дядьки внизу уже злорадно потирали руки. В предчувствии бойни.

Что делать? Жирных боровов нам не осилить!

– Прыгаем! – заорал я, высматривая место для десантирования.

Прыгнул я очень удачно, припоминая уроки моего друга-пограничника. Приземлился и мгновенно сделал перекат через голову, дабы не сломать ноги. Всё же третий этаж!

А Лёха прыгнул неудачно. Зашипев от боли, упал под куст высоченного бамбука. Шикнув, сел и скривился от боли.

А где мой родной флегматичный братишка?

Подняв голову, я разинул рот. От удивления.

Рома прыгать на стал. Он медленно, как тот африканский ленивец, перебирался по карнизу. Злобный дядька встретил его и принялся настукивать по дурной голове юного художника.

Рома, не обращая никакого внимания на мощные тумаки, продолжал неспешный спуск ленивца.

И ведь правильно делал, что не спешил!

Спустившись на грешную землю, Рома сочувственно посмотрел на Лёху, который скрипел и плевался от боли:

– Перелом наверное!

Точно, перелом ноги. Вот и пришлось нам, вспоминая фронтовые рассказы нашего деда Петра, тащить друга на себе. А деду часто приходилось вытаскивать раненых с поля битвы.

Самым страшным воспоминанием моего деда было побоище 1942 года, когда немецкие танки раздавили пятьсот наших солдат.

О том побоище я часто рассказывал детдомовским пацанам.

Мы часто устраивали ночные посиделки, пугая разными страшными кровожадными историями. Главные истории брали из ужастиков Эдгара По. Мистику писателя мы щедро разбавляли российскими событиями. К примеру, как похоронили мужика, а он был жив. И когда случайно вскрыли гроб, то обнаружили, что человек задохнулся под землей. И корчился в страшных мучениях!

– Поэтому всем мертвецам надо прикладывать к губам зеркало! – испуганно комментировал мой друг Лёха Гордиенко. – Если стекло запотеет, то жив человек!

– Точно! – добавлял Шегера. – Я подслушал разговор нашей воспиталки. Говорит, умер у них дед. Начали они обмывать труп. И решили побрить бороду у трупа. Сильно выросла. Начали было брить, а труп поморщился. Встал, и говорит – чё это вы делаете. Тётки – в обморок! Живучий дедуля!

Пацаны округляли глаза, живо представляя мертвецов и замшелые мрачные склепы.

И вновь просили рассказать о моем земляке из станицы Березовской, знаменитом кавалеристе Константине Недорубове. Точнее, о его отце Иосифе. Ведь курень его был украшен настоящим гробом, подвешенным к потолку!

Иосиф этот гроб приберегал себе, на всякий случай. Однако старого казака смерть не брала. Посему отдавал он гробы другим, которые помирали раньше него.

– Про Мирона Егорыча скажи! – шептал Лёха, когда я завершал рассказ. – Как он гроб себе сделал и лежал в нём, когда грустно становилось.

Истории эти были истинной правдой.

Кроме них, рассказывал я и другие, романтично-книжные.

Особенно нравилось мне пересказывать Александра Куприна. Добравшись до ночного рейда пацана-акробата из «Белого пуделя», я показывал на окно:

– Видите, яркий лунный свет озаряет вершину Ай-Петри? Именно её, эту вершину, видел пацан в лунном ярком сиянии.

Пацаны смотрели в окно, а я вспоминал своего прадеда Ивана.

Он тоже был на вершине Ай-Петри.

Давно это было, лет сто назад. Русская царица решила отхватить Крым у турецкого владыки и бросила на штурм свои войска.

Прадед мой вместе с другими солдатами заготавливал сено на Ай-Петринском огромном плато. Плато называлось яйлой.

Командиром Ивана был мерзкий злой фельдфебель. Любил он избивать солдат. Роптали ребята, но молча переносили унижения и злые побои.

Только мой прадед Иван не стал по-рабски терпеть.

Вызвал злого фельдфебеля на поединок.

Удивившись такой наглости, злюка сверкнул глазами:

– На краю пропасти будешь драться, холопская морда? Но гляди, ежли зашибу тебя, полетишь вниз, костей не соберешь!

Победил мой прадед.

И все сто лет призрак того фельдфебеля бродит по яйле, спускается с горы и бредёт в Алупку. Ищет-ищет Ивана, хочет отомстить. Жуткими ветреными ночами стучится в окна и спрашивает:

– Где холоп?

Когда я добирался до призрака, то резко стучал по стене и орал:

– Призрак! Идёт! Стучит в дверь!

Но ещё круче страшилка была о кровожадном ужасном призраке графини.