Надо много таланта, чтобы справиться с такой широко задуманной картиной, чтобы показать рост капиталистического процесса – с одной стороны и недуги и язвы заводского дела на Урале – с другой, и ко всему этому изобразить, как таким важным делом ворочают ловкие и обнаглевшие проходимцы, всласть наслаждающиеся своим бытием, глухие к стонам рабочего Урала. Приезд набоба, ухаживанье за ним, интриги, подличанье, жестокая борьба соперничающих негодяев проходят перед читателем красивой феерией, переходящей порою в комедию и кончающейся веселым фарсом, когда набоб улепетывает невзначай из своего царства, никого не предупредив, оставив и крестьян, ждавших его, как Бога, и земцев, «с иглочки новеньких», ждавших могущественного слова магната для решения всяких хозяйственных и иных важных вопросов, и всю администрацию горнозаводскую, с разинутыми ртами, с болью разочарований и обманутых надежд. Какой мастерской кистью написана картина самого приезда Лаптева, этого торжественного момента для всех ожидавших «великия и богатые милости»! Как ярко, типично исполнены массовые изображения и с каким тщанием, верностью психологической очерчены фигуры действующих лиц – самого героя Лаптева, его доверенного Прейна, Родиона Сахарова, генерала Блинова, теоретика и кабинетного ученого, бедной девушки Луши Прозоровой, дочери мелкого служащего, наконец ловкой и подлой интригантки «царицы Раисы», то-есть Раисы Горемыкиной, жены главноуправляющего, которая правила всем заводским округом, его «внутренней политикой» при содействии его Ришелье – Родьки Сахарова. Раиса представлена во весь рост. Начала она свою «работу» с разных урезок, сократив штат служащих, сбавив им жаловпнье и прибавив работы. Приказчиков из крепостных она заменила управителями, специалистами горнозаводского дела. «Большой свет» заводов был у неё в руках, и она играла роль царицы в своем мирке, где ее окружали поклонники, льстившие ей, делали вид, что преклоняются перед её авторитетом, раболепствовали перед ней, а за глаза предательски разбирали ее по косточкам, бранили, сплетничали на нее и всячески подкапывались. Живой, интересной вышла её фигура у Мамина-Сибиряка вместе с написанным также во весь рост набобом Лаптевым, взбалмошным, чревоугодником, бабником, обладавшим странной привязанностью к беспрестанному переодеванию; его неподвижная, апатичная натура с чисто-животными инстинктами отталкивала даже бедную девушку Лушу, к которой набоб почувствовал влечение, может статься, впервые во всю свою жизнь начавший испытывать полноту чувства, его свежесть, силу. Он ревниво искал общества этой гордой, с большим запасом внутренней жизни девушки, и при виде её становился неузнаваемым: его апатичность исчезала, а на морщинистом, увидавшем лице вспыхивал румянец. Типичным вышел и Родька Сахаров, доморощенный Ришелье, домашний секретарь Горемыкина, правая рука царицы Раисы, путем мошеннической проделки обездоливший крестьян и фактически сделавший крепостным население Кукарского округа. Останавливают на себе внимание и земец Тетюев, сперва как будто исполненный благих намерений, а потом потерявший невинность и очутившийся служащим набоба, сделавшись юрисконсультом и будучи переведен в столицу, а также генерал Блинов, профессор, не имеющий ничего общего с паразитами Кукарского завода, приехавший по желанию Лаптева для реформ на заводах, верящий в это дело, но кабинетный ученый, дальше книг об Урале ничего о нем не знающий. Если б он не был теоретиком, он мог бы сделать много хорошего, распутать узел, которым было стянуто население заводов.
Довольно сложная и запутанная интрига, на которой построен роман, его эффектный конец, ею стройность, выдержанность, придают «Горному гнезду» огромный интерес. В романе много жизни, движения, превосходное развитие содержания. Критика единодушно признала его выдающимся произведением по его стройности, законченности, возрастающему и с каждой страницей более и более захватывающему интересу, самой удачной вещью в смысле психологическом, а равно и в символическом. А. М. Скабичевский замечает, что в то время, как остальные произведения Мамина-Сибирика, посвященные Уралу, являются скорее всего летописными сказаниями, это, напротив, «роман в истинном и вполне европейском смысле этого слова. Каждая подробность здесь идет к делу и все более и более обрисовывает и действующие лица, и все их взаимные отношения; каждая сцена полна жизни, движения и представляет необходимое звено в развитии сюжета. Это единственный роман Д. Н. Мамина, который целиком мог бы быть переделан в комедию и поставлен на сцену, и какая бы это была бойкая, эффектная и содержательная пьеса». Многое в этом романе, по мнению того же критика, не поддается передаче, приводит читателя в неописанный восторг и по многим сценам делает роман истинно-классическим, лучшим произведением в нашей литературе. Тот же критик отдает должное также и изображению типов, выведенных в романе. По его мнению, в лице набоба Лаптева мы имеем строго выдержанный, не только в художественном, но и в научном отношении тип полного вырождения… «Это замечательный тип из всех, какие только встречались в нашей литературе, и без всяких преувеличений смело можно поставить его в одном ряду с такими вековечными типами, как Тартюф, Гарпагон, Иудушка Головлев, Обломов».
В «Горном гнезде» ярче, чем в других романах Мамина-Сибиряка, рисующих суровую родину железа, золота и самоцветов, представлена художественная летопись того недалекого прошлого этого края, когда жизнь заводов уральских не успела еще оторваться от старого корня, выросшего на рабстве. Изображая эту эпоху Урала, писатель имеет в виду ход жизни и судьбу населения не одних только Кукарских заводов, но и всей нашей родины. Это можно заключить из резюме романа, вложенного в уста пьяницы Прозорова, отца хорошенькой Луши, уехавшей с Бренном в качестве его любовницы. Оно вместе с тем является прекрасной оценкой действующих лиц «Горного гнезда». «Вы думаете, царица Раиса, – говорить, проливая пьяные слезы, старик Прозоров, – я плачу о том, что Лукреция (т.-е. его дочь Луша) будет фигурировать в роли еще одной жертвы русского горного дела, – о, нет! Это в воздухе, – вы понимаете, мы дышим этим. Проституцией заражена наука, проституция в искусстве, в нарядах, в мысли, а что же можно сказать против одного факта, который является ничтожной составной частью общего „прогресса“. Не об этом плачу, царица Раиса, а о том, что Виталий Прозоров, пьяница и потерянный человек во всех отношениях, является единственным честным человеком, последним римлянином. Вот она где, настоящая-то античная трагедия, царица Раиса! Господи, какое время, какие люди, какая глупость и какая безграничная подлость! Тетюев с Родькой (т.-е. Родионом Сахаровым) теперь совсем подтянуть мужиков, а генерал (Блинов) будет конопатить их подлости своей проституированной ученостью… Посмотрите, какой разврат царить на заводах, какая масса совершенно специфических преступлений, созданных специально заводской жизнью, а мы… Наука, святая наука и та пошла в кабалу к золотому тельцу! И вашему царствию, Раиса Павловна, не будет, конца… Будьте спокойны за будущее – оно ваше. Ваш день и ваша песня… И слабая женщина нашла наконец свое место на пиру жизни… Да, теперь честной женщине нечего делать». Монолог Прозорова – это крик наболевшего сердца самого автора, преисполненного скорбного пессимизма.
С появлением «Бойцов», «Приваловских миллионов» и «Горного гнезда» репутация Мамина-Сибиряка, как бытописателя Урала, отмежевавшего себе видное место в нашей художественной литературе, вполне упрочилась. Писатель окреп и окончательно сложился, покончив с неуверенностью, вполне овладев формой, выработав свой язык, красивый, сочный, простой. Он работает неутомимо над богатым материалом, который увеличивается после каждой поездки писателя по Уралу. Публика с интересом останавливает внимание на мелких рассказах Дмитрия Наркисовича. Одновременно с «Горным гнездом» в наших ежемесячниках он напечатал: очерк «Айва», «Башка. Из рассказов о погибших детях», «Жилка. Из рассказов о золоте», переименованный позднее в «Дикое счастье», и из той же серии – рассказ «Золотая ночь», «На шихане. Из рассказов охотника» и др. Характерен рассказ «На шихане», написанный на тему привязанности человека к животным. Эта тема, кстати сказать, проходит красной нитью через многие очерки писателя, любовно, нежно относящегося к четвероногим и пернатым спутникам нашим на жизненном нуги. По обыкновению восхищаясь богатырями даже в миниатюре, даже безумием храбрости, удали, Мамин выводит здесь полунищего охотника, убийцу и острожника Савку, который питает ненависть ко всякой жестокости, насилию и трогательно любит животных. Когда заводский главноуправляющий «за непослушание» стреляет в свою собаку Весту, возмущенный Савка бросается на этого главноуправляющего, немца «Карлу», и чисто по-волчьи хватает его за горло и, быть-может, порешил бы с ним, если б грубого немца не спасли объездчики. По разъяснению Савки, он оттого полон любви ко всякому животному, что всякое животное справедливее человека. Зверье «лютует от голода, ибо ему есть хочется, а человек и сытый, пожалуй, лютее зверя. Зверь это знает, и потому больше всего страшится человека. Эх, Господи милосливый, сколько это греха в нас, сколько неправды!» – восклицает острожник и пьяница Савка. Едва ли кто из патентованных интеллигентов способен так, как Савка, отозваться на жестокость, на бесцельное зверство сильных, подобных немцу «Карле». Савка и пьет горькую оттого, что вечно мучится торжеством зла, гнетом неправды, владычеством греха. Сколько глубокого смысла и в этом очерке и в рассказе «Башка», где действующими лицами являются посетители какого-то грязного притона в роде покойной Вяземской лавры в Петрограде, среди которых у одного пропойцы и забулдыги, занимавшегося писанием просьб и жалоб за деньги, вдруг воскресает образ Божий, и падший человек преисполняется необычайной жалостью к погибшей женщине, бывшей актрисе. Она видит удивительные сны, видит себя невинным ребенком и возбуждает смех собутыльников когда передает об этих снах в притоне. Только пьяница «Башка» не смеется и исполнен каких-то странных, обновляющих дум. Когда эта бывшая актриса, прозвищем Фигура Ивановна, занемогла, «Башка» на скудный свой заработок купил ей нежную батистовую сорочку, такую, в какой она видела себя во сне. Выздоровев, Фигура Ивановна пропила в притоне рубашку, тайно положенную ей под подушку «Башкой», и последний от страшного огорчения куда-то пропал, и больше его уже не видали в притоне.
Очень колоритен рассказ «Жилка» (или «Дикое счастье»), где писатель проводит свою излюбленную идею о стихийных силах, слепо действующих в жизни, господствующих над людьми, ломающих их волю, убивающих рассудок. Это наиболее типичное произведение писателя, посвященное изображению золотых промыслов. В «Диком счастье» ярко представлено, под влиянием жажды золота, распадение купеческой семьи Брагиных, которая жила по старине и могла похвалиться своей крепостью, верностью дедовским заветам. Степенностью, чинностью и строгостью отличались старшие члены брагинской семьи, поддерживали хороший дух в доме и мир в патриархальной семье. И вот судьба послала старику Брагину прииск. «Жилка» произвела переворот в его душе: в ней зародилась зависть к тем, кто разбогател «через это самое золото», и Гордей Брагин очутился в семье золотопромышленников, связался с людьми, не имеющими ничего общего со старыми заветами. В тихом доме начались кутежи ради горного инженера Лапшина, помогшего Брагину обойти закон, воспрещавший разработку жильного золота частным лицам. Гордей Брагин совсем помешался на жажде наживы, превратился в жадного эгоиста, сухого, бессердечного даже к родным, заразившего своим эгоизмом и старуху-мать. Сыновья, которых Гордей держал в черном теле и морил непосильной работой, стали обкрадывать отца и вести разгульную жизнь. Тот же инженер Лапшин, рассерженный Брагиным, однажды донес на него. «Жилку» отобрали в казну, Гордей разорился, но все перенес, зная, что у него еще осталось десять тысяч, которые он отдал спрятать матери. А когда она объявила сыну, что не знает, о каких-таких деньгах он говорит, старик не вынес и внезапно умер. Старуха-мать сделалась еще скупее, скареднее до болезни и голодом сморила семью. Светлой точкой на этом темном фоне является Нюша Гордеева, которую не задела стихийная сила – золото. её образ прекрасно очерчен в романе, представляющем широко задуманную и прекрасно выполненную картину, где разные явления сгруппированы в нечто стройное, являющее собою строгую систему.