Перед этим богатырем своего рода кажется даже бледною фигура главного героя романа, Сергея Привалова, мечтателя, который одушевлен заветной мыслью – поднять земледелие на Урале в виде противоядия заводской промышленности, потому что «в недалеком будущем на заводах выработается настоящий безземельный пролетариат, который будет похуже всякого крепостного права». Привалова гнетут его наследственные миллионы, которыми он ни за что не желает воспользоваться. Он чувствует, какой он неоплатный должник и башкиров, на чьей земле возведены Шатровские заводы, и крестьян, ставших безземельными, после темной проделки с ними. И Привалов мечтает расплатиться со всеми кредиторами, хотя миновала уже историческая давность. Но скоро он видит тщету своих честных порываний, познаёт силу, с которой ему придется бороться. Однажды он зашел во время Ирбитской ярмарки в театр и, когда рассмотрел присутствовавшую публику, ощутил какую-то особенную пустоту в душе, даже не мучившую его. «Он только чувствовал себя частью этого громадного целого, которое шевелилось в партере, как тысячеголовое чудовище. Ведь это целое было неизмеримо велико и влекло к себе с такой неудержимой силой… Даже злобы к этому целому Привалов не находил в себе: оно являлось только колоссальным фактом, который был прав сам по себе, в силу своего существования»… И ему пришло на мысль, зачем он здесь? «Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой руке»… Ничего он, конечно, не сделал. После его поездки в Ирбит разбились все его идеалы, надежды, мечтания. Он стал пить, опустился и задавался вопросом: «для кого и для чего он теперь будет жить?.. Его идея в этом страшном и могучем хоре себялюбивых интересов, безжалостной эксплуатации, организованного обмана и какой-то органической подлости, жалко терялась, как последний крик утопающаго». Словом, Привалов пал жертвой стихийной власти – капиталистического роста. Мамин-Сибиряк отдал много творческой силы своему герою, нарождавшемуся народнику, этой очень сложной натуре. На Привалове, так же, как на целом ряде действующих лиц разных его романов, писатель показал типичность «роковых» людей, являющихся игралищем всяких стихийных сил, природных и общественных, перед которыми так слаб, жалок и ничтожен человек! Недаром еще Тютчев сказал:
Пред стихийной вражьей силой
Молча, руки опустя,
Человек стоит уныло,-
беспомощное дитя…
Эта та сила, перед которой все слабое гибнет неслышно, а крушение сильных сопровождается шумом.
Кроме Привалова в этом романе интересна целая галлерея разнообразных фигур, некоторых типов, совсем новых в литературе. Таковы, например, Заплатина – паразит, полип, присасывающийся и к живому и к гниющему телу, умеющий извлекать пищу для себя, для своей ненасытной утробы; опекун Ляховский, родственник Плюшкина, величающий себя славянофилом, плут международный на поверку, немчура Оскар Шпигель, мастак ловить рыбку в мутной воде, циничный бонвиван Веревкин, приятель Привалова, разнузданный богач Лаптев, российский набоб – с одной стороны, и Бахарев и это дочь Надя – с другой. Тип Нади Бахаревой производит необыкновенно отрадное впечатление, прямо очаровывает, точно красавица пташка среди грубых коршунов и черных, ненасытных воронов. Многие критики находят, что в нашей «изящной словесности», старой и новой, это один из лучших женских типов. И все эти типы «Приваловских миллионов» не избегают разрухи, кончают банкротством денежным или духовным, провалами, неудачей. «Приваловские миллионы», – это величественная картина жизни, наглядное изображение капиталистического процесса, грозного явления, которое захватывает, подобно спруту с его бесчисленными щупальцами, множество всяких человеческих видов и разновидностей – и господ, и слуг, и представителей интеллигенции, и черноземную силу. Много в романе блестящих страниц, материала, очень пригодящегося для разработки разных социальных вопросов. Большая часть типов – мастерские портреты с натуры, – пейзаж приятно действует свежестью красок, красноречиво говорит о самом близком знакомстве писателя с природой и жизнью края, в котором происходит действие романа, а также с историей этого края, с его этнографией. Картина ирбитской ярмарки написана сочной кистью, ярко отмечена «эта развернутая страница чисто-народной жизни» – той жизни, которую всегда так любовно изображал певец Урала и Сибири. На этом зимнем торжище, куда собираются представители пушной торговли всего света, переплелись в один крепкий узел кровные интересы миллионов, а эта вечно-голодная стая хищников справляла свой безобразный шабаш, не желая ничего знать, кроме своей наживы и барыша. Глядя на эти довольные лица, которые служили характерной вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному делу капиталов, кажется, ни на мгновение нельзя было сомневаться в том, «кому вольготно, весело живется на Руси». Эта страшная сила клокотала и бурлила здесь, как вода в паровом котле: «вот-вот она вырвется струей горячего пара и начнет ворочать миллионами колес, валов, шестерен и тысячами тысяч мудреных приводов!»
По этому маленькому образчику вполне можно судить о даровании Мамина-Сибиряка, о художественной красоте его описаний. В «Приваловских миллионах» действует городской Урал, и писатель, обращаясь к жизни преимущественно уральских центров, почти совсем приближается к современности этого края. «Героический» период горнозаводского дела, железного и золотого, отходит в былое. В романе едва ли не весь Урал захвачен автором, в лице представителей края, обитающих около золота и железа. Перед нами проходит длинная вереница образов, картин, описаний, очень характерных не только для недавнего Урала, но и для всей России, для современности. Вообще роман представляет собою нечто цельное, полное, всестороннее. Это – великолепный калейдоскоп, живая панорама жизни и деятельности далекого края, который под пером писателя так приблизился к нам. Роман «Приваловские миллионы» недостаточно оценен в нашей литературе, и его приходится причислить к замечательным явлениям, пропущенным нашей критикой. Если бы подобный роман вышел за границей, он произвел бы настоящую сенсацию и его значение было бы признано лучшими критиками. Только в сравнительно недавнее время один из чутких критиков наших, В. Альбов, в своей обстоятельной статье «Капиталистический процесс в изображении Мамина-Сибиряка» отдал должное этому замечательному произведению, оценил его по достоинству, назвав его выдающейся вещью с родной литературе.
Вслед за «Приваловскими миллионами» появилось другое крупное во всех отношениях произведение Мамина-Сибиряка – «Горное гнездо», напечатанное в «Отечественных Записках» 1884 года, заставившее говорить о себе и еще более выдвинувшее писателя в литературе, расширившее круг его постоянных читателей. В литературном мире это произведение создало Мамину друзей и почитателей, увидевших в нем новую восходящую звезду и возлагавших на него большие надежды, которые и оправдались вполне довольно скоро. «Горное гнездо» также посвящено горнозаводскому Уралу, описанию нравов его, причем на первый план выдвинута заводская администрация и интеллигенция, что называется, во всей красе и неприкосновенности. В романе выведен округ Кукарских заводов с длинным рядом его заправил, с превосходно зарисованными типами. Кукарские заводы занимают огромную территорию в пятьсот тысяч десятин, что равняется пространству целого германского княжества или какого-нибудь королевства в Европе, а заводское население вместе с селами, деревнями и «половинками» соответствует пространству, достигая пятидесяти тысяч душ, рассеянных по селам, деревням и заводам, которых было семь. Десятки тысяч людей свершают здесь свой тяжкий огневой труд на пользу владельцев этих заводов, живущих где-то далеко и словно покрытых дымкою тайны. Один из таких таинственных незнакомцев, набоб Лаптев, типичный образчик вырождения, и выведен в романе. Он списан с натуры: под этим именем всякий знакомый с историей горного дела на Урале сразу узнает другую историческую уральскую фамилию. На Лаптеве, на его неожиданном приезде в «горное гнездо» вертится интерес романа. Вместе с тем перед читателем открывается великолепная страница, необыкновенно своеобразная, из истории накопления капитализма, его поступательного хода, причем повествователь рисует целый ряд эпизодических картинок заводской жизни. Кукарский завод старше других и обширнее, был центральным среди остальных заводов, главенствовал, и в смысле административных заводских распорядков являл собою их душу и сердце; из него исходили все циркуляры, приказы, донесения, рапортички, – вся канцелярская производительность. Служить здесь значило быть на виду у начальства, и это находили большой честью, и немудрено, что мелкота прочих заводов завидовала всем служащим на Кукарском заводе, весь свой век грезила о таком счастье.
«Когда вы читаете „Горное гнездо“, – говорит А. М. Скабичевский, – вы порою совершенно забываете, что имеете дело не более, как с фабрично-промышленным округом: перед вами словно как бы и в самом деле какое-то владетельное немецкое княжество XVIII столетия с целою иерархиею соперничавших и подкапывавшихся друг под друга администраторов, с двором, наполненным невообразимой путаницей чисто-макиавелевских интриг, и с владетелем всех сокровищ во главе, рисующимся перед вами не простым фабрикантом, а как бы владетельным принцем немецкого княжества, огь одного мановения пальца которого зависит участь десятков тысяч народа». Приезд в свое «железное» герцогство горного царька Лаптева и пребывание его там, интриги вокруг него целой стаи заправил Кукарских заводов, их раболепство перед магнатом, подлизыванье, подличанье холопствующих проходимцев, из кожи лезущих, чтобы угодить пресыщенному, до мозга костей развращенному магнату, и происходящие на этой почве трагикомедии, – вот содержание романа. Не честность, не ум дарования ценит «железный» магнат в своих подчиненных, в заводских служащих, а только изобретательность, их уменье угодить своему патрону, расшевелить вялость нажравшегося боа-констриктора, обратить какой-нибудь новой выдумкой, из ряда выходящим кушаньем, развлечением его сонное внимание. Секретарь заводского главноуправляющего, мелкая сошка, подленький холоп, вдруг выползает вперед единственно потому, что для развлечения барина изобретает какую-то татарскую борьбу, а старший лесничий удостаивается благодарности и лобызания растроганного набоба за то, что на закуску подал ему маринад из губы лося. И вся орава мерзких паразитов только и занята изобретениями в этом роде. Они увидали, что разбудить внимание горного царька относительно заводских дел, улучшения производства и проч. невозможно. Да в сущности этим тлетворным бактериям и не было никакого дела ни до заводов, ни до всего Урала, ни до всего мира, кроме собственного благополучия и ублаготворения своих низких, животных инстинктов.