***
Обуваясь у выхода, Григорьевич засмотрелся на фотографии, висевшие на стене. В центре коллажа располагалась большая и явно постановочная фотография «счастливого» семейства Озеровых: тучноватый Озеров-старший сидит в кресле, с левой стороны его обнимает сын Данил, ослепительно улыбаясь, а с правой – стоит по струнке жена, словно стесняясь фотографа. Сантехник натужно попытался представить собственную семью на этом фото – не получилось.
Отойдя буквально пару метров от шикарного поместья Озеровых, слесарь и домработница узрели картину возвращения домой Озерова-старшего на внушительных размеров «Джипе». Супруга всегда встречает его у входа и нежно целует. Сейчас Владимир Аполлонович лишь возбужденно влетел в дом, проигнорировав стоящую в дверях жену.
– Вижу, не все в семье идеально, раз пистолет в унитазе заныкан, – констатировал Михаил.
– И сын у отца алкашку тащит, – продолжила домработница. – С другой стороны, такие люди должны иметь оружие: врагов хватает, – произнесла она, а слесарь вспомнил, как мимолетно хотел застрелить беспощадного дельца Озерова (он наверняка не одинок в своем стремлении).
– У меня тоже сын, – отметил мастер, не став развивать тему оружия.
– Вот. По сути, эта семья в сухом остатке ничем не отличается от твоей, – сморозила Гульназ, чем вызвала безудержный хохот Михаила Григорьевича. О сказанном она пожалела – к сожалению, слово не воробей.
– О, ты глубоко заблуждаешься! – слесарь переборол смех и высказался. – Мы кардинально отличаемся от них.
– Прости, я не подумала.
– Ха-ха, не подумала она, – вошел в раш взвинченный дальше некуда мужичок. – А хоть раз поднять крышку бачка во время уборки ты тоже не подумала?
– Да какая муха тебя укусила сегодня, Миша?!
– Понял кое-что важное.
Гульназ с колкостями в свой адрес мириться не собиралась:
– Хорошо. Раз у нас с тобой сегодня вырисовывается откровенный разговор – я тоже кое-что скажу.
– Ну-ка, – забыл о всяком приличии слесарь.
– Я считаю, что можно жить и радоваться жизни хоть в особняке с тремя спальнями, хоть в тесной коммуналке. Это зависит не от условий, а от человека, который сам выбирает, как свою жизнь построить и как приоритеты расставить. Ты вот себя очень плохо ведешь.
– А ты мне мать родная, чтоб меня отчитывать?!
– От твоих собственных решений и поступков зависит твое будущее – ты сам себя привел туда, где сейчас находишься.
– Гульназ, ты замужем? Дети есть?
– В разводе, – ответила она. – Муж оставил на меня двух дочерей и исчез, – ей внезапно взгрустнулось.
– Так вот и оно. Сама до такого докатилась. Такая у тебя, выходит, логика?
– И ты тоже, – не сдавалась она. – Ты отец. У тебя сын. И где он сейчас? Что делает? А? Не знаешь?! А если бы знал и проявил элементарную заботу – у тебя все было б по-другому. А ты что сделал? Подумай. Относился бы нормально к себе и к своей семье, к работе – не жаловался бы на жизнь. Чего в зеркало плевать, коль у самого рожа крива? Надо ценить, что дано… то, что имеешь.
– То есть ты серьезно считаешь, что можно полюбить вот эту работу? – показал на свою грязную робу слесарь. – Сомневаюсь, что тебе, дорогуша, нравится вылизывать жилище ленивых буржуев.
– Такова уж наша участь. Знал бы ты, какой был конкурс на это место.
– Опомнись?! Что ты такое говоришь, Гуля?
– Это все, что мы имеем. И на деньги можно рассчитывать – лучше, чем ничего.
– Вот именно! Что же это за великие деньги? Что на них купишь? Это просто жалкая подачка, чтобы не сдохнуть, жить впроголодь, чтобы не думать о возвышенном, а только о том, как себя прокормить. Нас научили так жить. Жить и не мечтать… Вот эти самые… богачи!
– Смирись уже.
– Нет уж.
– Сыну отдай свой гонорар тогда. Невеликие деньги, но все же…
– Сыну?
– Ему нужнее. Глядишь, в дело вложит, верный путь изберет – не к бутылке и не в плохую компанию. Ему нужен отец, который скажет, что нужно делать, дабы не кончить как мы с тобой. У детей все впереди. Или жене подарок сделай…
Слесарь молчал.
– Поверь, – прикоснулась к нему Гульназ, – не у тебя одного такие мысли. Но все терпят, и ты терпи. Ты все равно ничего не изменишь. В конце обязательно станет легче – будет награда, даже самая простая. Надо надеяться…
Успокоения в их диалоге никак не наступало.
– Ты дура! – отстранился слесарь. – Оглянись вокруг: мы в глубокой жопе, и нет из нее выхода. Золотая слеза не выкатится. Мажоры в торговых центрах деньги раздавать не будут. Клады на дне унитаза тебе не спрячут. Домой иди и там подумай, что я прав, – Гульназ обидчиво хмыкнула в ответ на хамство. Продолжить вразумлять сантехника – окоченеть на морозе.
– Вот кто дурак, так это ты! И явно не со зла. Может, тебя проводить, чтобы ты делов не натворил? Выглядишь неважно.
– О себе позаботься. Иди же. Дочки, наверное, тебя уже заждались.
Со всех сторон оранжевым светом горели городские огни. Гульназ и Михаил Григорьевич отдалялись друг от друга, выбрав два противоположных пути. Когда расстояние между ними увеличилось достаточно, слесарь остановился, поставил ящик на землю, достал из него бутылку с этикеткой холодного чая и стал жадно лакать из нее. И как, черт возьми, в ней оказался виски?
Когда насытился, то убедился, что еще осталось немного – как раз согреться для прогулки по городу. Куда глаза глядят. Он опустил взгляд на ящик – среди ключей, отверток, веревок, герметика и прочего инструмента лежал пистолет.
История семнадцатая. «Разговор с совестью»
Михаил Григорьевич потерял счет времени, заблудился, пропал – в своих мыслях, думках, сомнениях, в своем городе. Попивая остатки виски, слесарь, будто управляемый ветром, сигналами светофоров и людским потоком, бродил по городским улицам.
В центре Челябинска горожане счастливо и беззаботно гуляли, общались, готовились к наступающим праздникам, выбегали и забегали в магазины, сидели в кафешках. Михаил Григорьевич сильно контрастировал на их фоне – кто-то вопросительно озирался ему вслед, кто-то посмеивался, кто-то отстранялся, а большинство просто не замечало слесаря. Есть заботы и поважнее какого-то грустного и бедно одетого незнакомца.
Тот в свою очередь думал, что у остальных есть хоть какой-то смысл жить (даже самый простенький), раз они куда-то идут и что-то делают. Либо эта суета обусловлена приверженностью к современному обществу. Наверное, в жизни нет никакого смысла, когда приходится влачить жалкое существование, мучиться от бедственного положения, на которое ты уже не в силах повлиять.
Осознание сего факта подталкивает к единственному варианту развития событий. Алкоголь только подогревает интерес и выворачивает категоричность на максимум, обращая в пыль все аргументы здравого смысла в пользу борьбы и жизни наперекор никчемности. Поселившийся внутри змий внезапно научился талдычить по-русски (с легким шипением): «Пистолет тебе попался не просто так, друг. Чтобы покончить со всем этим. Чтобы перестать мучиться. Нужно всего лишь применить его по назначению. Это единственный выход – всем станет только лучше от такого исхода. Страданий не будет. Больше ничего не будет… Ни стыда, ни боли, ни угрызений совести. Всего лишь одно простое движение…»
Из-за излишнего телесного тепла, которое генерировалось сочным виски, Григорьевич не мог замерзнуть. Его убаюкивало еще в центре города, правда, пешеходы вокруг, яркие вывески и летящие по улицам машины не давали упасть и захрапеть. Слесарь смог задремать только в пустом гремящем трамвае. Но на конечной, где-то у черта на куличиках, его выкинули из вагона. Еле волоча отяжелевшие ноги по обледенелым тротуарам и тропинкам, мужичок набрел на заброшенный безлюдный парк с полуразрушенными строениями, покосившимися беседками, разбомбленными ларьками, четвертованными и обезглавленными скульптурами и непролазными зарослями. «Прекрасное олицетворение моей жизни. Отличное место, где ее можно прекратить», – подумал он.
На возвышении располагается нечто вроде смотровой площадки. Ее бетонные ограждения исцарапаны и изрисованы. Ограда поломана – из нее торчит арматура. Утоптанный кое-где снег перемешался со стеклом от разбитых бутылок и собачьими экскрементами. За ограждением внизу – припорошенный снегом нетронутый овражек глубиной в пару-тройку метров. Если встать на бетонный помост и пустить себе пулю в висок, бренное тело полетит прямиком в овраг, который не просматривается с дороги, и пролежит там черт знает сколько. По сути, идеальный вариант. Хотя после выстрела особой разницы не будет.
Михаил Григорьевич бросил ящик с инструментами на землю, забрался на парапет, слегка покачиваясь и сжимая в руках оружие. Пистолет в окоченевших трясущихся руках казался неподъемным. Еще труднее удержаться на ограждении и не полететь камнем вниз раньше времени – шею сворачивать нельзя, иначе зачем дан пистолет, если удушиться можно в любой другой день. «А может, все же для чего-то другого?» – раздумывал мужик, глядя на пестик. Пришло время совершить роковой выстрел. Ощущаешь себя вонючей выжатой тряпкой, которая, помимо своего непотребного вида, еще и изорвалась, а грязь пропитала каждую ее ниточку. Однако эту тряпку никак не оставляют в покое: лишь упорно пихают в вонючую черную воду, выжимают и продолжают возить по полу.
К чему эти церемонии? Остатки виски слесарь выдул и бросил бутылку рядом. Кажется, боль в груди немного притупилась, но, имея огромный опыт отношений с алкоголем, он знал, что она лишь копит силы, чтобы ударить в самый неподходящий момент и задушить его насмерть. Не успеет, заключил он.
Напоследок Михаил Григорьевич решил попрощаться:
– Знаю, что это была наша чудовищная ошибка. В итоге все привело к тому, что мы имеем сейчас. Печально… но я начал первый и уйду первый, чтобы ты опомнилась и постаралась все исправить, ведь я уже не в состоянии. Целую и люблю… Прощай, – он обратился к жене. Далее последовало обращение к сыну. – Сынок, я был отвратительным отцом. Знаю, что ты презираешь меня, но, несмотря на наши недомолвки, ты всегда был рядом, помогал нам с мамой, терпел наши пьяные загулы, – внезапно у него пересохло во рту, а глаза застелили слезы. – Мы не давали тебе расправить крылья, вдохнуть свежего воздуха полной грудью. Мы стали позорным клеймом для тебя. Сейчас я облегчу твою ношу… А уж с мамой тебе будет полегче. Ты береги ее, пожалуйста. Она не такой пропащий человек, как я. Надеюсь, что твое время еще наступит и ты сможешь реализовать себя, освободиться из этой клетки. Ты смышленый и талантливый мальчишка и обязательно всего добьешься. Не суди меня строго – я был слаб в те моменты, когда нужно было стоять на своем и сопротивляться. Не повторяй наших ошибок и живи, как мы с мамой не жили. Ты достоин лучшего. Как же только ты получился у нас – мы не ровня тебе… Как же…
– Как-как?! Жопой об косяк! – выкрикнул кто-то у правого уха мужика так громко, что слесарь чуть не свалился в полный мусора овраг.
Михаил огляделся. Всюду темнота, никого нет.
– Я отвечу на твой вопрос, – вещал Голос, словно из воздуха. – Ребенок у вас получился нормальный, потому что и вы с женой когда-то были нормальными людьми. И сын твой – прямое доказательство того, что и в тебе еще осталось зернышко здравого смысла. Как и желание жить, чтобы взрастить его снова. Не все еще отравлено, слышишь?!
– Что еще такое? Кто здесь?! – крикнул в пустоту Михаил Григорьевич.
Ответа не было.
«Ясно все. Паленка. Нормальный виски в чай бы не залили», – подумал он.
– Я – это ты! А ты – это я! – из пустоты вновь раздался неизвестный Голос. – Забыл, правда, кто поет эту песню.
Как-то раз слесарь сталкивался с глюками, но это уже чересчур.
– Не хватало мне еще сдвинуться напоследок.
– Никуда ты не двигался, идиот! Просто это единственный способ остановить тебя.
– А не надо меня останавливать! Я хочу этого. Я уже твердо решил…
– Как и твердо решил не употреблять. От одной капли расклеился, слабак!
– Пошел ты в баню! Кто бы ты ни был.
– Было прекрасное время, когда ты еще не алкашил конкретно, но слабину проявлял. С кем не бывает. Но вот эгоистом ты не был никогда, Миша. Даже в самых затяжных запоях. Сердечко, небось, от этого ой как пошаливает.
– Где связь?
– Самоубийство – наивысшая степень эгоизма, ты так не считаешь? А это твое пафосное прощание. Слушать тошно. Ты серьезно?! А ты не думал, что будет после того, как ты отдашь богу душу?
– Лучше будет.
– Сомневаюсь. Ты только представь, что произойдет с теми, кто как ни крути, но любит тебя, каким бы мудозвоном ты ни был. Я поведаю тебе, что их ждет. Твоя семья разрушится. Супруга не перенесет твоей смерти и с ее-то болячками долго не протянет. Страдания пошатнут ее здоровье получше адской бормотухи, которую вы с ней потребляете. Какое право ты имеешь обрекать женщину на смерть от хроники или от протекшей крыши?! Легче ей без тебя не станет. Надеешься на сына? Ха, твой сынок… Думаешь, он освободится? Как бы не так. Он просто не вытянет двух похорон подряд, поседеет на глазах, и никто ему не поможет, ведь все от вас отвернулись давным-давно… вашими же стараниями. Мальчик будет винить себя в произошедшем, хотя он вообще ни при чем. Скорее, наоборот. Он из кожи вон лезет ради вас двоих… себе же во вред. И это тоже не конец, представляешь: он наберет долгов, будет сутками пахать как раб, но денег не прибавится ни капли. Вот тогда он свяжется с плохими людьми и натворит неописуемых бед. Жизнь пойдет по наклонной: он станет зэком, за которым жирный такой кровавый след. А даже если пролетит мимо тюряги, то от одиночества и безнадеги превратится в тебя: просыхать не будет либо пристрастится к чему-нибудь посерьезнее. Сдохнет в грязи от интоксикации или сидя на вашей же поросшей мхом кухне в обнимку с бутылкой. Ты этого хочешь?! Ладно. Давай. Стреляй уже! – от этих слов слесарю внезапно стало так страшно, что его ноги подогнулись и он слетел с ограды. Но в совершенно другую от оврага сторону – прямиком в сугроб. – Иди отсюда! Не дай сбыться этому сценарию. Сын уже готов совершить…
– Что за дьявольщина, мать твою?! – воскликнул слесарь, поднялся с земли и еще раз осмотрелся. Никого. – К чему сын готов? Что совершить? Объясни! Он хочет что-то плохое сделать?! Скажи! Эй!!!
Ответа не поступило. Таинственный Голос замолк, оставив после себя уверенность в том, что Григорьевич свихнулся. Однако в его голове все пульсировало и шумело исключительно от последствий выпитого и пройденного пешком. Зная, какие перспективы сулят его родным, он больше не мог взять и покончить с собой.
На свой же вопрос он сам и ответил: «Сынок! Андрюша. Вот моя главная цель и надежда в жизни. Если не наладить отношения с ним, то все будет безвозвратно утеряно. Срочно нужно загладить вину перед ним. Сложно, но необходимо. Нужно заслужить его прощение. Не будет мне тогда покоя. Иначе не смоешь с себя позор отца, не признанного собственным сыном. Так и умрешь… Так и положат тебя чужие сыновья в могилу… с табличкой с номером вместо креста».
– Я не эгоист. Я ослеп. Но сейчас прозрел. Мои родные не должны страдать. Я должен подать им правильный пример. Не слабак я, слышишь?! Не слепец.
Мужик засобирался в обратный путь. Странно, но к рукам и ногам вернулись силы и тонус, словно и не пил совсем, но легкая расхлябанность все равно присутствует, однако Михаил Григорьевич ее не замечал, ибо настроен взять себя в руки и привести жизнь в полный порядок, чтобы предсказанное неким Голосом ни в коем случае не сбылось. Бросить жену и ребенка – это несусветная глупость, за которую стыдно.
– Все из-за тебя! – сквозь зубы произнес он, схватил бутылку из-под чая, поставил ее на парапет и трижды пальнул по ней из пистолета.
Выстрелы эхом разнеслись по округе – в ушах зазвенело. Присмотревшись к цели, мужик понял, что ни одна из пуль даже не задела ненавистную бутылку. Тогда-то он вновь решил вспомнить, чему его учили в стрелковой секции.
«За семью, – подумал он. – Отныне и впредь я не поддамся».
Прозвучал еще один оглушительный выстрел. Бутылка подскочила и свалилась в овраг. С дрянью, которая ее наполняла, покончено. Пора заботиться о себе и близких. Правда, вяло тарахтевший в груди мотор намеревался выдать сегодня свою последнюю барабанную дробь.
История восемнадцатая. «Бегство»
Душераздирающий вопль из нутра приведенного в действие пресса превратился в крик пробудившегося ото сна паренька по имени Андрей, 17-ти лет отроду. Он упал со старого деревянного стула; во рту пересохло, дрожь прошлась по телу, а сердце долбило в груди, словно дембель, дорвавшийся до первой доступной девчушки. В душном вагончике нечем дышать. Поднявшись с пола, паренек толкнул дверь и вышел на улицу – на отрезвляющий морозец.
Надо отдышаться. Приснится же такое.
Пока не начало знобить от холода, Андрей не заходил в осточертевший вагончик. Парень еще раз окинул взглядом унылые окрестности: вокруг тихо, лишь издалека доносятся брехание собак и перестукивание вагонных колес на железной дороге; с черно-серого неба медленно падают редкие снежинки, там же простирается шлейф дыма от заводских труб неподалеку. Куда ни глянь, всюду возвышаются кучи еще не отработанного лома, словно горы брошенного хвороста, над которыми нависают стрелы гусеничных кранов и погрузчиков с клешнями и манипуляторами. Чуть поодаль лежит уже спрессованный конструктор, в том числе горы сдавленных автомобилей, сложенных друг на друга, будто слоеный пирог. Снова вспомнился гигантский пресс, который беспощадно мнет металл. Жуть. Побывай Андрей внутри по-настоящему, от него бы мокрого места не осталось. Молодой человек оглядел горы лома, простирающиеся до самого небосвода. Может показаться, что всюду полный хаос, но впечатление обманчиво: в каждом закутке здесь доживают свои дни определенные разновидности стальных отходов.
Андрюха огляделся и свистнул:
– Гаврик! Ты где, чертяга?
Из-под вагончика вынырнула дворняжка с бело-серой шерсткой и дружелюбной мордашкой и, виляя хвостом, подлетела к пареньку, принялась ластиться. Пес с такой звучной кличкой давненько отбился от бродячих по округе собачьих стай: на скупке его прикормили, отчего он практически не убегал отсюда, охранял здешнюю территорию как свою, отгоняя незваных гостей лаем и рычанием. Погладив Гаврика, паренек немного успокоился и даже улыбнулся.
Чинно и спокойно и внутри вагончика, из которого Андрей осуществлял ночное бдение за вверенной ему обширной территорией металлобазы. Горит свет. На столе, накрытом клеенкой, валяется всякий хлам, в углу бренчит холодильник, на него водружен древний ламповый телевизор, напротив стоит видавшая всякое тахта, прикрытая накидкой с ковровым узором. Она свисает практически до пола, прикрывая собой и без того не очень заметный сейф на полу. Посреди вагончика валяется стул, сидя на котором и задремал Андрей, как только заступил на дежурство. Хотя, учитывая бушующее в нем возбуждение, он никак не думал, что сможет хоть на секунду сомкнуть глаза:
– Нервишки так себе, – прошептал он, уселся на стул, закрыв лицо ладонями и окунувшись в думы, которые вот уже несколько месяцев терзают его. – Куда ночь – туда и сон, – без устали твердил он. Впервые в жизни это не помогало – он словно потерял сознание и не помнил, как выбрался из смертельного аппарата и куда делись недоброжелатели. Каким-то образом необходимо взять себя в руки: как реализовать запланированное в реальности, если банальный сон способен так сильно выбить из колеи. – Это сон. Всего лишь сон. Но ведь какой правдоподобный! Да уж. Как говорится, с четверга на пятницу… Постой-ка, нет, сейчас, должно быть, уже суббота. Но все равно стремно. Я просто устал и загнался, – у Андрея выдался тяжелый денек, а ведь на дворе только самое начало ночной смены – впереди еще много томных часов взаперти. Однако все это актуально в любой другой день – кроме сегодняшнего.
Собравшись с силами, Андрей выдохнул, пошарил в куртке и достал оттуда неприметный ключик. Ему вспомнилось, какую спецоперацию он провел, чтобы стащить его у Тиграна, изготовить копию и подкинуть неповоротливому шефу обратно. Андрюха перевел взгляд с ключа на ранец. Внезапно паренька осенило – он опустился на колени, запустил руку под стол, где отворил очередной тайник и достал оттуда травматический пистолет. Сколько же усилий потребовалось, чтобы помощник Тиграна, туповатый и недалекий Гордей, забыл про него. Магазин травмата пуст – пришлось перерыть полвагончика, чтобы найти заветную коробочку.
Пичкая магазин патронами, Андрей внезапно подумал: «От греха подальше надо бы сломать напоследок этот пресс… Стоп, да что я вообще творю?!» – этот вопрос он задавал себе уже бессчетное количество раз. Сон спровоцировал очередной раунд раздумий. Еще несколько минут пришлось бродить по вагончику туда-сюда, прокручивая в голове аргументы «за» и «против» предстоящих действий.
А что, собственно, за аргументы? Если кратко, то это несправедливость – вот из чего состоит его жизнь. Несправедливость и пренебрежение – на работе, на учебе и дома.
Во-первых, работа. Из-за возраста и несерьезного по многим аспектам вида приходилось бороться за самую грязную и неблагодарную работу (преимущественно вечером или ночью). В случае Андрея деньги действительно не пахнут. Парень брался за все, что подворачивалось под руку. Чего только он не насмотрелся. Частенько работодатели не воспринимали его всерьез, недооценивали, увидев голубоглазого, белобрысого и невысокого парнишку среди прочих соискателей – в большинстве случаев суровых мужиков. На первых порах все было по-школьному: доставлял пиццу, расклеивал объявления, разносил почту, прятался под ростовой фигурой и раздавал листовки.
Чем старше Андрей становился, тем больше сил и желания обретал, тем сильнее нужда выбраться из бедственного положения заставляла идти в грузчики и разнорабочие. Трудолюбия ему не занимать, однако повсеместно его стремились обделить, обмануть, всячески задеть. Однажды Андрею приходилось подрабатывать грузчиком на железной дороге – вагоны разгружать. Мужики в очереди за зарплатой бесцеремонно отодвинули мальца назад, хоть и понимали, что паренек пришел сюда не из-за хорошей жизни. Когда Андрей наконец добрался до работодателя, наличности у нанимателей якобы не осталось. В другой раз заплатили меньше оговоренного, аргументируя тем, что Андрей как самый мелкий в коллективе потенциально брал груза меньше остальных и вообще несовершеннолетним полагается платить только за четыре часа, несмотря на то, что Андрюха отпахал на вонючем перроне всю ночь. Конечно же, парень запротестовал – ему ответили, что никто не просил его перерабатывать, мол, сам инициативу проявил, а она, как известно, штука наказуемая и неоплачиваемая: «В России инициатива ебет инициатора, мальчик». На почте посыльного то и дело заваливали корреспонденцией с адресами на городских отшибах или с неадекватными получателями, к которым не хотели или просто боялись идти другие почтальоны. С курьерской и прочей доставкой тоже не везло: словно по наводке, его бесчисленное количество раз прессовали, грабили или пытались грабить – удавалось отбиваться, но либо груз портился, либо время доставки истекало, либо из строя выводили самого Андрея.
Первые мысли кардинально покончить со всем этим возникли, когда, как ни странно, образовалось некое постоянство с работой: по востребованию, где не гнали, исправно платили (не шибко большие, зато стабильные деньги). К труду паренек, кажется, привык, и произошло это на скупке и переработке лома у тучного кавказца Тиграна. Здесь Андрею удалось применить в нужном ключе накопленный на предыдущих работах опыт и не попадаться на типичные уловки – он быстро обтерся, не позволял собой помыкать, умел огрызаться, слегка даже очерствел. Суровые работяги признали его. Правда, нервы стали так себе, отчего наглость и гнев часто сменялись слезами и внезапными паническими атаками, особенно в замкнутых пространствах. Сначала на скупке он бегал на подхвате, но позже уже стоял на приемке, а иногда ему доверяли, кажется, невозможное – сторожить базу ночью, причем начальство нисколько не смущало, что парню еще нет 18-ти лет и что ночью может произойти всякое. Тиграна мало заботило благополучие работников – раз уж назвался груздем, полезай в лукошко – мужика интересовал исключительно конечный результат. Поэтому сортир располагался прямо за вагончиком, электроплитка внутри дышала на ладан, телек с помехами показывал только «Первый канал», а нормальный душ находился дома.
Такой бизнес приносил солидные деньги, которые собирались в руках Тиграна. Делиться прибылью он ни с кем не желал. За порядком у него следил Гордей, высокий и наглухо отмороженный каратист (бывший), как тень ходивший за Тиграном. Прочими процессами на скупке занимались несколько прорабов, а также бухгалтер откуда-то извне. Инкассацию производили какие-то несговорчивые типы – неучтенные доходы (весьма большого объема) тихо вывозились ими с базы в место, известное одному Тиграну. Сам бизнесмен страдал манией преследования, считая, что, если он соприкоснется со своими богатствами на людях, его мигом заметут не только финансовые, но и правоохранительные органы (со всеми он старался договориться).
Тигран – влиятельный игрок на челябинском рынке вторсырья (и не только). Порядки там – как в расцвет 1990-х годов. Нечто подобное Тигран развел и в своей зоне влияния. Однако в первую очередь мужик терроризировал собственных работников. Позволишь себе что-нибудь прикарманить – ты везунчик, если тебя просто выгнали, не отоварив при этом огрызком трубы. При дневном свете разрешалось проводить лишь легальные сделки. А вот в ночное время происходило все самое незаконное и одновременно самое прибыльное, что особо не афишировалось и согласовывалось только с хозяином. Вот тогда притаскивали действительно объемное или ценное. С предприятиями, которые сдавали лом оптом, работали сотрудники поопытнее, прочих бросали на малолетнюю шпану и бомжей, которые притаскивали все, что плохо лежало, часто не догадываясь об истинной цене обнаруженного. Здесь каждый учился виртуозно и незаметно обвешивать или посылать подальше. Кошмарили и проверяли и самих работяг. Не дай бог, ты дал за лом больше, чем полагается. Или, допустим, катят бочку истинные владельцы якобы украденного кем-то товара с требованием его вернуть. Еще нужно следить, чтобы особо изобретательные кадры не крали на задворках базы и не перепродавали уже переработанное сырье. В конце дня досматривали карманы и ручную кладь. За любые поломки или простои спросят не со старой и небезопасной техники, а с тебя. И неважно, кто был на посту, кто за рулем, кто сортировал, принимал, считал или охранял, старик ты или молокосос, трус или бывалый – ты заступил на работу, претендуешь на денежное вознаграждение, поэтому будь добр сделать ее качественно. О больничных, отпусках и отгулах даже говорить не будем, ведь все ясно и без слов. На этом странности не кончаются.
Как-то раз Андрей во время перекура подслушал местных разговорчиков: мужики травили байки относительно базы, благодаря которой «земля пропиталась ржавчиной на десятки километров». Одна из историй, больше прочих засевшая в голове Андрея, касалась ночных приемок. Оказывается, таковые – за редкими исключениями – не связаны со скупкой или переплавкой чего-то ценного и украденного. Дела обстоят хуже – якобы на бескрайней территории базы любят устраивать стрелки челябинские криминальные элементы, а также умертвлять здесь своих противников, жертв, должников и прочих неугодных. Местное оборудование способно в один момент превратить бедняг в груду перемолонного мяса и костей. Глядишь, где-то среди скелетов бывших автомобилей скрываются и человеческие останки: «А чем, по-вашему, тут собаки питаются?» – аргументировал рассказчик. Кажется, процесс такой казни явился Андрею в сегодняшнем сне – не хотелось бы ему дежурить в одну из таких ночей.
Благо сегодня о тайных сделках Андрея не уведомляли – их и не планируется. И без того проблем хватает – мало кто вообще соглашается на ночное дежурство: стремно само по себе, к тому же надо отбиваться от всякой шпаны и воров, которые только и делают, что хотят тебя ограбить или, наоборот, загнать что-то дешевое и затребовать тройную цену. А что же вы хотели? Время нынче тяжелое – люди обеднели и отчаялись: ищут, где бы подзаработать, днем и ночью ходят, вынюхивают, ломают, тащат, юлят, наезжают, запугивают. Поэтому для особо навязчивых и буйных здесь и завели травмат, невзирая на то, что местные работяги могут применить оружие далеко не для собственной обороны. Наличие оружия как никогда актуально для Андрея, поскольку парень, по мнению большинства, менее всех остальных способен постоять за себя, хотя и без пистолета все вокруг усыпано потенциальным холодным оружием вроде прутов и арматуры. А по ночам действительно случались истории – чего только не насмотришься, с кем только не наобщаешься. Почему Андрей соглашался оставаться на ночь? Все просто – платили больше.
Где-то позади у нас был первый пункт, поэтому… Во-вторых, работа занимала Андрюху ближе к вечеру и по выходным, а днем у него был колледж, в котором пареньку покой опять же только снился. Многие относились к Андрею с неким пренебрежением и отторжением, словно на нем черная метка человека второго сорта, словно от него несет всем тем, что происходит у него дома, что денег не хватает, что он в свои годы уже горит на неблагодарной работе, но еще старается хоть как-то успевать по учебе. И все это делает в одной и той же курточке, в той же кофте, в полудырявых кедах, иногда нечесаный и несвежий, словно дни напролет ошивается с бездомными. А ведь в профессиональном плане в нем неплохие задатки. Не многие преподаватели такое замечают – большинство смотрит на одежку и личное дело с пометкой «малоимущая семья в социально опасном положении», что мигом расценивается как элемент неблагонадежности, беспризорности, склонности к преступлениям и что таких лучше обходить стороной, нежели с ними общаться и вкладывать в них какие-то дополнительные знания. Его даже успели поставить на всевозможные учеты.
Ярлык этот Андрей никак не мог отклеить, даже несмотря на то, что человек он добрый, отзывчивый, открытый. Временами он отстаивал свою честь и на кулаках. Однако из-за происхождения и семейных трудностей виноватым всегда делали его – особенно когда его нарочно провоцировали и задевали. Проделывали такое все, кому не лень – даже те, кого тоже особо не жаловали в учебном сообществе. Особую изобретательность проявляли отбросы из команды Глеба, «звезды» колледжа, в котором учился Андрей. Глеб будто поставил цель довести неблагополучного паренька до ручки: обзывал, задирал, раздавал тумаки, не давал прохода, всячески унижал. Причем макание в унитаз вниз башкой и пенки под зад при каждой встрече – просто цветочки в арсенале Глеба, а вот ягодки Андрею больно вспоминать.