«Не сезон»

К Веронике движется Александр Евтеев.

Сумочку она закрывает.

– Привет, – промолвил Евтеев. – Вы от Брагина? Он желает меня видеть?

– Не особенно, – ответила Вероника.

– Конечно, ему не до меня, – с облегчением сказал Евтеев. – У таких озаренных людей, как он, времени на ностальгию не бывает. Ну, посидели бы мы с ним, вспомнили о школе и нашей детской дружбе – я бы с удовольствием, но он-то это перерос. Вот я его и не тревожу. А вы ко мне по какой надобности?

– Поведать вам о нем, – ответила Вероника. – О том, что с ним приключилось.

– И что, позвольте спросить

– Брагин сыграл в ящик, – промолвила Вероника.

– Слышать от вас, от его женщины, такие слова для меня удивительно. С Брагиным вы не ладили?

– Я его любила, – ответила Вероника. – Он ушел, он нас покинул, оставил, вернулся к Богу – этим скорбь не собьешь. А если: загнулся, сыграл в ящик, откинул копыта – выходит как-то задорнее. Полегче для того, кто страдает.

– Он утонул в проруби? – спросил Евтеев.

– Я вам все сейчас расскажу.

МАРИНА Саюшкина на разобранной постели, представитель государства Чурин за столом; они взирают на ходящего по комнате Александра Евтеева.

Он в воодушевлении.

Постукивая себя пальцами по бедрам и животу, Евтеев дозрел до того, что ударно заколотил ими по столу прямо перед носом у представителя государства.

Чурин и Саюшкина занервничали.

– Я только что говорил с невестой исследователя Брагина, – сказал Евтеев. – Из нашего разговора я вынес то, что собираюсь донести и до вас – это имеет отношением к делам государства, поэтому здесь его представитель, так же это касается лично меня, и следовательно Марины, которой в нарушение инструкций я разрешаю меня выслушать и разделить мою эйфорию – да, у меня она и я ее показываю, при том, что прятать свои чувства нас обучали.

– Вас с Брагиным? – спросил Чурин.

– Наверняка, – реагируя на молчание Евтеева, сказала Марина. – Они же одноклассники.

– Мы не одноклассники, – сказал Евтеев. – Это лишь легенда, оправдывающая мое появление в ваших краях, где занимался исследованиями этот самый Брагин, никогда не отдалявшийся от озера и дававший нам возможность прикрываться в салуне его именем.

– Кому вам? – спросил Чурин.

– Я сотрудник спецслужб, – ответил Евтеев. – Для расследования ситуации со взрывами мы прибыли сюда вдвоем с моим подчиненным – со старшим лейтенантом Семеновым, принятым за наркодилера, а впоследствии убитым в лесу. Брагин, кстати, тоже убит.

– Что творится, – пробормотал Чурин.

– Брагина мы не уберегли, – кивнул Евтеев. – О важности исследований мы, конечно, знали, но первостепенным выступало прекращение взрывов, и тут у нас успех. Невеста Брагина рассказала мне, что ее жених застрелен из пистолета агентом иностранной разведки – застрелен. Из пистолета! Как и старший лейтенант, вплотную подобравшийся к тому, кто взрывает. Среди вас пистолета ни у кого нет, но у агента нашелся. Данный агент, будьте спокойны, уже уничтожен, и я абсолютно убежден: на его совести были и взрывы. Он действовал в нескольких направлениях и нанес нам существенный урон. Ваш товарищ.

– Мой? – поразился Чурин.

– Художник-композитор, – сказал Евтеев.

– Юпов?! – взревел Чурин. – Да как же он посмел изменить нашей родине! Я ей беззавестно служу, а он… падла Юпов…

– Мне он казался скользским, – сказала Марина.

– Вот и выскользнул, – сказал Евтеев. – Родина его в своих клещах не удержала.

У ТРУПА художника-композитора Юпова раскроен череп и вытаращены глаза.

Перетаскивающих его из хибары в сани Ивана Ивановича и Веронику Глазкову он, вынуждая кривится от перенапряжения, сгибает, но изувеченной головой не пугает; относительно хладнокровия Глазкова могильщику не уступает.

Тело исследователя Брагина уже в санях.

Юпова кладут рядом с ним.

– И этого переместили, – выдохнул Иван Иванович. – На сей раз Юпова, гори он в аду за сделанное стране и тебе. Не поделишься, что ты чувствовала, перетаскивая труп того, кто прикончил твоего жениха?

– Тяжесть, – ответила Вероника.

– Закономерно, – промолвил Иван Иванович. – Но ты, милая, сама вызвалась.

– Вам требовалась моя помощь.

– Горе не убило в тебе человека, – сказал Иван Иванович. – Другая бы вопила и гримасничала, как макака, а ты все держишь в себе, печешься об удобствах окружающих. Отсюда ты теперь съедешь?

– По идее меня должны арестовать, – ответила Вероника.

– Кто сказал тебе подобную дикость? – удивился Иван Иванович.

– Его одноклассник говорил мне, чтобы я не волновалась, он, мол, меня выгородит, и я не волнуюсь. Повяжут, так повяжут.

– Никто тебя не повяжет, – сказал Иван Иванович. – У нас этим не занимаются, а народ из области примчится к нам лишь в том случае, если тут представителя государства порешат. Из-за художника-композитора они не зашевелятся. Что касается твоего жениха… он был в почете?

– В небольшом. Специальную следственную бригаду не сформируют.

– А конкретно ты высоко о нем думала? – поинтересовался Иван Иванович. – Может, захоронение поярче ты хочешь ему организовать? Тогда тебе не ко мне – забирай его труп и вези куда-нибудь для отпевания, затем выбивай место на престижном погосте, закупайся цветами…

– Брагина закопаете вы, – сказала Вероника.

– Пока он полежит у меня в сарае, ну а весной зарою. Подальше от Юпова, в этом ты мне доверься. Проводить в последний путь приедешь?

– Закапывайте без меня, – сказал Вероника.

– Не черство поступаешь? – осведомился Иван Иванович. – Как по-твоему?

– Его труп – это не он. Он погиб у меня на глазах. Моего Брагина больше нет.

ДЕМОНСТРИРУЮЩИЙ в пьяных ужимках свою радость Александр Евтеев, вихляюще ходя между столами, подливает водку Виктории, «Косматому», представителю государства Чурину; они, как и глядящий на Евтеева из-за стойки Дмитрий Захоловский, разделять его ликование не настроены.

Коллективная жесткость их взглядов переносится и на Марину Саюшкину, поднявшую было рюмку, но, уловив благодаря взорам Чурина и «Косматого» общее настроение, не выпившую.

– Я всех угощаю! – воскликнул Евтеев. – Вы же об этом знаете, ну так пейте бодрей! Потом будете вспоминать, что пили слабо, а халява уже кончится – я бы напоил вас и завтра, но моя работа у вас завершена, и завтра я сваливаю.

– Со мной? – спросила Марина.

– Там увидим, – ответил Евтеев. – «Косматый»! Чего ты будто трезвенник? Надерись, как полагается!

– От легавых я выпивку не принимаю, – процедил «Косматый».

– Я не легавый! – воскликнул Евтеев. – Я от них отличаюсь.

– Поэтому я и пью, – сказал «Косматый». – Но немного. Вашего брата из спецслужб блатные тоже недолюбливают.

– Ладно, – поморщился Евтеев. – Что ты здесь о любви… где ты ее видел? Хотя она существует… барышня! Вы, смотрящая на хозяина.

– Вы мне? – отозвалась Виктория.

– О вас с ним я в теме, – промолвил Евтеев. – Он сказал мне, кто вы ему есть.

– И что вы с этого имеете? – спросила Виктория.

– Я наблюдаю, как вы мучаетесь. Ваше состояние зависит от того, простит ли он вас или не дозреет, а мое ни от кого. Зависело от работы, но данная проблема улажена. Ваш земляк Юпов обезврежен. Вы о нем уже разболтали? – спросил Евтеев у Чурина.

– В общих чертах, – ответил Чурин.

– Ну, ничего, – кивнул Евтеев. – Когда террорист застрелен, хранить его личность в тайне не главное! Ну, почему вы столь угрюмые? Брагина вы не знали, Юпова не выносили – что вас расстраивает?

– Нас раздражаешь ты, – сказал Захоловский.

– Я несколько эмоционален, – согласился Евтеев. – Но вам нужно учитывать то, что моя душа, мой рассудок, они избавились от давившей на них ноши, и я из-за появившейся легкости объяснимо разболтан, поскольку мне легко. Меня ведет! Сверху не сдавливает. Я распрямился, и равновесие в таком положении сохранять сложнее, чем когда согнут. О-ооо! Кого мы видим!

По лестнице словно бы с небес величаво сходят Волченкова, Дрынов и Доминин.

Стриптизерша впереди, сектант замыкает.

– Ты почему не в зале? – спросил у Волченковой Захоловский. – Кто за тебя подавать будет?

– И танцевать, – промолвил Доминин.

– Но это по желанию, – пробормотал Захоловский. – А вы… в первый раз к нам вы спустились. Почему?

– Мы уважение сотруднику спецслужб пришли выказать, – ответил Доминин. – За его отлов досаждавшего всем террориста.

– Он нейтрализован… спасибо, – сказал Евтеев. – А откуда вы узнали?

– Мы были на крыше, – ответил Дрынов.

– Поближе к небу, – добавила Волченкова.

– На крыше мы слышали взрыв, – сказал Дрынов. – Не я или она, а Он. В лесу.

– По моим расчетам взорван дом фермера Каткова, – сказал Доминин.

– Кем взорван? – промямлил Евтеев. – Юпов же не в живых… кто мог взорвать?

– Вы у меня интересуетесь? – осведомился Доминин.

– Да мне просто интересно, – пробормотал Евтеев. – Нет, я не допускаю, чтобы в вашем захолустье кто-то работал на иностранную разведку, а кто-то иной взрывал… взрыв вы ни с чем не спутали?

– А с чем? – спросил Доминин.

– С ухающей совой, – сказал Дрынов. – Она сидит и орет, ну а мы вслушиваемся. Сова? Она. А террорист молчит. Не думает объявляться. Доказывает взрывами, что он неподалеку, а в руки сотрудникам спецслужб не дается. Схватить его вы предполагаете?

– Он от меня не уйдет, – ответил Евтеев.

– Полномасштабная облава намечается? – спросил Дрынов.

– Знать бы, где ловить, – промолвил Евтеев. – В вашем салуне, выбирая из вас, или в лесных дебрях… черт! Как все сходилось на Юпове!

ЗАГРЫЗАЕМОГО похмельными ощущениями Александра Евтеева везут по чудовищному для него лесу на беспроблемно едущем вездеходе.

Представитель государства Чурин смыслит в вождении, Михаил «Косматый» преуспевает в углубленном созерцании окрестностей, вжавшийся в угол Александр Евтеев дует себе на ладонь. Понюхав ее, испытывает новый приступ головной боли.

– Я его водил побыстрее, – пробормотал Евтеев. – У меня твой вездеход стрелой летал.

– Разящей? – усмехнулся Чурин.

– Мы с Мариной ездили не карать, а к людям присматриваться. Под видом поисков ее отца я вызывал их на разговор и ненароком выпрашивал о взрывах – ради реакции. Движения бровей, хлопанья глазами, отвисания челюсти. По всем этим признакам я думал увидеть промеж них человека, которого мне следует подозревать. Начал я, насколько помню, с Ивана Ивановича. Фермер с лесником были позже.

– Ну и что Иван Иванович? – спросил «Косматый». – В сарае с трупаками тебя не закрыл?

– Поступи он так, – промолвил Евтеев, – я бы его мигом под подозрение взял. Заорал бы из-за двери: «Иван Иванович! Вы тупой лошак! Вы себя раскрыли!».

– Да не ори ты, – скривился Чурин.

– А тебе-то что? – разозлился Евтеев. – Это я с похмелья, и это у меня голова от криков разламывается – от собственных гораздо сильнее, чем от чужих. Логически мыслить мне сейчас затруднительно, но задачу я не снимаю. Применительно к Дрынову.

– Занятно, – хмыкнул Чурин.

– От чего он был со мной столь напыщен? От террориста он натерпелся. Если бы он ее слышал, моя пьяная болтовня могла бы его взбесить, но Дрынов с нами не сидел – ошибочность моих суждений прошла мимо Дрынова, и он изгалялся надо мной не в наказание за нее. Дрынова вело что-то, менее лежащее на поверхности. До взрыва автобуса он обычного шофера уже отличался?

– Не замечал, – ответил «Косматый». – И вот! Затыкать тебя, когда ты трешь о Дрынове, я не стану, но автобуса ты не касайся. Мне это будто финкой в подбрюшье. Не хватает мне автобуса… уважал я на нем прокатиться.

– Ты и в вездеход, чтобы прошвырнуться, забрался? – спросил Чурин.

– Угу. Не на покойников же поглазеть – на это, судя по уровню наших спецслужб, у меня много других шансов будет.

– Гляди, «Косматый», – процедил Евтеев. – Сошью я на тебя дело.

– На меня эти взрывы повесишь? – обеспокоенно спросил «Косматый».

– Терроризмом я не ограничусь. Подведу тебя под еще одну статью… весьма омерзительную.

– И какую же? – осведомился «Косматый».

– Намеренное заражение венерическим заболеванием, – ответил Евтеев. – Подойдет?

– Ты, начальник, меня не стращай, на хапок не возьмешь, – пробормотал «Косматый». – Ну, ты и удумал! Тебя бы за твои задумки…

– К награде? – предположил Евтеев.

– К Ивану Ивановичу! – прокричал «Косматый».

МОГИЛЬЩИК Иван Иванович, досадуя, бродит у развалин дома фермера Каткова.

Запряженную в сани лошадь беспокоит доносящееся из коровника мычание; въехавший в раскрытые ворота вездеход доводит ее истеричного всхрапывания.

Из вездехода вылезают Евтеев, «Косматый» и представитель государства Чурин.

Неприязненно поглядев на лошадку, Чурин переносит проявляемое во взгляде чувство и на могильщика.

– Опять он всех опередил, – пробормотал Чурин.

– На чем бы мы ни ехали, раньше его не прибудешь, – кивнул «Косматый». – Он бы и без лошади вперед нас прискакал. Ивану Ивановичу наш пламенный!

– Здорово, «Косматый», – проворчал Иван Иванович.

– Что тут у нас с мертвыми? – поинтересовался «Косматый». – Раздолье тебе сегодня?

– Голяк, – ответил Иван Иванович. – Ни единого трупа не увезти – все под руинами. В апатии я было уже помыслил удочки сматывать, но если вы приехали, вам бы стоило помочь мне разгрести и…

– Обойдешься, – сказал Евтеев.

– Я, парень, не к тебе… я спрашиваю тех, кто постарше и подушевнее. Поможете мне, «Косматый»?

– Извиняй, Иван Иванович, – сказал «Косматый». – Ради твоего барыша корячиться мы не станем.

– Превратное у вас обо мне мнение, – заявил Иван Иванович. – Только и видите, что я гонюсь за наживой, но я-то собирался подключить вас не к вытягиванию трупов – к мероприятию по спасению человека живого.

– Кого именно? – спросил Чурин.

– Того – из-под развалин со мной говорившего. Нерусского помощника фермера.

– Да это уловка, – промолвил Евтеев. – Этого живого он придумал, чтобы мы разгребли завалы и трупы, которыми он пробавляется, для него извлекли. На месте ему не усидеть – чуть что, на санки и погонять… летом-то на чем возишь?

– На горбе таскаю, – пробубнил Иван Иванович. – Здоровье драгоценное укрепляя.

– По снегу ты передвигаешься бесшумно, – сказал Чурин, – а летом твоя несмазанная телега вызывает у меня нарекания, и мне бы вправить тебе мозги, но я не сорвусь, если ты мне сознаешься. Во лжи?

– Я правдив, – ответил Иван Иванович. – Под развалинами кто-то еще трепыхается.

– А побеседовать с ним реально? – спросил Евтеев.

– Со мной он общался. На своем смешном русском заклинал его вытащить. Я сказал ему, что это невозможно, и он приуныл. Коли тебе охота с ним потрепаться, в дальнюю правую часть развалин ступай.

– Ты меня проводишь, – промолвил Евтеев. – Мне думается, с нами и представителю государства пойти следует. Для официальности.

– О чем речь, непонятно, – пробормотал Чурин, направляясь вслед за могильщиком и Евтеевым. – Ты государство не впутывай! Оно тебя ни на что не уполномочивает. Я иду с вами, как частное лицо.

СТАРАЮЩИЙСЯ не оступиться Александр Евтеев осмотрительно продвигается за Иваном Ивановичем по оставшимся от фермерского дома неровностям из дерева и камня.

Представитель государства Чурин, заинтересованно наблюдая, на сами развалины не заходит.

Михаила «Косматого» творящееся на развалинах нисколько не волнует – присевший на сани вор сочувственно внимает горестно мычащим коровам.

– Я разговаривал с ним тут, – сказал остановившийся могильщик. – С той поры он вряд ли куда-то делся.

– Рухнувший на тебя дом свободу передвижений ограничивает, – промолвил Евтеев. – Как ты его окликал?

– Мне что, повторить? – переспросил Иван Иванович.

– Ага, – кивнул Евтеев.

– Пожалуйста. «Эге-ге-гей, я – могильщик Иван Иванович, кто-нибудь выжил?!».

– Я выжил, – ответил донесшийся снизу голос Рашида. – И это я уже слышал.

– Ты и должен был слышать, – сказал Евтеев. – С ума ты не сошел – это повторилось не у тебя в голове, а наяву. Ты там с кем?

– Ни с кем.

– А твой соплеменник? – спросил Евтеев. – А фермер с сыном? С ними что?

– Их не видать. Они, небось, погибнуть – бедный, несчастный… я выжить, но мне сказать, что меня наружу не вытащить, и зачем же тогда я выжить?… вы меня спасать не попробовать?

– Наверное, нет, – ответил Евтеев. – Не потянем.

– Вы даже не пытаться, – вздохнул Рашид. – Очень для меня неприятно.

– Такова твоя доля, – сказал Евтеев. – Кстати, пока ты еще в сознании, ты обязан поспособствовать следствию. Высказать мне свои догадки о том, кто вас подорвал. На кого думаешь?

– Не знаю… на лесник.

– С чего он вдруг взрывать вам вздумал? – спросил Евтеев.

– У нас случился разборка. Из-за обыкновенный размолвка. На ней мы показать большой крутизна, и лесник с тетка отступить и затаить большой обида… будто бы наш мстительный южный люди. Какой же здесь холод… помирай я у себя, я бы весь испотел. Вонял бы, как ишак. Хороший он животное… скучаю я по родине.

ПРИТЯНУВ к себе лошадиную морду, Иван Иванович смотрит лошади в глаза. Освобождает для обозрения ее зубы, оценивает их состояние, неудовлетворенно отпихивает голову, поправляет упряжь; действия могильщика отслеживаются стоящим позади него Михаилом «Косматым».

Александр Евтеев и представитель государства Чурин сидят в вездеходе.

– Ты ее нормально кормишь? – спросил «Косматый» – По всем правилам?

– Она у меня ест мертвечину, – ответил Иван Иванович. – То бишь травяную, а не людскую – сено, в общем. Померевшего человека я транспортирую уже в дохлом виде, а с травой не так, для нее я сам – смерть. С косой.

– Ну и за сколько покосов ты управляешься? – осведомился «Косматый». – Тебе же следует обеспечить твою лошадь месяцев на семь, новая трава раньше не вырастет, и если ты поленишься и снизишь количество покосов, тебе….

– Ты, «Косматый», чего? – вопросил Иван Иванович.

– А чего…

– Увлеченности сельским хозяйством я за тобой никогда не замечал. На тебя что, лошадь моя повлияла?

– На лошадь ты не сваливай, – пробормотал «Косматый». – Во мне и до нее дремал кто-то могущий проснуться, когда я совсем устану… и это свисток-парадокс.

– Ты скоро, «Косматый»? – поинтересовался из вездехода представитель государства Чурин.

– Я с Иван Ивановичем, – промолвил «Косматый». – Вы ведь к леснику? У вас типа ментовская операция, и мне с вами, культурно говоря, ехать в падлу. Я бы не поехал, даже не будь здесь его, упокоителя нашего. Вашего возвращения я бы не ждал – побрел бы пехом и, не дойдя, испил бы горчайшую чашу… поедем, Иван Иванович?

– Покатим, – кивнул могильщик.

БЕЗ ПОНУКАНИЙ со стороны Ивана Ивановича мотающая головой лошадь рвется вперед по прорубленной в чащобе просеке, будучи подгоняемой заходящим солнцем и далеким волчьим воем; натягивающий вожжи могильщик наваливается спиной на Михаила «Косматого» и едва не сбрасывает его с саней.

Уперевшемуся рецидивисту подобное давление видится симптоматичным.

– Узрев на дороге труп, – промолвил «Косматый», – ты мне, наверно, расчистить для него место укажешь. Слезай, приехали, скажешь ты. Гнидой будешь, если скажешь.

– Одного мы между нами разместим, – пробурчал Иван Иванович, – а куча и не предполагается: не война нынче, и не эпидемия.

– Выходит, у тебя недобор.

– Я не алчный, – сказал Иван Иванович. – От дополнительной копейки не откажусь, но чего себя накручивать. Хвала Богу за то, что имею.

– Хлеб твой насущный покойниками подванивает, – заметил «Косматый». – С огорода-то не подъедаешься? Чем он у тебя засажен?

– Он у меня не раскопан.

– А живность, кроме лошади, есть? – спросил «Косматый».

– Она была у фермера, и что с ней теперь станется, неизвестно. Прискорбно, «Косматый». Сельская тема тебя не отпускает.

– Я, Иван Иванович, ломаю голову на тем, чем заняться, – признался «Косматый». – После того, как в моем прежнем мире я выпал в осадок, мне думалось, что долго я не протяну, печаль с тоской меня порубают, но я их удары выдержал, и они свои сабли попрятали. Пожить, я еще поживу. Из салуна меня не гонят, хозяин там кореш наиславнейший, однако существовать старушкой-приживалкой мне наскучивает. Хочется чувствовать себя мужиком. Не бабкой-старушкой, немощной дурой… силушки у меня, конечно, в обрез, но мужик – это мужик, и урывать пропитание ему надлежит самому: воровством, грабежами, честным трудом, наконец.

– Ты склоняешься к честному? – спросил Иван Иванович.

– Звучит совсем незаманчиво. Вставай ни свет, ни заря, и крутись, как белка в колесе, как балеринка под храп из зала… но коровы мычали так жалостливо. Если построить у коровника домик, я бы в него, глядишь, и переехал. Кто впереди нас на лыжах?

– Почтальон, – ответил Иван Иванович.

Размеренно передвигающий лыжами почтальон Гольцов, оглянувшись, пугается догоняющих его саней, но лошадь, не доезжая до него, встает, и Гольцов видит сидящего вместе с могильщиком Михаила «Косматого» и впадает в боязнь, предыдущую значительно превышающую.

– Куда путь держим? – спросил Иван Иванович.

– По работе, – пробормотал Гольцов. – Почему вы за мной припустили?

– Лошадь нас понесла, – пояснил «Косматый». – Вздумала проверить, сделает ли она лыжника. Чего ты весь скукожился?

– Я не о себе волнуюсь, – ответил Гольцов.

– А о ком? – спросил «Косматый».

– О стариках.

– О нас, что ли? – поинтересовался Иван Иванович.

– О тех, кто пенсию ждет и без нее умрет, – ответил Гольцов. – Как вы прознали? Вам не стыдно? «Косматый» -то рецидивист, но о вас, Иван Иванович, я… зря! Все вы сволочи!

– Слова ты не выбираешь, – сказал «Косматый», – но сейчас и не надо – говори, как умеешь. Разъясняя нам, от чего ты нас оскорбляешь. Говори!

– Я везу пенсию, – сказал Гольцов, -, а вы ограбить меня нацелились. Как мне оставаться спокойным?!

– Мы не думали тебя грабить, – промолвил Иван Иванович.

– Нет? – удивился Гольцов.

– Нет.

– И не думали, и не станете? – осведомился Гольцов.

– Ты, почтальон, ополоумел, – сказал «Косматый». – Ладно бы тебя настигли незнакомцы, но нас-то ты знаешь, и тебе бы не психовать, а ликовать, что в лесу к тебе подъехали мы. Пристраивайся за нашими санями, и тебя никто не обидит. Деньги ты через лес довезешь.

– Спасибо, «Косматый», – сказал Гольцов. – Не обижайся на меня, я же не сдуру – я из-за подхода с умом. Я ведь что подумал: сани у Ивана Ивановича не прогулочные, Иван Иванович перемещается на них одиноко, а тут «Косматый» – преступник. А Иван Иванович – могильщик. Они меня грохнут, заберут наличность, труп в сани и поскакали… лыжи бы с трупа сняли?

– Даун ты, почтальон, – сказал «Косматый». – Насчет лыж ты смешно, признаю…

– Лыжи мы бы не сняли, – переглянувшись с улыбающимся рецидивистом, усмехнулся Иван Иванович.

– На ваши сани вы бы положили меня на спину, и лыжи бы торчали! – захохотал Гольцов. – Выше вас! Куда вам до моих лыж!

ПРИНИМАЯ в своем доме Александра Евтеева и представителя государства Чурина, морально раздавленный лесник Филипп опущенную голову поднимать не желает. Евтеев въедливо рассматривает интерьер, Чурин настороженно глядит на понурого, но опасного лесника; по вызывающей гримасе Изольды Матвеевны несложно определить, что она подумывает схватить ружье и перестрелять всех пришедших.

– Быть в вашем доме для меня познавательно, – промолвил Евтеев. – Он выражает вашу сущность. Скрывает ее – так тоже можно сказать. О том, что случилось с домом фермера, вы, по-вашему, узнали от нас. Получается, что взрывали не вы. Пока получается?

– Я ничего не взрывал, – процедил лесник.

– Вы, мадам, это, разумеется, засвидетельствуете? – поинтересовался Евтеев у Изольды Матвеевны.

– Мой племянник – не террорист, – ответила она. – Обратное не доказано.

– Да я доказывать особо и не рвусь, – сказал Евтеев. – Я из спецслужб, и чтобы его пристрелить, мне достаточно просто поверить в его виновность. Я уберу его, а вами, тетя, займется он – представитель государства.

– Он займется мною, как женщиной? – спросила Изольда Матвеевна.

– Как сообщницей, – ответил Евтеев. – Для прояснения ситуации сначала, может, и как женщиной… возьметесь?

– Воздержусь, – пробормотал Чурин.

– Привлекательной он вас не находит, – сказал Евтеев. – Поэтому вам грозит лишь выстрел. Из моего пистолета. Вы все-таки женщина, и такой расклад вас расстраивает. В вашем доме есть женщина и посвежее. Не позовете?

– Для насилия? – спросила Изольда Матвеевна.

– Вы были счастливы, если бы мы над ней надругались, но мы ее допросим и отпустим, – сказал Евтеев. – Пригласите к нам жену фермера.

– Ее здесь нет, – покачал головой лесник. – Когда она сказала о каком-то взрыве, я посчитал, что ей почудилось, а она и вправду услышала и ощутила. Мой сын мертв, сказала она… и муж. И с тобой я не останусь! Собралась и ушла. На меня наплевала…

– Не переживай, мой мальчик, – нежно сказала Изольда Матвеевна. – Все выправится, чувства размякнут, время острые края притупляет!

– Да, – вздохнул лесник. – Нужно потерпеть…

ПО ГЛАВНОЙ дороге, позволяющей двигаться по ней к новым, не столь диким местам, обособленно идет безжизненная Анна Каткова.

Второй находящейся в пути фигурой дорогу преодолевает шагающая рядом с Анной и не совсем равнодушно смотрящая вдаль Вероника Глазкова, чьи глаза покрыты той же затуманенностью, что и у Катковой.

Обе женщины обременены тяжелыми сумками.

– Вместе идти не скучно, – сказала Вероника.

– Ехать здесь не на чем, – отозвалась Анна. – Прежде был автобус, но он больше не ходит.

– На трассу ему не выйти, – кивнула Вероника. – Если вы о том, чьи остатки у салуна ржавеют. Его, говорят, взорвали.

– Я не удивлена.

– Да и меня ничем не удивишь, – сказала Вероника. – Когда вы показались из леса, я поймала себя на мысли, что нам с вами в одну сторону. И я этому не удивилась. Остановилась и стала вас поджидать.

– Я подошла, и мы пошли.

– Мы обе желаем отсюда убраться, – сказала Вероника. – У меня несчастье личного свойства – моего жениха прямо при мне… чисто сработали.

– Мои дела похуже.

– Утрата пострашнее моей? – спросила Вероника.

– Я не присутствовала. Как только почувствовала, поторопилась уйти, чтобы опередить приход подтверждения. Сейчас маленькую надежду я сохраняю.

– С надеждой жить радостней, – сказала Вероника. – Я ее не питаю.

– Вы от нее избавлены. Во мне она все же теплится.

ОБЕСКРОВЛЕННЫЙ Александр Евтеев катает по столу закрытую бутылку водки, не имея волевых резервов даже для того, чтобы ее открыть.

Находящаяся тут же в номере Марина Саюшкина мнется у стола напротив Евтеева – когда сильно пущенная им бутылка покатилась к краю, Марина ее поймала и, подержав, поставила перед Евтеевым.

Евтеев на нее не взглянул.

– Меня окутала мгла, – пробормотал Александр. – Путеводные огни сквозь нее не просматриваются, и куда мне двигаться, кого обвинять… вопросы поставлены жестко. Лесника я не подозревал, но кого-то же надо… кто-то же наследил. А вот где, я не вижу! Обещания, что во всем здесь разберусь, не даю! Я не звенящая пустышка… мое самолюбие греют предыдущие операции, проведенные мною успешнее этой, которая мне не удалась… пусть присылают другого.

– Снова тайно? – спросила Марина. – Ну как с тобой и твоим липовым одноклассником. И кем же он назовется? Братом почтальона, в роддоме потерянным? Другом детства «Косматого», игравшим с ним в песочнице, когда им было по три?

– Язва ты, девушка, – процедил Евтеев. – Бессердечная зараза.

– Ничуть, я же… если тебе нужна нежность, я тебя приласкаю, мне…

– Ласкай того, кто не уедет! – воскликнул Евтеев. – Не меня – я, моя ненаглядная, категорически настроен на отъезд. После выплаты висящего на мне старого долга.

– Ты не мне задолжал? – тревожно осведомилась Марина.

– Не нервничай. Я имею в виду извращенцев.

– Определенных? – спросила Марина. – А-ааа… из юрты? Ты с ними намерен сцепиться?

– Жесточайшим образом, – ответил Евтеев. – Меня не отговорить.

– Я отправлюсь с тобой, – сказала Марина.

– Забудь, – сказал Евтеев.

– Ну как же я… с тобой я ощущала себя единым целым, и оно вконец пока не распалось, и угроза для тебя, она и для меня…

– Не продолжай! – прервал ее Евтеев. – Подмогу со стороны боевого, сурового мужчины я бы принял, за нее я бы ему, быть может, даже и поклонился, но слабую девушку я на рубку с извращенцами не поведу. Упрашивать меня бесполезно.

– А слезами? – всхлипнула Марина.

– Отсюда мне видно, что они у тебя не выступили. А выступят – вытрешь.

– Специально не буду вытирать, – заявила Марина. – Чтобы ты глядел и понимал, до чего ты меня довел.

– Вредная ты девица, – пробормотал Евтеев. – Хочешь мучиться меня заставить?

– Уберечь я тебя хочу! – крикнула Марина. – Защитить! Я же за тебя переживаю! Отшвыривать меня тебе не за что!

Марина в слезах выбегает из номера и наталкивается взглядом на идущего по коридору Алексея Кирилловича Саюшкина.

– Папа? – поразилась Марина. – С чего ты здесь очутился?

– Горло зашел промочить, – ответил Саюшкин. – Хозяин сказал, что ты наверху, и я после первой к тебе направился. Тебя кто-то обидел?

– Твое заступничество мне не требуется, – пробормотала Марина. – Как и ему моя помощь… отверг он ее.

– Он? Твой сожитель?

– Больше чем, – ответила Марина. – Но не есть, а был – минувшая связь… разбитое не склеишь, но осколки-то ранят. О себе я печалюсь, а за него волнуюсь, ему приспичило схватиться с теми, кого нелегко одолеть. Идти на них одному – затея полоумная… и он это осознает, поэтому и не отказывается от помощи кого-то посерьезнее меня. К его несчастью, кто же с ним на такое… где он отыщет… погоди-ка, отец. Ты ведь мужчина серьезный?

– Хохота я вроде не вызываю, – промолвил Саюшкин.

– И еще… что он там говорил… суровый и боевитый?

– Скорее, суровый и осмотрительный, – ответил Саюшкин.

– Так даже лучше! – воскликнула Марина. – Если он закипит, ты его остудишь, покажешь ему безопасный маневр, прекрасно, отец! Все просто чудесно!

ПОДПИТЫВАЕМЫЙ настроенностью на схватку Александр Евтеев, подобно ледоколу, вспарывает ногами снег, значительно облегчая продвижение бредущим следом Алексею Кирилловичу и Марине.

Девушка переносит трудности без страдальческой мимики; она видит перед собой спину отца и, чтобы тепло поглядеть на Евтеева, ей приходится выгибать шею.

У кривящегося Алексея Кирилловича шея к плечу от переутомления клонится.

– Пока дойдешь, умаешься, – проворчал Саюшкин. – Мои силы беспредельны – нет… и знанием того, куда мы идем, они не прибавляются. Вездеход нельзя было взять?

– Он сломался, – ответил Евтеев. – Когда представитель государства мне об этом сказал, я сделал вывод, что вездеход или сломан, или исправен.

– И в чем глубина подобного вывода? – спросил Саюшкин.

– Для меня она очевидна, – промолвил Евтеев. – Помимо всего прочего, и она… вас дочь упросила со мной пойти?

– Отношения у нас без сусальности, но в роковую минуту она может на меня положиться, – сказал Саюшкин.

– Я тронута, папа, – сказала Марина.

– Прими, как должное, – улыбнулся Саюшкин.

– Вы толкаете вашу дочь к извращенцам, – сказал Евтеев. – Если бы вы со мной не пошли, то и она бы не пошла – я позволил ей идти из-за вас, из-за вашего гипотетического содействия… вы ворчите, и ноги у вас уже сейчас ватные. Причина едва ли в усталости.