Победитель. Пьеса и киносценарии

Сцена 5

Изба Чиркуновых. В избе раздеваются Маркелин, Максим, Мишка Чиркунов и Егор Анохин. Входит в избу Андрюшка Шавлухин: на плече – гармошка, под мышкой – четверть сизого самогона.

А н д р ю ш к а (весело докладывает Мишке): Приказ исполнен, вот оно, лекарство от всех скорбей! (Поднимает вверх четверть с самогоном).

М а к с и м (восклицает радостно): Ух ты, даже гармошка! Ну, ты, брат…

Мишка режет хлеб, сало, наливает в стаканы самогон. Отец Мишки, Трофим, худой мужик со спутанной бородой, увидев четверть, закряхтел на печи, развернулся, выставил зад в заплатанных штанах. Нащупал голой ногой гарнушку и, держась за грядушку печи, спустился на пол. Надел валенки с дырявыми носами.

А н д р ю ш к а (отцу Мишки): Чего ты валенки не подошьешь? Палец отморозишь.

Т р о ф и м: А-а, некогда.

А н д р ю ш к а (смеясь): Весь день на печи, а некогда?.. (Отвернулся к Максиму, заинтересовался его кобурой с маузером). Всем комиссарам маузеры выдают?

М а к с и м: Мне выдали. Но я еще всегда с собой браунинг ношу, на всякий случай (вытащил он из кармана браунинг и показал Андрюшке).

М а р к е л и н (поднимая стакан): Ну что, товарищи, за наше дело, за удачное завершения дня!

Выпили, стали закусывать солеными огурцами, салом, яблоками.

М и ш к а Ч и р к у н о в (Маркелину): Загнул ты с двадцатью пятью фунтами. Многовато. Скости… Хотя бы пятнадцать или на худой конец двадцать.

М а р к е л и н: Отступать не буду… Увидишь – привезут.

М и ш к а Ч и р к у н о в: А с Советом что ты хочешь делать?

М а р к е л и н: С Советом? Погляжу. Еще не придумал (взглянул на Егора). Не бойся. Оставлю я в живых отца… Но угомонить его надо. Слишком неугомонный. Много еще хлопот Советской власти принесет…

М а р к е л и н: Я угомоню, будь спокоен. И «Мирской приговор» он у меня враз выложить.

М а к с и м: С этим ты уж постарайся, не допусти схода.

М а р к е л и н: Эх, зарубку я им на память сделаю! Узнают, как Маркелину перечить!

Андрей Шавлухин улыбался, прислушивался к раз¬говору, а сам потихоньку тянул гармошку туда-сюда у себя на коленях.

Т р о ф и м (Андрюшке): Чего ты пиликаешь, играть, так играй бодрея.

М а р к е л и н (Максиму): Максим, рвани-ка!

М а к с и м (взял гармонь, заиграл уверенно и громко запел): Крутится-вертится шар голубой… Эх-да! Крутится-вертится да над головой…

М а р к е л и н: Брось! Давай лучше «Цветы ЧеКа». (Объяснил всем) Мне его из ЧеКа дали. Маркелину кого попало не дают. Знают… Мне наш губпродкомиссар наказывал: не жалей родных мать-отца, когда задания партии выполняешь! И я не жалею.

Максим с шипением сдвинул меха гармони и запиликал, запел, играя своими черными бровями.

 
На вашем столике бутоны полевые
Ласкают нежным запахом издалека,
Но я люблю совсем иные,
Пунцовые цветы ЧеКа.
 

Максим пел озорно, легко, вздергивал черную бровь, подмигивал Андрею Шавлухину, который улыбался, глядя, как он играет, как поет.

 
Когда влюбленные сердца стучатся в блузы,
И страстно хочется распять их на кресте,
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых и жизней и костей.
 
 
Вот отчего, когда томятся Ваши взоры
И начинает страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на Вашем приговоре
Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!»
 

А н д р ю ш к а: Ловко, а! (налил полстакана самогона и протянул Максиму). А с каких лет ЧеКа на работу примает?

М а к с и м: В ЧеКа с улицы не берут. Нужны заслуги перед партией, народом. Поработай в Совете, поглядим, может, и ты удостоишься доверия… А работа вам нелегкая предстоит (взглянул Максим на Мишку Чиркуна). Разговаривал я утром с вашим попом. Нашу веру он ни в какую принимать не хочет, будет народ мутить, вот посмотрите. Нелегко вам придется…

М а р к е л и н: Отстань ты от попа, чего ты к нему пристал. Он тебя не трогает, и нам не мешает.

М а к с и м (строго): Он наш главный идеологический враг! И ты как коммунист и герой войны обязан это понимать. А ты постоянно выказываешь мягкотелость…

М а р к е л и н: Я мягкотел?! Да я этой рукой столько врагов порубал, сколько ты их по жизни не встречал.

М а к с и м: Верю, верю, все мы это знаем… На поле боя просто: вот он враг – руби его! А в жизни сложнее: глядишь – с виду нормальный поп, а заглянешь в нутро – смертельный враг. Ты спроси у него про попа, (указал на Мишку). Он с детских лет с ним общается. Скажи, (Мишке), друг нам или враг поп?

М и ш к а Ч и р к у н о в: Да, поп наш известная контра, но народ его любит, верит ему…

А н д р ю ш к а (хмельно и со смехом): А что же ты к этой контре сватался. Зятьком попа захотел стать.

М и ш к а Ч и р к у н о в (резко ударив Андрюшку по шее): Остынь! Щенок, голос прорезался!

А н д р ю ш к а: Ты чо! Я ж шуткую.

М и ш к а Ч и р к у н о в: Не шути со старшими!

М а к с и м: Правда, сватался к попу, а?

М и ш к а: По пьянке забрел.

М а к с и м: Ну и как поп, обрадовался такому зятьку?

М и ш к а: Он же не дурак, видит, что я по пьянке, ну и выпроводил…

М а к с и м: Да, жесткий поп, сломать его трудно будет. Он мне заявил, что на крест пойдет, но нашей веры не примет. Мне пришлось ответить – крест нам организовать не долго.

М и ш к а (хмуро): Будет кочевряжиться, организуем.

В избу входит красноармеец.

М а р к е л и н: Ну как там? Везут зерно?

К р а с н о а р м е е ц: Никто ни грамма не привез…

М а р к е л и н: Твою мать! Они запомнят, запомнят… Скачи в отряд! Разобейтесь по пяткам!.. Солодков со своим пятком в Вязовку! Ужанков – на Хутор! Трухин – на Масловку! Ивакин – в Крестовню! Юшков – в Угол! Быстро по дворам! Кто не сдаст хлеба, забирать всю скотину: овец, коров, лошадей, и гнать к церкви, в ограду. И быстро! Засветло надо сделать. Выполнять приказ!

Красноармеец выскочил из избы.

Е г о р (поднимаясь): Я пойду… скажу своим, чтоб сдали…

Сцена 6

Изба Анохиных. Мать разбирает козий пух на столе, на расстеленной шали. Сноха сидит на сундуке и вяжет из шерсти носки. Входит Егор.

М а р и я П е т р о в н а: Оратель явился… Где отец?

Е г о р: Арестованный… Со всем Советом… Отпустят… Мам, хлеб надо сдать… приготовить. Щас красноармейцы привалят…

М а р и я П е т р о в н а: У тебя он есть, хлебушек, ты и сдавай! Щедрый какой… Где его взять-та. Сами однем кулешом перебиваемся… За семенной браться? По¬жрать, а потом зубы на полку? Так?

Е г о р: Ничего рази нет?

М а р и я П е т р о в н а: Глянь, поди, в ларь… Пусто! До зернышка выгре-бли. Сроду такого не было.

Е г о р: А как же быть? Они сейчас всю скотину заберуть.

М а р и я П е т р о в н а: Как заберуть? Куда? Кто им дасть?

Е г о р: Не спросють. Приказ Маркелина… Собрать в ограду церкви, и держать, пока не сдадите…

М а р и я П е т р о в н а: Как же так? Майке телиться скоро…

Е г о р: Вот и отелится… в снег. Да и с отцом как бы чего… если заартачимся…

С улицы шум донесся, крики, блеяние овец. Егор глянул в окно.

М а т ь (тяжело опираясь на колени, подошла к окну, посмотрела, перекрестилась): Царица небесная, заступница ты наша, когда жа кончится эта мука! Господи, за какие жа грехи ты нас наказуешь! Чего жа мы сами исть будем, чем жа питаться? Святым духом…

Она, вытирая глаза, горбясь, двинулась в сенцы. Егор пошел следом.

Сцена 7

Двор крестьянина Гольцова. Слева – дверь в сарай, возле которого стоят два красноармейца и Максим, улыбаются, смотрят направо за сцену. В центре – стог сена. Раздается нестройный залп.

К р и к з а с ц е н о й: Советчиков расстреливают!

Из-за сарая выскочил мужик с растрепанной бородой, в исподнем – в нижней рубахе и в кальсонах. Бежал он боси¬ком, держал в охапке полушубок, валенки и другую одежду. Это Игнат Алексеевич Анохин. Навстречу ему выскакивает Егор Анохин и бросается к трясущемуся от холода и страха отцу, помогает ему надеть полушубок, валенки.

К о м а н д а з а с ц е н о й: Взвод! Пли!

Треснул залп.

К р и к з а с ц е н о й: Еще одну сволочь расстреляли! Тащи другую!

Егор кинулся к сараю. Навстречу ему от стога сена два красноармейца с веселыми лицами оттаскивали, волочили за руки мужика, который, как и отец, был в исподнем. Анохин бросился на красноармейцев. Подскочил, врезал одному бойцу в челюсть. Тот упал навзничь, выпустил мужика. Егор сцепился с другим, оба покатились на пол. К ним кинулись от сарая красноармейцы, растащили. Егор извивался на полу, бил ногами. На него навалились, придавили к полу.

К р а с н о а р м е е ц (Егору): Очумел, вахлак! Мы шуткуем! Смотри, очухался твой мужик. В омраке он, со страху! Вверх палили…

Анохин перестал биться, сел. Лежавший на спине мужик, которого тащили от омета бойцы, зашевелился, перевернулся набок. Он оглядел всех белыми глазами, потом поднялся, опираясь о сцену руками.

Шум возле сарая отвлек от мужика. В распахнутую дверь выскочил из полутьмы сарая Петька Докин, председатель сельского Совета, без шапки, с редкими короткими седыми волосами и широкой бородой. В руках у него – винтовка. Выскочил, ткнул штыком стоявшего у двери Максима, бросил винтовку и кинулся мимо сарая за омет. Максим шарахнулся от него назад, пятясь, ухватился за ствол винтовки, споткнулся, упал, но тут же вскочил, перехватил винтовку за приклад и стал целиться в убегающего Докина. Хлестнул выстрел… Над головой Анохина захлопали выстрелы. Красноармейцы, кто стоя, кто с колена били по бегущему председателю. Упал на четвереньки Докин. А выстрелы все хлопали.

Оглянулся Докин напоследок и ткнулся седой бородой в землю. Затих.

Егор поднялся, дрожа и покачиваясь, побрел к отцу мимо сарая. Внутри, в полутьме что-то делали люди, слышались негромкие голоса.

1 – ы й г о л о с: Железным прутом он их… В сарае валялся. Ох, не заметили мы…

2 – о й г о л о с: Тащи их на свет!

1 – ы й г о л о с: Теперь им все равно: что свет, что тьма.

2 – о й г о л о с: А может?..

1 – ы й г о л о с: На можа плохая надежа.

Из сарая вытащили, положили на землю двух красноармейцев с пробитыми головами, с залитыми кровью лицами.

Егор подошел к отцу, сидевшему на земле и по-прежнему дрожавшему, помог ему подняться.

Сцена 8

Изба Анохиных. Мать и сноха Любаша по-прежнему заняты каждая своей работой. Мать перебирает пух, сноха вяжет. Николай и Ванятка на полу плетут вершу из ветловых прутьев. Николай сидит на старом полушубке, вплетает первые прутья к обручу. Распахивается дверь в избу, Егор почти втаскивает в комнату дрожащего, растрепанного, еще не пришедшего в себя отца. Мария Петровна вскакивает навстречу им, Николай с удивленным видом поднимается медленно.

М а р и я П е т р о в н а: Ой-ой-ой!

Егор (помогая отцу раздеться): Мам, самогонки ему налей.

Мать метнулась к суднику, зазвякала стаканами. Любаша бросилась ей помогать, собирать на стол еду.

Н и к о л а й: Что случилось? Маркелин выпорол?

Е г о р: Хуже… Председателя сельсовета расстреляли…

М а р и я П е т р о в н а: Докина?

Е г о р: Докина. А остальных членов Совета в виде шутки расстреливали…

Н и к о л а й: Как это?

Е г о р: Пугали. Раздевали на морозе до исподнего и к стенке… а стреляли вверх… Я услышал выстрелы и туда. Гляжу, отец весь белый, еле живой, босиком по снегу навстречу летит… Вот что придумали, а?

М а р и я П е т р о в н а: Ой, Господи!.. Садитесь, садитесь за стол, согреться надо поскорея…

Выпили. Закусывали молча, хмуро.

И г н а т А л е к с е е в и ч (положил ложку на стол, перекрестился и тяжко вздохнул): Нет. Жить так дальше нельзя.

М а р и я П е т р о в н а (не громко и хмуро): Не нам решать…

Перекрестилась, выйдя из-за стола, и взяла пустую чашку, понесла ее к суднику.

И г н а т А л е к с е е в и ч: Нам! Вот именно нам! Как Маркелин уйдет из Масловки, надо сход собирать, «Мирской приговор» примать и в Москву его. Иначе на этих… управу не найдем… Егорша, ты вот что, ты грамоте шибко обучен, (поднялся он, открыл сундук, достал школьную тетрадь и протянул Егору) среди командиров повращался, посмотри свежим глазом, ладно ли мы написали? Можа подправить что, переиначит?

Любаша стала помогать матери убирать со стола.

Егор пересел с табуретки на сундук и открыл тетрадь. Николай встал, перекрестился на икону и подсел к брату. С другой стороны рядом с Егором пристроился Игнат Алексеевич.

Е г о р (читает вслух): «Мирской приговор»! Мы ждали после падения барского режима счастливой вольной жизни, а между тем после недолгой передышки видим, как в новом виде восстанавливаются все тягости и весь гнет старого строя. Мы решили поэтому изложить все наши горести, обиды и жалобы по пунктам… (приостановился, глянул на отца). Лучше, должно, надо сказать после падения царского режима, а не барского.

И г н а т А л е к с е е в и ч: Не в этом суть. Читай дальше.

Е г о р: В поставленных над нами властях мы почти не видим знающих и понимающих наше земельное хозяйство людей, а чаще встречаются никчемные, бесхозяйные, неумелые люди, настоящие никудышники, которые во все мешаются, все путают, злоупотребляют своей властью, не отдавая нам никакого отчета и не зная над собой управы. Никто их не уважает и настоящей властью считать не может… Это правильно, (снова глянул на отца). Какой из Мишки хозяин, а сопляк Андрюшка член совета. Смех, издевка над народом, (ухмыльнулся и начал читать дальше). Всего хуже приходится всем нам, простым людям, от господ в кожаных куртках, зовущих себя агентами чрезвычайных комиссий. Эти ведут себя с нами, словно завоеватели в покоренной стране, и от них никто не может чувствовать себя в безопасности. Над ними нет никакого закона, а их произвол – всем закон…

М а р и я П е т р о в н а (сердито мужу): Ты чаво затеял? Мало вас Маркелин учил? Чаво затеял-та? Сам, старый вергугуй, в петлю лезешь и сынов тянешь. Сынов не путай…

И г н а т А л е к с е е в и ч: Отвяжись!

М а р и я П е т р о в н а: Сам лезешь, сынов не путай!

Егор прочитал, закрыл тетрадь.

И г н а т А л е к с е е в и ч: Ну как?

Е г о р: Тут у вас обращение к крестьянам других дере¬вень, а как они узнают? А рабочие?

И г н а т А л е к с е е в и ч: Если сход согласится, по деревням пойдем, чи-тать будем… Сумлевается кое-кто, надо ли?

Е г о р: Вот и я…

И г н а т А л е к с е е в и ч: Надо-надо! Моготы нет терпеть. И просвета нету. Покуда весь народ слова не скажет, так и будет править лихо на Руси. Ежли власть трудового народа, пущай народ и правит, а не под Маркелинскую плетку пляшет. Мы решим, решим!

М а р и я П е т р о в н а: Сынов, говорю, не путай…

И г н а т А л е к с е е в и ч: Ты зачем на паперть полез, а? Если б не расстрел, я б с тобой чикаться не стал, не одну б хворостину измутызгал о хребет, неповадно чтоб было…

Е г о р: Я не сам, вытянули.

И г н а т А л е к с е е в и ч: Вытянули его… Головы нет? И с этим… Чиркуном не вожжайся, подальше держись. Никудышный он человек. Поплачет из-за него народ, ой поплачет… И эта… боле на сход не вздумай явиться. Знай дело свое, ты отпускник, отдыхай, копи силы, а к нам не лезь. Ты отстал… оборкаться не успел, да и не к чему… тут без тебя жисть кутыркнулась, раздрызганная стала, все, как слепые посеред леса, один туды тянет, другой сюды. Никто не знает, где дорога, а все указывают. Иной, скороземельный, таким соловьем поет, точно, мол, знает, за каким бугром рай, заслушаешься, бегом бежать следом охота, а приглядишься… Неча те делать на сходе, отдыхай. Сами как-нибудь расхомутаемся, с матерей будь… Вершу помогай Николаю плести. Верша – это хорошо. Весной жрать нечего будет. Можа, рыбкой перебиваться будем…

Сцена 9

Двор Гольцова. Вечер. Полумрак. Егор и Настя стоят молча обнявшись возле угла сарая.

Е г о р: Касаточка ты моя! Как я тебя лелеять буду!

Донесся скрип двери от избы попа, и они отпрянули друг от друга, оглянулись на избу.

Е г о р (шепотом): Отец?

Н а с т я: Не знаю… Вряд ли. У нас сейчас полно незваных гостей.

Е г о р: Кто?

Н а с т я: Комиссар с красноармейцами, Мишка Чиркунов и этот… комсомолец Андрюшка.

Е г о р: Зачем они явились?

Н а с т я: Пить самогон.

Е г о р: Я считал, что продотряд в Мучкап ушел. Сам видел, как они уходили с обозом.

Н а с т я: Это Маркелин зерно повез, а комиссар остался с тремя бойцами. Утром Маркелин сюда вернется с интернациональным отрядом латышей.

Е г о р: Зачем?

Н а с т я: Они говорят, что где-то рядом боевая дружина Антонова стоит, в Андрияновке, что ль. Маркелин туда заглянуть хочет с латышами…

Мишка Чиркунов осторожно выглядывает из-за стога сена и достает из кармана револьвер. Замирает. Потом поднимает револьвер и начинает целиться в них. Долго держал Мишка револьвер в вытянутой руке. Опустил. Вытер лоб, прислушиваясь к разговору Насти с Егором.

Настя (прижалась своей щекой к щеке Егора и шепнула): Какие у тебя щеки холодные… Долго ждал? Замёрз?

Е г о р: Ничего. Зато теперь на душе жарко… Отец сказал, что в воскресенье сватов пришлет. Два денечка всего осталось. Он сказал, что разговаривал с твоим отцом.

Н а с т я: Я слышала, как папа маме рассказывал об этом.

Е г о р: И что мама?

Н а с т я: Не против, только говорит, мало годков мне…

Е г о р: Ну да, мало. Восемнадцать уже исполнилось… А как к Мишкиному сватовству она отнеслась?

Н а с т я: Рассказали уже?

Е г о р: А как же… Первым делом… Сам-то он разговаривал с тобой, прежде чем свататься?

Мишка, сидя в омете, при этих словах Насти снова поднял револьвер, стал целиться в них.

Н а с т я: Говорил, проходу не давал… Я сказала ему, чтоб он сватов не слал. И себя, и нас в неудобное положение не ставил. Лишние сплетни… Но он прислал. Мама сказала сватам, что молода я еще, да и время сейчас не свадебшное…

Е г о р: А вздыхаешь чего? Мишку жалко? Жалко, что отказала?

Мишка в омёте опустил револьвер, прислушиваясь.

Н а с т я (прикрыла ладонью Егору рот): Что ты мелешь?

Е г о р: А ты чего вздыхаешь?

Н а с т я: Долго свадьбы ждать… Пост только начался. До пасхи далеко. А по нынешним временам день – год. Один день всё перевернуть может… Папа опасается, что церковь закроют, а его сошлют на Соловки. Ходят такие слухи по Борисоглебску. И нынешний комиссар, хоть и в гостях у нас, а всё пытается поддеть папу, унизить. Горько…

Г о л о с: Вот они где, голубки!

Подошли двое. Красноармейцы из продотряда. Один – высок ростом, мордастый, другой пониже, вертлявый, шустрый.

Ш у с т р я к (посмеиваясь): Долго вас искать пришлось… Нагулялись? Пора баиньки. (Егору). Ты, длинноногачий, дуй домой… Мамаша заждалась!

Е г о р: Сейчас провожу и пойду.

Ш у с т р я к: Да не, ты не понял… Ты иди спать, а ей еще рановато. Ступай добром, будь щедрым, попользовал¬ся – другим дай…

Шустряк ухватил Настеньку за ру¬ку.

М о р д а с т ы й (сильно толкнув Егора в грудь): Ступай, ступай!

Егор от удара попятился и, закипев, со всей силой двинул в круглое лицо красноармейца. Боец охнул, схватился за свое лицо, согнулся, а Анохин кинулся к Настеньке и шустряку, сцапал того за шиворот, легко рванул к себе, оторвал от девушки.

Е г о р (Насте): Беги!

Настя убегает.

Шустряк ужом вывернулся из рук Егора, и мордастый очухался. Анохин бил их, они били его. Егор наконец поймал, зажал верткого шустряка. Оба упали на землю. Мордастый пытался оттащить Анохина, скрутить. Втроем они, матерясь, хрипя, катались по снегу в темноте. Подбежали Мишка Чиркун, Максим, Андрей Шавлухин. Разняли, растащили дерущихся.

М о р д а с т ы й (гундосил, зажимал разбитый нос, грозил Егору): Я тебя придушу, гад!

Сцена 10

Дом священника. Прихожая. Накрытый стол. В комнате, за столом понурив голову в одиночестве сидит отец Александр. Жена его и дочь Настя тревожно выглядывают из горницы, прислушиваются к шуму на улице. В прихожую вваливается вся компания: Максим, Мишка, Андрюшка, Егор и оба красноармейца. Мать с дочерью сразу исчезли в горнице. Драчуны грязные, окровавленные. Мишка в избе захохотал, глянув на них.

М а к с и м (драчунам): Умойтесь, вояки! И мировую!

А н д р ю ш к а: Да, да, мировую!

Он стал разливать на столе, заставленном посудой с остатками еды, самогон в стаканы. В простенке за столом неподвижно застыл отец Александр.

Е г о р: Бывайте. Я домой!

М и ш к а Ч и р к у н о в: Погоди, погоди, а мировую с ребятами. Нет, так ты не уйдешь. Не хорошо! Давай, ребята, за мир! (поднял он стакан).

Выпи¬ли все, кроме попа. Андрюшка и ему всунул в руку стакан, но отец Александр только подержал его в руке и поставил назад. Шустряк, узколицый, с маленьким носом и быстрыми веселыми глазами.

Ш у с т р я к: Был такой случай с моим приятелем в Тамбове, это я по поводу мировой…

М и ш к а Ч и р к у н о в (перебивая): Погоди! (Отцу Александру) Так, батюшка, на чем мы остановились, а? Перебили нас, собаки, на самом интересном месте… (Мишка оглянулся на дверь в горницу, поглядел долгим взглядом).

Отец Александр не ответил, усмехнулся как-то снисходительно и горько.

А н д р ю ш к а: Ты говорил – царя скинули, Бога отменили.

М и ш к а Ч и р к у н о в: Верно! Царя нет – свергли! Бога нет – упразднили… Теперь я царь и Бог. Я! (ткнул себе в грудь) Я казню и милую! Вот комиссар для меня указ, но здесь, в Масловке, теперь я Бог! Я царь и Бог!

О т е ц А л е к с а н д р: А тебе не страшно?

М и ш к а: Кого?

О т е ц А л е к с а н д р: Вседозволенности…

М и ш к а: Кого, кого?.. Мне никого не страшно! Хошь, я завтра церковь закрою? Хошь?.. Я и тебя могу отменить…

Шустряк (насмешливо): Не верит он. Гля-кось, смотрит как? Мол, плетешь с пьяной головы. Бог и царь он…

М и ш к а (шустряку): Не верит? А ты веришь?

Ш у с т р я к: Докажи – поверю!

М и ш к а: Я докажу, прям щас докажу… Ответь мне, батюшка, где твой Бог, где твой Христос с его правдой? Почему не поразят нас, тех, кто его отменил? Почему?

О т е ц А л е к с а н д р: Бог милосерден… Каждому дает срок одуматься. А от суда никому не уйти… Время придет – накажет…

М и ш к а: Не плети! Ты ответь, где правда Христова? Почему ее нет на земле?

О т е ц А л е к с а н д р: Если правда Христова не осуществляется в мире… то в этом повинна не правда Христова, а неправда человечья…

М и ш к а: Как, как? Значит, есть правда Христова?

О т е ц А л е к с а н д р: Есть!

М и ш к а: Ага! Хорошо. Как там Христос говорил: возлюби ближнего своего. Это Христова правда… Ты, служитель Божий, несешь нам его правду. Значит, сам ты веришь в правду Христову и обязан следовать ей. Я твой ближний! Но я отменил твоего Бога, я для тебя гадок, мерзок. Но по правде Христовой ты любить должен врага своего, а друга любить ничего не стоить… Любишь ты меня, а? Ответь! Отвечай… (Мишка отчего-то разъярился, схватил обеими руками попа за грудки, притянул к себе и скрипнул зубами). Любишь?

О т е ц А л е к с а н д р: Люблю… Ты не знаешь сам, что творишь.

Мишка оттолкнул, бросил попа на лавку и повер¬нулся ко всем сидевшим за столом, засмеялся хрипло.

М и ш к а: Слыхали, он меня любит! (и опять повернулся к отцу Александру). Бога нет, дурак! Я – Бог! Где он, твой Бог, где?.. Пусть придет, накажет меня. Позови его! Если он всеведущ, почему он не заступится за тебя, верного слугу своего? Ну! Я плюю на твоего Бога, я на тебя плюю.

Чиркун харкнул в лицо попа.

Отец Александр молча вытерся рукавом.

М и ш к а: И теперь любишь?

Е г о р: Отстань от него, слышь? Он тебя не трогает!

М и ш к а: Ты кого защищаешь? Ты коммунист иль кто?.. Иль уже зятьком попа себя чувствуешь?! (выкрикнув это, Мишка быстро оглянулся на дверь в горницу, снова схватил попа за грудки, поднял с лавки). Я тебе сейчас докажу, что я судьбы вершу, а не Бог. Ты поймешь, что Бога нет! Я щас с твоей дочерью грех совершу.

Чиркун отбросил, оттолкнул попа назад и широко и уверенно шагнул к двери в горницу.

Егор вскочил, рванулся к нему, но мордастый подсек ногой сзади, сбил его на пол, навалился сверху. Веселый шустряк кинулся к ним. Они с грохотом свалили лавку, разбили стакан.

Отец Александр вскочил, но сидевший рядом с ним Максим, схватил его за плечо, и ткнул в бок стволом маузера.

М а к с и м: Сидеть, батюшка, сидеть! Твой Бог испытывает тебя! Терпи! Теперь уж что Бог даст… вместе посмотрим! Одному Богу, если он есть, известно, что будет дальше!

Мишка помог мордастому и шустряку связать, стянуть руки Егора длинной утиркой, заткнуть рот тряпкой. И направился в горницу.

Анохин бился на полу, сопел. Кровь из носа текла по щеке.

Из горницы визг доносился, крики. Вылетела попадья, упала у порога. Вскочила и снова рванулась в горницу, но мордастый обхватил ее сзади руками, вытолкал в сени, закрыл двери и вцепился в ручку, не давая открыть. Шустряк с веселым лицом стоял посреди комнаты, следил в раскрытую дверь за тем, что творится в горнице, улыбался сладострастно.

Ш у с т р я к (весело в горницу): Помочь?

Но с места не сдвинулся.

Анохин что есть мочи рванулся, стараясь вырвать руки, мотнул головой, но не смог освободиться.

Ш у с т р я к (сильно ударив его пинком в бок): Лежи! Не рыпайся!

Егор перестал биться на полу, понял, что не вырваться. Только по-прежнему дергал туго стянутыми руками, ослаблял узел. Слезы лились, смешивались с кровью.

Из горницы возня доносилась, утробный, приглушенный хрип.

О т е ц А л е к с а н д р (крестясь на иконы): Восстань, Господи, во гневе Твоем. Подвигнись против неистовства врагов моих, пробудись для мя на суд, который Ты заповедал. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! Ибо я к Тя молюсь. Господи, не удаляйся от мя: сила моя! Поспеши на помощь мне!

В горнице стало тихо, так тихо, что быстрый шепот священника страшно звучал в тишине. И все замерли. Егор открыл глаза.

Андрюшка сидел, опустив голову.

Мордастый наливал в стакан самогон.

Шустряк по-прежнему стоял посреди комнаты и наблюдал с полуоткрытым ртом за тем, что происходит в горнице.

Только Максим сидел спокойно, улыбался насмешливо и ехидно.

Шелест одежды, позвякивание пряжки ремня донеслось из горницы, шаги.

О т е ц А л е к с а н д р: Псы окружили мя, скопище злых обступило мя, пронзили руки мои и ноги мои…

Мишка появился на пороге, затягивая ремень. Алая морда его с близко посаженными маленькими глазками поцарапана. Подпоясывался, глядя на бормочущего священника.

М и ш к а: Не клевещи, не обманывай Бога… Пока не пронзили. А это идея!

Ш у с т р я к (рванувшись в горницу): Теперь я пойду.

М и ш к а (оттолкнул его и прикрыл дверь в горницу): Погоди!

Шустряк обиделся, скосомордился, отошел к столу. Чиркун налил самогона в стаканы себе и шустряку. Выпил, крикнул:

М и ш к а: Пейте, ребята!.. Андрюшка, ты чего смухордился? Разливай, пей да гляди веселей… А ты чо, батюшка, бороду опустил? (Мишка ухватил отца Александра за бороду, поднял голову ему). Ну, понял теперь, что Бога нет? Я – Бог! Молись мне! Ну, на колени – и молись! Бей поклоны! Благодари за то, что я, Бог, снизошел до твоей дочери! Молись, чтоб родила Бо¬жьего сына…

Он дернул попа за бороду, потянул вниз, заставил согнуться, но отец Александр не встал на колени. Мишка ударил его левой рукой по лысому затылку.

М и ш к а: Вставай! Молись вслух, чтоб все слышали! (Бороду из руки не выпустил. Поп изогнулся, но не вставал на колени, морщился, молчал). Не хочешь? Не хочешь признать меня Богом? Не веришь? А где же тогда твой Бог?.. Вставай! (Мишка сильно рванул его за бороду вниз и отпустил. Поп упал. Чиркун пнул его ногой). Нет, я тебя заставлю отречься от твоего Бога. Ты будешь молиться мне!

Егор дергался на полу, рвал руки, тужился, стараясь их освободить. Кровь из носа по-прежнему текла, смешивалась со слезами.

М и ш к а: Андрей, найди молоток-гвозди в сенцах, быстро! (Священнику) Щас мы испытаем твою веру, как Христа распнем.

Максим по-прежнему снисходительно улыбался, глядя на Мишку и священника.

Андрюшка бросил огрызок огурца на стол и как-то суетливо побежал в сени. Двери оставил открытыми. Вернулся с молотком, гвоздями, протянул Чиркуну. Мишка взял. Он отхлебнул из стакана, взглянул исподлобья на шустряка, смотревшего на него, насмешливо и недоверчиво. Остальные красноармейцы отводили глаза, даже Андрюшка Шавлухин сел за стол белый, напряженный.

М и ш к а: Хэ, ну, батюшка, отрекаешься от своего Бога? А? Будешь молиться на меня?

Отец Александр покачал головой, торопливо, ре¬шительно поднялся с лавки, перекрестился широко, быстро говоря:

О т е ц А л е к с а н д р: Храни мя, Боже, ибо я на Тя уповаю! Да не скажет враг мой: «я одолел его». Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь! (перекрестился, спросил у Чиркуна). Где крест мой?

Мишка снова растерялся.

М и ш к а: Жалкую, что ночь! Быстренько бы сварганили крест… Но я тебя на стене распну. Становись! (указал на беленую мелом перегородку, отделяющую прихожую от горницы).

Священник послушно шагнул к стене мимо лежавшего на полу Егора, прижался к ней спиной, раскинул руки. Глаза он закрыл, выставил широкую, с проседью, бороду. Шептал, молился про себя. Губы и борода шевелились.

Максим молча с заинтересованной улыбкой следил за происходящим.

М и ш к а (Шавлухину): Андрей, держи молоток! Пришпиль его к стене!

Андрюшка схватил стакан со стола, глотнул торопливо. Но не пошел в него самогон, отрыгнулся, полезло из Андрея все, чем он закусывал. Зажал он рот и выскочил в сенцы.

М и ш к а (протянув молоток насмешливому шустряку): Может, ты возьмешься?

Ш у с т р я к: Ты Бог, ты и твори.

М и ш к а: Трусы, слабаки! Смотрите сюда!

Он подошел к священнику, подставил ржавый гвоздь к его растопыренной, прижатой к стене ладони, размахнулся молотком и с плеча врезал по гвоздю. Кровь брызнула на белую стену.

Мишка успел стукнуть еще раз.

Егор рванулся, что есть сил, выдернул руку из утирки, вскочил, и даже не ударил, отшвырнул Чиркуна к суднику. Красноармейцы мгновенно насели на Егора сзади. Анохин крутился, бился, мотал их по прихожей, сбивая табуретки, лавки.

В В дом священника ворвались Николай, Игнат Алексеевич и другие мужики. Комната заполнилась людьми. Треснул револьверный выстрел. Шум, крики.

Егор поднялся с пола. Прихожая была забита кричащими, суетящимися мужиками. Из сеней тоже шум доносился, возня. Втащили пьяного Андрюшку. Мордастого красноармейца, Максима и Мишку тоже скрутили, связывали на полу. Плачущая навзрыд попадья поддерживала у стены бледного священника, а брат Егора, Николай, пытался вытащить гвоздь. Кровь текла из ладони. Наконец вырвал Николай гвоздь.

2 – о й к р е с т ь я н и н: Карасин несите! Рану промыть!

3 – и й к р е с т ь я н и н: И паутина нужна! Паутинки найдите на рану!

Стали промывать керосином рану, накладывать паутину, перевязывать чистой тряпкой. Шум стоял в комнате по-прежнему.

Матерились, угрожали расправой красноармейцы.

Командовал мужиками Трофим Булыгин, плечистый крепыш с русой, короткой бородой, с револьвером в руке, отобранным у Мишки.

Связанный Мишка лежал на боку возле судника. Увидев револьвер в руке Трофима, Анохин кинулся к нему, в одно мгновенье вырвал револьвер, оттолкнул мужика, заслонявшего Мишку, и выстрелил. Трофим Булыгин успел опомниться, ударил снизу по руке Егора. Пуля угодила в пустой горшок на суднике. Черепки посыпались на Мишку. Он крутнулся на полу, увидев Егора с револьвером, направленным на него, сбил связанными ногами помойное ведро с водой.