Муть. Из брючного блокнота

Челноков автоматически, нетерпеливо мотнул головой в знак согласия, чтобы побыстрее перейти к вопросу вознаграждения… и тут же пожалел о своей поспешности. «Чорт меня дёрнул! Продешевил! Хотел же обговорить вопрос обмена этой двушки на трёшку в центре, с доплатой за их счёт. Может поставить этот вопрос?.. Нет, поздно – он вон уже пишет что-то в своём телефоне. Ладно Коваль, тут ты меня обставил! Возьмём своё с другого конца. Меньше, чем за семь тысяч “зелёных” в месяц, я не соглашусь ни при каких раскладах. Надо, в конце концов, себя уважать!» – определился в намерениях Лев Николаевич, откинулся на спинку стула и, «нагло» закинув ногу на ногу, стал с серьёзным лицом взирать на Леонтия Щадовича, занятого записями.

«Так. Неплохо. Условия проскочили, – размышлял Коваль, создавая иллюзию своей крайней сосредоточенности и занятости. – Этот дурак видимо хотел что-то ещё выклянчить, но сработали-таки мои способности переговорщика. Молодец ты, Леонтий! Просто молодчага! С “банкомата” на первоначальные расходы по-прежнему буду просить шесть, но теперь можно будет отступить и до четырёх с половиной… Теперь зарплата “Казановы”… Этот хапуга сидит и воображает, что уж сейчас-то он отломит кусочек побольше. Ничего у тебя братец не получится. Мы с тобой находимся в рамках бюджета. А так как я доподлинно знаю и финансовые возможности, и жадность “банкомата” – больше пяти тысяч баксов в месяц на двоих нам с тобой выкрутить не удастся. Поэтому твоя доля будет составлять как максимум две с половиной тысячи. И для такой непыльной работёнки – это вполне достаточно. Смущает меня только то, каким образом я буду безопасно иметь свою долю. Расходы по своему первоначальному взносу “банкомат” никогда не сможет проверить и это совсем несложно устроить. А вот текущие выплаты?.. Этот прохвост, думаю, способен на всё, – Коваль как бы задумавшись над тем, чем он был занят в телефоне, посмотрел на Челнокова. – Да, этот меня определённо сдаст, когда почует, что это ему выгодно по деньгам. Ладно, сейчас не время решать эту задачу. Начнём с того, что утвердим зарплату самого “Казановы” и испросим для начала его собственные ожидания. Помни, Леонтий, – главное это спокойствие. Пусть этот дурак огласит любые свои хотелки». Коваль закончил анализ ситуации, сделал вид, что полистал что-то ещё в телефоне и заговорил, не отрывая глаз от экрана:

– И так, дорогой мой Лев… Николаевич. Условия мы с тобой обговорили и затвердили. Прямо скажу – они оказались финансово очень ёмкие… Откровенно говоря, я таких расходов не ожидал… Но, к тебе это не имеет никакого отношения – это мои задачи и я их решу. Слова мной сказаны, тобой условия акцептованы и всё! И на этом точка! Перерешивать в нашем кругу – себя не уважать. Этот вопрос закрыли. Теперь назови ежемесячную сумму, в которую нам встанет твоя бизнес-идея, имея в виду твой чистый доход без учёта налогообложения, потому что это мы также берём на себя. Это будут деньги, которые я буду передавать тебе из рук в руки или по твоему желанию они будут поступать на твой счёт в российском или зарубежном банке, что для нас непринципиально, – Коваль произнёс всё это акцентированно и без пауз, но и неторопливо.

Челнокова немедленно заколодило. Он не только не ожидал столь быстрого темпа переговоров, но даже не мог представить себе такой простоты в их проведении. Он обескуражено смотрел на Леонтия Щадовича, выпятив вперёд губы и этим превратив своё лицо в острый клин с ушами, сильно расширявшими его с другого конца.

– Можно и даже лучше чтобы твоё вúдение прозвучало в инвалюте, – это даст стабильность нашим отношениям, – простимулировал Коваль получение ответа на свой вопрос.

– Дак семь тысяч, – с выдохом произнёс Лев Николаевич и с облегчением мысленно поблагодарил себя за то, что он так прозорливо закрепил у себя в мозгу эту цифру.

«Однако у тебя и запросы!.. Ну, во-первых, ты мне совсем не напоминаешь Аллена Делона, а во-вторых, наша дама пока ещё, к моему великому сожалению, не является спутницей жизни какого-нибудь федерального оригинала, – размышлял Коваль, взирая на Челнокова истинно удивлёнными глазами. – А поэтому Лёва прими правду в том виде, сколько она реально стоит».

– Две с половиной тысячи чистыми – это вполне справедливая цена работ, которые тебе предстоит выполнять, – твёрдо сказал Леонтий Щадович, но увидев в глазах Челнокова не только категорическое несогласие, но и неприкрытую злость, добавил. – Тут нужно обязательно учитывать то обстоятельство, что наша пациентка будет исключительно за свой счёт закупать съестные припасы и горячительные напитки и вся эта еда и питьё будут наилучшего качества. Ты навсегда, Лёва, навсегда! забудешь об этой марке чая! – Коваль ткнул указательным пальцем в чашку. «Вот чорт, а не погорячился ли я?.. Да нет, я ведь знаю сердобольность Ларисы Яновны, и если она привяжется к тебе, а это будет зависеть исключительно от тебя, то твои закрома будут полны… На крайний случай, уж на еду-то “банкомат” дополнительно раскошелится».

– Это никак невообразимо и совершенно недопустимо. Я не намерен на это соглашаться даже и в том случае, если бы вы лично, Леонтий Щадович, попросили меня об этой услуге… за столь мизерные деньги! – очень уверенно произнёс Лев Николаевич, встал со стула, подошёл к окну и принялся демонстративно молчать, глядя в сторону леса.

– Три тысячи… но это при условии полнейшей удовлетворённости пациентки, – произнёс Коваль тем тоном, который означает, что это предложение является последним.

Челноков молчал, продолжая смотреть в окно. Лицо его выражало целеустремлённость, ноги прочно опирались на паркет, а руки, заложенные за спину, не проявляли ни малейшей нервозности.

«А ведь очень похоже на то, что тут коса вполне себе может найти на камень. Столько трудов может пойти прахом… Нет, никакой катастрофы в этом нет, ведь есть и ещё один вариант, который можно сегодня же пробить… явно есть и другие возможности… надо только позаниматься и они появятся. Но, вот время это да! “Банкомат” дал слишком мало времени… А с другой стороны, если тебе надо срочно и бегом – будь добр и плати тогда по высшему разряду… Решаю так: сейчас я с ним договорюсь в любом случае, все расходы предъявлю Максиму Устиновичу, и если они для него будут непосильны, то это будут уже его проблемы… Предложу ему тогда установить бюджет сделки и не делать жёстких ограничений по времени… А тебе, уважаемый Лев Николаевич, придётся остаться без этой работы, да и без любой другой работы от меня – твой контакт мой “айфончик” поместит в реестр плохих парней, – Леонтий Щадович ещё разок обвёл изучающим взглядом жилище, сосредотачивая его на мелочах. – А дела-то твои Лёва всё-таки плóхи! – заключил он. – Но, как ни крути, а жаль, если с тобой не получится! Ещё и потому, что и “Казанова” из тебя мог бы получиться очень даже пристойный. Вот так-то, Лариса Яновна! Вам самой лучше бы устраивать собственные удовольствия» – Коваль закруглил размышления, коварно задумался на несколько секунд, принял окончательное решение, сделал взор орлиным, но дружелюбным и заговорил ультимативным, но и снисходительным тоном:

– Прошу уважения к себе! Три тысячи. Да?.. Или я зря теряю своё дорогое время… и деньги тоже. Хорошие деньги, – сказав это, Коваль встал с диван, вышел на средину комнаты, мельком глянул на свои наручные часы, которыми нельзя было не гордиться человеку, вхожему в “высокие кабинеты” и, поправив на теле пиджак, дал понять, что он готов закончить разговор и выйти из квартиры.

– Хорошо, Леонтий Щадович, три тысячи, но только из уважения лично к вам, – радушно улыбаясь, сказал Челноков, подошёл к Ковалю и протянул ладонь для рукопожатия, которую Леотий Щадович небрежно потискал, хоть и не очень этого желал. – Договорились! Три тысячи фунтов стерлингов ежемесячно!.. И, конечно же, при условии удовлетворения пациентки в пределах её желаний, – добавил Лев Николаевич, не отпуская руки Коваля.

«Ну, ты и… А что собственно здесь такого? Чем я рискую?.. Может быть, это даже и к лучшему? Сумма – в пределах той, которую я заранее наметил и даже чуть ниже… правда она была на двоих, а теперь только для этого… А с другой стороны, я не связываю себя рисками по ежемесячному выкраиванию своей доли… Но этот-то! Как ловко ты Лёвушка пристроил мне эти стерлинги. Да, ты не из простых! Но бизнес есть бизнес. Здесь моя ошибка – надо было обозначить название валюты. Что ж, молодец “Казанова” – выкрутил себе… хорошие деньги. Но не обольщайся… ремонт я тебе сооружу подешевле, да и на шмотки потрачу поменьше. Но и отдаю тебе должное – молодец! И если “банкомат” всё проглотит – мы с тобой эту “кашу сварим”» – всё время этих своих раздумий-терзаний Коваль упорно смотрел на Челнокова, пытаясь что-то для себя понять, но лицо Льва Николаевича было спокойно-невозмутимым, а глаза его искрили преданностью.

– Окей! Договорились! – произнес, наконец, Леонтий Щадович и крепко сжал руку Челнокова. – Ремонтники приедут завтра с утра. Их начальник передаст тебе деньги. В пределах этой суммы приобретёшь хорошую литературу по своим новым профессиям – это в первую очередь, остальное истратишь на шмотки, – ты должен предстать перед пациенткой в соответствующем виде… Пока будет идти ремонт квартиры, у тебя есть время на то, чтобы изучить свои новые профессии… четырёх дней для этого вполне достаточно… Остальные инструкции получишь позже. Всё ясно? Вопросы?

– Хотел бы увидеть фотографию пациентки и узнать о ней кое-какие личные данные… исключительно для подготовки к работе.

Коваль на секунду задумался, потом вернулся к дивану, присел, достал телефон и что-то в нём отыскав, стал, молча смотреть на экран.

– Подойди-ка сюда, присядь, – сказал Леонтий Щадович и похлопал рукой по подушке роскошной мебели подле себя.

Челноков расторопно подошёл и скромненько присел рядом с Ковалем. Сидел он с прямой спиной и вытянутыми вперёд руками, сложенными на колени.

– Вот, эта дама. Знаешь её? – спросил Леонтий Щадович, развернув экран в сторону Льва Николаевича.

– Нет, не имею удовольствия знать… Однако сумму хотелось бы немного… увеличить, – в раздумье произнёс Челноков и сделал попытку аккуратно взять телефон из рук Коваля.

– Главное в человеке – душа. Это прекрасная и очень душевная женщина… И мне совершенно не нравится то, что ты уже изначально начинаешь относиться к пациентке как… – Коваль отдернул руку и погасил экран.

– Виноват, Леонтий Щадович. Прошу простить мне эту бестактность. Смею вас заверить, что это в первый и последний раз… И это недоразумение никак не отразится на наших взаимоотношениях с пациенткой. Скажите, пожалуйста, как её имя отчество… и если возможно фамилия? Нет-нет, фамилия вовсе даже не требуется, – торопливо наговорил извинений Челноков.

«Вот и хорошо! Вовремя жадность твоя мозги твои опередила. У меня теперь возможностей только прибыло» – довольно заключил Коваль.

– Даже не знаю, Лёва, что тебе сказать. Расстроен я. Честно, не ожидал… от умного человека!.. И вдруг, такая… вот слово даже не могу подобрать… Давай так: сейчас я тебе больше ничего говорить не буду. И ты помолчи… Лев Николаевич! Помолчи! Сиди, молчи и слушай… Я теперь должен всё это ещё раз взвесить… обдумать. Сам понимаешь, сколь надёжный и одновременно порядочный человек мне нужен… я уже не говорю о том, насколько он должен быть предан лично мне. Помолчи, Лёва! Не надо тебе вот сейчас больше ничего говорить! Сейчас от тебя ничего уже не зависит. Будет так, как решу я!.. А мне теперь нужна пауза. И так, если завтра до 10 утра приезжает ремонтная бригада – значит всё пойдёт дальше как мы и договорились… если нет, то это будет означать, что ты не сможешь оправдать моё доверие… и заработать деньги, большие деньги. Молчи, Лев Николаевич!.. Иначе безвозвратно всё только усугубишь. Сейчас я уйду. Ты меня не провожаешь! Сиди и думай… Можешь, конечно, чтобы время зря даром не терять, “погуглить” и поискать информацию по этой специальности… Если конечно она тебя заинтересовала просто как таковая, – закончив говорить, Коваль сделал очень умные и предельно усталые глаза, несколько секунд изучающе смотрел на убитого горем Челнокова, потом встал с дивана и вышел из квартиры, не прикрыв за собой входную дверь.

«Вот дурак! Ну что меня дёрнуло?! – хмуро размышлял Челноков, продолжая сидеть на диване и даже не помышляя закрыть дверь, хотя бы даже для того, чтобы устранить возникший сквозняк, пузыривший занавеску на окне. – Такое предложение!.. Такие деньги!.. Хорошие деньги. Чортов ублюдок ты, Коваль!.. Ну, он-то ладно, а ты-то, Лев! Ведь сидишь на мели! А тут такое предложение и ты его… Ой, дураак!.. Из-за бабы!.. Да и баба-то не то чтобы уж совсем уродина… Обычная. И у меня такие попадались… Может, конечно, не совсем такие, но… Да нормальная баба, чуть полновата и всех делов… А за такое бабло я готов хоть каждый день “Виагру” принимать! Вот тут, кстати, ты молодец Лев! Из любого положения можно найти выход и выкрутиться. “Виагра” – это очень хорошо… и если всё-таки этот проныра решит сделку делать, то “Виагра” будет решением проблемы… А что значит – он решит? Надо позвонить и убедить!.. Нет, так не годится – звонить не велено. Но ведь что-то же надо делать!.. А что делать?.. Только не сидеть и не гонять за неудачу… Работать! Готовиться и быть готовым доказать свою способность сделать эту сделку так, как на это рассчитывает этот…» – Лев Николаевич решил на всякий случай не обзывать Коваля, он встал с дивана, тщательно прикрыл входную дверь и присел к компьютеру. Из-за стола он больше не вставал даже для того чтобы налить себе хотя бы чая. Он читал труд какого-то психоаналитика, посвящённый его реальным практикам; одновременно с чтением Челноков непрерывно делал упражнения для пальцев, найденные им в пособии для массажиста. Спать он лёг в пять часов утра, заведя будильник на половину восьмого…

Коваль вышел из подъезда в великолепном расположении духа. Сев в машину, он опустил стекло, отделявшее его от водителя, неожиданно для себя извинился перед ним «за столь долгое ожидание на этой неимоверной жаре» и добрым голосом распорядился:

– По объездной.

Водитель решил на этот раз не уточнять куда конкретно, чтобы не нарваться на обвинение в тупости, а просто поехал в надежде угадать конечную точку маршрута. Дело шло ко времени ужина и, следовательно, по мнению шофера, следовало держаться в минимуме хода до центра города, где располагались излюбленные рестораны шефа.

Леонтий Щадович прикрыл глаза и решил просто передохнуть минут десять, ни о чём не думая. «Раствориться в самоём себе» – так он определял для себя эти моменты релаксации…

Ровно через десять минут Коваль открыл глаза, достал телефон и набрал номер Максима Устиновича. С минуту телефон пытался наладить контакт, но его коллега с другой стороны никак на это не реагировал, но и не извещал о том, что он вне доступа. Коваль зашёлся злостью, но «айфончик» погладил и убрал в карман. «Целый день убил на решение семейных вопросов этого мудака, а он даже трубку не желает снять. Ну, да пусть так, – мне же проще, – меньше возможных дальнейших неприятностей. Я вопрос подготовил и отзвонился – свои обязанности я выполнил. Хотя в принципе, жаль, конечно же, – такую комбинацию я соорудил. Молодец ты, Леонтий! Не обделил тебя Господь Бог умом! Папочке моему отдельное спасибо!». Коваль закончил рассуждения и хотел уже отдать распоряжение водителю ехать ужинать, как вдруг он ощутил в кармане лёгкую вибрацию. Телефон извещал, что “банкомат” вышел на связь.

– Слушаю, Максим Устинович! – бодро отчеканил Леонтий Щадович. – «Чорт бы тебя побрал! Только настроился на ужин, и на тебе».

– Говори, только коротко, – вылез из трубки ленивый голос.

– Я по поводу поручения. Работа проделана. Результаты есть. Могу доложить.

– Результаты положительные?

– Это может быть только ваша оценка.

– Вот так всегда. Всё должен оценить лично. Без меня они вообще ни на что не способны. – («Э, “банкомат”, а ты это говоришь-то не только для меня. У тебя там и ещё какой-то слушатель имеется. И судя по всему, это женщина».) – Значит, давай так, подъезжай… к Лебяжьему. Полчаса тебе хватит, чтобы добраться.

– Выезжаю. Конец связи.

Коваль опустил стекло и назвал водителю место, куда следует ехать.

– Это езды минут сорок-пятьдесят, – проинформировал водитель.

– С какой стати так долго? Где ты сейчас находишься?

– На пересечении с Московским трактом, – отрапортовал шофёр.

– А почему здесь-то? – уже со злостью потребовал ответа Коваль, выглянув в окно автомобиля.

– Дак я думал, что скоро ужин, поэтому и держусь в десяти минутах от центра.

– Головой надо думать, а не жопой! Вот сколько тебя не учи, а ты ну никак не приспособишься к пониманию простых вещей, – с досадой выпалил Леонтий Щадович и поднял разделительное стекло.

«Да что ж такое-то! Кругом одни болваны! Нет, с таким народом ничего путного не выйдет… И ни о каком повышении зарплаты ты у меня даже и не мечтай!» – Коваль весьма удовлетворился этими раздумьями и закрыл глаза, конструируя будущую беседу с “банкоматом”…

Машина подкатила к заимке на Лебяжьем озере почти через пятьдесят минут – сказались неизбывные пробки, которые начинали душить город после пяти часов вечера. Максим Устинович сидел на веранде и попивал коньяк, удобряя его кофе. Вид у него был не просто недовольный, а скорее даже нетерпеливо-мрачный. Его служебной машины на стоянке не было. «Люсика своего в город отправил» – определил Коваль, выйдя из машины и поднимаясь по ступенькам.

– Если ты думаешь, что у меня есть столько времени чтобы… Давай быстро по делу и отвезёшь меня “в синий дом”… У меня дел ещё невпроворот! – хамовато произнёс Максим Устинович, недовольно посмотрел на подошедшего Коваля и поднялся из-за стола.

– Можем по пути поговорить… в машине, – с готовностью услужить, предложил Леонтий Щадович.

– Нет! Пройдёмся до пирса, – твёрдо сказал Максим Устинович и направился к выходу с веранды. – «С тобой и в преферанс-то лучше не садиться, а не что в такие игры… Ты же явно, мерзавец, запишешь весь наш разговор» – подумал он, спускаясь с лестницы.

– Хорошо, как скажете, – согласился Коваль и пошёл вслед за “банкоматом”. «А побаиваешься ты меня всё-таки! Значит уважаешь. Но это ты зря думаешь, что я все наши разговоры стараюсь записывать. Я это не делаю… почти никогда не делаю» – злорадно размышлял Леонтий Щадович, молча идя по дорожке рядом с Максимом Устиновичем.

– Ну, излагай, – произнёс “банкомат”, остановившись у берега и смотря на воду.

– Есть такое решение… по нашей теме, – осторожно начал Коваль, наблюдая за реакцией Максима Устиновича, она выявилась как нейтрально-благожелательная, и Леонтий Щадович продолжил в той же конструкции изложения. – “Он” намечен, как психотерапевт и массажист… – Коваль вынужден был прерваться, поймав недоумённый взгляд “банкомата”. – Я имею в виду, что этот человек будет обладать необходимыми навыками и риторикой по этим профессиям, но это мои заботы и моя ответственность. – Максим Устинович довольно кивнул и Коваль продолжил. – Я, случайно узнав о вашей озабоченности общим состоянием здоровья вашей супруги, возьму на себя смелость и порекомендую Ларисе Яновне пройти хотя бы одну, ни к чему не обязывающую процедуру у этого специалиста, – в этом месте изложения “банкомат” удовлетворённо поднял большой палец вверх и восторженно посмотрел на Леонтия Щадовича, а тот приободрился и продолжил уже воодушевлённо. – С большой степенью уверенности можно будет ожидать, что… излечение наступит. Коротенько о… финансовой составляющей… – тут на лице Максима Устиновича нарисовалось что-то подобное нестерпимой мигрени, но он всё же мотнул головой, разрешая Ковалю говорить. – Первоначальные единовременные расходы по обустройству кабинета в … – нервный взмах рукой “банкомата” сигнализировал о том, чтобы он был избавлен от этих подробностей, и Леонтий Щадович утвердительно кивнул. – Единовременные расходы составят шесть миллионов рублей, ежемесячные – три с половиной тысячи фунтов… стерлингов, английских – добавил Коваль, помятуя о недавней своей промашке.

Максим Устинович выворотил наружу белки глаз, и ошалело смотрел на Коваля. Тот, молча, пожал плечами и развёл в стороны ладони вытянутых вдоль тела рук, символизируя своё полное недоумение от столь странной реакции Максима Устиновича на такое заманчивое предложение по решению важного вопроса.

«Вот подлец! Это сколько же ты хочешь дополнительно наварить на моих проблемах? Ты же итак… да если б не я… тюрьма – вот твоё жилище, а не дома в Лондоне и в Майами. Давно пора бы тебя… Ладно, мерзавец, сделаешь мне ещё и это дело и уж тогда…» – Максим Устинович не стал додумывать того, что он сделает тогда, а приобнял Коваля за плечи и ласково-подло произнёс ему на ухо:

– Что же так-то? Мы ведь с тобой пуд соли уже съели. Ты ведь, Леонтий, для меня единственный человек, которому я безгранично доверяю и… уважаю, как никого другого.

«Давай, давай ещё и слезу пусти. Да ты, придурок, если вдруг что случись, первым меня и сдашь, чтобы только самому отмазаться» – брезгливо-презрительно подумал Коваль, чуть отстранился от “банкомата”, нежно потискал ладонями правую руку Максима Устиновича и стал говорить, преданно глядя ему в глаза:

– Уложусь в пять миллионов… можно и ещё уменьшить, но тогда я не могу быть уверен в том, что для Ларисы Яновны это будет… одним словом, устроит ли её пребывание в таких условиях… в процессе получения услуг… лечения. Что касается трёх с половиной… тут я совершенно ничего не смогу сделать, потому что эта цифра обозначена… психотерапевтом, и он категорически отказывается её обсуждать. Правда, есть возможность подыскать иного врача или фитнес-тренера, но на это потребуется дополнительное время. А вот, сколько его потребуется… я сейчас озвучить не решусь.

“Банкомат” молча и, казалось бы, безо всякого интереса выслушал Леонтия Щадовича, повернулся к нему спиной и обречённо произнёс:

– Хорошо, Леонтий. Я тебе всецело доверяю и рассчитываю на тебя. Договорились. С деньгами реши всё сам. Потом разберёмся… разберёшься… – «Пять миллионов на обустройство кровати для этой стервы и три с половиной тысячи фунтов ежемесячно, чтобы её на этой кровати обслуживали! – прикидывал финансовые последствия своего согласия Максим Устинович и по-товарищески смотрел в глаза Коваля. – Уж не сговорился ли ты подлец! с этой… Хотя, нет, конечно же, нет – ведь не до такой же степени… Но, тем не менее, мне нужно пересмотреть условия с этим ловкачом со следующей сделки. А почему собственно со следующей? Новую смету Тепляков ещё не подписал, а значит и пересмотр можно сделать уже с этой сделки. Всё верно. Вот так-то, Леонтий!» – Ну, мне пора. Поехали… Да, я на пару недель уеду. Нервы что-то совсем разболтались. К моему приезду, полагаю, ты с Тепляковым всё уже решишь, и мы с тобой затвердим всё остальное. Я за это время как раз продумаю условия и по приезде тебе их доведу… Да, но я при этом буду рассчитывать на то, что… вот этот наш вопрос будет уже полностью тобой урегулирован, – Максим Устинович резко развернулся и коварно-внимательно посмотрел на Коваля.

– Так точно, Максим Устинович! – преданно изрёк Леонтий Щадович и ничуть не потупил свой взгляд.

– Действуй! – отрывисто произнёс Максим Устинович, взмахом руки отодвинул Коваля с асфальтовой дорожки на траву и быстрым шагом пошёл к машине Коваля.

«Вот тварь! Он хочет условия изменить. Так знай – больше двух процентов я не уступлю. А твои непредвиденные расходы – это твои личные проблемы. Хочешь заработать больше – расширяй сметы. А быть одновременно и богатым и бзделоватым, так это так не бывает, – размышлял Леонтий Щадович, идя следом. – Итак… Он уезжает со своей кралей на две недели и это значит… Во-первых, Челнокова и Ларису Яновну следует познакомить, не откладывая – завтра же… Во-вторых, ремонт будем вести параллельно взрослению их отношений – это на всякий пожарный случай… да, и со сметой не более… трёх миллионов… В-третьих, Челнокову дадим не больше шести дней, чтобы разобраться с Ларисой Яновной… до результата… Четвёртое…».

– Леонтий! Давай мигом! – прервал раздумья Коваля нервный голос Максима Устиновича…

Первая неделя обустройства семейных дел “банкомата” прошла для Леонтия Щадовича в непрерывном неврозе. Он дважды останавливал ремонт квартиры Челнокова, выслушав его подробные отчёты «о продвижении дел с Ларисой Яновной». А к концу первой недели Коваль даже задумался было о том, что «следует заменить “Казанову”, а с этого бесталанного подлеца взыскать все расходы, включая неустойку». Но Лев Николаевич слёзно попросил «дать ему ещё один последний шанс» и в среду ситуация по докладу Челнокова «разрешилась полнейшим успехом и восторженной удовлетворённостью пациентки». К концу недели ремонт был завершён и оплачен в сумме двух с половиной миллионов рублей. А возвратившийся домой Максим Устинович обнаружил совершенно безразличную к нему Ларису Яновну, полностью обновившую свой гардероб, причёску и макияж и объявившую ему, что семь дней в неделю она теперь занята абонементами у визажиста, парикмахера, психотерапевта и массажиста. «Ты ведь не будешь возражать, мой дорогой, чтобы я хоть немного пожила в своё удовольствие?» – непритворно осведомилась она у Максима Устиновича. «Конечно же, не буду!» – удовлетворённо, но всё же с некой досадой ответил он, а про себя подумал: «Вот такую стерву я и пригрел у себя на груди».

С тех пор их семейная жизнь потекла в деликатной безразличности друг к другу и совершенном индивидуально-обоюдном комфорте. Единственным неудобством для них обоих был их сын, который только и делал, что “доил” одного и путался под ногами у другой. Но они как-то справлялись с этим неизбежным огрехом, хотя и с периодическими бурными выяснениями отношений межу всеми…

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит…

А.С. Пушкин

… И вот сегодня их сын, судя по сообщению Хватова, отколол нечто “из рук вон”. И это радикально вывело из равновесия Максима Устиновича, потому что «выверт» сына случился совершенно не вовремя, а именно в тот момент, когда в карьере Максима Устиновича «только-только начала проявляться возможность переселения даже страшно подумать в какой кабинет».

Губы Максима Устиновича дрожали, он зло тискал в руках ключ и мрачно смотрел то на дверь в комнату сына, то на жену. Лариса Яновна спокойно подошла к мужу, выдернула у него из руки ключ, вставила его в замок и он безо всяких усилий открылся.

– Чорт бы вас всех побрал! – разрядился набухший злостью организм Максима Устиновича, он пнул ногой дверь и вошёл в комнату сына.

То, что он увидел, его не то чтобы шокировало, а скорее озадачило. Он, молча, стоял у окна и размышлял: «А заходил ли я когда-нибудь сюда вообще?.. Да, и это был один единственный раз. Но когда и зачем это было?.. Вот! Мне тогда позвонил директор школы и сказал, что Олег – тогда он учился вроде бы в шестом классе… Да, что этот мерзавец заявил ему, что если он еще хотя бы раз позволит себе сделать замечание сыну Максима Устиновича, то будет уволен с работы, и никто его больше ни в какую школу никогда не примет… Вырастила!.. Только идиот может такое сказать вслух!.. Но теперь-то я вижу, что этот её отпрыск, он не просто идиот, он… хуже. А эта дура им видно вовсе не занимается. Нет, надо принимать меры, иначе из-за этого мерзавца… даже думать боюсь о том, как может мне навредить этот подлец!». Максим Устинович с ненавистью посмотрел на вошедшую в комнату Ларису Яновну и, зашторив окно занавеской, стал недовольно разглядывать детали обстановки.

Комната сына показалась ему чересчур большой уже в силу того, что всё помещение было пустым, а мебели было совсем немного, и она стояла вдоль стен. Пол был набран штучным паркетом со сложным рисунком. Слева от входной двери вся стена от пола до потолка была одним книжным шкафом, заставленным одинаковыми по размеру томами полных собраний сочинений русских и зарубежных классиков. Корешки книг каждого из авторов имели свой цвет, но этих расцветок было всего три: тёмно-синий, тёмно-зелёный и тёмно-коричневый, и они, красиво чередуясь, разъединяли сочинения примерно тридцати писателей. Напротив входа почти вся стена представляла собой одно огромное окно с раздвижной дверью, ведущей на широченную лоджию, тоже застеклённую от пола до потолка. С правой стороны к витражу был приставлен стол с двумя тумбами, изготовленный из морёного дуба. На столе стоял письменный прибор из малахита, литая фигурка охотничьей собаки и три стакана для виски. Напротив стола стояло кожаное тёмно-зелёное кресло с отделкой из морёного дуба. Отступив от стола на метр, вдоль стены располагался раздвижной кожаный диван такого же цвета и отделки, как и кресло. Между дверью и диваном стоял бар для напитков и закусок, стилизованный под земной шар. Вся стена над диваном была увешана фотографиями моделей в купальниках и графикой голых девиц. «А вот это классный персонаж» – невольно подумал Максим Устинович, задержав взгляд на одном из рисунков. Потом он подошёл к бару и открыл крышку огромного “глобуса”, разделявшую его по экватору. Внутреннее пространство состояло из двух половин: в одной из них в гнёздах стояли початые бутылки виски и мартини и нераспечатанная бутылка кампари, в другой лежали фрукты и вакуумные упаковки разных закусок. Максим Устинович возмущённо указал раскрытой ладонью на бар и вопросительно посмотрел на жену.

– Между прочим, твой сын в этом году уже оканчивает школу, – невозмутимо сказала Лариса Яновна, чуть смутилась и тут же добавила. – Он этим никогда не злоупотребляет.

Максим Устинович не найдя что ответить, лишь обречённо махнул рукой и вышел на лоджию. Она его поразила ещё больше, нежели комната. Часть лоджии была отделена перегородкой из тонированного стекла, за которой смутно угадывалось нечто, напоминающее душевую кабину. Максим Устинович помотал головой в надежде отрешиться от этого наваждения, но дверь оказалась настоящей и, открыв её, он действительно обнаружил элегантную душевую кабину и даже унитаз. Стена душевой, выходящая на фасад здания, была также из тонированного стекла и через неё хорошо были видны аллеи городского парка.

– Дьявол вас забери! Дура ты набитая! Это же незаконная перепланировка! Кто разрешил? – зло закричал на жену Максим Устинович, вернувшись в комнату.

– Успокойся и не ори. Все работы выполнил Леонтий Щадович. Он всё и всегда делает правильно… Я ему во всём доверяю! – не менее разгневанным тоном ответила Лариса Яновна и, не отрывая взгляда, с вызовом смотрела на мужа.