ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

Столоначальник, поняв тщетность своих попыток всё слепить, а ещё больше опасаясь доноса “товарищей по борьбе” на столь неудачно-хорошую лепку, воровато сгрёб все составляющие красного террориста и бережно упрятал их в стаканохранилище. После этого у “майора” наступило некоторое прояснение в забальзамированном спиртом мозге. И оно было без сомнения вызвано осознанием великой опасности, заключавшейся в возможности утраты командования над этим столом – символом власти. Опасность же исходила от самой дислокации присутственного места. Именно в этом же подъезде, но двумя этажами выше, очень ответственным квартиросъёмщиком был аж сам секретарь парткома сборочного цеха, конечно же, военного завода, на котором вкалывало почти всё население района. И району и заводу было присвоено имя, являвшееся погонялом^[22] одного из старейших большевиков. Секретарь был совершенно освобождённым от работы, которой все другие занимались в этом цехе. Связано это было с тем, что численность работников этого цеха соответствовала тому нормативу, при котором партийных секретарей следовало освобождать и сосредотачивать. И это, несомненно, было мудрым решением, потому как даже исходя из законов животного мира: стадо баранов должно быть обязательно направляемо взросло-грамотным козлом. Необходимо было также учитывать, что далеко не все работники цеха были одухотворены имéнием партийного билета. Да и те, которые записались за великой целью, всё же нуждались в постоянном подпирании, а в ряде моментов даже и попрании. Вот поэтому задача “освобождённых” состояла в том, чтобы весь этот неразумный люд окружать, загонять и, в конечном итоге, сплавлять в однородно-одобряющую массу с вкраплениями конструктивно-дозированной критики. Правда доза этой критики, как и сама критика, вырабатывались исключительно самими “освобождёнными”. А происходило это на встречах с совершенно уж свободными и “заключёнными за высокой стеной древнего зодчества”. Каждый “неосвобожденный” партийный секретарь, продравшись к “освобождению”, делал свой первый шаг к вожделенному “заключению”. Но на этом пути угождения и подставления некоторых своих мест следовало исхитриться и миновать возможного исключения – соблазнов то становилось ого-го. Уметь “нюхать воздух” и “жопой чуять” – вот главные качества, которые требовались, чтобы достичь “заключения”…

Так вот именно опасность того, что зоркие уши секретаря могут побудить его партийный долг к написанию “документа”, захлопнула пасть нецензурному лектору. Мускулы ярости на его лице атрофировались и заместились кожными складками плебея. Офицер плюхнулся на стул, издав задницей вонючий звук.

Той зажал пальцами нос и отгнусавил что-то типа: «Может, проветрим?».

Мент переменил рожу на дознавательскую и положил перед собой замызганный лист бумаги.

– Где были? Что делали? – вопросил он, обмакнув перьевую ручку в чернильницу.

– На каникулах мы с отцом пару раз ездили на рыбалку. Мы даже пытались поймать щуку на живца, однако нам…

– Ты чё несёшь? – дознаватель зло хлопнул ладонью по столу. – Я тебя про сегодня спрашиваю! – он уже заранее определился с тем, кого следует “колоть” и, нагнувшись над столом, уставился на Тоя.

– Это конкретней. – Той настроил воспоминательно-сморщенную рожу, прищурил глаза и продолжил. – Встал я как обычно в шесть тридцать, размялся, но, правда, не шибко…

– Ты что специально издеваешься? – мент остановил рукой и вернул к стене двинувшегося к Тою “шкафа”. – Тебя про сейчас, про вечер спрашивают! – сузил время исследования мент.

– Тогда начнём от пяти или от шести? Хотя часов-то у нас нет. По солнцу – никак. Его тоже сегодня не было – всё тучи и тучи. Зима, блин, надоела уже, товарищ майор, – Той снова пробил мента на “подхалимку”.

– Ты рассказывай, что и где вы делали два часа назад и до момента задержания, – подобрался к теме офицер.

«Видимо, всё таки – за то» – подумал Той и решил помолчать, используя паузу для оттачивания легенды.

– Фамилия, имя, адрес места жительства, – формализовал процедуру участковый.

Той сообщил свои данные, предварительно испросив, требуется ли назвать отчество. Жил Той в соседнем доме и мент сразу про себя это отметил в тот момент когда записывал адрес.

– Дата и место рождения, – не унимал своего любопытства участковый.

– Складывается впечатление, что это допрос. Тогда по какому поводу? Что случилось? – загрубил свой голос Той.

Толстый при этом напрягся и покраснел. Анастас хмыкнул безо всякой заинтересованности и, откинувшись на спинку скамейки, закрыл глаза.

– Не допрос, а опрос, – уточнил опер. – Допрос будет потом, – подло-мягенько произнёс мент и схитрил рожей.

– Тогда давайте конкретно, товарищ майор, – не унимался Той. – Мы – комсомольцы! И конечно, всё, что нам известно конкретно о конкретном, доведём до вашего сведения со всей присущей комсомолу ответственностью и…

– Ты что здесь цирк устраиваешь? – теперь уже кулаком вдарил по столу алкаш в погонах. – Хочешь, чтобы отца твоего привели? Где он? Что сейчас делает? – сформулировал угрозу начальник.

– Скока время? – очень спокойно спросил Той.

– Полвосьмого, – явно не догоняя, ответил опер, поглядев на часы.

«Хороший ремешок!» – отметил про себя Той, глянув на руку опера.

– Отец уже поужинал и сейчас вслух читает маме передовицу в “Правде”. А когда я вернусь после школы и немного отдохну, мама перед сном изложит мне её основное содержание. Мы не можем оставаться в стороне от неудержимого движения всего нашего…

– Прекратить эту бредятину! – мент явно начал выходить из себя. Он кляксно что-то чиркну́л на маленькой бумажке, толкнул её в сторону красноповязочников и, глянув на “худого”, вызмеил из себя. – Веди его отца! Скажи, что вызываю.

ДНДшник^[23], потеряв бдительность, хватанул цидулю, испачкал пальцы о непросохшие чернила, матюгнулся и неохотно отправился на задание. Опер, утеряв план допроса, туповато уставился на Тоя.

– Что вы имеете в виду, товарищ начальник? – не унимался Той. – Вы хотите сказать, что в главном печатном органе партии – бредятина? Да это никак не укладывается… у нас в головах! – Той присоединил к своему возмущению и пацанов, демонстративно обведя их глазами, и продолжил. – Наши учителя в школе принуждают нас понять, что доблестная милиция тоже является передовым отрядом нашей партии, – Той упорно нагнетал пар в уже закипавший котёл злости мента. – И можно испытать глубочайшее разочарование, когда и если утверждения наших преподавателей будут разрушены отдельными необдуманными действиями отдельных…

– Сиди и молчи, – вышипел мент и скроил харю, которая убедила Тоя взять паузу в политинформации.

«Вот падла, послал таки за отцом, – размышлял Той. – Не задался день… Похоже, и вечер будет не лучше. Сука ментовска́я. Как и что ты будешь доказывать? Да, если что, то надо будет требовать, чтобы сразу привели этого гэбиста… а, может, он уже где-то здесь? Да нет, он же был в жопу пьяный. Во, точно! Хер ты нас теперь возьмёшь! – Той накинул на лицо ухмылку, приняв решение о том, что и как будет дальше. – Надо только не дать базарить пацанам, нето они могут всё испортить…». Но Той так и не успел додумать свой план, потому что дверь резко пошла враспашку.

Отец Тоя вошёл в комнату по-россомашьи свирепо. Проходя мимо сидевших на скамье хулиганов, он остановился и врезал Тою массивный подзатыльник. «Блин, чорт меня дёрнул снять шапку!» – хапнув боли через край, укорил себя Той.

– И ты здесь? – отец Тоя грубо глянул на Толстого, но не стал отвешивать ему “леща” по склонённой к коленям голове, а лишь замахнулся и рубанул ладонью вонючий воздух узилища.

Анастас был обойдён каким-либо вниманием вообще, так как даже не открыл глаз для наблюдения за происходившими событиями. Он очень правильно вошёл в роль и решил для себя: «ничё не было… ничё не помню… ничё не знаю… я тут не при делах и не приставайте ко мне».

Михаил Иванович (а Мика Карьялайнен так и не привык к этому имени – к этому нельзя привыкнуть – он лишь приспособился, как приспосабливаются к негодным условиям жизни) по-хозяйски подошёл к столу, снял с головы шляпу и, оглядевшись, с паузой возложил её на стол ближе к его середине. Мент невольно подгрёб к себе сальную папку, образовав достаточное пространство между ней и шляпой. После этого он встал и протянул “вызванному” руку с потной грязью под ногтями. Отец Тоя заклещи́л охранительную длань своей особенной хваткой, которая буквально прессовала кости. Эта хватка была натренирована кайлом и лопатой на колымских стройках. Офицер из-за неспособности противодействовать силе силой, согнулся от боли в поклон и задёргал рукой, испрашивая возможность её освобождения. Отец Тоя ещё чуть придавил совсем размякшую кисть, тряхнул её и выкинул обратно менту. Офицер облегчённо шмякнулся на стул и надёжно запрятал руки между колен. “Михаил Иванович” удобно расположился на стуле, стоявшем возле стола, хорошенечко рассмотрел каждого из пацанов в отдельности и вопросительно-осуждающе уставился на участкового. Тот, в свою очередь, заёрзал глазами и окончательно утратил план расследования, да, собственно, и сам смысл предстоящего разговора. «Чортова работа, чортов день, чортово происшествие, чортов паскуда – сторож, чортовы дружинники!» – только и исключительно это гонял в своей безыдейной голове мент.

Вонючий воздух “разбирательного кабинета” никак не располагал к длительному молчаливому психоанализу и кому-то нужно было хоть что-нибудь начинать. Тогда отец Тоя взял выяснения под свой порядок:

– Что сотворили эти мерзавцы, тарищ начальник? – обратился он к менту, сократив слово “товарищ” и зашку́рив слово “начальник”.

“Начальник”, по-школярски затупив глаза и голову, начал хитрить разговор:

– Сообщение получили об избиении… дерзкой провокации в отношении заслуженного человека, – здесь мент показательно воздел глаза в потолок и замолчал, проверяя реакцию отца Тоя и закосив на него змеючий глаз. Но никакой обеспокоенности или тем более чего-то ещё он так и не дождался. Генетическая память к допросам запластили́нила на лице “Михаила Ивановича” враждебно – непонимающе – выжидательное выражение. Кисть руки бывшего зэка, растопырено лежавшая на столе, медленно собралась в каменный кулак, натянув кожу и вы́ярчив наколку в виде морского якоря. Этот кулачище мгновенно пресёк желание мента к эксперименту по психоанализу и заторопил его в объяснении сути происшествия:

– Заслуженный человек, сотрудник органов, – загибая пальцы, излагал участковый. – Владимир Генрихович Склизов – заведующий хозяйством школы… Активный партиец, незаменимый помощник директора школы по части сохранения и защиты государственно имущества! – закончив перечисление заслуг ВОХРы, мент пронзительно выпрямил спину и продолжил. – Вот этот человек был безжалостно и цинично избит группой хулиганов сегодня… в промежутке от шести до семи часов вечера недалеко от своего дома… Потерпевшему были нанесены тяжкие телесные повреждения лица и других участков тела.

– Госпитализирован? – задал уточняющий вопрос отец Тоя.

– К счастью, нет… обошлось, – заюлил словами и глазами мент.

– Побои-то сняли? Зафиксировали? Подтвердили в больнице? – продолжал наседать “Михаил Иванович”.

Участковый суетливо вытянул из кармана грязнущий платок и, упрятав в него половину рожи, принялся по-актёрски сморкаться, пытаясь этим “запау́чить” разговор и явно о чём-то размышляя.

– Хотелось бы прочесть справку о характере повреждений, тарищ начальник, чтобы понять: чем и как наносили… а это поможет узнать: кто и когда, зачем и почему в тоже время, – отец Тоя обернулся и строго всмотрелся в ДНДшников, которые под этим взглядом вытянулись в натуральный рост.

Опер распечатал рожу из платка и отрыгнул дурной воздух, которым пропахла его замызганная утираловка. Из лужёной глотки мента при этом вырвался и букет смеси запаха спирта и селёдки.

Отец Тоя вначале невольно-брезгливо уклонил свой нос от этой вонючки, но распознав запах водки, развернулся на стуле, расправил ноздри и вполне заинтересованно уставился на охранителя порядка.

– Да, да, товарищ младший лейтенант, извините, не перебиваю, слушаю вас внимательно, – пригласил он участкового к повествованию, далеко выпихивая из себя каждое слово, и приготовился к восприятию сути и “духа” рассказа мента.

Той отчётливо осознал, что отец что-то для себя понял и уже нечто решил. Всё это совместно с болью от оплеухи окончательно его успокоило и убедило в неизбежном благополучном исходе свершённого. «Бог шельму метит. Всё-таки правильно мы ему наваляли. ВОХРа позорная!» – прогнал Той сквозь себя эту мысль и не без труда нацепил на рожу глубокую скорбь.

Толстый, накосо обозрев подёрнутое трауром лицо Тоя, зажал свою пасть ладонями и запрятал под веки смеющиеся глаза. Его обуял хохот, но он искусно перекроил его в пронзительный кашель, не преминув при этом руками сигнализировать: “Да тут хоть топор вешай от смрада”. И всё у него получилось очень даже убедительно.

Спас неприятную для мента ситуацию вдруг вернувшийся из небытия Анастас:

– Время скока? Может, пора по палатам, в смысле по камерам? Чё-то спать охота, – вытрубил он, захватив ладонями свой затылок и смачно потягиваясь.

Всё “собрание” тут же воззрело на бывшую мумию, а ДНДшники гавкнули коротким смешком. Мент тут же их окоротил поднятием кулака и снова впал в ступор, заперебирая в папке какие-то никчёмные бумажонки.

– Язык твой – враг твой. Доведёт он тебя… и твоим поведением… в данный момент, – отец Тоя надавил на слово “данный” и поглядел на Анастаса недобрым взглядом. – Нам с товарищами, наверное, всё же придётся задать тебе ремня… в воспитательных целях! – завершил он угрозой и обвёл взглядом правоохранителей, как бы ища одобрения.

Мент ответил за всех отказом – отрицательно мотнул головой и прицокнул по-блатному.

«Тот ещё перец! Наблатовался на работе. А, может, и сам такой» – заключил для себя отец Тоя.

– Штаны-то у самих на жопе удержатся? – начал было задираться Анастас, но узрев необыкновенно ласковый взгляд Тоя, тут же вновь окуклился.

«Вот падла! Так и зырит на меня. Носом так и внюхивается, тварь зэковская!» – размышлял мент, делая вид, что он изучает бумажку в папке, которую выправил так, чтобы никому более не было видно, а есть ли на этой бумажке вообще хоть что-нибудь. «Нахер я только его вызвал? Законник ё… И этот мудак тоже хорош – нажрался “вдупель”. Сними с него побои. Его было впору в вытрезвитель доставлять. А, может, правильно они ему вломили? Может сам и залупился?.. А, может, не они? – мелькнула у мента спасительная мысль, которая быстро бы всё решила. – Да как же не они?.. Этот-то точно участвовал, – утвердился в дознании опер, оторвав взгляд от “Дела” и взглянув на Тоя, который заинтересованно наблюдал за театром одного актёра. – Этот точно был… Пожалуй, он и главарь у них… А как тут что докажешь? Очную ставку не проведёшь… Этого козла – потерпевшего, пожалуй, уже и не разбудишь. А даже если разбудить и привести, то не ясно – чем всё это закончится… И кого в этом раскладе вообще придётся доставлять… и куда. Нет, этот зэк такого говна может наворотить! Себя только на разбор поставишь… А что собственно есть?.. Заявления “терпилы” нет. Он и говорить-то спьяну не мог, нето что писать… К утру очухается, так может и совсем ничего не вспомнит. А если и вспомнит… то, как он всё объяснит?.. На меня настучит? А резоны? Эти балбесы ДНДшники подтвердят: в каком виде он сюда подгрёб… Да, кстати, надо будет с них письменное подтверждение отобрать, – мент зыркнул на заскучавших дружинников, которые сразу почуяли в этом взгляде начальника что-то недоброе. – Получается, что лучшее – это просто взять и выпнуть их всех отсюда. Отобрать с них какие-то объяснения… любые – всё равно будут врать. А вот потом, если что – прищучить их за это же… А эта, блядь, пыль лагерная – так и вынюхивает, паскуда. Зря я тебя сюда приволок!.. Но тебя, падла, я и опрашивать не буду. И хер ты дополнишь протокол своим грёбаным мнением. Вон, вижу: уже формулировочки гоняешь. Да ни чё у тебя не выгорит, вражина!» – опер окончательно утвердился в плане своих действий, захлопнул папку, вяло поднялся со стула и со словами «посидите пока», протопал в сортир. Там продолжительно пополивало а, учитывая переменчивое звучание, то частично наверняка пополивало мимо унитаза. Потом в сортире захлёбно отурчал сливной бачок и вступил в обязанности водопроводный кран, поначалу начавший плеваться. Слышно было как мент, слегка обдав руки водой, несколько раз бурливо прополоскал свою пропиту́ю глотку.

«Запах этим не убьёшь и мне понятно, что они точно тут “накатывали”» – удовлетворённо подумал отец Тоя.

Дверь сортира отскрипела и вместе с запахом мочи выпустила участкового, отиравшего на ходу руки о свою задницу, обтянутую форменными галифе. Опер вернулся к месту, дававшему ему право на дознание и даже право на допрос и это право подтверждалось, пусть и плохонькой, но всё же настольной лампой, стоявшей на краю стола. Продолжая елозить ладонями по жопе, мент “запетуши́л” правым глазом поочерёдно на каждого из преступников. Однако эта попытка гипноза не имела никакого смысла, потому как каждый из “пациентов” был занят исключительно собой.

Анастас цинично дремал, приоткрыв в нирване рот, и чуть пускал слюну со стрелки губ. Толстый, склонив голову, казалось, рассматривал свои ботинки и периодически поднимал то один, то другой носок. Но если приглядеться повнимательней, то становилось очевидным, что он вытопывает какую-то музыку. Той очень тщательно следил за всем, что делает опер и скорее сам пытался его приручить.

– Итак, приступим, – настроился мент, уселся за стол и достал из верхнего ящика почти чистый лист бумаги.

– Почему нарушаете тишину и мешаете спокойному отдыху граждан? – вдруг переиначил тему встречи участковый. – Почему орёте прямо под окнами трудящихся, мешая их отдыху после трудового дня? – усилил он степень ответственности.

“Михаил Иванович” недоумённо посмотрел сначала на «трища начальника», а затем на Тоя.

– В этом дело-то что ли? А что ж вы про… драку какую-то? – спросил отец Тоя, удовлетворённо закинул ногу на ногу и уплотнился в спинку стула. – Да и ясно ведь, ну как эти хилые парни могли… да и зачем?.. напасть, а тем более справиться! с этим верту… – отец Тоя не договорил и умышленно подавился кашлем. – Да там явно орудовала шайка взрослых преступников с ясным смыслом и умыслом, – отец Тоя, окончательно поняв, что беда миновала, решил взять инициативу и завершить присутствие в этом затхло-смурном заведении. – Вам нужно прямо сейчас, – убедительно продолжил он, рассматривая мента и теребя свою шляпу, – организовать опрос всех возможных свидетелей. Провести облаву и “шмон” на “малинах” для изъятия вещьдоков… Он был ограблен? Время дорого и давайте, не будем его терять!

– Прекратите уже! – взорвался негодованием опер. – Это всё и даже бо́льшее давно уже делается, – он исподлобья глянул на офанаревших от его слов дружинников и вдарил ладошкой по столу.

– Мы не это здесь рассматриваем! Вопросы здесь ставлю я!.. согласно общей так сказать обстановке на районе… всех происшествий… случившихся. И независимо! – рявкнул опер и снова зыркнул на начавших что-то соображать ДНДшников. – Ваше дело… всех! – он ткнул указательным пальцем в каждого из присутствующих в узилище. – Каждого! Сообщать и признаваться во всём, что было и стало вам известно. Дать показания обо всём, что вы увидели, пусть и случайно, а лучше когда увидели неслучайно, а из бдительности, – сурово назидал мент. – Вы не имеете права ничего скрывать! – почти уже орал дознаватель, подобострастно воззрев в потолок и теперь уже явно желая быть услышанным в известной квартире. – Мы калёным железом выжгем… вообще всех, которые имели или будут иметь…

– Давайте по делу, гражданин начальник, – достаточно грубо пресёк отец Тоя монолог мечтателя о гбшных погонах.

Опер от неожиданности захлопнул пасть и, вылупив свои зырки, сделал попытку включить мозг. «Тварь антисоветская, – попытался размышлять мент, правда, его не вполне “серое вещество” имело весьма ограниченные способности. – Пыль лагерная! Доходяга, блядь!.. Всех вас там надо было кончать!.. Тогда и этих выродков не было бы. Ничего, вернётся наше время. Ещё встретимся… но тогда кровью харкать будете. Жалко, сука, что они не вмазали этим придуркам – дружинникам. Хоть случайно лупсанули бы… тогда щас бы захерачил им нападение на представителей власти. На “малолетку” запёр бы этих говнюков… ну уж под надзор – точно. Каждый вечер, суки, отмечались бы у меня. А этого на работе бы… товарищеским судом. Да хер бы тебе, а не профсоюзные путёвки!.. И матерям ихним – то же самое!» – на том мыслительный процесс офицера завершился, и пришло осознание бессилия в дознании чего-либо, которое совокупилось с дьявольской злостью вообще ко всему вокруг, и родилась ненависть. Желая нагадить по максимуму он ткнул ручку в чернильницу, собираясь что-то записать, но от чрезмерного усердия сломал перо.

– Блядский рот, – выблевал опер и, доставая сломанное перо, выпачкал пальцы в чернилах.

– При детях прошу не выражаться! Вы всё же как бы там ни было, а вы представитель власти, – спокойно и безо всякой ехидны, но очень твёрдо и с лёгким вопросом в конце фразы вколотил в воздух узилища отец Тоя.

Опер решил загладить оплошность процессом театрального оттирания пальцев от чернил. Он пониже опустил голову, и казалось, пытался даже обнюхать каждый очередной оттёртый перст… но, укосив глазом нетерпеливо тюкающий по столу указательный палец “Михаила Ивановича”, весь изнутри пошёл на излом и выдавил из себя:

– Прошу прощения. Это случайно… Вырвалось.

– Попрошу впредь вести себя сообразно!.. при детях! – отец Тоя победно ещё раз продемонстрировал морской якорь на запястье сжатого костоломного кулака.

«Твари!.. Паскуда!.. Сволочь! Учить вздумал. Ты кого учишь, гниль антисоветская? Я тебе докажу, сука…» – накачивался ненавистью представитель власти и пытался соорудить на своей роже нечто волчье, но сподобился он вылепить лишь морду шакала… а кровь, прилившая к его лицу от взрыва эмоций, залила всё это красным и особо тщательно – глаза. Его ненависть прибрала к рукам все силы организма и оставила голосу только тонюсенько-сиплую возможность, которой он и затявкал:

– А вы знаете, что́ они орали на улице? Что́ горланили эти… Что́ они устроили прямо под окнами? Что вы орали?! Говори! Говори, я тебе говорю!.. – мент просто задыхался от желания истребить словом всё вокруг.

«Сейчас кончится. С такими-то нервишками, да на такой работёнке… Уймись, не катит тебе сегодня. Ничё у тебя не вышло, да и не выйдет… И пора разбегаться… Зато побухаете под селёдочку. Да, селёдочка классная. Щас бы кусманчик с хлебцем. Жрать охота! Хотя бы просто кипяточку… с сахарком… а потом яишню на сале… с чесночком… можно даже просто кусочек сальца на хлебушек, да хлебушек чтоб потолще… и горяченький» – Той хлебнул слюны и впитал лишь окончание реплики Анастаса, разбуженного тонким лаем опера.

– Ты чё разорался? Решай чё те надо и от…! – тут Анастас замялся, глянул на отца Тоя и решил не зазвучивать слово до конца.

– С тобой вообще пока не разговаривают! Сиди и помалкивай! – фальцетом строчил офицер. – Я тебя спрашиваю, что вы там орали? – мент упёрся в Тоя своими красными выпученными глазёшками.

Отец тоже вопросительно посмотрел на сына и, сжав зубы, взглядом призвал его к ответу.

– Не орали, а пели… “Интернационал”. Как вообще можно орать партийный гимн?.. Мы его пели! – сказано это было Тоем совсем негромко, но очень ответственно.

Рыло опера как-то сразу вытянулось и стало напоминать удивленное свиное. Отец же Тоя скорее озадачился, нежели удивился. Он давно уже привык к пируэтам, которые мог выкатывать в разговоре его очень любимый сын. Он даже гордился тем, что Той при редких застольях с близкими приятелями отца мог неожиданным аргументом «вообще из другой оперы» склонить на свою сторону мнение присутствующих, дискутирующих о нравах современной молодёжи.

– Мы не просто пели, мы репетировали! – неожиданно встрял в разговор Толстый. При этих словах он распрямился и сидел с абсолютно прямой спиной: так как и положено сидеть отличникам на фотографиях с “Доски почёта”.

Анастас, конечно же, открыл “бесстыжие” глаза и приготовился к спектаклю, который был теперь предрешён.

Той выстроил лицо “правофлангового”, дотошно подправил чёлку, встал со скамьи и, приняв туловищем позу “непримиримого активиста”, приступил к развёрнутому ответу на вопрос, поставленный представителем власти:

– Как всем, наверное, известно: не далее чем через некоторое и очень короткое время должна состояться знаменательная дата, которая явилась неизгладимой бороздой в жизни товарища… – тут Той произнёс кличку первого пришедшего ему на ум большевика. При этом он ясно осознавал то, что никаких серьёзных рисков это за собой не несёт. Ведь, во-первых, точной даты он не называл. Во-вторых, что там должно было отмечаться – это тоже он не указывал. В-третьих, в жизни любого видного партийца было столько наворочено всяких прославляемых свершений, что, в крайнем случае, порывшись в биографии фигуранта, можно было накопать какое-либо событие и представить его весьма значительным, хотя бы даже и «для себя лично». И наконец, сама произнесённая кликуха исключала вероятность того, что будет задан вопрос: «А что за дата будет отмечаться?». Но даже если бы такой вопрос и вырвался из башки похмельного “конвоира в светлое будущее” – Той немедленно ответил бы убивающим наповал вопросом на вопрос: «Неужели вы не знаете о жизни и деятельности самого товарища…?». При этом Той конечно же выпучил бы глаза и общупал бы ими каждого по очереди. Тут свою роль (а Той в этом был убеждён на все сто) должны были сыграть пацаны: они несомненно продемонстрировали бы превеликое удивление в отношении этого вопиющего аполитичного незнания того, что не знать – преступно.

Однако опер благоразумно не стал уточнять – чего там должно отмечаться и, чтобы не обнаружить никаких своих реакций, приклеил взгляд к бесцельно лежащему на столе листку бумаги. Записывать ему было определённо нечего, да теперь уже и не для чего. «Чортов ублюдок! Чортово всё!» – жевал он своей единственной извилиной и не понимал того, как бы всё это поскорее прекратить.

– Мы на собрании нашей небольшой комсомольской ячейки, – продолжал развёрнутый ответ Той, чуть развернувшись в сторону пацанов, – решили предложить бюро комсомола школы программу празднования знаменательной даты… – в этом месте Той сделал паузу, а парни одобрительно закивали головами, наложив на свои хитрющие рожи маски торжественно – патриотической озабоченности, и Той продолжил. – Важным элементом апофеоза… – после слова “апофеоза” Той снова сделал паузу и уточнил склонённому к столу мозгу офицера, – то есть завершающим элементом, который должен вобрать в себя всю суть… так вот, апофеозом митинга должно стать всеобщее пение “Интернационала”. Товарищ… – Той скороговоркой оттарабанил погоняло инициатора массовых расстрелов, – частенько заканчивал свои речи перед трудовыми коллективами пением партийного гимна. Но, как мы могли выходить на бюро, даже не отточив стройности хорового исполнения в своей, пусть и небольшой, но очень спаянной ячейке? Разве это по-комсомольски?

Пацаны дружно хмыкнули и твёрдо кивнули головами. ДНДшники грязно матюгнулись глазами, вытянули руки с растопырено – напряжёнными пальцами по швам и заскрипели зубами. “Михаил Иванович” удовлетворённо, но с лёгким недоверием, задержал взгляд на “монументе” сына, который зафиксировался в вопросе, а его взор был обращён на “независимого судью” – мента, который уже стал даже не подранком, а убитым наповал сизоклювым вороном.

– В школе надо репетировать или в ДК или… ещё там где-то. А не ора… – офицер присёкся и, наигранно кашлянув, продолжил более чем примирительно, – не оранизовывать репетиции, мешая отдыхать людям, – букву “г” он весьма искусно и предусмотрительно заглотил.

«Вот и ладушки!» – решил про себя Той и, взяв команду “вольно”, снова заговорил вслух:

– Это промашка… Недодумали… Недооценили. Порыв преданности затмил. Но выправим! Подработаем. Выводы будут сделаны! – Той назидательно-осуждающе уставился на пацанов, а те, в свою очередь, скорбно склонили головы, укрывая нагло-хитрющие смеющиеся глаза.

«Вот тварь! Выскользнул змеёныш. Ну да ладно, не всё ещё закончилось. Теперь возьму тебя на заметку!» – решил для себя участковый и приступил к ритуалу закрытия “Дела”. Он теперь уже аккуратно и по протоколу обмакнул перо в чернильницу, стряхнул с него каплю чернил, накативших на кончик и, написав что-то на листе, прикрыл всё это от любопытствовавшего взгляда отца Тоя.

– Михаил… – опер приоткрыл лежавшую на столе папку, коротко глянул туда и продолжил менторским тоном, – Иванович, я официально объявляю вашему сыну предупреждение о необходимости соблюдения закона вцелом… А в частности: о необходимости соблюдения тишины и порядка на улицах города в вечернее и ночное время. Конституцией нашему народу предоставлено право на заслуженный отдых после напряжённого трудового дня. И мы не можем и не имеем права… даже основываясь на чём-то… нарушать! Учитывая то, что сидящие подростки, – мент властно тыкнул в каждого пальцем, – подвергнуты приво́ду впервые, а совершённое правонарушение ими осознано и деятельное раскаяние высказано! – вынес вердикт опер. – Основываясь на том, что правонарушителей есть кому вручить в настоящий момент!.. – тыкать пальцем в отца Тоя мент не решился и лишь старательно-уважительно наклонил голову в его сторону. – А это, в свою очередь, исключает возможность повторения правонарушения. Я проявляю своё настояние в том, чтобы ответственное лицо препроводило их к месту постоянной прописки и вручило их взрослым членам семьи с обязательным уведомлением последних о вынесенных мной в их адрес предупредительных причинах, обязавших вынести это предупреждение.

Мент заглох и вопросительно-просительно уставился на отца Тоя, который утвердил просьбу участкового кивком головы и затвердил это шлепком ладони по столу. Воодушевлённый своей мудростью офицер продолжил наставления:

– Вас, Михаил Иванович, я лично! прошу провести профилактически – воспитательную беседу с сыном. И может быть даже воспользоваться правом отца и – правоохранитель рубанул воздух ребром ладони и слепил из своего рыла морду ехидны.

– Вы имеете в виду, что я должен его избить? И до какой степени? – по лицу отца Тоя забугрились желваки и это было ещё большей угрозой, чем наколка.