Выпрямившись и опустив глаза долу, держа свою чашку в левой руке, самана стал перед первым домом, терпеливо ожидая милостыни. И так как никто не явился у двери, его истощенная фигура двинулась дальше. Многие отказывали ему в подаянии, отправляя его вон с сердитыми речами. Даже те, кто подавал ему небольшую горсть рису, бранили его бродягой. Но так как он был уже свободен от личных побуждений, он благословлял дававших, и когда он увидел, что собрал уже достаточно для удовлетворения нужд своего тела, то вернулся назад, чтобы съесть свой скромный обед под зелеными деревьями в лесу. Когда же он переходил площадь деревни, появился важный брахман в дверях сельской думы и, скользнув взглядом по страннику, остановил его и спросил:

– Не ученик ли ты Благословенного Святого Будды?

– Я Ануруддха, ученик Благословенного, – сказал самана.

– Хорошо, хорошо, – сказал брахман, – я должен с тобою познакомиться, потому что я встречал Благословенного в Раджаге, и он говорил мне с восхищением об Ануруддхе как искусившемся в метафизике, как о философе, который постиг учение Татхагаты. Если ты действительно Ануруддха, тот самый Ануруддха, мудрость которого хвалил Благословенный, то я рад тебя приветствовать в доме моем. Сделай же мне честь, о почтенный самана, провести время в доме моем; удостой отобедать в моем помещении. Я был бы очень рад, если бы ты почтил завтра своим присутствием свадьбу моей дочери.

– Позволь мне, начальник Кударагары, – отвечал Ануруддха, – съесть мой обед в лесу, а завтра я явлюсь и буду присутствовать на свадьбе твоей дочери.

– Пусть будет так, – сказал Субгути. – Мы рады будем тебе всегда, когда ты вздумаешь прийти.

Свадьба

Дворец Субгути был украшен флагами и гирляндами, и приемный шалаш для невесты был выстроен из бамбука во дворе за жертвенником. Жители Кударагары ждали у дверей, чтобы поглазеть на процессию. Судата-жених торжественно появился со своими друзьями и почтительно приблизился к отцу невесты.

Почтенный начальник-брахман сердечно принял молодого человека и повел его к семейному алтарю в присутствии своей жены, матери невесты, и единственного сына своего, Качеяны. Тут он предложил жениху напитки из меда и представил ему свою дочь в подвенечном платье с драгоценными украшениями на голове и ожерельем из драгоценных камней.

Обращаясь к жениху, он сказал:

– Следует, чтобы отец-брахман избрал супругом своей дочери, чистокровной девушки-брахманки, и юношу-брахмана, законного сына брахманов-родителей, и следует, чтобы они женились согласно обрядов брахманов. Я выбрал тебя, о Судата, ибо ты достоин невесты. Ты из касты брахманов. Твои кости, колени, шея и плечи сильны. У тебя нет лысины, кожа твоя бела, поступь твоя пряма и голос твой чист. Ты обучен ведам и хорошему поведению. Родители твои уважаемы в деревне. И я верю, что ты выполнишь все обязанности доброго супруга. Дочь моя должна быть тебе верной женой, верной тебе как в счастье, так и в несчастье, и да будут дети, которые родятся от вас, и дети детей ваших достойными своих предков. Невеста ждет тебя в своем подвенечном уборе. Прими ее и живите в мире и согласии.

Обряды были выполнены согласно обычаям страны, и в то время как высший жрец деревни произносил молитвы, отец невесты совершал возлияние из воды. Жених взял за руку невесту и ступил на камень твердости. Тогда молодая чета выполнила церемонию, обходя вокруг алтаря по семи ступенькам, указывая этим, что они будут отселе спутниками в жизни и готовы встретить все случайности судьбы, дурные и хорошие, полном согласии.

После этого женатая чета, сопровождаемая лучшим другом жениха – братом невесты Качеяной, отправилась в дом жениха, будущий дом невесты. Огонь с алтаря, на котором были сожжены приношения, нес в железном сосуде священник, сопровождавший невесту.

И когда свадебная процессия проходила но улице, народ приветствовал невесту и бросал горсти рису через нее, призывая благословение. В доме Судаты жених провел невесту через приемную.

Развели новый огонь, зажгли его от огня с невестиного алтаря, и, когда совершили полагавшееся жертвоприношение, молодая чета три раза обошла священный огонь Агни. Тогда сели на разостланную красную шкуру коровы, и родственник-мальчик расположился в складках невестиного платья, а брат покойного отца жениха, почтенный старик священник, молился над нею:

– Да защитит тебя Агни, который пылает священным огнем в очаге этого дома! Да будут жить дети твои в благополучии и достигнут полноты своей жизни! Да будешь ты благословенна, о достойная девушка, как мать здоровых детей, и да узришь счастливые лица твоих мужественных сынов!

Тогда жених дал горсть поджаренного ячменя невесте и сказал:

– Да благословит Агни союз наших рук и сердец!

Проповедь Ануруддхи о счастье

По совершении брачной церемонии Субгути пригласил гостей на обед и, увидя между народом мудреца Ануруддху, позвал и его и усадил около себя. Гости были веселы и наслаждались обедом. А когда вечер становился все холоднее и луна поднялась и разлила свой мягкий свет, все уселись под ветвями широкого банана и стали беседовать о своих богах и о прошлой славе своей страны. Тогда Субгути, судья, обратился к Ануруддхе и сказал:

– Почтенный Ануруддха, я испытываю высокое уважение к благословенному мудрецу из рода Шакьев, которого народ называет Татхагата, святым Буддой. Но мне кажется, что учение его не подходит к нашему народу. Это философия для угнетенных несчастиями жизни. Она доставляет убежище измученным, больным и печальным, но она не должна иметь успеха у счастливых, могущественных, здоровых. То, что может быть целительным бальзамом для раненных в сражении, то противно и кажется ядом для победителя.

И сказал Ануруддха:

– Учение Благословенного, действительно, предназначено для тех, кто угнетен несчастиями жизни. Оно представляет убежище для измученных, потому что оно доставляет им здоровье и счастье. Счастливые, могущественные и здоровые не нуждаются в удобствах, не нуждаются в помощи, не нуждаются в лечении. Но кто эти здоровые, счастливые и сильные? Есть ли между вами кто-нибудь свободный от печали, болезни, старости и смерти? Если так, то его действительно можно назвать победителем, и он действительно не нуждается в спасении. Правда, я вижу много счастья вокруг меня. Но хорошо ли обосновано ваше счастье? Будет ли ум ваш ясен и спокоен в минуты скорби и в час смерти? Только тот достиг истинного счастья, кто вступил в бессмертную нирвану, то состояние души, которое поднимается выше мелких мирских искушений и освобождает нас от заблуждений о я. Счастье, покоящееся на мирском благополучии, – это опасное положение, ибо все меняется, и только тот воистину счастлив, кто отказался от привязанностей ко всему переменяющемуся. И нет действительного счастья, кроме того, которое основано на религии Татхагаты.

Татхагата открывает глаза тем, кто думает, что они счастливы, чтобы они могли видеть опасность жизни и ее ловушки. Когда рыба видит крючок с приманкой, она думает, что она счастлива. Но она сразу увидит свое несчастье, как только почувствует острие у себя во рту.

Тот, кто ищет своего личного счастья, всегда должен быть полон боязни. Он может относиться безразлично к несчастию его собратьев, но он не может быть слеп к тому, что тот же самый конец ожидает и всех нас. Счастлив тот, кто воздаст смерти то, что принадлежит смерти. Он победил смерть, и какова бы ни была его судьба, он будет спокоен и будет владеть собою; от отказался от воображаемого я и вступил в царство бессмертия. Он достиг нирваны.

Судата посмотрел на невесту и сказал:

– Никогда не приму я учения Готамы, потому что не следует жениху оставлять свою невесту для того, чтобы достигнуть нирваны!

Ануруддха, выслушав замечание Судаты, продолжал:

– Мой юный друг боится, что учение Татхагаты отвлечет его от невесты, которой он сегодня поклялся в верности. Но не в этом дело. Ты слышал уже рассказ о том, что Благословенный покинул свою жену и ребенка и отправился на бездомничество, потому что заблуждение господствует в мире и мир лежит во тьме. И достигнув бессмертной нирваны, он теперь старается только об одном – указать путь другим. И мы, его ученики, которые, подобно ему, оставили мир, посвящаем себя религиозной жизни не ради себя, потому что мы уже ясно поняли весь вред нашего я, а ради спасения мира. Но не в этом дело.

Освобождение является не в расторжении уз жизни, а в том, чтобы отказаться от своего я. Пустынник, который отрезал себя от мира, но лелеет в сердце своем хотя бы малейшее желание свое, – будет ли это ради счастья в этой жизни или в предстоящей, – не свободен еще. А смиренный отец семейства, если он отказался от всяких желаний, может достигнуть того славного состояния души, плодом которого является нирвана.

Тот, кто стремится к религиозной жизни, должен оставить мирские размышления и со всей своей энергией стремиться получить просвещение. Но тот, у кого есть обязанности в семье, не должен уклоняться от своей ответственности. Татхагата говорит:

Помогать матери и отцу,
Ходить за ребенком и женою,
Следовать мирскому призванию –
Вот великое благословение.
Всякое добро, благочестивая жизнь,
Помощь, оказанная соседу,
Поступки, которых нельзя осудить, –
Вот это величайшее благословение.
Строго следить за душевной своей чистотою,
Узнать четыре благородные истины
И достигнуть нирваны –
Вот это величайшее благословение.

Спор

Ануруддха видел, что Судата загорелся негодованием. Он перестал говорить и глядел испытующе на молодого человека. Судата встал на ноги и сказал:

– Совершенно отказаться от своего я! Так это-то и есть то освобождение, которое проповедует Готама? Отец мой называл его еретиком и неверным, и действительно он не ошибался, потому что освобождение Готамы – это разрушение. Он отрицает человеческое я. Готама отрицает авторитет священных писаний. Он не верит в Ишвару, Господа всего создания, и он утверждает, что нет души. И он так кощунствует, осуждая обряды, как нечестие; высмеивает нашу молитву как бесполезную и желал бы разрушить все наши священные учреждения, на которых зиждется наш общественный порядок. Его религия – отрицание всякой религии. Она не божественное, а только человеческое измышление, потому что говорит, что одного просвещения достаточно, для того чтобы осветить путь жизни.

Ануруддха слушал страстное опровержение Судаты и, заметив, как он весь загорелся румянцем, подумал про себя:

«Как прекрасен этот юноша, каким благородным кажется он в своей благочестивой преданности религии своих отцов!»

Тогда он спросил:

– Что ты разумеешь под я?

Судата отвечал:

– Мое я – неизменное, вечное я, которое управляет моими мыслями. Это, одним словом, и есть то, что мы все разумеем под я.

– Что же это в самом деле за я? – воскликнул Ануруддха. Бесспорно, есть нечто такое во мне и в тебе и во всяком человеке, что мы называем я. Но то, что мы называем я, это известный оборот речи, точно так же, как и прочие слова и представления, которые населяют наш ум. Слово я, правда, остается на всю нашу жизнь у нас, но оно обозначает перемену. Оно начинается в ребенке вместе с развитием его сознательности и отмечает сначала мальчика, потом юношу, потом человека и, наконец, впавшего в детство старика. Слово может оставаться тем же самым, но суть, которую оно обозначает, меняется. А потому то самое, что само о себе говорит я, – не вечно, не неизменно, не божественно, – одним словом, не то, что философы йоги называют действительно я. Это то слово, которое обозначает всю личность говорящего, со всеми его ощущениями, чувствами, мыслями и желаниями.

Судата отвечал:

– Готама неверный потому, что отрицает существование души, к тому же он противоречит сам себе потому, что говорит о переселении души и о бессмертии. – Не будем препираться из-за слов, друг Судата, – сказал самана, – а лучше поймем правильно учение. Татхагата смотрит на то я, о котором ты говоришь, как на заблуждение, ошибку, мечту; привязанность к этому я производит себялюбие, себялюбие же стремится к счастью или здесь, на земле, или за пределами ее, на небесах. Но в то время как это воображаемое я является ошибкою твоей философии, существует действительное я, действительная личность, действительная душа. Нет ни одной личности, кто бы мог вполне владеть своим характером, мыслями и поступками; но характер, мысли и поступки сами по себе составляют личность. Нет в тебе, Судата, этого я, которое думает твои мысли и которое образует твой характер, но сами твои мысли и сам твой характер составляют то, что ты есть. Твой характер, твои мысли, твои стремления – вот твоя душа. Ты не имеешь идей, но ты сам представляешь идеи.

– Но кто же тогда хозяин этих идей во мне? – спросил Судата. – Хозяин моих идей – это и есть мое я.

Ануруддха продолжал:

– Идея я не есть хозяин, который обладает твоим телом и умом и направляет все движения и желания твоей души, но те твои желания, которые являются сильнейшими, они – хозяин, они управляют тобою. Если вырастут в твоем сердце дурные страсти, ты, как корабль, который предоставлен милосердию ветров и течений на море; но если душою твоею обладает стремление к просвещению, оно повлечет тебя в небеса нирваны, где все иллюзии прекращаются и где сердце твое будет спокойным, как тихое, гладкое озеро. Поступки совершены, и совершающееся отошло прочь, но то, что произошло от твоих поступков, остается; точно так же, как человек, который пишет письмо, прекращает писать, но написанное остается. Рассуждая же о том постоянном, которое остается по совершении нами нашего земного пути, мы должны мудро предначертать наше будущее существование. Надо откладывать в сокровищницу милосердия, чистоты и праведных мыслей. Тот, кто живет благородными мыслями и хорошими поступками, будет жить навсегда, хотя бы тело его могло умереть. Он возродится к высшему существованию и наконец достигнет благословенной нирваны. Нет переселения нашего я, но есть возрождение известной формы души, которое происходит сообразно совершенным поступкам.

Вера Судаты в учение о своем я, однако же, не была поколеблена. Нет, больше чем когда бы то ни было, он был уверен в его истине, ибо вся душа его стремилась к нему, и он воскликнул:

– Что значат все мои поступки без моего я, без того, что ими двигает? Какова может быть радость, если ею не радуюсь я?

Задумчивое лицо Ануруддхи стало серьезнее, чем когда бы то ни было.

– Оставь свою привязанность к наслаждению и свои мысли о своем я, а живи своими поступками, ибо они и есть действительность жизни. Все существа таковы, каковыми они являются по поступкам в своих прежних существованиях. Они умирают, но возникает наша личность. И то, что ты называешь личностью, то, что наслаждается, твое я, это только живущее воспоминание о прошлых делах. Совершенные в прошлых существованиях дела запечатлеваются на каждом создании в характере его настоящего существования. Таким образом, прошлое рождает настоящее и настоящее есть чреве для будущего. Это закон кармы, закон поступков, закон причины и действия.

Слова саманы были проникнуты глубокою значительностью. Тем не менее слушатель его остался не убежденным, и Качеяна, сын Маха-Субгути, пробормотал про себя:

– Не может быть учение Готамы истинным. Печальна была бы эта истина, если бы она могла быть когда-нибудь истиной. Нет, никогда не расстанусь я с самой милой для меня религией моего отца.

Самана отвечал:

– Выбирай не самое милое, но самое истинное, ибо истина и есть наилучшее.