Дружба Л. Н. и Черткова была дружбой двух людей, стремившихся к одному идеалу, чутко прислушивавшихся один к другому, глубоко уважавших духовную работу другого и, разумеется, в виду этого, не считавших возможным вмешиваться в жизнь и поступки один другого. Это так понятно. Дико говорить о том, чтобы Чертков мог вмешиваться и влиять на жизнь Толстого; это было бы не только умалением величия памяти Толстого, но и совершенно базарным, грубым отношением к 30-летней дружбе этих двух людей, молитвенно стремившихся к Богу.

Приведу здесь выдержки из письма Черткова к Досеву за девять дней до ухода Л. Н. из Ясной Поляны. Досев писал Черткову, что ему непонятно, как Л. Н. продолжает оставаться жить в мучительных для него и во всех отношениях неблагоприятных условиях жизни Ясной Поляны. Что такая жизнь «затушевывает в глазах людей все значение и смысл его слов и мыслей…»

Таких писем и Л. Н. получал очень много.

К сожалению, я не могу принести здесь целиком всего ответа Черткова, но вот некоторые выдержки из этого письма:

«Если он (Л. Н. Толстой) до сих пор еще этого не сделал (т. е. не ушел из Ясной Поляны), то… поверь мне, – единственно потому, что он недостаточно еще уверен в том, что ему, действительно, следует уйти, что воля Божия в том, чтобы он ушел. Ему лично настолько было бы приятнее, покойнее и во всех отношениях удобнее, если бы он ушел, что он боится поступить эгоистично, сделать то, что ему самому легче, и отказаться, из малодушия, от несения того испытания, которое ему назначено.

Очевидно, что если он не делает этого, то никак не из слабости или малодушия, не из эгоизма, а, напротив того, из чувства долга, из жертвы своими предпочтениями, своим личным счастьем, ради исполнения того, что он для себя считает высшей волей.

В июле 1908 года Л. Н. переживал один из тех мучительных душевных кризисов, которые у него почти всегда оканчивались серьезной болезнью. Так было и в этот раз: он тотчас после этого заболел и некоторое время находился почти при смерти.