Скиталец сел с другой стороны дерева и на какое-то время погрузился в мысли. Интересно, как давно это случилось? То, что тело не сгнило, может ни о чем не говорить – все же это было особенное место. Кто знает, он мог умереть несколько часов назад, или лет, или эпох, или даже в самом начале того мира, который сотворил. Быть может, именно после этого все вышло из-под контроля. Или же наоборот, он не смог дальше смотреть, как погибают его мечты и идеи, и когда к нему вернулась часть его изначальной личности, он просто не стал противиться естественной смерти. В любом случае, этого теперь уже никак не узнать, да и не имеет это все значения. Он пришел сюда не для того, чтобы выяснять, кто в чем виновен, а лишь затем, чтобы дать миру заслуженные покой и гармонию.
Чем дольше гость находился здесь, тем больше замечал, что окружение понемногу становится все более враждебным – звон далеких колоколов становился громче, а в воздухе сгущался багровый туман, словно окутывающие горизонт тучи начали опускаться на это поле. Почему этого не произошло раньше? Может быть, дело в его появлении в этом месте? Довольно быстро туман полностью окутал все вокруг, и вместе с собой принес озоновый запах грозы и разряды электричества, пронизывающие непроглядный багрянец, высвечивая в его глубинах странные образы, далекие от всего, что можно было понять.
Скиталец не знал, может ли он выбраться из этого тумана, да и что там теперь находится, за его пределами. Наверное, это и не имело особого значения, ведь все, что ему нужно – быть здесь, в подкорке. Это место само все сделает. Он вздохнул, закрыл глаза и полностью расслабился, погрузившись в мысли, пытаясь как можно ярче представить образ, который должен воплотить в жизнь.
* * *
Разум превратился в длинный, почти бесконечный коридор из зеркал. Мысли двигались по нему грузно, ровно и неотвратимо, как поезда на полной скорости. Я находился одновременно в каждой точке этого коридора, отражаясь повсюду, и, глядя в глаза собственных отражений, я явно видел в них бесконечное множество таких же коридоров и смотрящих в ответ моих копий. На этих лицах вслед за моим собственным проросла зловещая улыбка – и неотвратимость и значение этого момента стали еще очевиднее.
Я ощутил присутствие каждого живого существа во вселенной. Мои бесконечные отражения увидели их всех, нашли и незримо связались с ними, погрузились в их разум, увидели их жизни – с мечтами, идеалами, восприятием, ключевыми событиями и связями с другими. Я увидел мир таким, каким его видят остальные – все варианты сразу. На этом этапе я уже ничему не удивлялся, и ничто не имело значения, кроме моей цели. Что теперь?
Теперь я находился на плоскости, покрытой странными узорами всех возможных цветов и оттенков, и передо мной стояли огромные закрытые ворота, на которых было написано “ДВЕРЬ ПЕРЕМЕН”. Я мысленно потянулся внутрь сознания, надеясь найти там нужный ответ.
Получилось – толчок тепла из груди, наполняющий все тело чем-то новым, о чем до него и знать не знаешь – будто в вены залили жидкое солнце, покалывания и давление на коже, прояснившийся до какой-то невообразимой степени рассудок. Тело изменялось изнутри так, как я пожелаю, нейроны в мозгу перестраивались под моим управлением, мутировала даже структура ДНК – первая дверь, перемен, открыта.
Затем пришла очередь памяти – будто я всю жизнь читал одну страницу с текстом из двух букв, и вдруг разуму открылись все возможные комбинации из символов – доступные теперь для выбора. Так открылась дверь множества.
После этого я неосознанно для себя словно поднялся на этаж выше – выше физического мира, и на меня перестали действовать законы природы и причинно-следственные связи. Это была дверь материи.
Следующей отворилась дверь восприятия, и эти изменения будто выстроились в идеально логичную схему, вместе с чем пришло полное понимание того, как теперь я существую, и как могу осуществить то, что задумал.
И тогда настал черед последней двери – воля. Человеку будет понятно это, если сравнить обретение абсолютной воли с обретением сознания – разница в существовании до пробуждения воли и после него была примерно сопоставима с разницей между организмом без сознания вообще и организмом с сознанием уровня человека. Абсолютный контроль. Новое рождение. Начало нового акта творения из ничего, непостижимое для человека, лежащее за ойкуменой возможностей понимания этого вида.
Из абсолютной пустоты на меня смотрело все и одновременно ничто. Это и есть начало координат цикла – место, время, состояние, процесс и понятие, начало и конец всего. Пространство вариантов, погруженное в дремучие воды, покорное и всемогущее, готовое к перерождению мира – таким, каким он должен быть. Каким я пожелаю его видеть. Нет ни морали, ни законов – на этом уровне происходит нечто совсем другое – и даже блеклые тени и глухие отголоски этой формы сознания, мучившие меня в приступах и кошмарах так долго, могли свести с ума, открывая ненадолго новые виды чувств. Сейчас страха не было – была лишь абсолютная воля, и абсолютная свобода. И теперь я стану первоосновой нового мира. Мира счастья, покоя и гармонии для каждого, субъективно вечных и нерушимых. Теперь я вознесу всех в рай – примерно так это можно назвать.
Каждое живое существо, каждое сознание обретут свой отдельный мир – счастливые в своей разделенности. Наш общий военный полигон, пустырь для терзания друг друга, потеряет свою физическую форму, как и все его обитатели. Нет противоречий – есть только свобода. Нет конфликтов – есть только свобода. Нет взаимодействий – есть только свобода. Это и есть бог.
Воды обрушились на все вокруг с оглушительным ревом, и каждое небо в каждом мире внутри этого больного сознания разверзлось, открывая картину низвергающихся волн, что поглотят все. Люди смотрели вверх, пораженные, благоговеющие, беспомощные, очнувшиеся, наконец, от массового самогипноза, и в каждой паре глаз виднелось отражение колоссальной волны, потрясшей всю структуру реальности. Она накрыла каждый разум, и никто не скрылся от нее. И с грохотом волн в каждое сознание протянулись руки моих отраженных двойников – забирая все с собой, сохраняя и перенося в отдельное отражение вне времени и пространства.
Как только все сознания были записаны, наступило время для уборки мусора. Пространство вариантов загудело, придавая форму моей воле – один последний удар, с которым старый мир рухнул, вместе со всей его болью, ненавистью и хаосом.
Теперь никакой реальности не было – только я, спаситель, во мраке небытия. И я создам столько новых прекрасных миров, сколько жизней только что забрал. Мой разум превратился в абсолют, создавая заготовки личных вселенных, переминая материю в идею. Мои двойники-отражения разбились, выпуская на свободу все сознания, которые скопировали из старого мира, в подготовленные для них райские сады. И как только очередное мыслящее существо обретало новый дом, это место начинало меняться в соответствии с тем, чего желал новый бог. Бескрайняя череда миров, рожденных для свободной и счастливой вечной жизни. И тогда я, новый хранитель этой вселенной, окончательно перестал быть собой, открыв внешние двери – двери саморазрушения и перерождения.
Мир мечты воплотился в жизнь, и каждый, наконец, получил как равенство, так и свободу, начав существование в совершенно новом виде, теперь уже лишенное боли и утрат, раздоров и терзаний, бессилия перед своей природой. Каждый ступил в долгожданный прекрасный сон, окидывая взглядом и мыслью свое великое будущее. И все, что случилось с миром после этого, стало чьей-то сокровенной фантазией, воплощенным в мир вожделенным видением каждого из нас, кто был спасен и одарен новой жизнью, новой реальностью. Над миром вставало бесконечное множество новых солнц, и в эти первые секунды, озаренное светом и накрытое тенью, все было так прекрасно и безмятежно, как никогда прежде.
ОНЕЙРОИД. ПРОБУЖДЕНИЕ?
You finally realize that you've always lived in hell
No human model or metaphor can explain how you fell
The puzzle's alive, and it changes as you try to escape it
It created time and made it appear to pass by
Eyedea – The Dive
Будильник с отвратительным, звонким четырехкратным писком с секундной паузой между повторениями сигнала ворвался в мою голову, пронзая ее насквозь и выдергивая из сна. Это было похоже на бомбардировку, серии из снарядов одна за другой с нестерпимо громким звуком находили свою цель, и возмущенное сознание в шоке поднималось из глубин забытья, потрясая воображаемыми кулаками, движимое единственной целью – добраться до источника шума, схватить и приложить о стену. Странно, что этого до сих пор ни разу не произошло.
Сигнал всегда срабатывал в восемь утра, независимо от того, нужно ли мне было в какой-то конкретный день вставать именно в восемь. Таким образом я хотел выработать привычку всегда просыпаться в одно и то же время, надеясь, что благодаря этому пробуждения когда-нибудь станут даваться хотя бы немного легче. Спустя два года утренней ненависти, порывов раздолбать будильник и отчаянного нежелания выбираться из постели я начал смутно подозревать, что что-то пошло не по плану. Через полминуты после начала сигнала четырехкратный писк прервал холодный женский голос: “Время пользователя – 8:00. Внимание: целевой пункт достигнут. Время пользователя – 8:00. Внимание: начать воспроизведение”. И вновь на первый план вышел неприятный писк.
Я позволил себе еще ненадолго остаться в мысленном переходе между сном и явью. Что за сон мне снился? Первой мыслью, которая могла сообщить что-то на этот счет, было неуловимое ощущение, что я, наконец, в безопасности. Кажется, это был тот же мутный сон, что мне снился каждую ночь последнее время – я не помнил о нем ровным счетом ничего, кроме размытых ассоциаций с событиями прошлого дня, закручивающихся в тугую спираль. Да, сон был определенно похож на обычный мой день, но было в нем что-то настораживающее и тревожное, словно какое-то зловещее предзнаменование. Возможно, это просто говорило о том, что в самом конце сна, когда раздался сигнал будильника, я умер – я довольно часто умирал во снах раньше, когда еще мог их запоминать.
Минут через пять после пробуждения я сквозь сонную пелену мыслей почувствовал что-то странное – запах гари и какую-то тяжесть в мышцах, будто я лежал в очень неудобном положении. С некоторым трудом разлепив веки, я был очень удивлен, вместо привычной картины – потолка комнаты с одинокой лампочкой на проводе – увидев пол и маленькие клубки пыли и пару частичек мусора. Такое неожиданное положение вещей окончательно разбудило меня, и я попытался принять сидячее положение, но понял, что, свисая с края дивана, это довольно затруднительно. Все же сумев сесть на кровати, я оглянулся вокруг. В комнате действительно воняло гарью, на диване лежали включенные очки-наушники, на полу валялась тарелка с недоеденной пиццей и кружка, вокруг которой еще были видны следы ее былого содержимого, уже отчасти испарившегося и наверняка сделавшего пол в этом месте отвратительно липким. Постель была разбросана, будто я метался во сне, а источником запаха, должно быть, была прогоревшая деревянная банка для мелкого мусора, что стояла у подножия дивана. Заглянув в нее, я увидел среди пепла остаток окурка. Какого хрена здесь произошло, что я вчера делал, почему меня не разбудила гарь, отчего я проснулся в таком странном положении? Может быть, я потерял сознание, ударившись обо что-то головой? После беглого осмотра головы и окружения дивана я не нашел никаких следов крови, что совсем не исключало версию с потерей сознания – ее вполне могло вызвать что-то кроме удара головой. Хотя какая-то часть меня слушала эти мысли скептически и насмешливым тоном намекала, что все это просто отмазки, и что я знаю настоящую причину. Причину для пробуждения в таком странном положении и беспорядке, для трясущихся рук, для усилий, которые необходимо было прикладывать, чтобы сфокусироваться на одной точке, для легкого озноба, для усталости, для легкости движений, сопряженной с какой-то едва заметной задержкой по времени, с такой же задержкой отклика для чувств восприятия. С другой стороны, все это можно было замечательно объяснить тем, что я провел ночь, свисая с дивана, так что я задвинул этот насмешливый голос подальше.
Я выбрался из постели, накинул покрывало на плечи и поплелся в другой конец коридора, к тумбе, с которой будильник продолжал издавать раздражающие звуки. Его громкости хватало, чтобы разбудить кого угодно в любой части квартиры – даже через закрытую дверь. В квартире было всего лишь две двери – в ванную и в туалет, кухня была отделена от основного пространства только барной стойкой, а длинный коридор, который вел к входной двери, был чем-то вроде прихожей. Последние три из моих съемных квартир были студиями, и я уже решил, что буду и дальше поддерживать эту закономерность. Когда почти все время находишься дома один, нет ничего лучше, чем свобода от стен и дверей.
За то время, что было необходимо для мучительного расставания с постелью и пересечения коридора, по мере того, как просыпался рациональный и цивилизованный человек, с усталым смирением каждый день покорно взваливающий на себя приземленные нужды, обязанности и ответственность за свою жизнь, жажда убийства будильника сходила на нет ровно к тому моменту, когда он оказывался под рукой.
Сначала я глянул на наручные часы и задумался. Ставить ли таймер? Вроде бы никаких поздних тусовок сегодня не намечается, значит, я лягу в более-менее адекватном состоянии, разве что выпью немного, так что можно и поставить. В случае чего выключу заранее, я еще ни разу об этом не забывал. Ну, предположим, что я засижусь за компом допоздна, как это часто случается в последнее время. Тогда поставлю на 1:40. Таймер пиликнул, уведомляя о том, что запись пошла. Я закрыл глаза, запоминая нужный момент как можно четче, задавая ключевую точку для подсознания.
Закончив с таймером на наручных часах и мысленными манипуляциями, я выключил сигнал будильника и начал установку нового. Мелодия сигнала – та же, хотя скоро ее придется менять, потому что эта уже понемногу теряет свою раздражающую силу. Время сигнала – как всегда, 8:00. Функция “отложить” по умолчанию включена, выключаем. Функция “повторять всегда” по умолчанию тоже включена, выключаем. Внезапный звонок домофона заставил меня вздрогнуть, и я случайно дважды нажал на кнопку, снова включив повтор и одновременно подтвердив установку сигнала. Я подумал, что нужно перенастроить сигнал и направился к входной двери.
В ответ на мое “да?” из трубки домофона раздался бодрый (слишком бодрый для восьми утра) женский голос.
– Доброе утро, это доставка, привезли ваш телевизор!
Я в недоумении глянул себе за спину, чтобы убедиться, что телевизор на месте, и это действительно было так. Я вчера заказал новый и не помню этого? Но зачем? Чувствуя себя полным идиотом, я попросил курьера секунду подождать, нашел пульт и включил телевизор – все работало, все было как обычно. Выключив телик и вернувшись к домофону, я спросил, на какое имя сделан заказ. В ответ я услышал совершенно незнакомое имя и с облегчением выдохнул.
– Извините, но вы, наверное, квартирой ошиблись.
Повесив трубку, я еще пару секунд постоял у входной двери, почесывая подбородок и размышляя, не пора ли уже побриться. Решив определиться с этим минутой позже, я направился в комнату, положил очки на нижнюю полку журнального столика, выстучал из пачки предпоследнюю сигарету и направился в туалет. Через десять минут я вышел оттуда и наведался в ванную. Умывшись и сильно протерев все еще слипающиеся глаза, я направился в комнату и приступил к уборке. Очки я положил на нижнюю полку столика. Не законтачившие с полом куски пиццы переложил на чистую тарелку, остальные выбросил в мусор, грязную тарелку и кружку вымыл, вытер влажными салфетками пол в том месте, где что-то пролилось из кружки. Вытирая пол, я заметил на диване то, на что сразу не обратил внимания – смятая салфетка. Я поднял ее и развернул, обнаружив внутри россыпь мелких крошек лилового цвета, слегка отдающих аптекой. Салфетка последовала вслед за своими собратьями в мусор, там же оказалась и небольшая кучка пепла, тоже, по сути, бывшего когда-то салфетками. В завершение я вымыл, насколько это было возможно, деревянную банку и поставил ее сушиться на полку.
С протяжным вздохом я подошел к холодильнику и открыл его. Полупустая пачка апельсинового сока – отлично. Сок был очень холодным, и я пил, пока не перестал чувствовать его вкус. Теперь настало время для готового завтрака, подаренного мной вчерашним. Разогревая пиццу в микроволновке, я пытался мысленно прикинуть, во сколько сегодня нужно закончить на студии, чтобы успеть зайти в магазин за новым блокнотом и набором ручек – у меня осталась всего одна. Быть может, просто купить с десяток стержней? По всему выходило, что можно спокойно выйти в шесть вечера, значит, на работе нужно быть не позже одиннадцати. Я взглянул на часы – у меня был еще примерно час до выхода из дома. Отлично, значит успею просмотреть мейлы за последние пару дней, посмотрю что-нибудь не слишком залипательное на ютюбе, даже побреюсь. И да, нужно не забыть зайти на почту, пора бы отправить чистовик Ни – она уже неделю написывает и интересуется, есть ли прогресс.
Когда пицца была разогрета, а сок налит обратно в кружку, которую не так давно покинул, я перенес завтрак на журнальный столик перед диваном, частично заваленный вырванными из тетрадей огромными листами, обычной бумагой и различной канцелярией, и с удовольствием плюхнулся на мягкий матрац. В последнее время я стал замечать, что перестаю наслаждаться едой в той же степени, что и раньше, из-за чего порой обжираюсь всяким трэшем – лишь бы напомнить себе, что это не просто питательные вещества, это должно быть приятно. Если меня разнесет, я не смогу себя заставить бегать, ходить в зал или что-то вроде того, так что теперь я периодически ловил себя на том, что стараюсь есть медленнее, не проглатывая жадно каждый кусок. Наверное, с точки зрения здоровья так тоже было более правильно.
Два коротких аниме-обзора спустя с завтраком было покончено, и я с сожалением допил пачку сока. Наверное, он все же слишком холодный, чтобы одного литра хватало хотя бы на день. Быстро пробежав по папке входящих писем, я не нашел там ничего важного или срочного – сплошные рекламные акции букмекерских контор и книжных магазинов, пара ответов на отправленные по работе письма с вложенными правками и комментариями, пара подтверждений регистрации на очередном одноразовом сайте. Онлайн-таблица с ежедневником тоже порадовала: блокнот, ручки, почта – обо всем этом я вспомнил и сам.
Я быстро принял душ и собирался было побриться, но снова заметил, как жестко у меня сегодня трясутся руки. Если задуматься, то и едва ощутимый озноб, который я так хотел связать с ночевкой в необычной позе, никуда не делся. Но вот странная заторможенность постепенно проходила, и отклик движений и чувств становился все меньше, а сами движения теряли ту несколько пугающую непринужденность, что сразу после пробуждения. Успокоив себя этими наблюдениями, я все же решил отложить расправу с бородой до завтра. Возвращая бритву в боковой шкафчик, я заметил в самом его углу сигарету, завалящую и одинокую, забытую мной и всем миром. Эта находка значила, что я могу позволить себе еще раз покурить перед выходом из дома, чтобы добить последнюю из пачки уже по пути на почту, а там и до киоска недалеко.
Я сделал себе какао и вышел на балкон. Да, технически в квартире было все-таки три двери – третья вела в царство коробок, высыхающего белья и ненужных мне вещей хозяев, которые те почему-то решили не забирать – например, старый пустой аквариум, шкафчик с покосившейся дверцей, набор детских игрушек. Среди них была рука робота, которая сжимала ладонь в кулак при нажатии на ручку, и первые пару часов после того, как я нашел ее, меня это весьма забавляло. В остальном балкон мне нужен был только для определенной разновидности задумчивых перекуров и развешивания одежды и белья после стирки. Хоть он и не был очень уж маленьким, его общие захламленность и дряхлость, резко контрастирующие с остальной квартирой, сводили на нет все мои порывы немного его расчистить и для чего-нибудь приспособить. Учитывая, что где-то через полгода мне снова нужно будет менять квартиру, это не стоило усилий.
Потягивая какао с неэстетичным сербаньем, я еще раз попытался вспомнить хоть что-то из вчерашнего дня. Или из своего сна. Тщетно – ничего конкретнее расплывчатых образов и ощущений, не дающих себя подробно изучить, память не предоставила. Ну и ладно. Какой может быть вред от одного выпавшего из памяти дня? В конце концов, я помнил, что делал позавчера. Быть может, это и есть то самое вчера, которое я безуспешно пытался нашарить, принимая за него сон. Быть может, я немного сбился во времени, и мой подсчет по календарю споткнулся. Какая разница? Если я что-то забыл, то это или неважно, или мне об этом рано или поздно что-то или кто-то напомнит, тогда и буду с этим разбираться. Я допил какао, потушил сигарету о кирпич под подоконником с внешней стороны окна и щелчком среднего пальца отправил бычок в полет. Выдохнув небольшое облачко дыма, я слегка вздрогнул – то, что я видел сейчас перед глазами, казалось очень знакомым. Мысль о том, что бычок в полете встретит ветку дерева и отскочит в сторону стены дома, пришла одновременно с тем, как именно это и произошло. Забавно, давненько у меня не было дежавю.
На часах было 9:15, и я неторопливо начал готовиться к выходу: почистил зубы, натянул джинсы, выбрал из висящих в шкафу черных и белых футболок самую чистую черную – она же по удачному совпадению оказалась самой плотной и широкой из всех – закинул в рюкзак планшет, кое-какие тетради, запасные наушники, убедился, что на месте оранжевый прозрачный пузырек с таблетками – уже на две трети пустой, скоро нужно будет снова наведаться за рецептом – и электронный пропуск на студию.
Одевшись и собрав все необходимое, я взял с рабочего стола книгу – точнее, стопку сшитых страниц – и еще раз пролистал все это. Ну, в общем-то, здорово получилось – хоть и долго я сидел над ней, все же удалось поместить туда все, что я хотел сказать и именно в том виде, в котором было бы правильно, адекватно. Я довольно улыбнулся, закинул книгу в файл и завернул в упаковочную бумагу, заклеил почтовым скотчем и налепил заранее заполненный бланк.
Наконец, когда минутная стрелка показала половину десятого, я нацепил солнцезащитные очки, взял упакованную книгу под мышку, захватил пустую пачку из-под сока и подошел к входной двери. Неожиданно вспомнив кое о чем, я протянул руку в шкаф и взял с полки зеленый конверт с письмами Минс, незапечатанный и без каких-либо надписей, с минуту посмотрел на него, вспоминая о разном – в основном о том, что нужно было оставить позади и забыть – и вышел из квартиры.
Моя квартира располагалась на последнем этаже шестиэтажного дома, в котором не было лифта, зато была любопытная лестница, уходящая вниз круговыми витками спирали. Эта лестница напомнила мне спиральные образы из сегодняшнего сна, и я еще больше убедился в том, что снилось мне что-то рутинное и повседневное. Выйдя из подъезда, в первую очередь я увидел большую ворону, может даже ворона, на спинке скамейки, что стояла на крыльце. Птица переминалась с лапы на лапу, наклонив голову, искоса поглядывала на меня. Даже когда я прошел совсем близко, она не испугалась и не улетела, только отметила этот момент глухим клекотом.
Я смял зеленый конверт, выкинул его в урну и, включив музыку в наушниках, направился в сторону почтового отделения.
* * *
После отправки посылки для Ни я купил пачку сигарет в киоске, посмотрел на часы и зашагал вдоль трамвайных путей к остановке. Последние два года каждое мое место проживания находилось не больше, чем в получасе езды от работы. Надо признаться, поиск новой квартиры всегда давался нелегко: необходимо было каким-то волшебным образом найти не слишком потрепанное судьбой место, которое бы сочетало в себе адекватную цену, все нужные удобства и хорошее расположение относительно работы и мест, куда я обычно хожу в свободное время, и при всем при этом подразумевалось, что я сговорюсь с хозяевами первым, даже не дав шанса каким-нибудь благонадежным молодым семейным парам и девчонкам-студенткам. Обычно на все уходило около двух недель облизывания сайтов с арендой и поездок по городу, но в итоге как-то всегда все складывалось.
Когда я уже подходил к остановке, мне позвонила мать, и через минуту обсуждения стандартных тем быта и общей жизнедеятельности попросила на днях зайти в гости, предложив “в кои-то веки нормально поесть” и признавшись, что у нее опять происходит что-то странное с ноутом. Как и у большинства моих ровесников, мои родители с течением времени испытывали все более серьезные затруднения по технической части, связанные с устройствами, технологиями и интернетом. Любопытен был тот факт, что они постепенно чему-то все же обучались, но этой скорости было явно недостаточно, чтобы угнаться за темпами развития современного мира. Я сказал, что зайду сегодня после работы и, попрощавшись, повесил трубку. Мои родители жили в частном квартале на Солях за Верхним городом. Солями называли или весь проспект Солидарности, или – чаще – место его пересечения с двумя главными улицами Верхнего города, которое собственно и было точкой соприкосновения этого торгово-туристического района, состоящего из мощеных узких переулков, пафосных заведений и магазинов, колоритных площадей с монументальной архитектурой, с лежащим по другую сторону проспекта уже довольно приземленным северо-восточным районом, где в основном располагались офисные и жилые кварталы. Если Верхний город был южной оконечностью центра, всегда казавшегося мне совершенным с точки зрения застройки, благоустройства и баланса между современным миром стекла и асфальта и историческим миром кирпича и брусчатки, то Северо-Восток находился на “втором поясе”, а за ним лежали уже совсем не живописные окраины.
Трамвай не заставил себя долго ждать, и я занял привычное место в конце салона по правой стороне, куда большую часть пути не попадало солнце. Такие вещи, как память о положении солнца в определенное время относительно положения трамвая, одни и те же билборды, проплывающие мимо, одни и те же паттерны движения и остановок на перекрестках, одинаковые каждый день мысли при взгляде на одинаковые каждый день вещи под одинаковую каждый день музыку – все это постепенно проникало в мой мозг и медленно отравляло его ощущением, будто я застрял в топи, и все вокруг ужасно вялое, предсказуемое и тягучее. Не спасали ни походы в новые заведения, ни появление эпизодических запойных увлечений, ни разнообразие рабочих проектов, ни периодические знакомства с новыми людьми, и лишь на какое-то время это ощущение затихало после смены обстановки, что и вынуждало меня чуть ли не каждые полгода переезжать. Словно рутина и однообразие были болезнью, разгорающейся все острее по мере того, как я вырабатывал алгоритмы поведения на новом месте, неосознанно заводил новые привычки, начинал замечать одни и те же вещи – казалось бы, что за пустые мелочи, но нет, каждый раз при взгляде на рекламу мебельного магазина, возвышающуюся над перекрестком за две остановки до нужной мне, на котором трамвай стоял от 20 до 40 секунд, что-то внутри меня отчаянно хотело взять в руки аварийный молоток, разбить окно и выпрыгнуть, только бы не видеть все это еще раз. Это наверняка было как-то связано с постепенной потерей удовольствия от пищи, да и еще с кучей похожих странных наблюдений, которые я не мог не делать, внимательно наблюдая за ходом своих мыслей. У всего этого определенно есть общая первопричина, выяснение которой понемногу становилось навязчивой целью в те моменты, когда мозг не был занят чем-то, что требовало полного внимания – то есть, довольно часто. Но что можно было сказать с уверенностью – проблема была не внешнего типа.
Я так увлекся пессимистичными размышлениями, что чуть не пропустил свою остановку. Но мозг, разумеется, получил какой-то знакомый сигнал, который всегда означал “мы приехали”, и дал команду встать и подойти к двери, уже готовой открыться. Возможно из-за солнца, довольно яркого даже через темные стекла очков, возможно – из-за резкого подъема с места, краем глаза я заметил небольшое черное пятно прямоугольной формы где-то на периферии – там, где было только окно трамвая, за которым не было ни единого черного предмета, лишь сияющий асфальт и бежевые фасады зданий, перемежающиеся зелеными кронами деревьев. Я вышел из трамвая, и пятно еще секунду-две перемещалось вместе со мной, но стоило мне зажмуриться и открыть глаза, как оно пропало.
Путь до студии занимал четыре-пять минут, как раз на одну сигарету и одну песню. В это время в городе было совсем немного людей: большинство пришло на работу пару часов назад, до обеда было еще далеко, и улицы могли ненадолго свободно выдохнуть и прийти в себя, отойти от многолюдных толп и пробок на дорогах. Выбросив окурок в урну у входа в родное офисное здание, я снял наушники и вошел в крутящуюся дверь.
* * *
Мне всегда нравилось, как быстро летит рабочее время, когда поступает в разработку новый проект. Сегодня был как раз такой день. Зайдя в блок, занимаемый студией, я заварил себе чай горячей водой из кулера, сменил кеды на мягкие тапки и уже было собирался зайти в кабинет, как из другого конца коридора меня окликнул Кэп. Я приветственно махнул рукой и прошлепал к нему.
– Здаров. Чего это ты так свежо выглядишь? – пожимая мою руку, он окинул меня сочувственным взглядом.
– Ты когда-нибудь просыпался, наполовину свисая с дивана в бедламе, о котором не помнишь, как его устроил?
– Второе бывало, с первым дела не имел. И как оно, удобно?
– Похоже на ощущения от рентгена в морталке. Покурим?
Кэп кивнул, и мы вышли на воздух. Курить у нас разрешалось на балконе, объединяющем оба этажа студии парой коротких лестниц. Кроме места для курения, там располагалось продолжение комнаты отдыха с двумя гамаками, парой столиков со стульями и трехуровневыми деревянными рядами для сидения, усыпанными подушками.
– Хочу тебя прямо с утра обрадовать. – Кэп закурил и выдохнул дым с протяжным зевком. – Нам дали на аутсорсинг небольшой проект на неделю, там нужно прописать диалоги.