Иеремия Бентам. Его жизнь и общественная деятельность

Немало содействовал и Сперанский распространению теорий Бентама; он принял личное участие в переводе на русский язык избранных мест его сочинений. Сперанскому, бывшему правой рукой тогдашнего министра Кочубея, было легко следить за успешным ходом перевода не с английского подлинника, а с французской переделки Дюмона, имя которого переводчик обрусил.^[5]

Этот перевод появился разновременно, в 3 томах, в 1805, 1806 и в 1811 годах. Но раньше его появления читающая публика могла составить себе понятие о Бентаме по статьям, печатавшимся о нем в первом русском официальном издании министерства внутренних дел, появившемся в 1804 году под заглавием «СПб. журнал». В этом журнале печатались статьи о госпиталях, «Мысли славного Бэкона о правительстве», мнения Бентама «О распространении познания законов», «О свободе книгопечатания». Для ослабления резкого суждения Бентама о цензуре приводились мнения каких-то анонимов, что цензура вещь преполезная. Кроме многочисленных статей, извлеченных из сочинений Бентама, читающую публику знакомили с сущностью «Платоновой республики», с «Мнениями греческих философов о правлении», с учением Адама Смита, со способами истребить нищенство, с сущностью келейной системы, практиковавшейся в филадельфийских тюрьмах, писали о свободе печати, о злоупотреблении привилегиями и так далее. Словом, затрагивались такие серьезные вопросы общественной жизни, которые представляли для русских читателей совершенную прелесть новизны. И все это печаталось на страницах официального органа министерства внутренних дел. Не надо забывать, что инициатором и вдохновителем этого органа был М. М. Сперанский. Этот энергичный, высокодаровитый деятель носился тогда с мыслью о коренных реформах государственного строя на новых началах, желал покончить навсегда со стариной, или, как он любил выражаться, «trancher dans le vif, tailler en plein drap». Правительство в лице своих лучших представителей желало обновления общественной жизни, насаждения законности, распространения просвещения. Темные силы, таившиеся в недрах служилого сословия, тяготевшие к заветной для них старине, не жалели труда, чтобы по возможности затормозить поступательное движение вперед. Эти-то силы приобрели влиятельных союзников и покровителей у себя и за границей. Во главе группы реформаторов-борцов стояли Сперанский, Мордвинов, Салтыков, Чарторыйский, Чичагов и другие деятели, одушевленные идеями Бентама. Представителями отсталых элементов русского общества явились барон Розенкампф, Шишков, Магницкий, Аракчеев, архимандрит Фотий; они пользовались сочувствием всемогущего в то время австрийского дипломата Меттерниха. Между идеями Бентама и деятельностью Меттерниха – этого Бисмарка первой половины истекающего столетия – лежала целая бездна. Излишне прибавлять, что победа оказалась не на стороне последователей лондонского отшельника-философа.

Пока во главе «Комиссии составления законов» стояли люди энергичные и талантливые, вроде Сперанского, бывшего, по словам его биографа графа М. Корфа, «первою знаменитостью молодого поколения», Бентам был уверен в успешном исходе предпринятой законодательной реформы. Но вскоре наступила реакция; положение русского реформатора пошатнулось. Враждебная партия победила, и заветное дело попало в руки злейших врагов этой реформы. Во главе Комиссии очутился остзейский законовед, барон Розенкампф, прежде горячий поклонник Бентама, когда это было в моде, а затем резко отшатнувшийся от английского мыслителя. Бентам считал барона круглою бездарностью, заурядным бюрократом, способным обесцветить самый серьезный вопрос, свести к нулю всякое плодотворное дело. Следующий факт, рассказанный одним из женевских друзей Бентама, Дювернуа, рельефно рисует легкомысленное отношение барона к своей многотрудной и ответственной задаче. Слыша кругом восторженные отзывы об английском мыслителе, которым зачитывался Салтыков, которого Мордвинов называл своим учителем, барон обратился с просьбою к Дювернуа одолжить ему сочинения Бентама для прочтения. Ровно сутки он продержал у себя эти сочинения и возвратил их Дювернуа со словами, что он успел все прочесть и целую ночь размышлял о прочитанном. Антипатия Бентама к преемнику Сперанского была так сильна, что он в письме к Государю довольно жестко отозвался об этом «радикально неспособном человеке», уверяя, что он скорее согласится посылать свои советы к повелителю Марокко, нежели в Комиссию, во главе которой стоит барон Розенкампф.

Совокупность всех этих причин невыгодно отразилась на деятельности Комиссии. Вместо живого дела, требовавшего знания, энергии и страстного отношения, потянулась обычная канцелярская канитель. Бентам с грустью увидел, что ему предстоит непосильная борьба со всемогущей бюрократией, которая относилась к нему враждебно, считала его фантазером, беспокойным человеком, вторгающимся со своим уставом в чужой монастырь. Аракчеевская партия шла напролом, захватив в свои руки все отрасли управления. Большая часть ответственных должностей была занята полнейшими ничтожествами. Надежда сделаться русским кодификатором так, как понимал Бентам задачи кодификации, все тускнела. Ему, предлагавшему бескорыстно свои услуги правительству, из любви к делу, мешали бездарности, мало заинтересованные судьбами русской кодификации, но далеко не равнодушные к чинам и наградам. Прожив два года в имениях Потемкина, он имел гораздо большее понятие о русской областной жизни, нежели многие из чиновников, никогда не выезжавших из столицы. Единственным его недостатком было иноземное происхождение.

«Правда, – писал он Государю в мае 1814 года, – для России я чужой человек. Но я ей не более чужд, нежели любой курляндец, ливонец или финляндец. Чтобы сравниться с русскими уроженцами, мне так же необходимы разные сведения, как и им. Я бы ими воспользовался с такою готовностью, с какою желательно их сообщение».

С падением Сперанского рушилась последняя надежда на удовлетворительное выполнение Комиссией возложенной на нее задачи. Наступил иной порядок вещей, названный Бентамом «драмой слабости и неискренности». Прежде чем отказаться бесповоротно от осуществления долго лелеянных надежд, Бентам решился написать в мае 1814 года Государю свои desiderata – дать России свой собственный кодекс, а не копию с чужестранных сводов законов. Всего несколько месяцев потребуется для окончательной отделки уголовного кодекса, отличительным достоинством которого будет «общедоступность, точность, однообразие и простота». «Что касается вознаграждения, то честь быть избранным для такого труда, – заканчивает Бентам свое письмо, – и нераздельное с этой честью удовольствие составляет единственную награду, необходимую в моем положении, – единственную, которую мой образ мыслей позволил бы мне принять».

Почти через год Бентам получил собственноручный ответ императора Александра I. Этот ответ, написанный по-французски в Вене 10(22) апреля 1815 года, гласил следующее:

«С большим интересом прочитал я, Мой Государь, письмо, писанное Вами ко мне и находящиеся в нем Ваши предложения содействовать Вашими познаниями законодательным трудам, имеющим целью доставить моим подданным новый кодекс. Это дело слишком близко моему сердцу, и я придаю ему такое высокое значение, что не могу не желать воспользоваться, при его совершении, Вашими знаниями и опытностью. Я предпишу Комиссии, на которую возложено исполнение этого дела, прибегать к Вашему содействию и обращаться к Вам с вопросами. Между тем, примите мою искреннюю благодарность и прилагаемый при сем подарок, в знак особенного уважения, которое я к Вам питаю. Александр».

Подарок, о котором упоминает император, был драгоценный перстень, вложенный в запечатанный пакет. Верный своим принципам не принимать никакого вознаграждения за свои труды, Бентам возвратил пакет нераспечатанным. Мотив этого отказа он подробно изложил в своем письме к князю Адаму Чарторыйскому, сопутствовавшему Государю в заграничных поездках.