Элли

Этой ночью уснуть было невозможно. Обычно Элли спала очень крепко и практически не ворочалась во сне, и её присутствие успокаивало меня. Но в ту ночь её сон был крайне беспокойным, она что-то говорила, переворачивалась с боку на бок, тревога не отпускала её даже ночью. Столько странного начало происходить в моей жизни когда в неё ворвалась Элли! Она в очередной раз перевернулась – сейчас она лежала ко мне лицом, её непослушные волосы разметались по подушке. В ночной темени чуть поблескивала перекрутившаяся серебряная цепочка, на которой висела подвеска в виде невиданного зверя.

Ещё недавно я только бродил по берегу озера мистики, чего-то иррационального и безумного. Но вот из глубины этих тёмных манящих вод, словно келпи принявший облик девушки, появилась Элли и утащила меня на самое дно этого озера, о глубине которого я кажется ещё даже не догадываюсь. Размышляя о глубинах метафорического озера я посмотрел на водонепроницаемые наручные часы, выполненные в стиле яхтсменов. Под чуть поцарапанным стёклышком бледные фосфоресцирующие стрелки говорили о том что уже половина шестого утра. Даже тихий шум ночного дождя не нагонял на меня сон, а ведь этот приятный шум так расхваливают за его свойство погружать человека в мир сновидений и ночных фантазий.

Как проснусь, а будет это уже к полудню, надо будет идти покрывать вывеску вторым слоем морилки, чтобы вечером можно было нанести первый слой лака, а после морилки сразу возвращаться в кабинет и приниматься за переводы.

Но мне не суждено было выспаться в то утро. На часах было без десяти девять когда раздался пронзительный телефонный звонок. После трех часов сна его звон казался особенно мерзким и бесчеловечным. Сначала я ничего не понял, вместо голоса я услышал поток рыданий, хрип задыхающегося человека, который едва может произносить слова, и всё это вперемешку с шумом дождя. Наконец я разобрал голос Сенги и понял примерное содержание её сбивчивой речи, я тут же оделся в то что попалось под руку – футболку, джинсы и кроссовки, никак не предназначенные для такой слякоти, и выбежал из дома по направлению к южному выезду из деревни, где находилась телефонная будка из которой звонила Сенга.

XV

Сенга сидела на корточках, облокотившись спиной о телефонную будку. В сторону выезда из деревни направлялись люди. Сенгу всю колотило от холода и истерики, по лицу стекали струйки слез, голос совсем охрип и она даже ничего не могла произнести, единственное что она смогла это показать дрожащим пальцем направление. Жители деревни смотрели издалека на столпотворение у дороги.

Практически вся дорога была перекрыта. Оглушительно выли сирены и сквозь утренний туман пробивался свет мигалок. Первыми приехали скорая и полиция, суетившиеся пожарные прибыли незадолго до меня. Узкую дорогу перекрыл серый кузов грузовика, в то время как кабина находилась в придорожной канаве. Медики без особого труда вытащили из кабины дальнобойщика с разбитой головой – прямо посередине лба у него была ссадина, из которой ручьем текла кровь, заливающая всё лицо. Он находился в полубессознательном состоянии, но машинально сплёвывал густую кровь, которая текла по усам и склеивала губы. Несмотря на запреты, я пробежал дальше и увидел что скрывал от зевак вставший посреди дороги кузов. На противоположной стороне дороги, метрах в десяти от застрявшей кабины грузовика лежал такой знакомый черный Austin Ambassador. Весь правый бок с водительской стороны был искорёжен, крыша, на которую пришлось приземление, вдавилась внутрь салона.

Мне оставалось ждать вдалеке, так как подойти близко мне не дали. Уже не помню кто именно удерживал меня – медики или полиция. Но мне оставалось только беспомощно наблюдать за стремительными движениями пожарных, которые вскрывали двери автомобиля с помощью фомок и огромных ножниц по металлу. Пока они работали, у меня ещё оставалась надежда, но когда с водительского сидения достали тело Томаса и положили на носилки, я понял что надежды уже нет – его голова болталась на шее, словно сломанная ветка молодого дерева на куске мягкой светлой коры…

Тело Томаса пронесли на носилках мимо меня. Короткие тёмные волосы слиплись от крови которая вся вытекла, оставив лицо абсолютно чистым и незапятнанным. Меня поразило насколько сильно чувствовался уход жизни из его тела, это было видно даже без измерения жизненных показателей. Тело не успело остыть даже на градус, но от него уже веяло холодом и рассеивающийся у дороги туман, казалось, переместился внутрь его неподвижных глаз. Они напомнили мне стеклянные шарики, которые тётя хранила в маленькой круглой коробочке из-под конфет. Когда-то в далеком детстве эти шарики были её любимым развлечением, а став взрослой, она смотрела на содержимое коробочки, вспоминая те далекие времена, когда детям хватало для счастья набора стеклянных шариков. Помню как тётя смотрела на них, не прикасаясь – ведь они были в другом времени, в далеком прошлом, так и я, глядя в эти мутные туманные глаза, понял, что всё что у меня осталось от друга – это воспоминания.

Впервые так близко и так отчетливо я ощутил спад напряжения между двумя изначальными стихиями – льдом и огнем. Эта борьба между холодом и жаром длится всю жизнь – наше тело постоянно ищет силы, чтобы согреваться и не остывать, особенно в северном климате. И на самом деле, в этом мы не сильно отличаемся от хладнокровных. Когда болеем и у нас жар, то мы наоборот, пытаемся остыть, и лишь когда нить жизни обрывается, с ней исчезает и это напряжение, наше тело без сопротивления остывает до температуры окружающей среды. Даже солнце находится в этом напряжении, и когда через несколько миллиардов лет оно увеличится до невероятных размеров, и если на Земле к тому времени останутся какие-то формы жизни, то им придется прятаться глубоко под землей, подальше от солнца в поисках спасительной прохлады.

Тело Томаса унесли в машину скорой помощи и за ним не торопясь закрыли дверь. Подошедших близко попросили удалиться. На месте остались только полицейские, которые ожидали приезда своего эксперта по дорожным происшествиям и техников, чтобы убрать машину с дороги и восстановить движение по тихому участку трассы. Два покореженных автомобиля по обеим сторонам дороги представляли из себя триумфальную арку в мир мертвых, но через пару часов от неё ничего не останется кроме содранной травы, следов шин, капель масла и крови, но и это вскоре будет смыто росой и дождем. Откуда в нас это желание увековечивать? При жизни мы храним фотографии любимых людей, их подарки, которые со стороны кажутся несущественными и не стоящими внимания, а когда человек уходит из жизни, эта тяга усиливается, порой по возможности мы не убираем лежащие не на месте книги, которые он не успел прочитать при жизни, не убираем небрежно оставленную им в комнате одежду.

Вот и сейчас, мне поначалу захотелось помешать эвакуаторам увозить эти железные повозки. Я не мог отмотать время назад и хотел хотя бы остановить его, но если бы мы поступали таким образом каждый раз, пытаясь остановить происходящее вокруг, то жизнь замерла бы…

За спиной я услышал тяжелое дыхание и тихий стук, пару секунд назад Сенга рухнула на колени которые не смогли защитить плотные аккуратно порезанные джинсы, дорога получила в жертву ещё несколько капель крови с разбитых колен. Даже стоя на коленях её продолжало качать из стороны в сторону от сильнейшей головной боли. Казалось, что она задыхается, ей больше нечем было плакать.. Я помог ей подняться и повел домой. Среди людей вокруг мы не увидели родителей Томаса, они жили дальше всех, наверняка им уже сообщили о трагедии и они ещё только спешат на место происшествия, где остались уже одни эвакуационные работы.

Всю дорогу до дома она молчала, лишь изредка всхлипывала и смотрела вперед пустыми глазами. Белки её глаз восстановили свой цвет ещё не скоро и по ним надолго пролегли красные ручейки лопнувших капилляров. Дома у Сенги никого не было, родители уехали в гости к родственникам на пару дней, поэтому мне пришлось самому позаботиться о ней. Я уложил её в кровать и побежал на кухню искать успокоительное, единственное что мне удалось найти это капли снотворного, прописанные её маме. Сенга послушно выпила несколько ложек горьких капель которые хоть немного перебили вкус соленых слез на губах. Она вновь положила голову на подушку, прижала ноги к груди и свернулась клубочком, её начал бить нервный озноб, сопровождавшийся тихими всхлипываниями. Я даже примерно не мог сообразить какими словами её успокаивать, и на самом деле желал чтобы кто-то успокоил меня. Поэтому я просто взял Сенгу за руку и решил посидеть с ней, пока она не уснет.

Внезапно я заметил что взгляд её прояснился, она подняла глаза на меня и через пару секунд тихо, отчеканивая каждое слово, произнесла:

– Если она тебе дорога, то скажи ей чтобы не попадалась мне на глаза, – она несколько раз всхлипнула и дрожащими тонкими пальцами вытерла слезы, текущие из правого глаза на подушку, – пусть только попадется мне на глаза… Безумная сука… Сорли, я убью её, точно убью. Этого не может быть… просто не может быть… только вчера она пугала нас этим бредом, своими страшными предсказаниями, а сегодня его уже нет.. Карты предсказывали мне что-то нехорошее, я видела злые намеки, но такие прямые предсказания не сбываются… Невозможно… – последнее слово она повторила несколько раз, проваливаясь всё глубже в водоворот своих мыслей, – она просто запугала его, если бы она не несла этот бред, он наверняка был бы сейчас рядом с нами. Чертова сука! – её охрипший голос начал срываться на крик, но лежа на боку кричать было невозможно и громкий голос только обжигал связки, – я убью её… ненавижу её… ненавижу себя, зачем только с ней познакомилась…

– Сенга, милая, никто не виноват, – произнес я, пытаясь успокоить её. И я не врал – как показало расследование, водитель грузовика не справился с управлением на мокрой дороге и его вынесло на встречную полосу, также сказали что у Томаса был шанс выжить, если бы он пристегнул ремень безопасности, чего он не сделал, очевидно считая наш участок дороги одним из самых безопасных, и местных водителей действительно не удивить мокрым асфальтом и плохой видимостью. Я искал слова чтобы утешить Сенгу, но не находил их, наоборот, до меня кажется только-только начало доходить осознание трагедии. Я надеялся что вот сейчас найдутся какие-то уместные слова, но вместо этого в горле встал ком и из глаз медленно побежали слёзы.

Я просто сидел рядом и гладил её по руке. Всё это время она продолжала вздрагивать от приближающихся приступов истерики, но вскоре дрожь и плач полностью истощили её, и она провалилась в сон. Спустившись на кухню я обнаружил записку с номером телефона родственников, к которым уехали гостить родители Сенги. Гибель Томаса, которого они знали с детства, глубоко их шокировала и они заверили что тотчас же сядут в машину и вернутся домой, чтобы быть с дочерью.

Пока Сенга спала, я решил сбегать домой и совершить возможно незаконное действие – отсыпать ей своих рецептурных лекарств. Сначала я хотел принести ей всю пачку транквилизаторов, но подумал что в её состоянии это может быть рискованным и положил в отдельную коробочку семь таблеток.

Элли только проснулась, когда я только выбегал из дома она ещё крепко спала.

– Что случилось? – спросила она, потирая глаза, – я слышала какой-то шум вдалеке, – её голос чуть дрожал от волнения.

Я усадил её на диван, сел рядом и взял за руку, не столько для того чтобы успокоить её, а скорее чтобы успокоиться самому и почувствовать опору.

– Томас разбился на выезде из деревни, он столкнулся с грузовиком, – с трудом, с запинками произнес я, – кажется, у него не было шансов.

– Но, этого не может быть… я же его предупреждала, почему я не смогла его убедить? Я же говорила ему, а это уже полдела, – она постоянно говорила «я» и мне показалось что передо мной не совершеннолетняя девушка, а эгоцентричный ребенок, который расстроен в первую очередь не из-за случившегося а из-за того что на него не обратили внимание. Меня это немного злило, но медленно до неё начало доходить произошедшее. Она не видела тело Томаса, поэтому осознание смерти пришло к ней не сразу, – но ведь он был такой молодой, это так несправедливо, – и на её светлой коже под глазами и на щеках заблестели тонкие полоски медленно стекающих слез. Нам скорее хотелось верить, что в машине вообще не было Томаса, а был его призрачный двойник, который растворился бы в воздухе как только за носилками закрылись двери скорой.

Элли перенесла смерть Томаса относительно спокойно, всё-таки не так долго они были знакомы, чтобы потеря шокировала её так же как и Сенгу. Мне было очень неприятно, но я кратко описал Элли реакцию Сенги и сказал что лучше пару дней им не видеться. Конечно, я не верил что Сенга серьёзно может попытаться убить мою девушку. Но мне хотелось избежать конфликтов и истерик, о которых потом все только пожалеют. Элли отреагировала на слова Сенги довольно спокойно, сказав что понимает её чувства.

Все последующие дни прошли в постоянных звонках и выражении сожаления всем знакомым и родным Томаса, в постоянном беспокойстве мы ожидали новостей о предстоящих похоронах. Всё это время Элли держалась в стороне, кажется, слова Сенги всё-таки задели её и расстроили, раз она начала чувствовать в случившемся свою вину. Поэтому я почти не отлучался из дома надолго. Все эти дни Элли была глубоко погружена в свои мысли. Она винила себя что не смогла предотвратить случившее, она долго размышляла об этом и делилась своими переживаниями со мной, но стоило мне её утешить и убедить что она сделала всё что смогла, как её начинали одолевать ещё более темные мысли о самой природе судьбы. Что если она и правда повлияла на смерть Томаса, запугав его своими предсказаниями, и явление двойника произошло в расчёте именно на такой поворот событий и огласку?

Когда же родители Томаса сообщили о месте и времени похорон, Элли сказала что не пойдет и останется дома, ей не хотелось появляться на людях, особенно перед Сенгой. Но она сказала что действительно хочет попрощаться с Томасом и мы решили что съездим на кладбище на следующий день, или даже в тот же вечер после похорон. Знакомы они были не так давно, поэтому её отсутствие на похоронах не вызвало бы никаких вопросов. Как я и предполагал, похоронить его было решено не на нашем деревенском, а на кладбище при католической церкви, на котором уже лежит большинство его предков.

Прощание в доме Томаса длилось совсем недолго. Это были не похороны старого человека, о жизни которого с теплом можно было повспоминать полдня, и благодарить Бога что тот отпустил старику столько добрых лет жизни и провести вечер за просмотром старых фотографий. Похороны молодого парня очень сильно отличались от этого – тёплые воспоминания шли из сердца в голову, но они совсем не утешали. Да и вид молодого человека в открытом гробу угнетал особенно сильно. Запекшуюся кровь смыли с черных волос и, кажется, подкрасили их вместе с разодранной кожей на голове. В сравнении с вороновой чернотой волос его восковое лицо казалось ещё бледнее, чем было на самом деле, но на нем застыло настоящее умиротворение. Только вот дружелюбная улыбка на губах разгладилась, но я по привычке попытался улыбнуться ему. Неправильным казался высоко поднятый воротник рубашки, который Томас никогда не поднимал, но сейчас эта полоска ткани просто прикрывала искалеченную шею. Пол, как и я, старался держаться максимально спокойно и, кажется, нам это удавалось, а вот Сенга до сих пор не могла прийти в себя – глаза её приобрели красноватый оттенок, а плечи постоянно нервно подрагивали. Тем не менее она выразила соболезнования родителям Томаса, и когда все они обнялись, её плечи задрожали сильнее.

Отойдя чуть подальше я смотрел на гроб в другой стороне комнаты и вспоминал как в выпускном классе Томас хотел стать наемником и воевать далеко на юге в составе христианской католической милиции, но отец отоваривал: «Куда ты собрался, только встал из-за парты и сразу в гроб?». А получись у него тогда сбежать и погибни он там, где-то далеко, было бы всем нам легче пережить эту потерю? Никто не хотел затягивать прощание, домашняя церемония продлилась меньше часа и настала пора отправляться в церковь.

Невысокая католическая церковь была довольно новая – меньше двух веков, и по стилю отличалась от соседних церквей постарше, в которых не смотря на всё их внешнее разнообразие, угадывались черты классической древней архитектуры. Эта церковь была скорее выполнена в романском стиле – толстые стены с невысокими широкими башенками, и простые полуциркульные оконные арки. Споры мха ещё не успели обжить стены и башни из оранжевого песчаника, от этого она казалась ещё более причудливой, напоминая крепость из раннего средневековья, но построенную в век паровых технологий. Не знаю почему архитектор выбрал подобный стиль для церкви, возможно он считал что строение походящее на крепость, лучше сможет противостоять ветрам, постоянно дующим с моря. Несмотря на довольно теплую погоду именно такой сильный порывистый ветер пытался сегодня сорвать с женщин траурные шляпки с вуалью, а на горизонте нависла черная свинцовая туча, готовая в любой момент направиться в нашу сторону и проливным дождем затопить кладбище.

Службу в церкви я помню плохо. Я бывал в этой церкви уже не раз, изнутри она была довольно скромной, даже аскетичной – чистые белые стены и потолок без росписи, узкие витражные стёкла и пара резных фигур католических святых, стоящих в тени. Обычно никогда долго не пребываю в церквях и захожу туда ради интереса художественного, ибо не переношу запаха горящих свечей и ладана и только почуяв ухудшение самочувствия, сразу выхожу на свежий воздух. В этот раз я не решился выйти подышать во время службы и только откинулся назад на тяжелой скамье из светлого дерева, погрузившись в полутрансовое состояние, в котором абсолютно потерял ощущение времени, а звуки органа слились в один неясный далекий гул. Из оцепенения меня вывел сидевший рядом Пол.

– Дружище, ты в порядке? – тихо спросил, положив руку на плечо, – нам с тобой уже скоро выходить. Может, я тихонько подойду к отцу Томаса и попрошу тебя подменить?

Сначала его голос доносился до меня будто издалека и был почти неразличим на фоне органной музыки, но разобрав знакомые нотки, я попытался сбросить с себя наваждение.

– Нет, не нужно, ты мне сейчас на ноги подняться помоги. И я справлюсь.

Мы с Полом должны были нести гроб. Спереди его несли отец и дядя, затем шли мы и замыкали самые сильные из нас – двое друзей Томаса, с которыми он играл в одной команде по рэгби.

Четыре колеса стремительно несли его навстречу гибели. А сейчас дюжина ног не торопясь несла его, словно победителя на встречу с новой жизнью. Выйдя из церкви и взвалив на плечи свою долю веса массивного гроба из желтоватого дерева, я почувствовал как слабость и туман в голове начали отступать. Свежий воздух вдохнул в меня силы чтобы достойно исполнить свою роль в проводах друга. Духовые инструменты играли траурную музыку и я погрузился в размышления о случившемся. Несколько дней назад Элли настаивала на том, что Томас интересовался похоронными товарами, чтобы устроить красивое концертное шоу. Так оно и вышло. Правда, музыку здесь уже играет не он, а играют в честь него, и одновременно это был прощальный концерт нашей группы, где харизматичный кельтский бард Томас был фронтменом. Весь день я прислушивался к перешептываниям и разговорам вокруг, ища ответ на вопрос – знал ли еще кто-то, кроме нас, о предсказаниях Элли, и, судя по всему, за пределы нашей компании эта информация не вышла. Возможно, Томас и успел рассказать об этом родителям, но похоже они держали это в секрете. Что было крайне разумно, ведь последнее чего бы мне хотелось так это застать разгорающуюся «охоту на ведьм».

Несколько раз я отрывал глаза от земли и незаметно осматривался – не стоит ли среди каменных плит двойник Томаса, не наблюдает ли он за нами. Но кладбище было практически пусто, без труда можно было окинуть взглядом всю территорию некрополя – от редких невысоких деревьев у церкви, вплоть до низенького каменного забора, отделявшего царство тишины от улочек с жилыми домами и магазинчиками. В этот момент на кладбище была только наша процессия провожающая Томаса, и серые камни надгробий приветствовали его и всех его провожатых. Свежевырытую могилу украшало зеленое сукно, словно цветной парус, готовый унести погребальный корабль в последнее странствие. Глядя на сочную изумрудную зелень травы и этой ткани, я почему-то вспомнил древнеанглийскую поэзию, где описывался как правило только враждебный пейзаж. Красота природы воспевалась крайне редко, наверно потому что красота эта и так была перед глазами, но особняком всегда стояли зеленые пейзажи, «зеленые тропы», и даже тропы ведущие на небо были зелеными. Каждый комок земли, брошенный на крышку гроба, отдалял этот корабль от нас, пока он не скрылся за горизонтом свеженасыпанной земли.

На поминках были только самые близкие друзья и продлились они недолго. На прощание Пол подошел к младшему брату Томаса, которому недавно исполнилось двенадцать лет и сказал чтобы тот в случае чего непременно обращался к нам за помощью как к родным братьям. После поминок мы с Полом решили не расходиться по домам, а вместе с Сенгой немного прогуляться по нашим любимым местам – вдоль каменного забора, пройти мимо пиктского камня, побродить по полям. Всё это время Сенга практически ничего не говорила, но эта прогулка казалось немного приободрила её. Во время прогулки я приметил один тёмный камень с кварцевыми ручейками на одной стороне. Мне он очень приглянулся и ребята мою идею поддержали, поэтому некоторое время спустя мы вернулись туда, я захватил с собой инструменты для резьбы по камню и вскоре на поверхности появились светлые руны. Я взял за основу реальный рунический камень и чуть изменил надпись:

Sumarliði: auk: Pal: auk: Senga: þir: ristu: stin: þasi: eftir: Tomhas: vinur: sin:

Довольно банальная и бесхитростная надпись, сообщающая что наша троица вырезала эти руны в память о друге. Правда, насчет написания имени Сенга у меня были сомнения. Я надеюсь что много лет спустя, когда красная глина, окрашивающая руны, будет вымыта дождями, какой-нибудь исследователь не примет этот камень за древний! Возможно, во избежание ошибок надо было высечь и дату. Жаль только что с нами больше нет специалиста по древне-гэльскому, чтобы продублировать надпись огамом.

Сейчас наш язык превратился в придаток маркетинга, слово уже ничего не стоит, но раньше слово действительно могло наделять бессмертием. Мы помним имена единожды высеченные в камне, но проплати десятки тысяч статей о себе в любой газете, и уже через полгода имя пестревшее на тысячах страниц забудут.

Но в день поминок мы не забредали особенно далеко, так как траурное платье Сенги не было предназначено для прогулок по пересеченной местности. Пришлось возвращаться когда с неба начали падать редкие капли дождя, серая туча нерешительно двигалась с востока в сторону закатного солнца. Она пришла с моря и почти все свои слёзы вылила на каменные плиты и свежую могилу на кладбище.

С Полом тему смерти мне было легче обсуждать, чем с Сенгой. К уходу Томаса мы относились примерно одинаково – мы не жалели о его уходе в небытие, так как не сомневались что ему уготована лучшая участь. Я, как человек вообще не верящий в концепцию греха, даже не думал что душа лучшего друга может быть обречена на адские муки. Пол, формально допускавший мысли об аде так же считал что за душу друга не стоит беспокоиться, хотя полагал что молитвы о нем вовсе не будут лишними. На самом деле мы жалели в первую очередь себя, оплакивая свою потерю.

По отношению к Томасу мы оказались в глупом подвешенном состоянии. Мы были словно школьники, и Томас перешел в старшую школу, тогда как мы остались на второй год в младшей, в абсолютном неведении – встретимся ли мы, наконец, когда доучимся в этом классе и что за программа ждет нас в старших классах? Сравнение возможно глупое, но на языке эмоций, как мне кажется, вполне соответствующее действительности.

Со смертью Томаса я так и не свыкся. Даже сейчас я порой думаю о нем как о живом человеке. А что уж говорить про то время! Я постоянно видел его, особенно в городе, где больше незнакомых лиц, в которых поначалу мерещится лицо близкого друга, но вот ты всматриваешься получше, и понимаешь, что сходства на самом деле и нет, сходство было только в моем воображении, которое хоть как-то пытается помочь справиться с потерей. С кем поделиться своими переживаниями? Надо позвонить Томасу! Такие мысли ещё долгое время возникали у меня в голове.

С такими мыслями я возвращался поздним вечером домой. Дом встретил меня черными провалами окон на светлой стене. Нигде не горел свет и, похоже, Элли решила сегодня не ждать меня, а провести вечер с родителями. Войдя в дом я включил свет и первым делом снял с себя промокший черный костюм и откинул назад челку, прилипшую ко лбу.

– Привет, Эдит, – поприветствовал я вышедшую мне навстречу кошку. Она подошла ко мне, подставляя свою спинку под мою холодную руку, потерлась щеками о мои брюки. но отвлеклась на изучение интересных запахов улицы – кажется она учуяла незнакомые кладбищенские запахи и внимательно изучала черные лакированные ботинки, – я так понимаю, Элли перед уходом тебя покормила? Да, по-моему она тебя балует, – сказал я кошке. Она как всегда обрадовалась вниманию, потянулась и вцепилась когтистыми передними лапами в мои брюки. прямо под коленом, – напомни-ка мне подстричь тебе когти, голубушка! Ты как всегда не вовремя, дай мне переодеться и будем обниматься сколько хочешь… Уж лучше бы пошла чайник поставила, чем брюки мне портить.

Поднявшись в свою комнату я в первую очередь переоделся в сухую одежду и прошел в ванную комнату, чтобы насухо вытереть волосы. Я не стал включать свет в коридоре и просто оставил дверь в свою комнату открытой и тут обратил внимание что из-под закрытой двери ванной пробивается полоска света, но не слышно никаких звуков! Забыла выключить свет перед уходом, или нежится в ванне? Я постучал костяшками пальцев, предупреждая о своём присутствии, и повернул холодную деревянную ручку.

Расплескавшаяся вода и пена, блеск нежной голубой плитки на стенах и полу и обнаженная Элли, прикрывающая наготу любимой пеной для ванны – вот что я ожидал увидеть, но никак не Элли, полулежащую в луже крови, которая вытекла из порезов на её руке и бедрах. Она была жива, но бледнее обычного и, кажется, находилась в полуобморочном состоянии. Кровь уже успела застыть тёмным непрозрачным пятном на полу, такие же пятна были на её одежде только на ткани черной майки и шортах цвета хаки кровь блестела сильнее и на ощупь была более липкой.

Когда я бросился к шкафчику с аптечкой, Элли приоткрыла глаза, но кажется не сразу поняла что происходит вокруг.

– Элли, дурочка, зачем ты это сделала?! – сказал я, присев рядом с ней, – давай-ка потерпи немного, я самую малость обработаю раны и схожу вызову скорую…

– Нет. Никаких врачей, – тихо, но строго произнесла она, – я в порядке.

На глаза мне попался лежащий под её правой рукой маленький желтый бокскаттер в пластиковом зеленом корпусе. Отдельный повод для беспокойства добавил мне её выбор лезвия! Она взяла не лезвия для станка которые я храню здесь же в ванной, не кухонный нож, а мой старый нож, который я использую для мелкой резьбы по дереву – сталь в таких ножах очень быстро покрывается коричневой ржавчиной, а это повышало риск заражения крови.

– Ты погрязнее лезвие не могла найти?! – не сдержав злость произнес я, – ты хочешь от заражения крови помереть?! Чем же это обработать?…

– Да помоги смыть и всё нормально будет… только никакой скорой.

Итак, я разложил на раковине всё что могло понадобиться, тщательно пропитал ватный диск перекисью водорода. Корка застывшей крови на правом бедре вся покрылась трещинками и из порезов медленно засочились капельки свежей крови. Несколько порезов были действительно очень глубокими, и в идеале нужно было отправить её в больницу чтобы наложить на них швы.

– Да не хочу я в больницу! Ну, будут уродливые шрамы и черт с ними! – несколько секунд она помолчала и вытерла слезы, которые вновь начали медленно скапливаться в уголках глаз, – я не хочу напрягать медиков из-за своей глупости, мне же рубцы и будут напоминанием.

Пока я не осмеливался задавать вопросы и принялся, не теряя времени, заканчивать все процедуры. Мне пришлось пересадить Элли поближе к свету, и мой взгляд вновь упал на лужу крови – кровопотеря была не очень опасная для здоровья, обычный здоровый донор крови может отдать чуть ли не пинту крови, здесь же на мой взгляд растеклась примерно средняя чашечка, но Элли была миниатюрной и хрупкой, да и к тому же нервно истощена, поэтому неудивительно что она периодически проваливалась в бессознательное состояние. В тишине можно было расслышать как шипит на ватных дисках кровь, смешиваясь с перекисью водорода. Тёмная корка была удалена и, дав коже подсохнуть несколько минут, я начал наклеивать на порезы полосы пластыря и оборачивать бедро бинтом, то же самое я проделал и с левой рукой, порезы на ней были глубокие, но нанесены на внешней стороне и не задели вены и крупные сосуды. Пока я обрабатывал раны на руке, бинты на бедре начали пропитываться свежей кровью в местах где были нанесены самые глубокие порезы. Ровные вытянутые красные пятна напоминали косяк рыбешек, дружно плывущих в одном направлении по белоснежной глади бинта. На следующий день Элли одела черные обтягивающие джинсы и вечером мне вновь пришлось колдовать над её ногой с перекисью водорода, так как за день кровь медленно продолжала сочиться из глубоких ран и джинсовая ткань намертво прилипла к бинтам.

Конечно я уже видел у неё на бедрах старые шрамы. Она говорила что те порезы она нанесла в тот год, когда вышла из комы. С тех пор они успели затянутся полностью, побелели, став на полтона светлее основного цвета кожи и были практически не видны, и я уверен что когда мы были на пляже, остальные ребята не смогли разглядеть у неё эти шрамы.

Она сидела на полу, прикрыв глаза, и была полностью погружена в свои мысли.

– Давай, я помогу тебе встать, – я вывел её из ванной комнаты за руку, каждый шаг отдавался у неё в бедре жгучей болью. Наши босые ноги сошли с холодной плитки на деревянный пол, я поднял её на руки, отнес в комнату, и затем уложил в кровать, – Элли, милая, может, расскажешь мне что с тобой случилось?