Век мой, зверь мой (сборник)

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Всё большое далёко развеять,

Из глубокой печали восстать. Я от жизни смертельно устал,

Ничего от нее не приемлю,

Но люблю мою бедную землю

Оттого, что иной не видал. Я качался в далеком саду

На простой деревянной качели,

И высокие темные ели

Вспоминаю в туманном бреду.

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез. Ты вернулся сюда – так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей, Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток. Петербург! я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера. Петербург! у меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса. Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Образ твой, мучительный и зыбкий,

Я не мог в тумане осязать.

«Господи!» – сказал я по ошибке,

Сам того не думая сказать. Божье имя, как большая птица,

Вылетело из моей груди.

Впереди густой туман клубится,

И пустая клетка позади.

Я ненавижу свет

Однообразных звезд.

Здравствуй, мой давний бред —

Башни стрельчатой рост! Кружевом, камень, будь

И паутиной стань:

Неба пустую грудь

Тонкой иглою рань! Будет и мой черед —

Чую размах крыла.

Так – но куда уйдет

Мысли живой стрела? Или, свой путь и срок,

Я, исчерпав, вернусь:

Там – я любить не мог,

Здесь – я любить боюсь…

Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки;

В кустах игрушечные волки

Глазами страшными глядят. О, вещая моя печаль,

О, тихая моя свобода

И неживого небосвода

Всегда смеющийся хрусталь!

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей —

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей —

Запихай меня лучше, как шапку в рукав

Жаркой шубы сибирских степей… Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе; Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе, — Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

Дано мне тело – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло, Запечатлеется на нем узор,

Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть —

Узора милого не зачеркнуть!

Проза асимметрична: ее движения – движения словесной массы – движение стада, сложное и ритмичное в своей неправильности; настоящая проза – разнобой, разлад, многоголосие, контрапункт;

Невыразимая печаль

Открыла два огромных глаза,

Цветочная проснулась ваза

И выплеснула свой хрусталь. Вся комната напоена

Истомой – сладкое лекарство!

Такое маленькое царство

Так много поглотило сна. Немного красного вина,

Немного солнечного мая —

И, тоненький бисквит ломая,

Тончайших пальцев белизна…

Ни о чем не нужно говорить,

Ничему не следует учить,

И печальна так и хороша

Темная звериная душа: Ничему не хочет научить,

Не умеет вовсе говорить

И плывет дельфином молодым

По седым пучинам мировым.