По моим прикидкам, тут был поздний кембрий, или ордовик, точно не скажу. Но динозавров точно не было. Оранжевый карлик – светило вялое, у него в запасе гораздо больше времени, чем у нашего Солнца, может, когда-нибудь биота планеты и поменяется. А пока главными способами защиты и нападения тут являются не панцири и клыки, а электричество и изоляция. Почти все здешние твари сродни нашим электрическим угрям – живые батарейки, некоторые весьма мощные. Убить меня они не могут, но пару раз, пытаясь напиться воды из озера, я получал настолько чувствительные удары током, что перешел на водянистый сок растений, не рискуя лезть в воду. Армилин хороший изолятор, и без спецовки я бы уже давно стал чьим-то ужином, поджаренным вольтовой дугой, но н всякий случай я держался от водоемов подальше.
Днем поверхность планеты удручала тусклыми, темными цветами, а ночью преображалась настолько, что я часами глазел вокруг, забыв про свое отчаянное положение. Биолюминесценцией тут обладали не только насекомые, но и грибы, и растения. Все расцветало неоновыми красками, сияло, искрилось и переливалось. То ли рождественская ярмарка со множеством елок, то ли ночной клуб. Феерия света, потрясающее зрелище. Если бы я мог видеть в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазоне, думаю, я был бы восхищен еще больше. По-видимому, местная живность видит электрические и магнитные поля, и я им немного завидую, потому что мое зрение все-таки не для этого мира.
Выпустив меня на поверхность, мой жонглер подлетел к листу растения, похожего на папоротник, только с глянцевыми мясистыми листьями, проколол его хоботом, постоял недолго рядом и, насытившись, улетел, оставив меня одного. Я тогда просидел под этим растением несколько часов, обняв колени и почти не шевелясь, потому что не понимал, что мне теперь делать и как вообще жить дальше. Потом я не выдержал, подобрался к проколотому листу, из которого еще вытекал сок, и напился этого сока.
Меня мучила изжога и отрыжка, тошнило, пучило, рвало и несло три дня, я чуть не умер от голода и обезвоживания, почти все время валяясь под этим папоротником на моховой подстилке и заставляя себя спать как можно чаще и дольше, но, в конце концов, мучения мои, хоть и не сразу, прекратились, и я смог питаться густым соком растений, просто протыкая листья пальцами и собирая сок в пригоршни. Вероятно, с помощью геля жонглера, которым я измазался во время путешествия сюда и попавшего внутрь моего тела через рот, микрофлора моего кишечника как-то приспособилась к местной органике, и я понял, что выжить тут можно.
Иногда мне очень хотелось жареного или вареного мяса, но я не рисковал охотиться на многоножек и червей. Хотя и нашел способ получать белок: поймав одну маленькую двухвостую тварюшку, которая между хвостами, как между электродами, выдавала разряд, я с ее помощью поджарил дохлого червя. Осторожно посадив свою живую батарейку на ближайшую листоветку и дождавшись, когда насекомое уползет подальше от меня, я осмотрел свое новое горячее блюдо. Бифштекса, конечно, не получилось – там, где разряд прикоснулся к тушке червя, мясо сгорело до углей, а концы остались сырыми, но некоторая часть мяса все-таки пропеклась, и мне его хватило, чтобы немного разнообразить свою растительную диету. Было невкусно, пресно без соли и специй, но все же лучше, чем ничего. Потом я не раз еще так делал и даже навострился регулировать силу разряда, поглаживая двухвостку по брюшку.
Мой жонглер пару раз наведывался ко мне, по крайней мере, мне казалось, что это именно тот, который притащил меня сюда. Но близко он не подлетал, а так, на пару минут зависал надо мной, растянув сферу, а потом стягивал ее и удалялся куда-то на запад. Я научился отличать его от других жонглеров по короткому хоботку и манере складывать на брюшке среднюю пару лап и постукивать когтепальцами одной лапы по другой, как это делают иногда люди, когда задумываются о чем-то. Я не знаю, чего он хотел, он просто находился рядом некоторое время, потом улетал. Другие жонглеры тоже останавливались надо мной иногда поодиночке, иногда компаниями, но все они немного отличались от моего жонглера, кто размером, кто толщиной светлых линий на шкуре, а в основном поведением – некоторые подлетали поближе, другие держались подальше, кто-то прижимал лапы к телу, как бы с опаской. Но и они, повисев надо мной некоторое время, улетали внутри оранжевых сфер, и я опять оставался один.
Когда наступила первая зима, я впал в отчаяние. Все живое с суши ушло в воду. Жонглеры больше не появлялись. Растения покрылись инеем, мерзлый мох хрустел под ногами, как битое стекло. Меня уже не радовала ночная иллюминация, я привык к этому зрелищу. В один из дней я стянул с себя штаны, скрутил их жгутом, сделал узел и, закинув получившуюся удавку на ближайшую листоветку, попытался повеситься. Листоветка, не выдержав веса моего тела, с влажным хрустом обломилась и я шлепнулся плашмя на обледенелую землю, чудом не переломав себе конечности. Лежа под веткой, я заскулил и тут же захлебнулся ликером, который полился мне прямо на лицо. Прокашлявшись и отдышавшись, я кое-как отмылся от липкого сока, тягучей струей лившегося из сломанной листоветки, дрожа от холода, распутал и натянул на себя штаны и, набрав полные ладони сока, выпил. Я понял, как эти мясистые растения переживают зиму – они накапливают глюкозу и этанол, чтобы листья и корни не промерзали и кристаллы льда не разрывали их.
Во время одного из своих «марафонов», когда я целыми днями брел куда глаза глядят, мне попался горячий источник и почти всю зиму я просидел в нем, как японский макак, изредка выбираясь напиться ликера и выкопать какой-нибудь мерзлый гриб. Чтобы не сходить с ума от постоянного пьянства и молчания, я разговаривал сам с собой, пел, вспоминал вслух все, чему учился в школе, видел в стерео, слышал от других людей, что вычитал во время своих дежурств и даже пытался перемножать в уме трехзначные числа. Помогало все это плохо, к тому же ненадолго. Тоска по Земле была иногда настолько нестерпимой, что я плакал, как женщина.
Когда пришла весна, волосы мои уже касались плеч, но борода и усы почти не выросли, редкие волоски я просто выдирал пальцами. Чтобы справить свои естественные надобности, я забирался на листоветку поближе к стволу, потому что стоило мне присесть на земле, как тут же, идя на запах, из земли выкапывалось что-то живое и пыталось съесть отходы моего тела, иногда пробуя на вкус и меня. Это было не смертельно, но противно. Со временем я научился жить, почти не спускаясь с ветвей папоротников, как Тарзан. Жонглеры иногда все еще зависали надо мной, но я больше не махал им руками и не кричал «Заберите меня отсюда!», а только с грустью провожал их глазами, когда они улетали.
Заложников пытаются на что-то обменять, рабов заставляют работать, над подопытными животными проводят опыты, врагов убивают, друзей развлекают, а на меня просто таращились, как в зоопарке. Скорее всего, меня изучали, но бесконтактными способами. Может, как-то просвечивали, вроде рентгена или магнитного резонанса, фиксировали мои реакции на окружающее, брали какие-то анализы, когда я спал, не знаю. Здешние твари, кстати, не спят. Похоже, ежедневный сон – сугубо земная особенность.
Ни на какие мои попытки наладить общение жонглеры не отвечали. Я подбирал опавшие листоветки и складывал их в простейшие арифметические знаки, выкладывал из них схему ДНК, схему Солнечной системы, много чего пробовал делать, но все без толку. Они, похоже, общались каким-то другим способом. В телепатию я не верю, но, возможно нечто вроде радиоволн или какой-то другой, недоступный мне, способ общения они явно использовали. Один раз я видел, как в небо поднялись мириады жонглеров и отвели от планеты то ли астероид, то ли комету, еще на подлете. Я был потрясен.
У меня не было возможности даже развести огонь, я не знал, как это сделать без сухих листьев, кремня или лупы, и все мои попытки использовать двухвосток в качестве зажигалки провалились. Сырые мхи и сочные листья не горели, только коптили, а ловить более крупных тварей с сильными зарядами я боялся, не хотелось рисковать жизнью. Да, человек, который полгода назад пытался повеситься, боялся теперь умереть от удара током, представьте себе. Возможно, потому, что я все-таки надеялся найти с жонглерами какой-то общий язык. Существа, управляющие плазмой и небесными телами, должны быть все-таки разумными, хотя и выглядят как животные. Должны у них быть где-то города или что-то вроде того.
Однажды, забравшись с риском для жизни на самую верхушку древовидного папоротника, я увидел на горизонте огромное строение. Впопыхах спустившись, я почти неделю по земному времени добирался до него, но оказалось, что это был огромный строматолит, выросший на дне мелкого теплого моря – холм, порожденный цианобактериями и водорослями. Я разочарованно обошел его полукругом, не сильно заходя в воду, но признаков хоть какой-то технической цивилизации не обнаружил. Это был просто холм, который никогда не использовался в качестве укрытия, жилья или мастерской. И я бы, наверно, все-таки умер от цирроза печени, впав в запойное пьянство в следующую зиму, если бы не нашел Тоту.
4.
Я валялся в зарослях гигантского мха и глазел сквозь листоветки на густые облака, мчащиеся в желтом небе. Мне не было холодно, потому что армилиновая спецовка позволяла не чувствовать холода или жары в диапазоне от минус до плюс шестидесяти по Цельсию. Есть мне не хотелось, пить тоже, и чем себя занять сегодня, я не знал. Глянув на датчики температуры воздуха, земного времени и показателей моего тела на рукаве спецовки, я подумал, что после моей смерти армилиновая тряпка еще долго будет высвечивать эти бесполезные числа и значки. Атомная батарейка почти вечна, в отличие от меня. Лето закончилось, осень уже покусывала холодными ветрами и первым инеем. Стыдно признаться, но я с нетерпением ждал зимы и иногда протыкал пальцем листоветки папоротника, проверяя сок на содержание спирта. Но «бар» пока не открылся. Ничего, я дождусь. Когда валяться надоело, я побрел к берегу, рассчитывая поймать двухвостку, чтобы нажарить себе грибов. Некоторые из грибов, которые я наугад пробовал, оказались не просто съедобными, а даже вкусными, и я хотел съесть их в жареном виде. На берегу, метрах в пятидесяти от меня, я заметил жонглера и удивился – они почти никогда не выходили из своих оранжевых сфер на открытых местах, да и вообще покидали сферы нечасто. Спрятавшись за кочкой, я наблюдал за тем, что он делает.
Сфера сначала растянулась во все стороны и стало видно, что оранжевые шарики плазмы держат форму шестигранных сот. Жонглер оставался на черном песке и как-то странно возился. Я подобрался поближе, чтобы лучше видеть происходящее. Тело жонглера конвульсивно сжималось и растягивалось, шарики держали широкий строй, и я не мог понять – что значит вся эта пантомима. Он заболел и умирает или исполняет какой-то ритуал?