Иммерсивный театр, или Русские туристы «в гостях» у иранского КГБ

– Вас.

– Меня? А кто?

– Российский консул.

– О, давайте скорее! – она схватила трубку.

Приятный баритон на том конце провода представился сотрудником консульства и осведомился, как у Ани и Сергея дела и как они себя чувствуют. Аня заверила его, что чувствуют они себя прекрасно, несмотря на то, что пребывают в неведении относительно своего будущего и, в частности, шансов на выручение из плена своих телефонов и на плановый вылет в Россию сегодняшней ночью. А потом Аня вкратце рассказала звонившему их с Сергеем детективную историю, не упустив эпизод с задержанием, завязыванием глаз и допросом в «участке».

Ее невидимый собеседник подивился приключениям супругов и даже попытался извиниться за местные спецслужбы:

– Вы знаете, мы много сил прикладываем для того, чтобы поддерживать дружественные отношения. Взаимопонимание с правительством, с Минобороны Ирана в целом есть. Но, к сожалению, случаются вот такие казусы, и приходится задействовать все связи, чтобы выручать наших граждан.

Аню подбодрило, что говоривший ни словом, ни намеком не упрекнул их в неком незаконном поведении, на которое могла бы походить вполне невинная (в ее понимании) съемка уличных волнений. Тон сотрудника консульства придал Ане уверенности в том, что их ситуация разрешится благополучно.

Ободрившись, она даже с энтузиазмом поведала своему собеседнику, сколько всего интересного и замечательного им удалось увидеть в Иране до дня своего ареста, и как очаровательны были все эти достопримечательности и дружелюбны местные жители. Сотрудник консульства, кажется, был очень рад услышать Анины восторженные отзывы о стране, которую, по-видимому, хорошо знал и любил. Как бы то ни было, он закончил разговор тем, что порекомендовал супругам сохранять спокойствие и пообещал, что задействует все возможные каналы, с тем чтобы до обеда их вопрос был успешно разрешен. На том и распрощались.

Посидели на парапете еще немного.

– Ладно, – в конце концов пошла Аня на мировую с Омидом. – Действительно, схожу-ка я в гостиницу, дособираю чемоданы, выпишу нас. Как бы ни решилось дело с мобильными, но оставаться в гостинице нам в любом случае не придется: тем или иным путем надо успеть до ночи добраться до Тегерана и – айда в Москву! Дети волнуются. Наверное, что-то подозревают, чувствуют неладное.

Она поднялась и зашагала в направлении гостиницы. Но на самом деле у нее был план.

Из гостиницы она выписалась быстро. Чемоданы оставила в каморке для багажа. И скорым шагом направилась в сторону того переулка, где пару дней назад, гуляя с Сергеем и Омидом, заприметила магазинчики с коврами.

Сразу же вошла в самый большой и заметный, под вывеской “Shanti Rug”. Привлекло название: из занятий йогой Аня знала, что shanti в философии буддизма означает мир, покой, гармонию.

Ее на отличном английском приветствовал хозяин, молодой иранец лет тридцати – тридцати пяти. Как обычно, предложил чаю, завел разговр – кто она да откуда. Услышав, что из России, очень обрадовался и начал рассказывать, что у него немало российских друзей. Раньше, мол, многие из них жили или бывали в Иране – здесь, в Исфахане. «Хорошие ребята, мы очень дружили! Сейчас большинство из них уехали – либо обратно в Россию, либо в другие страны».

– Ох, мне так жаль, что у вас в России сейчас такое происходит, я имею в виду – противостояние с Украиной. Это все американцы, они во всем виноваты!

– Да и у вас, мой друг, не все спокойно, – парировала Аня.

– Да-а-а, это правда, – только и нашелся он.

После чего начал расспрашивать, «чего она взыскалась». Ну, Аня уже привычным слогом поведала ему душещипательную историю о громадной и все растущей пропасти между ее желаниями и ее финансовыми возможностями.

Хозяин не растерялся и начал укладывать к Аниным ногам свои богатства. Да, она по-прежнему просила показывать ей только хорошие качественные ковры тонкой работы и из чистого шелка, причем исключительно зеленого цвета – очень уж хотелось «закрыть гештальт» с некупленным в тот злополучный во всех отношениях вечер ковром, который она облюбовала в магазинчике недалеко от площади Имама.

Вдруг среди всей этой зелени, от болотного до изумрудного, мелькнул один, мелкоузорчатый, представляющий собой невероятное сочетание и серо-зеленого, почти асфальтового, и темно-коричневого, почти черного, и того же болотного, и того же изумрудного, и сверху – тонкая сложная вязь золотого рисунка.

Трудно было одним словом выразить цвет этого удивительного ковра: кому-то он мог показаться серым, кому-то зеленым, другому – синим или сиреневым, а иному – даже бордовым! И в довершение всего, когда хозяин лавочки встряхивал этот тонкий ковер, который буквально трепетал от каждого движения державших его рук, то шелк его переливался, так что на поверхности появлялись и розовые, и золотистые, и жемчужные блики.

Аня внутренне напряглась. Ни в одной ковровой лавке она не видела подобной красоты и роскоши! Скажи ей кто-то, не показывая этого чуда, что она может влюбиться в нечто «серое» – Аня бы на смех этого человека подняла! Но как только она воочию узрела этот шедевр, все ранее виденные ею изделия ковроткачества померкли, как яркие и вычурные садовые цветы меркнут перед красотой безупречного в своей простоте цветка лесного ландыша.

Дрожа от вожделения, но стараясь казаться спокойной, Аня спросила:

– Вот этот сероватый, к примеру… Сколько он стоит?

Торговец, как обычно, сразу не ответил. Перевернул ковер изнанкой к себе, нашел прикрепленные к нему какие-то бумажки, как она поняла, с данными о плотности узлов, пошел к своему столу за калькулятором. Пока он склонялся над калькулятором, делая и перепроверяя свои расчеты, Аня выудила из сумки коробочку с фальшивым «яйцом Фаберже», достала его из упаковки, соскользнула со скамейки на пол, уселась по-турецки рядом с «шелковым серым чудом» и водрузила яйцо прямо посередине ковра, туда, где красовалась центральная розетка узора, похожая то ли на цветок подсолнуха, то ли на само солнце.

– Две тысячи пятьсот долларов, – констатировал торговец, обернувшись к ней.

О, эта сумма сама по себе уже была вполне посильной для Ани и, как ей казалось, отвечала степени ее желания обладать «шелковым серым чудом». Но на востоке же принято торговаться, и Аня, готовая к долгому «перетягиванию каната», произнесла сладким голосом:

– Две двести, – и одновременно медленным вкручивающим жестом как бы закрепила «яйцо Фаберже» в центре «розетки».

Взгляд хозяина упал на яйцо. Да, оно представляло собой дешевую безделушку, но не выглядело слишком уж дешево и безвкусно – темно-синее, полупрозрачное, с нанесенными на него золотом изображениями достопримечательностей Санкт-Петербурга – «Исакий», «Медный Всадник». «Кружевная» золотая отделка и вся вещица целиком чем-то напоминали пафосные изделия из чешского стекла в советских магазинах далеких 90-х годов. Хотя, конечно, вряд ли иранский торговец коврами когда-либо видел или слышал об этих одиозных, по советским понятиям, и в свое время весьма дефицитных товарах.

Как бы то ни было, при взгляде на нарядное яйцо, красующееся в центре ковра, выражение лица хозяина лавки смягчилось. Он улыбнулся по-детски, так, что стало заметно, насколько он еще молод, и неожиданно произнес:

– А я согласен. Пусть будет две двести. Я не собирался уступать вам, во всяком случае – не так много. Но ваш изумительный жест, этот подарок… Он так хорош! И вы так мило его мне предподнесли! Я согласен. По рукам?

Аня на секунду онемела от неожиданной щедрости ее нового знакомого, так контрастировавшей с жадностью и непреклонностью тех, предыдущих торговцев коврами. Но поспешила закивать и начала благодарить хозяина лавки, а заодно – и отсчитывать купюры.

Итак, циничный человек мог бы констатировать, что Аня «толкнула» дешевый питерский сувенир за триста баксов. Но она, немного представляя себе восточный менталитет, смотрела на ситуацию совсем по-другому. Это был прекрасный жест торговца в ответ на ее собственный жест, показавшийся ему, по всей видимости, тоже красивым. Жест в духе легендарной восточной традиции, когда хозяин, принимая в своем доме дорогого гостя, отдает ему в дар любую понравившуюся тому вещь.

Расчеты закончились. Чай был допит. Хозяин лавки принялся за упаковку ковра. Аня уже ясно представляла себе, как, склоняясь под тяжестью рулона на плече, ковыляет к «отделению КГБ», где ее поджидают Сергей и Омид. Вероятно, Анино появление в таком образе должно было произвести на «ее мужчин» неизгладимое впечатление. Но… продавец ковров неожиданно несколько раз сложил вдоль и поперек Анино нежное и тонкое приобретение. В сложенном виде ковер оказался габаритами не крупнее обувной коробки из-под мужских туфель, после чего он был легко помещен в красивую матерчатую сумку и передан с рук на руки своей бесконечно счастливой новой хозяйке.

Когда Аня снова оказалась перед «отделением КГБ», Сергея и Омида у входа не было. Она подергала металлическую дверь – та по-прежнему была закрыта. «Вероятно, они вошли, наконец, внутрь, – сообразила она, – и скоро появятся с нашими миленькими мобильниками». Аня радовалась, как все удачно сложилось. Омид, думала она, был совершенно прав, когда отправил ее восвояси: ей удалось и из гостиницы выписаться, и ковер купить, да и заодно не расстроить своей «горячностью» иранских кагэбешников, так что – теперь уже дело в шляпе!

Так думала Аня. Но время шло, а «ее мужчины» все не появлялись из-за металлической двери.

Рядом уже довольно длительное время топтался молодой дородный иранец. Он постоянно с кем-то разговаривал по мобильному: заканчивал один звонок и тут же принимался звонить кому-то еще.

Ане пришла в голову идея. На бумажке у нее был записан номер кнопочного телефона Омида, и она решилась позвонить, чтобы узнать – когда их с Сергеем ожидать обратно. Она подошла к разговорчивому иранцу и немногими словами и жестами попросила его позвонить для нее по номеру, записанному на бумажке. Иранец быстро сообразил, что именно от него требуется, набрал нужный номер и передал Ане трубку. На том конце послышался голос Омида.

– Омид, это Аня! А вы сколько там еще пробудете? Я вам не нужна? Справляетесь? Может, нужен мой английский?

Омид отвечал:

– Аня, мы скоро подойдем! Мы тут зашли выпить кофе.

– Как, разве вы не в отделении КГБ?

– Нет!

– О, блин, ну давайте же, быстрее возвращайтесь! Вы должны были тут под дверью ждать и настаивать на скорейшем решении нашего вопроса, а вы черт знает где шляетесь! – Аня была разочарована и зла на Омида и Сергея.

Она передала мобильный хозяину. Тот завершил звонок нажатием нужной кнопки, но отходить от Ани не торопился. Очевидно, пока она разговаривала, иранец успел разглядеть и ее революционный (во всех возможных смыслах) красный наряд, и европейскую внешность, и всю красоту ее гнева. А в гневе Аня хороша. Если еще не видели – попробуйте!

Иранец, не отдаляясь от нее, снова погрузился было в свой телефон, но уже через секунду протянул его Ане. «What is your name», – прочитала она перевод на английский на экране мобильного.

– Анна, ай эм фром Руссия.

Иранец закивал. Снова потыкал пальцем в телефон: «I want to become friends» («Я предлагаю стать друзьями»).

– Ноу проблем («Нет проблем»).

– «Can you go with me»? («Пойдем со мной?»).

– Гоу ту уэр («Go to where?» – «Куда это?»).

– «It’s nearby» («Тут недалеко»).

– Ноу, сорри, ай эм уэйтинг фо май хазбенд («No, sorry, I am waiting for my husband» – «Нет, простите, я жду мужа»), – засмеялась Аня и отошла подальше.

Пока иранец обдумывал дальнейшую стратегию, подошли «ее мужчины». Они робко старались загладить свою вину, суя Ане в руки нераспечатанную бутылку питьевой воды.

– Ребят, вы что, спятили? Нам ночью улетать, а мы все еще сидим в этом чертовом Исфахане безо всякой надежды на успех! И вы при этом еще и линяете с места сражения! А вдруг эти люди выходили и искали нас? А тут – никого! – в пылу гнева Аня даже не заметила, куда подевался молодой иранец.

– Да все тут под контролем, – тянул Серега. – Во-первых, приезжал человек из консульства…

– Да ты что? Консул приезжал?

– Ну, вряд ли он консул, уж больно молод – лет тридцать. Но очень любезный и разумный молодой человек. Все расспросил. Я ему все рассказал: и что задержали нас, не предъявив никаких ксив, и что не представились во время допроса, и что завязали глаза, и что отобрали все телефоны, а не только замеченный в съемках, даже телефон гида, и вообще – что нигде в инструкциях от туристической компании не сказано, что нельзя делать съемки на улице…

Аня была потрясена: был ли ее муж действительно так наивен, чтобы на голубом глазу выложить все эти претензии «консулу», или только мастерски прикинулся наивным, но – формально и юридически он был прав! Вот это да-а-а!

– Ну и что «консул»?

– Он полностью вошел в наше положение, удивился такому обращению со стороны местных военных…

«Мда-а-а… что, и «консул» тоже так наивен?» – промелькнуло у Ани в голове, а между тем Сергей продолжал:

– …и он сказал, что задействованы все самые высокопоставленные инстанции и все самые влиятельные рычаги, и к трем часам пополудни наш вопрос будет окончательно урегулирован.

Аня посмотрела на часы, они показывали полдень. Дедлайны для «окончательного урегулирования» почему-то постоянно сдвигались. Абьяне – минус. Прости, «красная деревушка», мы уже точно не сможем заехать полюбоваться на тебя. Может, все же еще успеем в Кашан? Так хочется и тарелку, и знаменитую кашанскую розовую воду!

– Ладно, ты сказал «во-первых». Во-первых, был «консул». А что же «во-вторых»?

– Я не сказал, что он «консул».

– Блин, ну какая разница – «консул», «из консульства»! – с нетерпением остановила Аня мужа, взбешенная его неуместным «занудством» и приверженностью юридически корректным формулировкам.

– Да, во-вторых… А что во-вторых? А, да, а во-вторых, я хотел сказать, что здешние органы бесят не только иностранцев вроде нас. Пока ты ходила, сюда подходила молодая девушка. Она долго стучала в металлическую дверь. Ей никто не открывал и не отвечал. Тогда она позвонила, поговорила с кем-то коротко и резко, вероятно – «с ними», а потом ка-а-а-к размахнется ногой, ка-а-а-к долбанет по двери! Тебе даже в минуты большого гнева до нее далеко!

Понятно. «Во-вторых» к делу не относилось, поскольку ничего нового не добавляло и никак не помогало разрешению их собственной ситуации. Но Аня приняла информацию к сведению.

Снова присели на парапет. Аня не решилась ставить узорчатую сумку с драгоценным ковром на землю, а вместо того взгромоздила ее себе на колени и обхватила руками.

– А это что? – немного удивленно спросил Сергей, кивнув в сторону сумки. Все-таки сумка была немаленькая, но он ее лишь только что заметил.

– А, да так, просто я в конце концов купила-таки персидский ковер своей мечты, – ответила Аня с напускным равнодушием.

Серега только присвистнул, после чего поднял глаза на Омида, и мужчины обменялись многозначительными взглядами. Омид, по всей видимости, давно уже постиг, что находится у Ани в узорчатой сумке, и – вне всякого сомнения – его уважение к ее коммерческой хватке существенно укрепилось.

Все-таки, по-видимому, «консул» действительно поднял немало шума во «всех самых высокопоставленных инстанциях», ибо через полчаса после их бесцельного сидения на парапете кто-то важный позвонил Омиду и начал ему что-то внушать. Тот молчал и только почтительно слушал. Аня смотрела на Омида со вниманием, пытаясь понять, что происходит. Через какое-то время он, все так же внимательно слушая говорившего и изредка, видимо, поддакивая ему, приблизился к ней и начал тихо пересказывать:

– Вот вы понимаете. Они говорят, что вы нарушили закон. Вы снимали беспорядки, а потом выкладывали все это в интернет. И теперь уже все ваши записи – в интернете, и все это стало достоянием гласности. И теперь уже никак невозможно все развернуть назад. И поэтому…

Аня вскочила в праведном гневе и заорала так, чтобы ее «на том конце провода» было слышно:

– Эй, да они там в своем уме? А вы, Омид? Вы в своем уме? Ну они придурки или просто сволочи, это понятно. Но вам-то ведь прекрасно известно, что у меня не было в городе никакого интернета! Что интернет у меня был только в гос-ти-ни-це! А до гостиницы мы так и не доехали, а вместо этого попали к ним в кутузку! Где они и забрали телефоны. Поэтому если мои записи и попали в интернет, то выложить их могли только они сами! Понимаете вы меня или нет?

Ее вдруг ударила, как плетью, страшная мысль, что эти люди в качестве возмездия, или уж неизвестно, почему и в каких целях, действительно выложили в интернет ее видеозаписи, и теперь ей, Ане, уж точно не избежать иранской тюрьмы.

Омид лепетал что-то в трубку, по-видимому, пытаясь передать собеседнику Анины аргументы. Но ей казалось, что он недостаточно убедительно их передает, что он трусит. Да, так и было – Омид отчаянно трусил! И Аня понимала, почему: ведь у него не было за спиной консульства, ему в этой стране жить, и желательно – жить на свободе, да еще было бы неплохо и работать где-нибудь.

– Омид, ну что вы мямлите, скажите этим идиотам… – но Омид уже положил трубку.

– Да, я им все объяснил, что у вас не было интернета и не было возможности выложить записи…

– Господи, но какого хрена вы не сказали все это им сразу? Какого хрена вы все это выслушивали от них, соглашались, даже побежали мне пересказывать? Неужели же не очевидно, что они блефуют? – Аня задыхалась от ужаса, гнева и обиды и уже даже не раздумывала, известно ли Омиду идиоматическое выражение «какого хрена» или, к примеру, глагол «блефовать».

В свою очередь, Омид, завершивший разговор с «органами», сам то ли окончательно запаниковал, то ли – напротив – осмелел и вдруг заорал Ане в ответ:

– Почему вы на меня кричите? Вы сами виноваты в том, что произошло, а теперь кричите на меня. Если вы не боитесь – кричите на них, а на меня – не надо!

– Так вы же не дали мне трубку, – только и нашлась Аня, что ответить, после чего пожала плечами и, расстроенная, отвернулась от гида. Он тоже насупился и отошел в сторонку.

Была уже половина четвертого. Никто больше не звонил и не приезжал поговорить с ними. Все трое слонялись перед входом в «отделение КГБ». Уж не было терпежу ни сидеть на парапете, ни гулять за «колой», ни стоять под дверью, ни подсчитывать, сколько им гнать на машине до Тегерана, ни прогнозировать, успеют или не успеют заскочить в Кашан.

«Ох, вот именно в такие минуты как никогда хочется иметь с собой смартфон и интернет! – вздыхала про себя Аня, – я бы сейчас и фотки разобрала, и новости бы почитала, и початилась, поделилась бы с друзьями впечатлениями о волшебном Иране…»

«Ага, – тут же занудно отвечал ей какой-то второй внутренний голос, – а то еще и выложила бы в инсту эти свои идиотские видео с беспорядками. Дури бы хватило!»

Она заткнула оба внутренних голоса и продолжила томиться в ожидании.

Изредка в железную дверь кто-то стучал, некоторые даже входили, кто-то порой выходил. Люди это были довольно непримечательные, в основном мужчины, все без исключения в штатском, и трудно было понять – посторонние они или работают в КГБ, а если работают – то занимают ли рядовые или высокие должности.

Аня пыталась по ноше входивших высмотреть – а вдруг кто-то из них несет в отделение их смартфоны? Ей было жутко интересно, где могли осесть их мобильные, и вообще – знают ли «ответственные работники», где их искать.

Аня вполне допускала, что после переполоха, поднятого консульством «в самых высокопоставленных инстанциях», все эти – прости Господи! – кагэбешники сейчас бегают по всему Исфахану в тщетных надеждах выискать конфискованные телефоны, которые эти мальчишки – ой, простите, она хотела сказать «стражи исламской революции» – скорее всего, уже заиграли, присвоили, перезатерли, переформатировали и фоткаются ими на фоне своих мотоциклетов или играют на них в игрушки.

От этих мыслей Аню немного отвлекла пара персонажей, вышедших из остановившегося неподалеку белого седана Renault. Один, совсем мальчишка, семенит позади. А вот «главный» достоин гораздо большего внимания. Невысокого роста, но очень ладный, в черной пиджачной паре и белоснежной рубашке с жесткими манжетами, выглядывающими из-под рукавов пиджака. Черные, как смоль, волосы зачесаны назад. Смуглая кожа. Пронзительностью карих глаз и орлиной остротой носа неуловимо напоминает Аль Пачино, каким он предстал в «Запахе женщины». Проходя мимо Ани и Сергея, «Аль Пачино» на секунду впился в Аню глазами, именно в нее.

«Ну естественно!» – она нисколько не удивилась, давно уже привыкшая к тому вниманию, которое вызывали у иранских мужчин ее специфическая европейская внешность и манера ярко одеваться.

Оба незнакомца скрылись за железной дверью отделения. Но уже вскоре они вышли и направились обратно к своей машине. Аня как раз в очередной раз рассаживалась на парапете, раскладывая и расправляя свои юбки. Проходя мимо нее, «Аль Пачино» снова бросил в ее сторону многозначительный взгляд, после чего издал какое-то нечленораздельное междометие и неожиданно показал ей жестом «о-кей». И Аня вдруг поняла: эти люди приезжали по их, Ани и Сергея, делу, и скоро все «как-то разрешится».

Впрочем, им пришлось просидеть еще полчаса или час, прежде чем металлическая дверь, наконец, открылась для них. Кто-то подозвал Омида. Тот подобострастно подбежал, заглянул в предбанник, недолго поговорил с кем-то, а потом выглянул и крикнул Ане:

– Барышня, вас приглашают!

«Ну, наконец-то», – подумала она и с торжеством прошествовала к железной двери.

Сергей направился за ней, но Омид остановил его:

– Сначала она.

«Что еще за спектакль снова-здорово!» – только и подумала Аня. Но вошла в предбанник.

Из предбанника можно было дальше пройти либо налево, либо направо. Ане предложили пройти налево в небольшую приемную, в центре которой стоял довольно массивный низкий журнальный стол. С одной стороны от стола – диван, а с противоположной – два кресла. Она присела в кресло.

Вслед за ней в помещение вошла довольно молодая – лет тридцати – женщина, по местным правилам полностью укутанная в черное или же очень темное. Женщина присела на диван напротив Ани. Выражение лица ее было довольно приветливым. Она предложила Ане воды из стоявшей на столе бутылки, там же находилась вазочка с какими-то печеньками. Аня с достоинством (но без высокомерия) отказалась, но еще через полчаса бесцельного сидения и ожидания все-таки налила себе в стаканчик воды и начала потихоньку таскать печеньки.

Потом не выдержала и принялась объяснять своей визави всеми доступными ей средствами, что можно было бы уже и поторопиться, и выдать телефоны. В конце концов, они тут целый день сидят, а им еще ехать в Тегеран, и прочая и прочая. Иранка встала и куда-то ненадолго вышла, после чего вернулась и пригласила Аню следовать за ней.

Аня вскочила с нетерпением. Теперь ее приглашали в комнату справа от предбанника. Там, оказывается, все было организовано для полноценного допроса в духе гестапо или сталинской «тройки».

Ане было предложено присесть на жесткий стул перед подобием прилавка, над которым нависало «зеркало Гезелла», разделяя «прилавок», да и все это небольшое помещение, на две части – зона для того, кто допрашивает, и зона для того, кого допрашивают. «Зеркало Гезелла», как ему и полагалось, обладало односторонней прозрачностью. Вообще-то Аня даже не подозревала, что такие штуки продолжают существовать в современном мире, но, оказавшись за «прилавком», она сразу смекнула, что в то время, как она сама не видела своего собеседника, он-то ее видел прекрасно.

Между нижней кромкой зеркала и столешницей «прилавка» оставался небольшой зазор шириной в десяток сантиметров, через который Аня и ее невидимый собеседник во время допроса могли обменяться листом бумаги, пишущей ручкой. Но еще прежде, чем начался собственно допрос, с Аниной стороны «прилавка» установили на штативе видеокамеру. Кто-то из работников, по-прежнему в штатском (и на том спасибо!), отладил ее, включил и – допрос начался!

Аня была спокойна и уверена в себе – села на стул ровно, расправила юбку, поправила на голове платок, от которого уже становилось жарковато. Честно говоря, она надеялась быстро отделаться. Ведь все и так понятно: консульство за них вступилось, смартфоны, по всей видимости, приехали, время поджимает.

Но уже по первым вопросам стало ясно, что допрашивающий решил выполнять свою работу с особым тщанием и расчетливой жестокостью. Голос его был спокойный, чеканный, английский выговор – почти безупречный.

– Как вас зовут?

– Анна Климкина.

– Гражданкой какой страны вы являетесь?

– России.

– Являетесь ли вы представителем прессы?

– Нет.

Черт, вопросы были идентичны тем, что задавали им в «участке»!

«Какого хрена они тянут эту резину?» – Аня медленно начинала закипать, хотя дала самой себе слово сохранять хотя бы внешнее спокойствие.

– Как зовут вашего спутника?

– Сергей Климкин.

– Кем он вам приходится?

– Он мой муж.

– Гражданином какой страны он является?

– Он тоже гражданин России.

– Является ли он представителем прессы?

– Нет, тоже не является.

– Где вы работаете?

Вопрос был в высшей степени неприятным. Точнее, Ане самой приходилось выбирать из двух неприятных вариантов ответа. Либо назваться безработной, либо – признать, что всего несколько месяцев назад она работала на американскую компанию в России.

Аня выбрала первую опцию:

– Я – домохозяйка.

– Где работает ваш муж?

– Он – самозанятый.

Да-а-а, картина вырисовывалась неприглядная. Двое безработных россиян приперлись в Иран и давай снимать беспорядки.

На этом Анин собеседник прервал допрос и просунул ей через щель между столешницей и «зеркалом Гезелла» лист бумаги, на котором красными чернилами были выписаны по-английски только что заданные им вопросы. Затем он просунул через ту же щель пишущую ручку (синие чернила) и предложил Ане собственноручно записать ответы, которые она только что дала. Чертыхаясь – давно не писала рукой длинные предложения! – Аня накарябала ответы и просунула лист обратно. Ручку оставила на своей стороне – уже поняла, что предстоит еще не раз ею воспользоваться.

– С какой целью вы снимали видео беспорядков на улицах?

– У меня не было какой бы то ни было конкретной цели. Я просто снимала все вокруг, от скуки.

– Вы собирались выложить данные видео в интернет?

– Я могу только повторить, что никаких конкретных намерений в отношении отснятых мною видеороликов у меня не было. Я вообще не уверена, что видеозаписи беспорядков на улице были бы интереснее и привлекательнее для широкой публики, чем, скажем, виды площади Имама или тех же исторических исфаханских мостов.

Допрос продолжался. Поначалу вопросы следователя казались Ане формальными и ничего нового не добавляющими в историю того злосчастного вечера, хорошо известную не только ей самой, но и ее невидимому собеседнику. Аня упорствовала и умничала. И, наверное, напрасно. Потому что голос ее визави (условного визави, конечно же, ибо какой может быть «визави» по ту сторону «зеркала Гезелла»?) внезапно стал жестким, словно бы стальным.

– Какие отношения связывают вас с иранским гражданином Аяри?

– С кем-с кем? – неожиданный поворот разговора испугал Аню: что это они ей еще инкриминируют?

– Мы просмотрели содержимое вашего телефона. Вы состояли в переписке с иранским гражданином Сепехром Аяри. Вы должны были с ним встретиться до вашего отъезда из Ирана. Зачем?

– Что за бред? Я вообще никого в Иране не знаю! – начала было Аня, но вдруг ее осенила догадка. – Подождите-подождите. Вы же говорите о нашем таксисте, верно?

– Что за таксист?

– Сепер, или Сепехр, не знаю, как правильно произнести, – это таксист, который по поручению иранского туристического агентства встречал нас в аэропорту Тегерана и отвез в гостиницу. Фамилии его я не знаю. Мы обменялись контактами, потому что я рассчитывала, что он сможет свозить нас в Фильбанд в конце нашего путешествия. Теперь это уже не актуально, – Аня вздохнула и подумала о том, что Сепер, наверное, ждал от них с мужем сообщения о предполагаемой поездке, но по понятным причинам они так и не смогли к нему вернуться, так что теперь он, вероятно, считает всех русских необязательными раздолбаями.

Ане снова просунули лист бумаги с написанными красным вопросами, и она снова принялась выводить на нем синими чернилами свои ответы.

После очередной такой итерации Аня начала терять терпение. Ей казалось, что – за исключением эпизода с Сепером – они с ее инквизитором топчутся на одном месте и ни на шаг не приближаются к долгожданному торжественному моменту вручения ей, Ане, ее смартфонов.

Кроме того, она внезапно услышала, как кто-то очень сильно барабанит с улицы в железную дверь отделения. «Серега, – немедленно поняла Аня. – Еще бы, я здесь в общей сложности уже не менее двух часов. Естественно, он волнуется и хочет узнать, жива ли я вообще».

– Послушайте, – обратилась она к следователю, – разрешите моему мужу войти сюда или разрешите мне выйти буквально на секунду, чтобы сказать ему, что со мной все в порядке. Он переживает за меня, его можно понять. И у него больное сердце. Не приведи Господи, ему станет плохо! Ведь вы же в любом случае не заинтересованы в таком развитии событий?

Следователь отвечал металлическим голосом:

– Сейчас мои помощники выйдут к вашему мужу и сообщат ему, что с вами все в порядке.

– Поймите, – не унималась Аня, – мой муж гораздо быстрее поверит в это, если я выйду и скажу ему сама.

В течение всего ее спора со следователем долбежка в металлическую дверь время от времени возобновлялась, пока Аня не услышала, что кто-то отпер ее, закрыл, а через какое-то время снова отпер и закрыл. «Вышли, поговорили с Сергеем и вошли обратно», – догадалась она.

Допрос возобновился. Анины ответы стали короче и жестче, нахальнее, что ли. Она уже не разъясняла ситуацию, а просто отбрехивалась. А когда ей в очередной раз передали лист бумаги для записи показаний, то она записала максимально короткие ответы, на некоторые вопросы – просто «да» или «нет».

Видимо, ее поведение взбесило дознавателя. И он теперь уже сам разразился тирадой:

– Вы приехали в нашу страну в качестве туристов. Мы встретили вас, как желанных гостей. Вы сами говорите, что иранцы, независимо от чина и звания, были с вами любезны и доброжелательны. Но вы ответили злом на добро! Вы вероломно нарушили правила поведения в нашей стране, попрали наши законы. Вы прекрасно осознавали, что по законам принимающей вас страны совершаете преступление, но продолжали это делать. Даже несмотря на то, что ваш иранский гид неоднократно вас предупреждал о недопустимости такого поведения!