Иммерсивный театр, или Русские туристы «в гостях» у иранского КГБ

Иран жестокий

По правде говоря, пара часов, последовавших за их неудачной охотой за коврами, были не так уж и плохи. Аня и ее усталые и измученные «мальчики» приземлились во дворе атмосферного кафе «Namаkdan» на одной из центральных улочек Исфахана.

Это казалось удивительным – как стесненный и перенеселенный центр города смог вместить в себя не только симпатичный двухэтажный особняк владельца заведения, но и милый и довольно-таки просторный садик перед этим особняком. Собственно кафе размещалось именно на улице, в садике с огромным платаном прямо посередине, вокруг которого были расставлены деревянные столики.

Но еще более удивительные вещи ожидали посетителей особняка. Пока наши путешественники ждали заказанного кофе (который, кстати, оказался отменным!), Омид рассказал, что дом хозяина – это, по сути, магазин-музей антиквариата, всяческих старинных предметов искусства и обихода, собранных по всей Персии.

Аня немедленно возжелала лицезреть сокровища особняка и направилась к зданию, где ее встретил молодой парень, представившийся племянником хозяина и вызвавшийся провести небольшую экскурсию в этом хранилище восточных богатств. Парень отлично говорил по-английски.

Музей находился на втором этаже. Они поднялись по лестнице и вступили в роскошь просторных комнат с высокими потолками, тесно уставленных резной мебелью, со стенами, увешанными коврами и собственно намакданами.

– Намакдан, – объяснил ей племянник хозяина, – это иранская плетеная или вязаная сумка из шерсти для хранения соли, муки и других продуктов. Ее можно, в том числе, перекинуть через седло лошади или осла, – и парень указал на несколько великолепных образцов ручного ткачества, висевших на стене.

Оказалось, что именно в честь сумки-намакдана и было названо это гостеприимное кафе, в котором им подали вкусный кофе и умопомрачительные восточные сладости.

Во время этой импровизированной экскурсии Аня углядела на стене маленькую старинную медную тарелочку с изображением армянского монастыря на фоне горы Арарат. И немедленно влюбилась в нее, примерно как в зеленый ковер часом ранее. «Она – моя», – пронеслось у нее в голове, и Аня решилась попытать счастья.

– Можно ли купить у Вас понравившиеся вещицы? – спросила она своего «экскурсовода».

Счастье на сей раз легко дало взять себя в руки.

– Конечно, – ответил паренек, – в этом магазине любая вещь продается.

– Сколько же стоит вон та тарелочка?

Паренек секунду посмотрел на тарелочку оценивающим взглядом и сообщил:

– Тридцать евро.

– Двадцать пять, да? – уточнила Аня и, не дожидаясь утвердительного ответа, уверенная, что в столь символической скидке ни один торговец на востоке не откажет, побежала вниз к мужу за деньгами.

Так, начавшись с визита в армянский квартал Исфахана, их день очертил круг и заканчивался приятными вечерними посиделками под платаном, где они втроем смаковали пенный капучино из огромных керамических кружек и любовались старинной тарелочкой с изображенными на ней армянскими мотивами.

Омид время от времени с некоторым беспокойством поглядывал в свой смартфон. «Наверное, устал от нашей постоянной беготни», – подумала Аня. Она уже готова была простить Омиду его куртку и даже заикнулась о том, чтобы вернуться на базар и купить-таки ее, раз уж она ему так понравилась. Но Омид замахал руками, а потом вскочил из-за стола и начал торопить своих спутников на выход. У Ани еще была идея заехать куда-нибудь за фруктами – странно, но на завтрак в гостиницах фруктов почти не предлагали – но Омиду эта идея почему-то не понравилась.

Они дошли до своей машины, припаркованной на одной из улиц неподалеку, и, усталые, расселись в предвкушении маячившей впереди, словно мираж в пустыне, перспективы принять душ в номере гостиницы и завалиться на хрустящие прохладные простыни.

На улицах города уже смеркалось. Со всех сторон слышались рев мотоциклов и сигналы автомобилей, что напоминало им, праздным туристам, о людях труда, спешащих домой после напряженного рабочего дня. Их машина продвигалась сквозь вечерние пробки черепашьим шагом. Темнело быстро. Одна радость – пару раз они проехали мимо вожделенных старинных мостов, красиво подсвеченных в темноте, и поскольку двигались они медленно, то Аня успела отснять пару симпатичных видеороликов.

В остальное же время она скучала и от нечего делать следила за передвижениями их компании по maps.me, который работает и в отсутствие интернета. Вот до их гостиницы осталось каких-то несчастных десять минут езды, и вдруг – через эти самые десять минут Аня замечает, что они удаляются от своей гостиницы. Сначала она вообразила, что нарезаемые ими круги по центральным улицам города связаны с системой одностороннего дорожного движения, но стоило ей внимательнее всмотреться в происходящее за машинным стеклом, Аня поняла: причина в другом.

На улицах города было неспокойно. То и дело слышались какие-то хлопки, вот – побежали люди. Впереди замелькали полицейские в полной защитной амуниции: в касках, со щитами в руках. Снова хлопки. Рев мотоциклов и сигналы клаксонов уже не казались Ане безобидными, напротив – музыка улицы трубила тревогу.

Омид, по-видимому, пребывал в напряжении. Он колесил по городу в поисках безопасного подъезда к их гостинице, но – вот беда! – гостиница, кажется, располагалась в самом эпицентре происходящего. Сергей горел исследовательским интересом. Он со знанием дела засыпал Омида вопросами о каких-то полицейских, военных, народных мстителях («Омид, а это что – Корпус Стражей Исламской Революции? По нашему они называются КСИР»), вопросами, смысла которых Аня не понимала, но ужасно восхищалась и гордилась своим умным и все на свете знающим мужем.

Сама она скорее забавлялась, чем волновалась: Сережино присутствие рядом, как всегда, придавало ей уверенности. Она размахивала руками, показывала пальцем то на бегущих людей, то на сгрудившихся в кучу полицейских, постоянно норовила опустить стекло машины, и только оклики Омида, бросавшего на нее быстрые взгляды в зеркало заднего вида, заставляли ее хотя бы ненадолго прижать задницу к сиденью. Их гид уже механически повторял каждую минуту: «Уберите мобильные. Не снимайте. Спрячьте мобильные». Ему было вовсе не смешно.

В таком режиме они вот уже битый час разъезжали по улицам Исфахана. Вечер переставал быть томным: Ане уже откровенно хотелось спать. От скуки она забилась в угол машины и принялась чистить богатую фотоленту, накопленную за предыдущие несколько дней. Время от времени сверялась с maps.me: кажется, они все же понемногу, окольными путями, приближались к своей гостинице.

Вдруг впереди по курсу полыхнуло пламя.

– Смотри-смотри, – начала она дергать Сергея за рукав, – там что-то жгут прямо на дороге, то ли покрышки, то ли уже целые машины.

Нет, ну не снимать это было невозможно, тем более мобильный был уже у Ани в руках! Она нацелилась объективом на зарево пожара впереди. Военные крутились там же, вокруг пожара, метрах в пятидесяти от них, не меньше. И военным было определенно не до своевольной туристки, сидящей в глубине одного из многих автомобилей, застрявших в пробке.

И только Сергей не понимал этого и твердил:

– Аня, спрячь. Аня, убери мобильный! А-ня, ты слышала?!! А-ня, ёпт…!!!

Нет, тут было что-то не так. Сергей определенно что-то видел. Что-то, чего не видела сама Аня. А через секунду увидела и она.

Их машину окружили молодые люди в черном, сидящие на мотоциклах по двое. Аня и ранее краем глаза видела, что эти мотоциклисты на протяжении какого-то времени до описываемого момента двигались параллельно с ними в потоке машин, и Аня считала их такими же горемыками, как и она сама со своими спутниками, застрявшими в пробке и не способными добраться до места назначения. Но нет, видимо, они представляли собой какую-то другую категорию участников дорожного движения.

Один из них открыл дверь машины с Аниной стороны и жестом недвусмысленно – не понадобилось ни единого слова! – потребовал отдать ему мобильный телефон. Аня повиновалась.

– Я же говорил, чтобы вы убрали телефоны, – произнес Омид упавшим голосом.

Сергей же сохранял флегматичное спокойствие и только пропел жене тихо и утробно, почти не раскрывая рта:

– Спокойно. Не вздумай им перечить.

Эта инструкция была излишней: появление суровых черных людей в штатском застало Аню врасплох, и она порядком испугалась. Легкомыслие ее мгновенно улетучилось.

Между тем, двое «черных» молодых людей впрыгнули в их машину справа – на переднее и заднее сиденья, соответственно, потеснив при этом Сергея ближе к Ане, после чего Омид, повинуясь их указаниям, тронулся в неизвестном ей направлении.

Беседа с новыми пассажирами во время этой совместной поездки не была слишком уж оживленной. У Ани потребовали пин-код от ее телефона. Она назвала. Его записали или запомнили, Аня так и не поняла. Сергей достал и показал их новым знакомым свой мобильный, чтобы продемонстрировать добрую волю, а также чистоту намерений и фотогалереи. Благородный жест не был оценен – его мобильный был также немедленно конфискован, с запросом пин-кода, естественно.

Дорогой Аня краем глаза разглядывала их конвоиров. Сидевший с ними на заднем сидении, справа от Сергея, парень был очень молод и обладал живым и любознательным выражением лица. Он не слишком хорошо знал английский, как и Сергей, впрочем, но даже несмотря на это мужчны не преминули перекинуться парой-тройкой фраз.

Парень спросил, из какой они страны. «Руссия», – поспешила ответить Аня, ожидая позитивной реакции. Не до такой степени, как ей хотелось бы, но ожидаемая реакция последовала. Парень ответил: «Руссия – Америка?…», – и недвусмысленно постучал крепко сжатым кулаком своей правой руки о свое же левое плечо. «Ага», – закивала она с готовностью.

Парень едва заметно улыбнулся. А Аня молитвенно сложила руки, всем своим видом показывая: «Дяденька, ну прости засранку! Я – честное слово – больше не буду!». Парень умиротворяюще поднял ладонь, как бы отвечая Ане: «Спокойно. Без паники. Разберемся». Снова на его губах показалась едва заметная, но не ускользнувшая от Аниного тревожного внимания, улыбка. Она немного успокоилась, вцепилась в руку мужа и даже, кажется, впала в полудрему. Аня понимала, что впереди их ждет неизвестность, и что ей, чтобы пережить эту неизвестость, еще понадобятся силы.

Очнулась она от тихих переговоров между Омидом и сидящим на переднем сиденье «дружинником», как она мысленно поименовала черных людей в штатском. Машина остановилась, и Омид, прежде чем выйти из-за руля, обратился к своим клиентам по-русски:

– Сейчас они завяжут нам глаза. Опустите голову низко и не пытайтесь снять повязки. Это продлится несколько минут.

Ане стало жутко: что – «это»? Что «дружинники» собираются делать со своими пленниками, пока у тех будут завязаны глаза? Аня хотела было возразить, даже приготовилась устроить истерику, но Сергей тихо пояснил:

– Они не хотят, чтобы мы видели месторасположение их штаба. Слушайся и делай, как они говорят.

Аня дала завязать себе глаза. Повязка туго легла на лицо, и она не пыталась ее ослабить. По большому счету, они и так вряд ли могли бы что-то разглядеть в темноте незнакомых улиц, но правила игры приходилось принимать.

Омид, по всей видимости, пересел на переднее пассажирское сиденье, а за руль сел «дружинник». Машина тронулась. Несколько поворотов на медленной скорости, вот краткий диалог с кем-то снаружи, по всей видимости – это охрана на въезде в «штаб».

Остановились, заглушили мотор. Пленники продолжали сидеть с завязанными глазами – никто и не думал снимать с них повязки! Аня только иногда тихо спрашивала: «Сереж, ты здесь?», и муж отвечал тоже тихим, но очень спокойным голосом: «Здесь, не бойся».

Наконец, кто-то открыл двери машины и попросил – на хорошем английском – передать свои сумки. Аня вдруг испугалась, что у нее заберут ее лекарства – ее антидепрессанты. С одной стороны, она вот уже второй месяц потихоньку «слезала» со своих таблеток, но с другой стороны, процесс «слезания» должен был быть очень постепенным, потому что любая резкая отмена даже и оставшейся малой дозировки грозила кризисом, тем более – в складывающися чрезвычайно стрессогенных обстоятельствах!

Поэтому она спросила так же по-английски, можно ли забрать из сумки лекарства. По всей видимости, «дружинники» видали здесь разное, потому что даже с завязанными глазами Аня почувствовала, как они заколебались: разрешить или нет. Не исключено, что они вообразили, что их пленники собираются «выпить йаду» по случаю столь неудачной для них, пленников, разоблачительной операции. Наконец, «дружинник» вопросил:

– Вам нужны ваши лекарства прямо сейчас? Вы можете обойтись без них два часа?

Ну, по крайней мере, были обозначены временнЫе рамки их пленения. Появилась надежда, что все как-то закончится через два часа. Это уже вселяло некоторый оптимизм. Аня подтвердила: «Да, могу обойтись два часа», – и протянула свою сумку куда-то в направлении голоса невидимого ей собеседника.

В сумке, помимо таблеток, лежали копия паспорта (оригинал по иранским правилам они всегда оставляли в гостинице), второй iPhone, никак не засветившийся в иранских волнениях, программа их туристической поездки по Ирану, большое портмоне с шестью тысячами долларов (на персидский ковер!), сколько-то риалов и прочая ерунда. В тот момент Аню не особо волновало что-либо из перечисленного содержимого, кроме таблеток.

Потянулось долгое ожидание. Они продолжали сидеть в наглухо закрытой машине с завязанными глазами. Кажется, Омида с ними не было – по крайней мере, он не подавал признаков своего присутствия. Скорее всего, его забрали для дачи показаний: от Ани с Сергеем толку в этом вопросе было немного ввиду их незнания фарси.

Прошло, наверное, минут сорок, прежде чем Аня вдруг почувствовала, что ей нехорошо. Сказалась усталось того дня, помноженная на длительное напряженное ожидание в духоте наглухо задраенного салона. Аню вдруг накрыла ее давняя латентная клаустрофобия.

– Сереж, мне плохо, – прошептала она и попыталась ослабить ворот своей рубашки, плотно схваченный поверху шеи концами головного платка. Она почти чувствовала себя угнетенной иранской женщиной, попавшей в западню этих ненавистных длинных рукавов, штанов по щиколотку, бесформенных блуз-размахаек, платков и хиджабов. Ей вдруг нестерпимо захотелось свободы! Свободы от этого тряпья, от этих страшных черных людей, от этой духоты – физической и психологической! На минуту ее охватила паника, и она забарабанила кулаком в стекло машины.

Кто-то открыл дверь машины снаружи, и Аня сообщила по-английски, что ей плохо и душно, что нужна вода и ее таблетки. Ей довольно скоро принесли ее сумку, в которой она наощупь нашла коробочку с таблетками, а потом подали и воды в одноразовом стаканчике. Аня выпила половину и протянула вторую половину мужу: «Сереж, попьешь?». Сергей принял у нее стакан и выпил воду, после чего ей под руку немедленно и предупредительно поднесли вновь наполненный водой стакан. Аня немного успокоилась и решила все-таки не принимать сейчас таблеток, не пугать «хозяев».

Ей подали руку и помогли выйти из машины, отвели немного в сторону и предложили присесть на стул. Она повиновалась, но немедленно встревожилась, что окажется с «дружинниками» один на один, и потому внешне спокойно, но настойчиво начала требовать, чтобы из машины вывели и мужа. Аня аппелировала – между прочим, вполне искренне – к его больному сердцу. Она с ужасом думала о том, что волнение и напряжение, сопутствующие этому в высшей степени неприятному происшествию, могут иметь для Сергея самые серьезные и необратимые последствия.

Уже знакомый ей владелец хорошего английского сообщил, что ее муж тоже сидит на стуле неподалеку от нее. Аня окликнула Сергея, тот отозвался. Она незаметным движением слегка приподняла подбородок вверх, и это позволило ей в щелочку под повязкой разглядеть полоску слабо освещенного двора и краешек Сережиного спортивного ботинка.

В этот момент кто-то наклонился над ней и успокоительно погладил ее по руке, и по каким-то косвенным признакам Аня поняла: к ней приставили женщину.

Снова потянулось ожидание. Теперь, когда они были на улице, от тишины не осталось и следа, напротив – они могли слышать деловитые звуки ночной жизнедеятельности своих «хозяев». Во вдвор въезжали и выезжали из него машины, хлопали двери, тут и там слышались негромкие разговоры, порой переходящие в жесткие споры на повышенных тонах.

Вдруг Анин мозг, словно молния, прорезал громкий мучительный мужской крик. Это был не крик протеста, нет! Это был крик боли, обычной и пугающей физической боли. Да-да, здесь кого-то пытали или били. Кому-то не так повезло, как им, – оказаться тщательно опекаемым российским туристом, которому подадут стакан воды. Этот страдалец имел несчастье оказаться своим, – которых бьют, чтоб чужие боялись.

Жестокость этой сцены, не сцены даже – всего лишь звука «за кадром», застала Аню врасплох. Она снова почувствовала себя на грани истерики. Напряглась и – немедленно заболела шея. Аня с остервенением начала массировать рукой седьмой шейный позвонок, одновременно стараясь и подавить боль, и успокоиться. Тут же приставленная к ней невидимая надсмотрщица мягко отняла ее руку от шеи и вернула ее Ане на колено. После чего – Аня не сразу в это поверила! – положила обе свои руки на Анины плечи и начала тщательно разминать их вместе с трапециевидной мышцей. Тоталитаристский интернационал в действии, твою налево!

Анина борьба с собственной шеей каким-то образом привела к тому, что ослабла повязка на глазах. Область видимости внизу под повязкой расширилась, и она уже могла видеть не только Сережины голени в джинсах слева, но и низ серых брюк Омида справа и немного впереди от себя. Аня переключилась на мысли о судьбе их несчастного гида, которому тоже, между прочим, еще по дороге в «участок» пришлось отдать «дружинникам» свой телефон. В отличие от них с Сергеем, Омид не относился к оберегаемой касте «гостей», а значит – мог огрести неприятностей по полной из-за Аниной дурацкой выходки.

Поскольку ей, сидящей на стуле, все равно было нечем заняться, она начала мечтать о том, как бы она хотела, чтобы все закончилось. И получились у нее следующие мечты, в порядке приоритетности.

Во-первых, Аня хотела бы сделать так, чтобы у Омида не возникло из-за них серьезных проблем. Необходимо было максимально обелить и отмазать его, и без того невиновного, и взять всю вину полностью на себя (что, справедливости ради, как раз правдиво отражало бы действительное положение дел).

Во-вторых, она хотела бы, чтобы их всех троих поскорее отпустили из этой живодерни.

И наконец – в-третьих – совсем уж несбыточной Аниной мечтой представлялось, что им отдадут их смартфоны. Даже если бы и потерли фотогалерею подчистую! В конце концов, недаром же на протяжении всей поездки по Ирану она ежеутренне трудилась, выкладывая в инсту впечатления прошлого дня, пока Серега храпел! Основное все равно было уже сохранено. Но терять смартфоны было ужасно жаль! – ведь вместе с ними были бы утеряны все контакты, вся информация, весь комфорт.

И все же сейчас главной задачей было спасение политической и гражданской репутации Омида. Этим Аня и занялась, когда их «хозяевам», кажется, наконец надоело мучить своих сограждан, и у них дошли руки до иностранных «гостей».

Рядом с Аней зазвучал зрелый мужской голос, голос «не мальчика, но мужа», начался допрос. Поскольку она лучше Сергея говорила по-английски, да и виновницей всего этого «бенефиса» тоже была она, то естественным образом вопросы были обращены именно к ней.

– Как вас зовут?

– Анна Климкина.

– Как зовут вашего спутника?

– Это мой муж Сергей Климкин.

– Гражданами какой страны вы являетесь?

– России.

– Является ли кто-то из вас двоих представителем прессы?

– Нет.

– Почему вы снимали видео беспорядков на улицах?

– Я не снимала беспорядки, я снимала улицы города, как туристка.

– Вы лжете! Вы снимали именно беспорядки.

– Посмотрите галерею на моем мобильном – там вперемежку видео освещенных мостов, улиц. Я не сразу поняла, что в городе беспорядки.

– Мы уже посмотрели. Вы снимали беспорядки.

– Но мне было не до конца понятно, что происходит, поэтому я снимала, возможно, то, что снимать не следовало, – Аня, насколько могла правдоподобно, строила из себя дурочку. – Мы по программе всего лишь день в Исфахане, никак не могли добраться до гостиницы, вот я и решила, что запишу на видео хотя бы вечерние улицы и мосты, которые не успели посмотреть днем.

– Почему ваш гид не предупредил вас о том, что снимать уличные беспорядки нельзя?

Настало время спасать Омида. Аня громко и отчетливо, чтобы и сам Омид слышал, если еще продолжал сидеть неподалеку, отвечала:

– Прошу вас, поверьте, наш гид много-много раз повторил, чтобы я не снимала и убрала телефон. Он просто не мог меня контролировать, поскольку он сам был за рулем, а я – на заднем сидении машины. Он и понятия не имел, что я произвожу съемки. Поверьте, он очень честный, порядочный и лояльный человек, большой патриот своей страны!

– Так почему же вы не послушались инструкций своего гида?

– Ну… из-за собственной глупости! – выпалила она вполне искренно.

Кажется, Анина аргументация была услышана. Она надеялась, что и самим Омидом тоже. По крайней мере, у стула, на котором она сидела, открыли, оказывается, имевшийся у него откидной столик («Ого! Как на конференции», – подумала Аня с горьким сарказмом), на который положили лист бумаги и ручку и попросили написать все, что она только что сообщила. И – да! – ей даже разрешили немного передвинуть вверх на лоб повязку, попросив, впрочем, не оглядываться и не поднимать головы.

Она принялась писать.

Исписав два или три листа, еще раз сделав акцент на том, что Омид не виноват, а «Юрий Деточкин (то есть сама Аня), конечно, виноват, но он не виноват», она поставила дату и подпись. Уже знакомый ей голос, проводивший допрос, попросил дописать в объяснительной, что они не подвергались ни физическому, ни ментальному насилию. Со вторым утверждением хотелось бы поспорить, но… Аня почему-то не стала, понимая, что ее сопротивление только отдалит долгожданный момент, когда с них снимут, наконец, эти ненавистные повязки.

Еще им принесли их сумки и попросили там же, на листах с объяснительной, составить опись возвращенного имущества. Корзины, картины, картонки… Им все возвращали практически нетронутым, кроме их смартфонов. Смартфоны у них конфисковали. Все до одного – и засветившиеся в съемках, и невинные: два Аниных, один Сергея и один Омида.

– Барышня, – раздался голос гида, которого, видимо, проинструктировали довести вердикт до сведения «гостей» по-русски, для пущей ясности, – сейчас мы отправимся в гостиницу и будем там находиться, пока нам не разрешат выехать и отправиться дальше. Телефоны нам отдадут через два дня. Нас найдут в нашей гостинице, мы должны только ждать.

«Уже неплохо», – подумала Аня. А потом вдруг опомнилась:

– Омид, попросите их, чтобы дали нам переписать мобильные номера наших родных. А то у нас в России там все с ума сойдут за эти два дня в отсутствие каких-либо вестей от нас с мужем.

Омид перевел. Перед Аней положили ее мобильные, чистый лист бумаги, ручку. Она переписала номера родителей, детей. Свернула этот, немедленно ставший драгоценным, лист бумаги – единственное остающееся у них связующее звено с домом – и бережно положила его в сумку.

Они сели в свою машину, Омид – на переднее пассажирское сидение, супруги – сзади втроем снова с одним из «дружинников». Их повязки проверили, захлопнули двери машины, и они отправились в путь. Сил пригибать голову у них уже не было, да и никто об этом их на сей раз не попросил. Они могли слышать, что их машину сопровождают один или два мотоцикла.

Проехав несколько минут, остановились. С них сняли повязки. Омид пересел на водительское сидение. Их конвоиры прощались с ними. Молодые ребята, практически ровесники 25-летнему сыну Ани и Сергея. Они вели себя сдержанно: вроде бы улыбались своим «гостям» и одновременно сохраняли серьезность. Осознавали важность своей миссии. «Тимур и его команда, – вдруг подумалось Ане. – Молодые волчата, бескомпромиссные, жестокие, беспощадные бойцы революции. Настолько молодые, что еще не знают, что в мире нет черного и белого, а есть лишь самые разные оттенки серого. И от того, что еще не знают жизни, – способные на самые страшные поступки!»

Так, в задумчивости, усталые, ехали они по успокоившимся ночным улицам Исфахана. Анины мужчины ее не ругали, не укоряли. Они вели себя, как настоящие мужчины: не ожидали и не требовали многого от глупой женщины.

– Омид, а нам отдадут наши телефоны? – решилась Аня задать вопрос.

– Навернья-ка, – ответил Омид.

Видимо, он знал, что говорил, поэтому она сразу же успокоилась. Но потом снова заволновалась:

– А как они с нами свяжутся, Омид? Через ресепшен гостиницы?

– О, насчет этого не волнуйтесь. Совершенно случайно у меня в гостинице остался второй телефон – обычный кнопочный, старой модели. Они записали номер и позвонят мне на него, когда будет необходимо.

Ну что ж, так или иначе, дела их пока что складывались не самым худшим образом. Сидя на заднем сидении машины, Аня зашептала Сергею так, чтобы их гид не мог разобрать ее слов:

– Слушай, мы так Омида подвели. Ведь и у него телефон забрали, и еще неизвестно, какие неприятности и разборки его ждут впереди. Как думаешь, тысяча долларов могут спасти «отца иранской революции»?

– Ну для него это должно быть приличные деньги, – оценил Сергей.

Аня зашуршала в сумке, отсчитала десяток стодолларовых и сунула мужу:

– На вот, передай ему в удобный момент, с какими-нибудь хорошими словами. А то боюсь, что меня он пошлет.

– Окей, – Сергей забрал деньги и сунул в карман.

Они подъехали к своей гостинице, и мужчины высадили Аню, чтобы она попробовала в ресторане распорядиться о каком-нибудь позднем ночном ужине для всех троих, а сами поехали вдвоем в подземный гараж парковать многострадальную машину.

С ужином решить удалось: им принесли чайник с чаем и какие-то печеньки – спасибо и на том!

Когда мужчины поднялись из гаража, Сергей подмигнул Ане: деньги передал. Омид выглядел повеселевшим. Он попивал чай и рассказывал, без малейшего выражения оскорбленности или обиды, как этим вечером в «участке» его вначале поставили на колени, и он был вынужден так отстоять не менее получаса.

Аня не знала, верить Омиду или нет. С одной стороны, сидя на стуле во дворе «участка», в какой-то момент она видела, скосив глаза из-под повязки, что он вроде бы тоже сидит на стуле. С другой стороны, это было точно не в первый час их пребывания у «тимуровцев», а что было вначале, когда они вдвоем с Сергеем еще находились в машине, – то одному Омиду и Аллаху было ведомо.

Расслабившись за чашкой чая в гостиничном ресторане, Аня не сразу вспомнила, что дети до сих пор не получили от них сегодня никаких вестей. А вспомнив, – выудила из сумки бумажку с телефонными номерами и понеслась на ресепшен. Там она попросила служащую гостиницы набрать номер Лили. Девушка на ресепшен любезно взяла бумажку с номером, дождалась соединения, после чего по-английски попросила Лилю подождать и кивнула Ане на аппарат, стоявший на стойке ресепшен немного в отдалении, предлагая разговаривать с него. Аня подскочила к телефону, схватила трубку и затараторила, понимая все, что творилось сейчас у дочки на душе: звонок с неизвестного иранского номера, чужой голос…

– Лилечка, доча, это я, у нас все хорошо, я сейчас все объясню.

– Ой, мам, ну наконец-то вы позвонили, – выдохнула Лиля. Бедная девочка тщательно старалась скрыть тревогу, и у нее почти получалось.

– Дочь, понимаешь… Тут и правда возникли небольшие волнения, как вы предупреждали, поэтому мы решили… немного изменить программу… в больших городах не останавливаться – все равно осматривать их немного затруднительно… а вместо этого поехать в иранские деревни. А тут, как на зло, нет нормального интернета. Ну мы потыкались-потыкались и решили воспользоваться обычной телефонной связью, из гостиницы, но пока нашли техническую возможность – много времени прошло… извините, пожалуйста, дети!…

– Да ничего, мам, – сказала Лиля устало.

– Дочь, ты в группу напишешь? И бабушке с дедушкой!

– Конечно, напишу, мам, не переживай.

– А у вас как дела? Как там в Москве? Все спокойно?

– Все спокойно, мамуль, отдыхайте… – Лиля немного помолчала, как будто хотела еще что-то добавить, но не добавила.

– Ну ладно, дочь, тогда все, конец связи. Мы немного подустали с папой сегодня. Завтра позвоню – либо по мобильному, либо по обычному. Спокойной ночи, отдыхай, малыш!

– Спокойной ночи, мамуль! Папе привет! Мы вас любим, берегите себя.

«Бедные наши дети, – подумала Аня с внезапной тоской, – как они, наверное, переволновались. У Лили был такой усталый, грустный голос. И все из-за меня, из-за моей тупости!»

Они с Сергеем поднялись в свой номер. Казалось, они покинули его неделю назад, не меньше. Быстро сбегали в душ. Еще меньше, чем вчера вечером (неужели это было всего лишь вчера? – столько всего с тех пор произошло!), Аня была готова засыпать одна. Снова заявилась к Сергею в кровать:

– Подвинься!

Он подвинулся, подставил плечо, проверил, хорошо ли она накрыта одеялом, и подоткнул его под нее.

– Господи, Сереж, какая же я дура! Зачем я нас всех во все это втянула! Теперь сидеть тут два дня, – хорошо еще, что у нас как раз по программе было два дня свободных. Попросим турагентство, они нам перенесут поездку в Абьяне и Кашан на пару дней позже – когда, наконец, мы заполучим наши телефоны обратно и сможем возвращаться.

– Ты думаешь, они их отдадут?

– Ну Омид же сказал «наверньяка»!

– Ну посмотрим, посмотрим. Ладно, спи!

Но Аня никак не могла уснуть. Она то смеялась от радости, что все так или иначе закончилось, то тревожилась о том, что же теперь с ними будет – выпустят ли их из гостиницы и из страны, отдадут ли телефоны, не наложат ли штрафы, не подвели ли они Омида, и так далее, и тому подобное.

– Вообще, это ужасно, все эти повязки, это просто страшно! – наконец сказала она.

– Да ладно, чего там страшного-то?

– Да я чуть не умерла в этой повязке от ужаса и от своей клаустрофобии! Если бы они нас не пересадили на свежий воздух и не отвлекли бы меня допросом, то, наверное, я бы уже была в «дурке»!

– А ты что, вообще ничего не видела, что ли?

– То есть, как это? А ты что – видел?

– Да практически все!

– Как это? – снова переспросила Аня.

– Да у меня повязка не полностью глаза закрывала, нос-то большой – вот я и мог кое-что видеть внизу под повязкой.