Глава 30
– Я подожду Кэт, – сказал он, когда они подошли к корпусу больницы, – надеюсь, она договорится, чтобы меня подлатали, – он пошевелил порезанной рукой, – ты останешься со мной?
– Нет, – Маша покачала головой, – меня ждут.
Лев понимающе кивнул и отошёл в сторону от входа, закурив сигарету. Маша же проторённой тропинкой направилась в травматологию. «Хотя, скорее всего, пора в психиатрию», – устало подумала она. По дороге в больницу она написала Алёне краткое содержание произошедшего, и только перечитав собственное сообщение, поняла, что во всей этой истории пострадала меньше всех. Конечно, осознание этого факта не мешало ей чувствовать, словно к каждой ноге привязали по гире. В отделение её пропустили без лишних проблем – приятная медсестра запомнила, что утром она приходила с Катериной. Маша осторожно толкнула дверь в его палату.
Он стоял у окна, и когда она вошла, тотчас к ней обернулся. Его плечи расслабились, опустились. Бледный, хмурый, между бровей морщинка. Красивый. Родной.
Маша склонила голову, рассматривая его, и не заметила, как начала улыбаться. Он явно пытался сохранить строгое выражение лица, но – что там – никогда он не был строгим. Сдавшись, он протянул к ней правую руку.
– Иди сюда.
Она шагнула к нему навстречу, казалось, до того, как её мозг обработал его просьбу. Ей было необходимо его коснуться, убедиться в том, что они оба были здесь – не сном, не воспоминанием, а настоящими, реальными людьми. Реальным Васей, с тёплой ладонью, которую она поднесла к губам, целуя каждую костяшку. Реальной Машей, которую он неловко, осторожно прижал к здоровому боку, зарываясь носом ей в волосы.
– Ты пахнешь какой-то гарью, – сообщил он, отстраняя её и заглядывая в лицо, – и на щеке у тебя сажа.
– Сжигала призраков прошлого, – она прикрыла глаза, когда он коснулся её скулы, стирая грязь.
– Тебе всё равно придётся рассказать мне подробности – ты же понимаешь это, Мышка?
– Конечно, – кивнула она, – никаких больше тайн и недомолвок, да?
Его взгляд был серьёзным и сомневающимся, так что она поспешила пояснить свои слова.
– Я всё вспомнила, ну, то есть, теперь совсем всё, – она прикусила губу, – прости меня за те слова про ребёнка. Прости, что взвалила все решения на тебя.
Что-то вспыхнуло в глубине его глаз.
– Ну, что ты, – тихо сказал он, – я тоже виноват.
– Не надо, – она помотала головой, – давай забудем это, как страшный сон.
Он слабо кивнул, соглашаясь вместе с ней сделать вид, что они имеют хоть какую-то власть над памятью: что могут выбирать, что в ней останется, а что – исчезнет навсегда. Его рука обхватила её ладонь, поглаживая пальцы, а взгляд светился такой теплотой, что у Маши перехватило дыхание.
– Вася, я люблю тебя, – прошептала она, – я так тебя люблю.
– Приятно слышать, – он улыбнулся, – но сделай мне одолжение – больше никуда не пропадай.
Маша уткнулась ему в плечо.
– Вася?
– М?
– Что бы нас ни ждало… Давай просто будем.
В ответ он сжал её руку.
***
В какой-то момент им стало тяжело друг на друга смотреть. Они встречались, виделись, но не находили подходящих слов. Обоюдная боль – связанная, но разобщающая, не давала им никакого шанса пережить всё рука об руку.
Оба – родители, а не только любовники. Катерина, всю жизнь ненавидевшая стереотипы, осознала, что погрязла в них по уши, примерив на себя образ паршивой и отстранённой родительницы. Но матери внутри неё было плевать на все плохо сидящие, фальшивые оболочки, и она, наконец, устала с ней бороться. Она повесила медаль «типичная мамка» на самое видное место в зале почёта имени себя и с удивлением поняла, что дышать ей стало легче.
У Льва ситуация была совсем иная. Всю жизнь он носился с сыном, испытывая вину, выслушивая обвинения. Всегда волновался за их отношения, предпринимая отчаянные и лишь частично успешные попытки их наладить. Сколько раз он приезжал к ней злой, опустошённый, и она понятия не имела, как его поддержать. Всё то, что давалось ей легко и естественно, то, что она воспринимала как должное, резко контрастировало с его выматывающей борьбой.
А теперь всё стало ещё сложнее. Даниил – его сын, единственный ребёнок, а ему пришлось раскрыть суду все карты. Мера наказания для Даниила была максимально мягкой, учитывала его состояние, и сейчас он находился дома под постоянным наблюдением. Этот мучительный выбор – в котором Лев, на самом деле, рассматривал лишь один вариант – отдалил их с Катериной друг от друга.
В конце концов, её ребёнок жив, здоров, свободен и любим.
В конце концов, его ребёнок чуть не лишил её сына всего.
Она, конечно, не страдала – подумаешь, почти шестнадцать лет, чепуха! – но грустные мысли наподобие "отдала лучшие годы" так или иначе лезли в голову. Их отношения выдержали проверку временем и необходимостью скрываться, а этого удара не перенесли. Жаль.
Катерина окунулась в работу – так ведь обычно и поступают все нормальные люди? Разобралась со всеми вопросами в своём отделении, влилась в каждый процесс, даже дописала свою статью – хотя научная деятельность никогда не была её любимым направлением. И всё это для того, чтобы вечером быстрее засыпать. Чтобы не думать о произошедшем, не слышать сквозь сон несуществующий стук на балконе, не видеть сына, стонущего от боли, не отвечать на горький, тяжёлый вопрос Льва во время их последней встречи:
– Это всё?
– Кажется, да.
У неё жизнь шла своим чередом. Суды прошли, сына оправдали. Катерина нашла для себя внезапное утешение. Она связалась с семьёй погибшего водителя и предложила им свою помощь. Она не питала никаких иллюзий, зная, что делает это в первую очередь для себя, но всё равно – это будто бы немного искупало её вину в этой жуткой ситуации. Ведь на месте погибшего вполне могла оказаться она сама. Ведь на этом месте мог оказаться её сын.
К середине лета, когда она сказала себе, что окончательно оправилась, её отделение, наконец, закрыли на ремонт. Неврологических пациентов теперь принимала другая больница, а весь персонал отправили в отпуск. Катерина осталась фактически наедине с собой. Вася с Машей пытались её куда-то звать, но она каждый раз отказывалась. Она видела, как они собирали друг друга – по крупицам, по частицам, и понимала, что в этой главе она будет совсем лишней. Она не сомневалась, что вместе они со всем справятся. Ну а она, как обычно, справится одна.
Катерина съездила на несколько дней к отцу в деревню, получила заряд бодрости и выучила парочку новых витиеватых ругательств – он никогда не уставал её удивлять. Отец был единственным, кто знал про Льва все эти годы и, в отличие от детей, он её не жалел. Ей и не нужна была жалость, зато жизненно необходимы были его язвительные замечания по поводу того, что развитие её ума было обратно пропорционально её возрасту.
А потом она вернулась домой. Проведя несколько дней в блаженстве и безделье, однажды вечером она поняла, что ей не хватает колких комментариев Льва. Ей не хватает его губ. Она хочет его увидеть, и, возможно, ей даже будет не трудно взглянуть ему в глаза. Зелёные, окружённые пушистыми ресницами.
Это осознание заставило её волноваться. Оно было совершенно неуместным, потому что она не знала, что с ним делать. Жить с ним спокойно было невозможно, потому что оно разрасталось внутри неё, с каждым днём становясь всё сильнее и сильнее, щупальцами обвивая грудь, сжимая рёбра.
Что, если бы на его вопрос она ответила «нет»? Не подтвердила бы, что их отношения завершены? Стал ли бы он бороться за них? Она тогда подумала, что не может, слишком устала. И он отступил, уважая её решение.
Или ей только так казалось? Вполне возможно, что он испытал не горечь, а облегчение. Было вероятным также и то, что он не курил драматично на балконе, глядя на луну и думая о ней, а спокойно спал в своей кровати, свободный от неё и всего того хаоса, что она принесла в его жизнь.
Эти мысли перекатывались у неё в голове несколько дней, не завершаясь никаким логическим выводом, и она уже почти взяла в руки телефон, когда раздался звонок в дверь. Посмотрев в глазок, она тут же её распахнула. Катерина верила своим глазам и всем остальным чувствам – она держала их в узде, в конце концов, но кто её совсем не слушался – так это сердце, несолидно затрепетавшее.
– Я могу войти? – он выглянул из-за букета, ни капли смущения в лице.
Она молча посторонилась, закрыла за ним дверь.
– Это тебе, – он протянул ей цветы. Она осторожно взяла букет и положила на тумбочку. Ничего, не засохнут, пока они поговорят.
– Не нравятся? – он смотрел на неё хмуро, – Может, скажешь хоть что-нибудь?
Она пару секунд рассматривала возможность ничего не говорить, подразнить его. Но эти его глаза…
– Хорошо, что ты пришёл, – похвалила она его, – может, женишься на мне?
***
Август был жарким. Днём воздух был вязким, как патока, но ближе к вечеру уже чувствовалось приближение осени. В парке было много людей: парочек, родителей, детей – в основном все прятались под раскидистыми деревьями или под зонтиками кафе. Маша окинула взглядом аллею. Он её уже ждал – на лавочке, стоявшей под огромной ивой, сквозь понурые ветви которой был виден прудик. Сердце Маши ёкнуло: это была её любимая с детства лавочка. Они прятались под этой ивой вдвоём и читали книги. Это был их секрет – мать считала, что на прогулке читать книги было не нужно, а следовало заниматься физическими упражнениями или, на худой конец, играть в активные игры.
Маша неосознанно сбавила шаг, немного робея перед встречей. Они не виделись несколько лет, и она плохо себе представляла, как себя вести. Недалеко от этого места стояли аттракционы, слышался визг и смех.
Отец заметил её, поднялся навстречу.
– Маша, – сказал он как-то растерянно, слегка приподняв руки – не понимая, что ему делать дальше. Он не слишком изменился – может быть, в волосах появилось чуть больше седины, хотя трудно было сказать точно: он был светловолосым, как и сама Маша.
– Привет, папа, – сказала она, приблизившись к нему. Оба неловко замерли.
– Присядем? – предложил отец.
– Да, – она села на лавку полубоком, чтобы смотреть на него. Отец нервно крутил в руках ключи от машины, – всё ещё предпочитаешь японские автомобили?
– Недавно поменял на новую модель, – оживился отец, – куда мощнее – старая была медленной на подъёмах, хотя, конечно, по расходу топлива – вообще сказка… – он осёкся, улыбнулся, – Прости, дочка – тебе это, наверное, не особо интересно…
Маша улыбнулась ему в ответ, стараясь не подать виду, как сильно её взволновало это простое «дочка».
– А тебя Василий привёз? Как у него дела?
– Нет, он сейчас не водит.
Несмотря на то, что он был полностью оправдан, за руль он садиться не спешил. Маша переживала за него, но не давила: история с аварией тягостно повисла над ними – погиб человек, такое не проходит бесследно ни для кого. И вроде бы всё у них сложилось неплохо, но иррациональное чувство вины не желало покидать.
– У вас всё хорошо? – осторожно поинтересовался отец.
– Да-да, всё отлично, – Маша тряхнула головой, отгоняя грустные мысли, – кстати, я же поменяла работу – теперь работаю из дома, – сказала Маша, – и учусь компьютерной графике.
– Получаешь другую специальность? – удивился отец. Маша подумала, что для человека, который всю жизнь проработал на одном месте, такие вещи звучат, должно быть, странно.
– Пока рано об этом говорить, – осторожно сказала она, на самом деле всё для себя уже решив, – как видишь, мосты за собой не жгу.
Она улыбнулась ему, надеясь, что он не начнёт её отчитывать. Не хотелось продолжать разговор расстановкой новоприобретённых границ. Но отец, казалось, думал о чём-то своём.
– Ну, ты, наверное, скоро соберёшься в декрет?
– Папа, – вздохнула Маша, – ты разве не помнишь, что из-за таких вопросов мы и поссорились?
Он тогда спросил не вовремя, и Маша вспылила. Вспылила настолько, что вспомнила все его грехи, всё, что её в нём не устраивало. В голове не укладывалось, насколько родители могут быть неделикатными.
Отец смотрел на неё грустно – чувствуя, что сказал что-то не то, но до конца не понимая, что именно. Возможно, это просто черта поколения – хотя Катерина, всего на десять лет младше него, была совсем другой. На самом деле, Маша поняла, что главное было – решить для себя: либо ты абстрагируешься от таких вопросов, либо просто прерываешь общение. Второй вариант Маша практиковала много лет, но облегчения это почему-то не принесло. Наверное, не стоило наказывать человека за то, о чём он и не подозревал. Наверное, настало время попробовать иной сценарий.
– Тебе знакомо понятие «привычное невынашивание»? – спросила Маша, расправляя юбку своего сарафана.
– Я могу представить, – отец нахмурился, – ты хочешь сказать..?
– Да, – Маша слегка кивнула, – это сложная тема для меня. Для нас с Васей.
– Я не знал, – он занервничал, снова начал крутить брелок от сигнализации, – ты мне никогда не говорила.
– Не могла об этом говорить, – покачала она головой, – раньше.
– Ты же понимаешь, я спрашивал это не со зла, не из праздного интереса, – отец робко коснулся её руки, – на самом деле, у нас с твоей матерью была подобная проблема. Ты же знаешь, что родилась у нас достаточно поздно…
– Вам было по двадцать девять, папа, разве это поздно? Многие до тридцати даже не думают о детях.
– Это сейчас, – отец махнул рукой, – а тогда всё было иначе. Твоя мать в принципе переживала: все подруги вышли замуж, рожали, а она – никак. Тогда-то она и встретила меня, забеременела. Мы срочно поженились, но ребёнка она потеряла.
– Вот, значит, как, – пробормотала Маша, – почему ты остался, если знал её изначальные мотивы?
– Полюбил, – просто ответил он, – да и чувствовал ответственность. Потом мы долго не могли завести ребёнка, но в итоге родилась ты.
Он улыбнулся ей очень тепло.
– Твоя мать поступила ужасно, когда бросила нас. Но знай: когда ты родилась, мы оба были счастливы.
Маша прикусила губу.
– Я верю, – сказала она тихо, – и я на неё не злюсь больше. Раньше я думала, что встретив её, перейду на другую сторону улицы или, например, выскажу ей всё, что думаю. Но теперь, – она покачала головой, чувствуя, что слёзы собрались в уголках её глаз, – встретив её, я бы просто сказала «привет».
Они с отцом помолчали, переваривая каждый свою порцию печальной информации.
– Я всё это время думал, что раз ты решила со мной больше не общаться, ушла из моей жизни – значит, ты похожа на неё.
– Папа…
– Подожди, – он предупреждающе поднял руку, – сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что ты совсем другая. Ты не похожа ни на неё, ни на меня. Откровенно говоря, ты не похожа даже на саму себя. Я вижу перед собой не только свою взрослую дочь, но и человека, которого хочу узнать поближе. Ты не против?
Маша дотянулась до его ладони. Сколько времени они потеряли из-за недомолвок и обид, из-за завышенных ожиданий и закостеневших стереотипов! Если бы только она знала раньше, что родители – обычные люди, а не какие-то сверхсущества, не способные на ошибку, что взрослые – это те же дети, просто играющие другие роли. Если бы она это знала, она сама бы столько не ошибалась.
– Я только за, – сказала она, улыбнувшись отцу, – можем начать прямо сейчас.
***
– И, короче, моя соседка по палате, ну, которая должна была родить ещё неделю назад, она вчера вечером заходит и спрашивает: «Что, подруга, нет у тебя сигаретки?»
– Серьёзно? – прыснула Маша, придерживая трубку плечом. Она домывала посуду и одновременно болтала с Алёной, – И что ты ей ответила?
– Сказала, что курю трубку, – фыркнула подруга, – но вообще я, конечно, в шоке от нравов молодёжи!
– А ей сколько, что ты себя в старухи записала?
– Ой, что-то в районе двадцати, совсем зелёная!
Алёну положили в роддом заранее – ей предстояло кесарево сечение. «Мои бёдра такие узкие, – объясняла она, – что не пропустят и апельсин, не то что голову целого человека!» Маша считала, что без этих подробностей ей жилось куда лучше, но Алёна как обычно вывалила на неё всё.
– Ты как там? Как настрой? – Маша выключила воду и вытерла руки полотенцем. Операция предстояла подруге уже завтра утром.
– Пока не поняла, – призналась та, – когда начинаю задумываться, появляется небольшой мандраж, поэтому я сделала вывод, что думать – это лишнее!
– Отличный вывод, – фыркнула Маша и покосилась на часы. Половина двенадцатого, она как раз успеет собраться и доехать.
– Ты уже сейчас убегаешь, надеюсь? А то скоро обед – моё любимое развлечение, а мне ещё надо сходить на КТГ4.
– Да, поеду забирать Васю с работы.
– Он опять работает в субботу?
– Всего до двенадцати, в его понимании – это не работа, – засмеялась Маша.
В конце весны она стряхнула пыль со своих водительских прав. Она не ездила уже очень давно – ей больше нравилось, когда её возили. Но ей очень хотелось что-то сделать для Василия: подбодрить его, отвлечь, и это было правильным решением. Забавным и раздражающим был тот факт, что Василий – её прекрасный, понимающий и поддерживающий муж, на пассажирском сидении превращался в ворчливого и недовольного старика, считающего, что она всё делает неправильно. В любом случае, Маша считала эти ощущения для него полезными и бодрящими. Во время одной из первых поездок она чуть не посоветовала ему самому сесть за руль – у неё и так от страха тряслись поджилки, – но ей удалось вовремя прикусить язык. В итоге оба привыкли к такому раскладу вещей – Маша забирала его с работы каждый вечер, а приятным бонусом было то, что это не давало ему задерживаться до ночи.
– Всё у вас как обычно, – хмыкнула Алёнка, – так, Машка, чего ты пристала, недосуг болтать!
– Вообще-то, это ты позвонила!
– Ну, я тебе ещё и вечером позвоню, вдруг мне страшно станет!
– Хорошо, – улыбнулась Маша, – целую тебя!
– И я тебя целую, коза!
Маша кинула телефон в спортивную сумку, туда же отправился контейнер с пирожками, которые она пекла всё утро, термос с чаем, плед (день был облачный и прохладный). Она была готова практически ко всему, хотя, конечно, волновалась, что придётся ехать по незнакомому маршруту.
Переодевшись в рубашку и джинсы, она вышла из дома. Машина привычно пикнула, приветствуя её, и Маша поймала неожиданное ощущение удовлетворения. Она будто видела себя со стороны: вот она хозяйским жестом открывает заднюю дверь, кидает сумку на сиденье, небрежно закрывает. Садится на водительское место, проверяет зеркала, запускает двигатель, пристёгивается, включает музыку. Уверенная, знающая, что делать. В динамиках раздался голос её любимой певицы:
– Всё вокруг замерло и застыло
Этот миг не забудем с тобой
В этой жизни, тоскливой, постылой
Нас спасти может только любовь.
От души подпевая ей, Маша выехала со двора.
Ты прижался к моим коленям,
Ты от чувств своих мелко дрожишь
Для тебя я сегодня – спасенье,
В этой ночи – одной на двоих.
На территорию больницы ей, конечно, нельзя было заезжать, но недалеко оказалось удобное место. Маша облегчённо выдохнула: на неудобном она бы парковаться не стала, кружила бы по району до вечера. Сообщив Василию, что он может выходить, она откинулась на кресле, слушая песню уже, кажется, в третий раз.
Я растеряна, мне непонятно
Как ты можешь так сильно любить
И о чём ты горюешь украдкой,
Что с тобой довелось пережить
Я коснусь головы твоей робко
Знаю тоже, что руки дрожат
И мурашки, танцуя чечётку
С ног до сердца добраться спешат.
Из-за облака на секунду вышло солнце, заставив её поморщиться. Она перевела взгляд в другую сторону и увидела Василия, торопливо идущего в сторону машины.
Я в руках твоих – будто бы дома,
Ты проник в моё сердце и кровь.
Знаю, в жизни, такой непонятной,
Нас спасти может только любовь.
Василий открыл дверь на финальной фразе, которую певица – а вместе с ней и Маша – повторяла несколько раз.
– Мышка, если ты опять собираешься слушать эти страдания, я пойду пешком, – засмеялся он, привлекая её к себе.
– А что, лучше слушать твоих волосатых рокеров? – возмутилась она, впрочем, позволяя его рукам гулять по её спине.
– Ну, раз уж мне не суждено быть волосатым рокером, то хоть порадуюсь за людей, – он обхватил её губы своими, затыкая источник возможных возражений. Его поцелуи всегда её дезориентировали и отвлекали.
– Ладно, включай своих бесноватых, – вздохнула она, – и поехали.
***
Доехали они без приключений, хотя Василий уверял, что водит она так, словно пытается его убить. Но когда они подъехали к реке, он притих. Они уже давно никуда не выбирались – погрязли в судах, его восстановлении, возвращении в обычный ритм жизни. Им не хватало этих прогулок, времени, посвященного друг другу.
Маша оставила машину у подножья небольшого холма. Река была впереди, и хотя её не было видно за деревьями и кустами, воздух был наполнен прохладой и влагой. Квакали лягушки. Василий вылез из машины и потянулся.
– Когда я был маленький, мама на всё лето отправляла меня в посёлок к своим родителям. Я там завёл себе много друзей…, – он наклонился достать сумку с заднего сиденья.
– Ну, естественно, – фыркнула Маша себе под нос.
– И мы без конца гонялись к речке, ловили этих лягушек, у нас было целое соревнование – кто больше соберёт!
– И что вы с ними делали? – она закрыла машину, и они пошли на вершину холма.
– Выпускали обратно, конечно, – улыбнулся Вася, подхватывая её под локоток – своими длинными ногами он шагал в два раза быстрее неё.
– Это ты, добряк, отпускал, – сказала Маша, – а вот насчёт остальных не уверена…
Они поднялись на вершину холма – у Маши слегка сбилось дыхание – и огляделись по сторонам. Речка простиралась перед ними, как на ладони – широкая, полноводная, красивая. На другом берегу стоял густой лес, и выглядело всё как иллюстрация из книги сказок. Казалось, что этот лес обязательно волшебный, и там обитают удивительные существа, а, быть может, за могучими деревьями простирается страна, где живут только колдуны и ведуньи, где летают трёхголовые драконы и томятся в холодных замках одинокие злодеи. Ветер слегка раскачивал зелёные верхушки, пускал рябь по водной глади.
– Тут так красиво, – тихо сказал Василий. Он поставил сумку на землю, притянул Машу к себе. Она с готовностью укрылась в его руках.
– Я записала нас на обследование, – сообщила она его плечу, – к очень хорошему специалисту. Я думаю, нам нужно попытаться ещё раз.
Врача ей помог найти Лев. После всего произошедшего между ними возникла тёплая дружба, и когда она однажды поделилась с ним их бедой, он сказал, что у него есть на примете человек, работающий с подобными случаями.
– Мышка… – его руки сильнее её сжали, – Ты не должна этого делать ради меня. Только если хочешь сама.
– Я хочу, – она подняла голову, вглядываясь в его лицо. Конечно, она это делала ради него – только бы увидеть эту искру надежды, загорающуюся в его глазах. Конечно, она этого хотела сама. Она готова была сделать ещё одну попытку.
Его руки скользнули с её плеч на шею, в волосы, их губы встретились, обещая, лаская, благодаря. Они целовались за совместную жизнь столько раз, что невозможно было сосчитать, и каждый поцелуй был особенный: приветственный, прощальный, утешающий. Этот поцелуй давал надежду – хрупкую, но так им необходимую.
Он оторвался от её губ – абсолютно для неё прекрасный, с горящим взором, припухшими губами, вздымающейся грудью. Его волосы трепал ветер, завершая для неё картинку, которую – Маша точно знала – она не забудет, даже если с ней случится тысяча амнезий.
Они ещё долго стояли обнявшись, разглядывая речную гладь и сказочный лес по ту сторону, потом вспомнили про то, что собирались на пикник – расстелили плед, который трепало, закручивало ветром, пили по очереди чай из крышки термоса, ели её стряпню. Когда ветер успокоился, затих и их разговор. Маша привалилась к его плечу, наслаждаясь этим мгновением покоя, не думая о проблемах – решённых и тех, что ещё предстояло решить.
Может быть, через год или через несколько лет он вновь сядет за руль, чтобы отвезти её в ту больницу, где встречают новые жизни. Может быть, эта новая жизнь принесёт им столько неведомых ранее волнений, забот и счастливых хлопот, что те тревожные весенние месяцы померкнут в их памяти, выцветут, будто старое фото. Может быть, в будущем они будут немного счастливее и спокойнее. А сейчас… Достаточно было просто быть.
Каждый день, каждый час и минуту
Человек убеждается вновь,
В этой жизни – печальной, счастливой,
Нас спасти может только любовь.