…И опять возок качало, день ли, другой; её бережно вынули из возка; кто-то крикнул: Борода, прими боярыню! Сильные руки подхватили её, и опять качало, и плескалась вода; скрипели ворота; будто в родном доме обволокло печным и хлебным теплом; несли по лестнице… Нагретые перины пуховые окутали глубоким сном…
…Маша проснулась от непривычной и пугающей тишины: не возились за стеной дети, не слыхать зычного голоса Анфисы… Она босиком прошла по пуховому ковру к окошку; не видать старой яблони, лишь выбеленный снегом пустой двор… За бревенчатой огорожей, – лес да краешек заледеневшей реки… Она не вдруг и вспомнила вчерашний день… Хотела заплакать, да передумала, – что теперь, сама всё решила…
…По сумеречной лестнице наугад спустилась в горницу… Рослая, сгорбленная, высохшая как дерево, старуха вынимала хлебы из печи…
– Долгонько спишь, хозяюшка! Аль я взгромыхала, побудила тебя?.. Не спрашивай, где муж твой, неведомы мне его пути…
– Чей муж?..
– Не мой… Про своего я знаю, где он… Не велел вчера молодцам пировать, чтоб не побудили тебя, по чарке налил, да и разогнал… Сам, ещё не побелело, на коня да со двора… Что мужем он тебе не стал нынче, о том не тужи, всё впереди у вас…
…Маша смутилась, с лавки накинула овчинный тулупчик, вышла на крыльцо; вдохнула свежий лесной воздух; спустилась во двор…
Через маленькую калиточку в воротах вышла за ограду… Бревенчатая огорожа тянулась вдоль поросшего ивняком и черёмухой берега. От ворот к реке вела истоптанная в грязь дорожка…
Машенька шла вдоль ограды, пока скалистый утёс не пресёк ей путь. Берег стал выше, ледяная кромка поблескивала за деревьями где-то внизу. Почерневшие брёвна ограды плотно упирались в камни утёса. Маша поискала тропинку наверх, но здесь башмаки заскользили по снегу… Она вернулась назад, от ворот глянула на дом: он стоял неприглядный, даже страшный, будто седой от старого дерева…
Старуха сидела у окна, пряла пряжу…
– …Тихо как здесь…-
– Чего ж не тихо будет… вода вкруг… Обошла имение своё?
– Так это остров?.. А как же величать тебя, бабушка?
– Прежде Весеницей звали, а нынче хоть Студеницей зови…
– Что за жерехи у тебя дивные, Весеница? То, гляну, голубым светят, а то алым…
– То от супруга дар, как суженой назвал…
– А давно ль живёшь здесь? Давно ль Силыш здесь обитает?
– Я-то и не сочту годов своих, а Силыш, как старика моего князь прибил в Суждале, так и осел тут…
– …Как здесь тихо…
Глава 5. Год 1066
…Бесконечно долго, как бабкина пряжа, тянулась зима. В тёплые дни Маша ходила гулять за ворота, по тропке спускалась к реке, смотрела на дальний берег; хотелось понять, в какой стороне родимый дом. Как там без неё? Что о ней думают, вспоминают ли?..
Изредка являлся Силыш, чаще один, а то с ватагой. Настывшей щекой прижимался к лицу Маши и уходил в свою горницу…
Невесёлые мысли одолевали по ночам её, не давая сна: да любит ли он её? Зачем она здесь? Что за человек её муж? Куда исчезает, откуда возвращается? Что за люди пируют с ним в горнице? К Весенице подступалась с вопросами:
– …Закрома зерном полны да разным добром; где же нивы, с коих собран хлеб? Ты с утра до ночи ткёшь да прядёшь, – кому холсты нужны эти? Хлебов печёшь столько, вдвоём не съесть, – кому хлебы эти?
– Найдётся кому рубахи носить, найдётся, кому хлеб съесть… – у старухи похоже мысли путались, как нитки пряжи, она тихо бормотала невесть что; вспоминала какую-то Зарянку, Анастасию, Терёшку…
…Маша поначалу боялась, – кто-то из пирующей ватаги поднимется наверх; вскоре успокоилась, – не допустит Силыш такого. Но покой этот тоже был страшен: муж при ней проткнул ножом дюжего молодца; крепко захмелев, тот перепутал двери… Силыш спокойно обтёр клинок ветошкой:
– Жаль парня, добрый был боец… Другого сыскать до десятки надобно…
…В последний Великопостный день ватага завалилась на закате. Маша спустилась встретить мужа, но не увидела его; в развесёлых голосах почудился чей-то знакомый, – прежде не слыхала здесь его.
В избе новик скинул кафтан и шапку, – это был Макар! Быстро глянул на Машу и отвёл глаза…
– А хозяин твой в Чернигове задержался! – жуковатый ватажник из новых с недоброй ухмылкой крикнул в спину Маше. – К праздничку поболе подарочков добыть голубке своей! – Маши уже не было в горнице, а он жадно смотрел на дверь. – Эх, братцы мои, мне б такую птичку в силки поймать! И как не боится атаман её оставлять? Хороша Маша, да не наша! – Макар не выдержал, в руках его сверкнул нож:
– За речи такие языка аль жизни решиться можно! – его перехватили ватажники:
– Остынь, новик! А ты, Жук, и впрямь язык придержи! Атаман за меньшее Рыжего на клинок наткнул! Полно, ребята, – распорядился десятник, – допивайте своё и спать, полночь на дворе; Жук часует нынче в черёд…
…Маша ни жива, ни мертва сидела в светлице; сна ни в одном глазу… Зачем здесь Макар, откуда он? Почему не захотел признать её? Расспросить бы, что дома делается… Да ведь он с Уляшей должен быть!.. И когда Силыш вернётся?
Внизу шум стих; по лестнице скрипнули шаги, – может, Силыш? Да походка легче его… В дверь поскреблись, – она обмерла…
– Отвори, Машенька, это я, Макар…
–… Почему ты здесь? Где Уляша?
– Уляшу я у добрых людей оставил; не сужена мне она. Машенька, сердце моё, нет мне жизни без тебя!
– Опомнись, Макар! Что говоришь! Сестра я тебе!
–Пусть так! Мне хоть рядом с тобой быть – и то радость великая! Да знаешь ли, с кем живёшь? Разбойник он, душегуб! Бежим со мной сей же час; я им сонного зелья в питьё насыпал, до света не чухнутся! Что ж ты медлишь? Не расседлал я коня своего!
– Нет, Макарушка, здесь я останусь; какой бы ни был, – жена я ему венчаная, а ты неладно сделал, – жену свою у чужих людей бросил… Вернись к ней нынче же!
–…Что ж, пора мне; только знай, не оставлю тебя до смерти, рядом буду всегда…
…С тяжкими головами просыпались молодцы:
–…Долго ж мы, братцы, спали…– десятник тёр глаза, – Атамана, видать, нет до си… А где ж Новик? – он глянул в окошко.– Беда, братцы! Жук у ворот валяется, не иначе, побитый!..
…Они вернулись к утру, привезли с собой израненного Силыша, – в нескольких верстах отсюда столкнулись с дружиной князя. Те шли на «разбойных людей», кем-то предупреждённые; по той дороге Силыш возвращался домой; ватага поспела вовремя…
До осени выхаживала мужа Маша вместе с Весеницей, не спала ночей; так однажды осталась до утра с ним, женой его стала…
Глава 6. Год 1068
…Теперь, в долгие отлучки мужа, оставалась Маша дома одна с маленьким сыном. Предупредила Весеница: коли исчезнет, чтоб не искали её, пора, мол, ей. А куда пора, зачем, не сказала. На прощанье пообещала отвести от Омелюшки всякий сглаз будущий, чтоб не касались его ни хворь, ни порча. Всю ночь шептала над колыбелькой, натирала ребёнка травами; тот хоть бы пискнул; глядел покойно чёрными отцовскими глазами… А по утру Маша не нашла старуху ни в избе, ни во дворе… Походила, поаукала… Старая лодка так и лежала на берегу… На сыром снегу ни следочка…
Она убрала холстинку, закрывавшую образ Спасителя в красном углу, запалила лампадку; бабка и креста не носила…
Стала замечать за собой Маша: молится вечерами она не только за мужа и сына, но и за Макара… Где он, что с ним, отступил ли от мыслей грешных? Не сложил ли где голову беспокойную?..
Тишина за окном и волчий зимний вой уже не пугали её; мир Божий своей жизнью жил; а в её тёплой горнице, – лепет сына и глазки его чёрные. Недуги детские обходили его стороной, – и впрямь помогли шептания бабкины…
Силыш чаще один теперь возвращался, – дитя в доме, не сглазить бы, – привозил обоз припасов, приносил вести: о походах князей, о распрях княжьих… На жену глядел пристально: не тяжела ли опять? Хотелось ему ещё сыновей, крепких как первенец… Допрежь в голове не держал такого; как Улыба невестой его ходила, мечтал о большой семье, чтоб всё ладно, как у людей… Люди и сгубили мечту его…
А Машенька только вздыхала на его расспросы: что ж ты дашь сыновьям своим, какой долей одаришь; вотчины всей, – земли полтора аршина да изба древняя; по Руси ли скитаться им с ватагой разбойной? Он как и не слыхал обидных слов; успокаивал, отводил сомнения: уладится всё, Машенька, устроится… И опять исчезал надолго; привозил сундуки с добром. Не радовали богатства эти Машу – не моё это, не мной ткано, не мной шито, словно кровью запачкано… Без радости было последняя встреча, без печали разлука…
Глава 7. Год 1074
Месяц, и другой, нет Силыша, никогда так надолго не исчезал он…
Беспокойно Маше: она опять тяжела; и третий месяц пошёл: сын теребит: где тятенька?
…Нынче и вовсе не спалось, как ждала беды; Омелюшка едва угомонился. А она всё в оконце глядела на реку. Будто мелькнула там тень, иль уж в глазах темнеет? Да Силыш это! Голова отчаянная, лёд-то слаб уже!.. И не думала, что обрадуется так. Во двор выбежала, за ворота, – никогда не встречала так мужа.
Тот уж на берег выбирался, – мелькнуло: он ли? В свете луны всматривалась в лицо – Макар! А он уже подталкивал к дому: зябко!
Молча шла за ним, оторопев, забыв сказать хоть «здравствуй»… В горнице, запалив светец, также молча вгляделась в незваного гостя, добра не ожидая…
– Не боязно, что муж в доме, аль вернётся скоро?
– Был бы в доме, не понеслась бы встречать. И не страшусь, что вернётся…-
– Али знаешь про него что?
– Худые вести принёс я, а лучше сказать – добрые: не вернётся злодей сюда боле…
– Да отчего ж не вернуться ему?!
– Нет боле душегубца, убит он…
– Сам ли видал, аль сказал кто? Может, ты сгубил его?!
– Жаль, не от моей руки пал, а своими глазами его мёртвым видел…
– Не верю я тебе, Макар! Принёс весть чёрную, так ступай теперь прочь!
– Не оставлю я одну тебя; вижу, тяжела ты; нельзя тебе одной оставаться. Хочешь, вместе уйдём; есть у меня теремок за Беловодьем; для тебя ставлен. Сестра ты мне, так и станем жить как брат с сестрой…
– Никуда я с тобой не пойду, и ты иди отсель! Не след тебе здесь оставаться; не верю я в смерть Силыша; сколь раз убивали его… Не видала мёртвым его, так и стану ждать… У тебя жёнка есть, аль забыл про то?
– Нет у меня жёнки: узнавал я стороной про Уляшу; с Захаром она повенчана; его жёнка померла через год, как ты уехала; Уляше я велел вдовой сказаться, – помер, мол, Макар…
– Ой, грех – то! А матушка – что? Слыхал ли?
–…Чёрные всё у меня вести: нет боле Варвары. Как Давыдко сгиб в замятне киевской, так она…
– Господи, матушка, и брат…– она вскинула руку перекреститься на образ, да осела на лавку, разрыдалась, – одна осталась на свете…
Макар положил ей ладонь на плечо:
– Так я здесь, с тобой останусь… – Она успокаивалась; поняла: силой не вытолкать его… Хоть мужик в доме будет. Тут лишь заметила – рука у него тряпицей обвязана:
– Чего с рукой – то?
– Поранили малость… В Киеве страшно что деется, – князья брат на брата; народ взбаламутился, то к одному пристанут, то к другому; а за стеной – половцы… Не чаял и выбраться из заварухи…
ЧАСТЬ IV
АННА
Глава 1. Год 1075
…И опять зыбится–скрипит колыбель, словно поёт старую свою песенку: утешает-уговаривает Анютку до утра спать… А Маше не спится, – Сретенье подошло, вспомнилось как с подружкой Верушей об эту пору весну закликали… Как ей там с Калистратом, как братья? Федюшка совсем дорослый стал; хоть глазком глянуть бы… А пойди она за Андрея тогда, – как бы всё инако сталось… Вот грех–то! Не хоронила мужа, а уж о другом вздумала… Макар свозил бы в Киев; не чужой всё ж… Сколь годов на острове добрых людей не видали; дети вырастут дикарями; Омелюшка любого шороха страшится; Нюту за кого здесь выдать? Ну, облажела баба, домыслилась, – чадо из колыбельки не вылезло – ей уж женихов ищут.
Маша закашлялась, грудь сколола болью. Давеча на воздух вышла, свежестью дохнула оттепельною, – будто даже цветами пахнуло, – и как остановилось сердце враз, поплыло перед глазами; оперлась на ворота, отдышалась… Утрами знобит; встаёт – рубаха мокрёхонька…
…Что-то Макара долго нет… Какие там заботы у него взялись, или засиделся тут? Все её бросили… Ладно, подрастает помощник, Омелюшка хозяином себя в доме ставит, уж на мать покрикивает, строжится; а нелюдим растёт, повадки отцовы взял…
…Зима нынче лютая стояла, река насквозь вымерзла, будет ли нынче рыба? А как ни злобилась стужа, тёплые ветры подули враз, – снег осел за неделю, потемнел местами лёд; когда еще двинется, а на реку без опаски уж не ступишь… В такое время лишь с отчаянной головой на лёд пойдешь: Силышу бы ни по чём стало… До чистой воды ждать ей Макара…
Да что там затемнело на другом берегу? Всадник ли? На лёд ступил… Да Макар же… И без обоза… Как же пройдёт?… Сыну крикнула:
– Поди отвори! Макар вернулся!…– а сердцу нет спокою, не выдержала, сама пошла… Омелюшка уже висел на отце.
– Господи! Силыш! Живой!
– Чего мне подеется…– склонился к зыбке – Сын?
– Дочка… Где ж пропадал ты?…-
– Допосле беседы… На стол помечи, что есть… Притомился я…– не дохлебав миски щей, уснул за столом. Едва растолкав, Маша, отвела его в повалушу.
Не успокаивалось сердце: а ну Макар явится: что тогда?.. Сына уложила, самой бы спать… Загасила светец… Шум за воротами: Макара голос, да не один, люди с ним…
– Здесь он! Конь во дворе; отворяй, тать! – Подгнившие брёвна повалились; знал Макар, где ломать… Маша встала на пути:
– Меня прежде убей! – Легко приподнял её, отодвинул в сторону; следом шедший отрок наткнулся на нож Силыша, – тот уже стоял на верху лестницы. Убитый скатился по ступеням, сшибая других… Силыша уже не было на лестнице: кто–то крикнул:
– С окна сиганул, по обрыву к реке! По льду уйдёт!
Маша вскрикнула, – по тому руслу лёд вовсе слаб! Кинулась за ворота, к утёсу, неодетая, падала в намёты, цеплялась за оледенелые камни скалы. Макар догнал её уже на вершине; Маша птицей билась в его руках… Посреди реки блестела чёрным пятном полынья; в лунном свете, на белом, ещё темнели цепляющиеся за края руки… Над полыньёй кружила чёрная птица…
…Макар нёс её к дому: «…Ничего, перезимуем, – увезу весной в Беловодье, нельзя ей боле здесь…»
Глава 2. Год 1076
А она до первоцветов как в забытьё ушла. Макар с ложки её кормил, словно с дитём малым возился, – с Анюткой и с ней… Неужто злодей тот люб ей был настолько, пусть и муж венчаный?.. А коли раздумать путём – не было крови на руках Силыша, – до нитки обирал, случалось; выходило, тех, кто сам неправедно нажился…
Потеплело, стала Маша на гульбище выходить; как поутру солнышко пригреет, – сядет в креслице, и до заката сидит недвижно, за реку смотрит… Боялся Макар и на час её от глаз отпустить, не то ехать куда; какой-то беды ждал. Ладно, Омельян подрос, приглядывает за матерью.
Завёл как-то речь с Машей: «…в Беловодье уйти б…» – слышит, не слышит его? Твёрдо сказала и тихо: отсель никуда не пойду…
Выломанную огорожу чинил, укреплял: запоздало порадовался, – прежде не сделал этого… Всё надеялся: «ништо, время лечит: окрепнет, – уговорю…»
А улов рыбный хорош; с Омелькой бреднем тянули. Навалили, повёз Макар в ближний Туров на торг, и себе пополнить припасы… День, другой, скоро не вышло обернуться…
…Приехал до полудня – гульбище под солнцем, креслице пустое, – Маши нет… Анютка перед домом на травке возится, Омелько приглядывает…
– Где ж мать?-
– А в горнице, поди… – … обегали в доме все горницы, звали, кричали…
…Маша сидела на вершине утёса, на самом краю, супротив того места, где Силыш утонул… Ровно и не заметила ни Макара, ни сына; молча встала, пошла в дом; во дворе Анютку увидала, к себе прижала, заплакала… Понял Макар мысли её страшные, а только успокоился с того дня, будто преграду какую обошли они, оставили позади лихое время… А вышло, – рано успокоился…
…Маша мало по малу хозяйством занялась, норовила поспеть везде, а силушки уж нет прежней… Кашлять стала пуще; дородности и прежде не было в ней, а нынче тает свечкой…
Взвыла душа Макара, – не жить Маше с ним ни здесь, ни в Беловодье… Молчит в красном углу Спаситель, не спасти ему Машу; молчат святые лики, коим она молилась, – чего просила у них? Что дали они ей? За какие грехи жизнь отнимают? Что там батюшка туровский говорил? Все мы грешны, кару несём за свои грехи да за грехи родителей… Что же Анютку ждёт ещё?…
Жаркий первый Спас яблочный выдался; слегла она. Испугался Макар – не встанет… Несколько дней от постели не отходил, не отпускал руку Машеньки… А зной спал, – поднялась, порозовела и даже улыбка появилась, – был ли когда Макар так счастлив: не зря, видать, молил Спасителя за неё, чтобы грехи Машины (да есть ли они?) на себя взять…
И размечтался Макар тогда: вот пойдут они вместе в Беловодье, где водой, где по суху, и будет узнавать Маша тот путь, коим в Киев ехала, а потом в Беловодье встретят их Авдей да Гаврила…
Маша тихо улыбалась, не перечила Макару, только вдруг попросила Омельку приоткрыть окошко: душно чего–то стало. И впрямь побледнела она…
…В открытое окно влетела чёрная, в уголь, птица; голубой глаз сверкнул дико… С душераздирающим стоном пронеслась по горнице, коснулась плеча Маши слегка… Та же птица, мелькнуло Макару, что над Силышем кружилась… Маша поднялась, белая, в смерть; за горло схватилась, рванула ожерелье, алые бусины покатились по полу с кровью её алой…
Глава 3. Год 1080
…По пыльной дороге среди золота ржи брели трое: крепкий, нестарый ещё человек вёл за руку малую девчонку; сзади плёлся хмурый отрок… По всему, шли они издалека и давно…
…Где-то там, позади, остался остров безымянный посреди реки, да могилка на утёсе, с простым крестом; и пепелище, – Макар сам подпалил, уходя, а как отплывали, всё глядел на пламя; и почудилось ему – у догорающих ворот старуха стоит сгорбленная да чёрная, помахала рукой ему… Перекрестился Макар; заволокло все дымом…
…Была у Макара думка поначалу – в Киев пойти, оставить родичам детей… А как добрели до росстаней, где на Киев сворот; понял – всё это, что от Маши ему осталось. Да и нужны ли они в Киеве? Кто там жив, кто нет?..
Анюта в пути едва перестала людей дичиться. Омелька же так и шёл бирюком; что с них взять, – прежде людей других не видали, и не ведали, что есть другие–то… Анюточка дитё какое ласковое, всё приластиться норовит, прижаться ближе; а не улыбается только, не смеётся ничему… И так, и этак пытался развеселить её Макар: ляльки из соломы вязал, трещотки да свистульки резал, – нет, не улыбнется…
…Поле закончилось, их накрыла лесная прохлада; вдали за деревьями блеснула река. Анютка кинулась в малинник собирать ягоду. Макар с Емельяном присели на поваленный ствол у воды…
– Вот и Молосна… Скоро Беловодье… Эвон кривая сосна на вершине, видишь ли? Глазник это – с него весь мир божий видно…-
– Макар, а чего мы делать станем там?..
– А то же, что и все, – жить, ниву пахать. Пожог сделаем, землицу раздерём; кров есть, может, крышу подлатать придётся, давно не был…
– А я Макар, не хочу в смерды; мне б в дружину, ко князю какому…
– Чего ж, дружина – дело хорошее… Только ты уж сразу нас не бросай; обживёмся – тогда уж… А войны на твой век хватит: князья бьются, смердов кровушка льётся… Недалече отсель, чуток повыше, брод был; до моста ещё версты две телепаться; берегом к нему не подобраться, – обрывы да чепыжник… Другим боком, – там большак вдоль реки, прям до Беловодья…
Только не сыскали они брода там, где прежде парнишкой Макар легко пробегал по дну от берега к берегу; лишь на середине вода поднималась по грудь. А тут берегись, чтоб водяник не уволок… Признал Макар старую ветлу, что раньше от воды на две сажени убегала; теперь тонкие ветки русалочьими косами полоскались по речной глади…
В притенке, на влажной прибрежной травке, у плотика, вольно раскинул руки отрок лет пятнадцати. Юный возраст богатырскому храпу не мешал… А спал малец сторожко; то ли веточка хрустнула под ногой, то ли птица порхнула, вспугнутая, – вскочил, глаза протирая: батя! Осмотрелся, что чужие, и вовсе неведомые; без испуга поклонился взрослому человеку; Омельку оглядел с любопытством; Анютку едва приметил, – чего на девчонку смотреть…
– Далеко ли, молодец, отсель до моста будет?
– А нету моста никакого; прошлой весной в половодье снесло, досель не поставили, у посадника руки не доходят распорядиться… Вам на что мост? Али в Беловодье идёте?
– Туда нам, молодец; а что ж ты в пору страдную валяешься на бережку?..
– А тятька с братьями сена огребают; мне ж велели ведигу (плот) сбить, да к ним идти; а я сбил, да чего-то меня сон сморил…
– Ты бы, отрок, свёз на другой бок нас: дело недолгое; да к отцу поди… А я заботу оплачу твою…
– Чего не свезти; только лазом дружкой пойдём; мне на всех могуты не хватит… В Беловодье-то к кому?
– Да есть знакомцы… Живал там прежде… Сам-от чей?
– А моя родова известная в Беловодье, – от первого посадника ведёмся, Ставра Годиныча! Слыхал ли?– говорливому отроку, видно, в сласть было поговорить с прохожим незнакомцем о славном предке. – Ох и богатырь был! Ростом в две сажени, что тебе Илья Муромец! Он и град Киев поставил! Печенегов щелчками побивал!
– Тебя-то как величать, сказитель? – Макар с трудом остановил былинную речь отрока…
– А Фадейка я… Отец мой, Пётра Авдеич, – внуком приходится Ставру Годинычу, стало быть, правнук я его, Фадей Петрович…
– Как же нынче живется-можется Авдею да Гавриле Ставричам?
– Дед Гаврила убрался по зиме на погост: старшие сыны его кто помер, кто в Ростов да Новугород перебрался; здесь младший, Ульян, хозяйнует… – ведига ткнулась в травяной бережок; Макар протянул парнишке серебряную гривну, – Ух, ты, киевская! Иди, дядька, по тропке, вдоль берега до Черемухова острова, там к большаку поднимешься и…
– То мне ведомо! – Макар крикнул уже издалека, – Свидимся ещё!
– И кто ж такие? – Фадейка всё стоял у берега, вертел в руках киевскую гривну, смотрел вслед путникам – Всех он знает, всё ему ведомо… – С другой стороны Молосны его выкликал отец…
…Они брели по пыльной Срединной улице к церквушке; Анютка начинала тихо попискивать от усталости:
– Потерпи, чадо, пристанем уж скоро… Вот навестим Гаврилу Ставрича…
…Седенький, будто пыльный от старости, служитель помог сыскать могилу…
– …Не дождался ты меня чуток, Гаврила Ставрич… А привёз я не Машеньку, – душу её…
…Одному Гавриле и ведомо было, – приезжал в Беловодье Макар, семь лет тому… За три версты от города, ближе к болотам, рубил хлысты, в венцы складывал, раздумывал, где пожог под росчисти делать; за думой не приметил, – Гаврила подошёл сзади, сел на пенёк:
– А я в догадках: кто в лесу шебуршится; по путику шёл, – сойки да сороки полошатся… Не ладно затеял, братенич; по всему, не первый день в Беловодье, а от отца приёмного таишься… Аль сыскал Машеньку?..
– Прости, Гаврила Ставрич, торопился я чего-то: привезу сюда Машу… Не ладно ей там…
– Ну, добро, коли так… Чего ж один пуп рвёшь? Помогу…
…Из всей родни Беловодской никто после Варвары не привечал так Макарку как Гаврила. И почитал его Макар как отца родного; Авдея же побаивался, тот и глядел на парнишку сверху вниз, не желая признавать в нём родственника; так же и с братьями близи не сталось; в забавы мальчишечьи шёл, когда звали, сам не навяливался; боле дядьке помогал…
… Служка не отступал, заглядывал в лицо Макару:
– Да ты чей? Лицом будто знаком… Не Макарка ли Гаврилов? Воротился, стало быть… А не дождался тебя Гаврило…
…От церкви свернули ближе к реке, на Ставрову улицу… Дома как люди, – который в землю врос, который укрепился за огорожей, вверх терем новый вознёс… Шире стал гаврилин двор, два жилья надстроил молодой хозяин, не поскупился…
…Ульян Макара едва признал, не больно радуясь…
–…Брательник, стало быть… А это кто ж с тобой? Твои ли чада?.. Машеньки? Что-то плохо помню… Малая, говоришь, была? Чего ж в Киеве родичам не оставил, хвост за собой тащил?.. Тебе своё гнездо вить…
…Анюта, чуть пожевав, прикорнула под рукой ласковой хозяйки Ульяна.
– …Вишь чего, брат; изба у меня за Беловодьем, верст семь отсель; мне б девчонку оставить у тебя на малое время, не дойдёт она, – Ульян, едва отмяк, узнав, что пришлые под кров не напрашиваются; теперь напрягся опять…
– Ой, Ульяша, я б на вовсе её взяла… – загорелась Матрёна, жёнка хозяина – куда, тебе, Макарушка, с малой возиться, да в лесу… – Ульян зыркнул недовольно, да пронял его умоляющий взгляд; не каменное сердце… – У нас-от парнишки все, хоть на поглядку девчонку…
– На вовсе не оставлю… чего я без неё… Пока на пару дней; обустроюсь, заберу… А бабий пригляд ей надобен… На том спаси Бог; пора нам…
А в лесу, в Синем урочище их тоже никто не ждал: сырой моховиной затянуло обгорелые брёвна, меж головешек жигалища прыснули тонкие осинки…
Омелько, всю дорогу бурчавший недовольно, вовсе скукожился… Понял, Макар, – нет у него помощника, надёжа лишь на себя да на Бога… Тоской скрутило сердце, а виду не подал:
–…Ништо, парень, новую избу поставим; до снега далеко, на ночь срубим шалаш…
…Побродили по сухому бору, засекли сосен да лиственниц, хоть на времяночку в пятнадцать хлыстов, только зиму пережить… Другим утром вернулся Макар к Ульяну…
…Радостная, кинулась Анютка к Макару, щебетала, как ей приютно с Матрёной:
– А ты, тятенька, к нам когда жить придёшь? Соскучилась я по тебе…
– А вот поставлю нам теремок, своим двором жить станем; поди к Матрене пока, помоги ей чего, а я пока с дядькой Ульяном побеседую…
–…Где говоришь, засёк лес? Так ты, братец, в чужую вотчину забрёл, – там мой путик идёт, и лес по Синему урочищу мой… – крепко задумался о чём-то Ульян, крикнул со двора старшего сына, Хорьку; вышел в сенцы с ним; вскоре улыбчивый парнишка вылетел за ворота…
– Коли путик твой там идёт, как же не примечал ты избы моей? И как погорела она?
– Да примечал… Кабы ведал, что твоё это… А так, – погарь и погарь… Может, молонья вдарила; мало ли… Уступлю тебе лесу на двор, так и быть; не чужие всё ж… Под пашню опять же надел надобен; сеяться, – зерна дам. Отдачи не боись, я с тебя помене как с чужих возьму. А мы с тобой ряд положим на всё; чего хлебом аль припасом каким не вернёшь – отработаешь; ты мужик здоровый, да помощник у тебя, девчонка растёт опять же…
Слушал Макар брательника и дивовался: ведь как полагал он: коль от братьев помога какая будет, – за то он сполна отдаст, без зароков: а тут, вышло, в рядовичи в первый же день попал; только дивиться хозяйской сметке брата… Он еще не ведал: улыбчивый Хорька по указке отца нёсся к Синему урочищу ставить родовые знамена там, где их прежде не было… Он уж собрался покинуть «гостеприимного» брата, а в Ульянов двор входил старший брат Пётр: как-то поскучнел от того Ульян:
– Макарка! Брат! – нежданно попал Макар в крепкие родственные объятия. – Да как же? Отчего двор мой стороной обошёл? – сразу поверил Макар, что радость Петра и обида не поддельны. – Отчего Фадейке не сказался? А я гляжу, – гривна у него киевская… Пытаю: откуда? Кто?.. А он: прохожий, про всех ведает, да здешних мест… У меня сердчишко и запрыгало: не от Варвары ли? А ты, – мимо…
– Ну, заладил: а я… а ты… – буркнул Ульян, не возвышая голос на большака. Тот всё ж услыхал:
– А ты на брата голос не поднимай! Ты хоть богачеством обошёл меня, а я постарше тебя, и почтение имей; всем ведомо, как ты богачество своё нажил…
– В трудах ты был, брат, а у меня дитё на руках малое; ей под кров надобно было…
– Сказывал Фадейко; идём ко мне теперь… У нас, может, потесней да потеплее… – Пётра подталкивал Макара к воротам; напрасно пытался задержать Ульян братьев; где там…
– Где, говорит, вотчина его? В Синем урочище? Сроду ничьих знамён там не было, а путик Ульянов вправо оттуда идёт; а Фадейка встретил Харитона – зайцем нёсся: в Синее, мол, отец отправил; а зачем, не сказал… Ульян, может, и подпалил зимовку твою… Тебе, допрежь чем избу ставить, ознаменить бы надел.
– Да торопился я…
– Ты торопился, да Ульян нынче поспешил… И ряд, говоришь, положили?.. Зерно даст и работников?.. Это он запросто: у него половина Беловодья в закупах. Что Анютка там пока, – то ничего, Матрёна баба сердечная до детишек, худа девчонке не будет, да и посытнее всё ж… А дале – как Бог даст; коли что – я твою сторону держать стану…
…Добивался Пётра у посадника, – какие ульяновы права на Синее урочище, да толку не взял:
–…Урочище то, – за пределами общины; до сей поры не объявлял никто на него прав: тебе, Пётра Авдеич, ведомо, – оттуда путь к Чёртову болоту, оттого и не в чести то место, – а лес там ладный, избняк… И как Ульян Гаврилыч ознаменил его, – то дело уже ваше, родовое, до общины не касаемо…
Ульян выделил Макару уколы земли на сыросек да на дерговище, дозволил рубить дом из засечного леса, дал семян на озимь:
– …Работников, прощай на том, не дам; самому рук не достанет; страдуем, вишь… Разве к замереке … А возьму я с тебя по-божески, – коробьё жита с десятины пашни, да по полкоробья накину за строевой лес, да за землю под дворище…
– Бога побойся, брат, мне весь будущий хлеб отдать тебе?
– Ну, не весь, напраслины не возводи на меня; а и не тороплю я тебя; отдашь, как сможешь; хочешь, на поле у меня поработай; парнишка у тебя крепкой; а чего он волчонком на меня глядит? …Ну, сказано: другой осенью счёты сведем…
…Рвал Макар жилы, поспевал и поле драть, и двор ставить… Укол брат ему выделил от добра сердца – клочьё. Лесок тонкий драть полегче, да земли доброй едва на три вершка в глубь, – трёх урожаев, не боле, ждать от той землицы…
Омельку Макар трудами не изводил, берёг парнишку, чтоб не надорвался до веку; самую тяготу брал на себя. А тот и не горбатился лишку; всё своё твердил: в дружину уйду, не хочу в смердах из милости жить… А все ж помощь какая-никакая была.
Ещё по осени натаскали с ним от Заячьего ручья каменьев, с обрыва речного глины; сбили каменку-печь, перезимовали ладно, в тепле; Анютку Макар забрал от Ульяна, обещавшись Матрёне навещать когда…
По зиме лес порубили на хоромное строение; отстрадовав посевную, начали ставить двор… Где воротам быть намечено по леву руку, – посадил Макар берёзку, по праву – рябинку… На закате, по углам будущей избы насыпал по горке жита, в серёдку воткнул крестик из веточек, – для изобильности дома.
Омельке по годам его не доводилось избы рубить прежде; топором лишь дрова колол… А навыки древоделей усвоил скоро: как чего строгать, как пазы рубить, – в обло, али в чашу … Анютка тут же возилась, не отходила, собирала вырубки на растопку. Под руку не лезла, чего требовали, подавала; водицы принесёт аль молочка… Ватажкой робили, Пётра всю родову собрал брату на помогу, не на двое Макар с Омелькой трудились, – куда парнишке лесины тягать.
Анютке в радость с тятенькой рядом быть, нравится густой смолистый дух от свежего соснового дерева, нравится, как споро и весело ставят двор мужики, ровно и нет никакой тяготы им… Хоть и приветна к ней Матрена, а всё ж веселей с тятенькой в лесу жить, чем сидеть в душной горнице, слушать однообразный стук веретена и унылые бабьи песни… А тятька вот ещё обещался на охоту взять с собой… Птичье-то пение не в пример забавнее бабьего…