– Здравствуй, Машенька; не пугайся… Я ведь знал, что придёшь сюда… Ждал тебя…
– Зачем же? Ведаешь ли, – тебя Вера ждала, о тебе она нынче плакала…
– Вера девица пригожая, только я её невестой не нарекал, о том и речи не было, и в слезах её не виновен; мне теперь хоть самому плачь… Расспрашивал Анфима о тебе: видались мы прежде, признал я тебя… Ты не помнишь меня?
– Месяц не прошёл, как видались…
– Да нет же; припомни, кто весточку вам из Киева в Беловодье доставил; ты дома одна была за хозяйку: грамотку у меня из рук приняла, вспомни…
«…Вот откуда знаком облик его мне и голос».
– Ладно-ка; пусть я вспомнила; что ж с того?..
– Мне Вера сказывала, – будто суженый у тебя есть, коего не видал никто…
– Я видала, и того довольно…
– Послушай, душа моя, я не отрок безусый, меня обвести трудно, и не пуглив я. На торков ходил, половцев бивал, и жениха твоего, явного ли, надуманного, не боюсь. Ты горда, я вижу, мне то по нраву; да моя гордость крепче. Отчина моя далеко отсель, нет здесь близких мне; Анфим со мной теперь не пойдёт, так я сам за себя к отцу твоему приду, не нынче, так завтра…
…Тенью бродила по дому Машенька, не в силах ни к чему приложить руки. Мать не могла не заметить ее отлучки, да слова не сказала, другим её мысли заняты: Лазарь от Давыдки еще не воротился. Худа б не стряслось; дошли вести, – половцы у Переяславля починки жгут…
Маша едва дождалась как затихнет дом; молилась Пречистой страстно, до слёз; заснула, души не облегчив…
Отец приехал утром озабоченный; не миновать биться с нехристями; по слободам звон стоит, – ратная сброя куётся-чинится… А самая пора косить травы…
– Где ж краса моя? Не спускалась ещё?
– Спит до си… Сдурела совсем девка; особливо после Ивановой ночи; то молится ночь напролёт, то по дому бродит лунницей; потом спит до полудня… Избаловал ты её… А по ней вожжа плачет…
Лазарь уже не слушал ворчание жены, поднимался в светёлку…
– …Тятенька, родненький, что ж так долго не было тебя? Соскучилась я…
– Ну не плачь, полно… Аль беда какая приключилась?
– Нет, нету беды… так я …соскучилась…
– Ну и полно, спускайся вниз…
– …Тятенька, придёт сегодня человек… свататься будет…
– Да кто?.. Тот ли?..
– Нет… другой…
–… Что ж… коли придет…– хочешь за него?
– Нет, не хочу… я же слово уже дала…
– Ну, не захочешь, не пойдёшь, неволить не стану
– …Не хочу… Не знаю я!
– Что ж… И так бывает… Доживём до вечера – там видать будет, – каков молодец…
…С утра Захар уехал к Давыдке, Лазарь к посаднику; «нынче и дома посидеть могли б», – покорила Варвара… Обещались к полудню обернуться…
А в доме от восхода сутолока пуще прежнего, а при том и тишина, – говорят в полушёпот; хозяйка нынче в сердцах, не попасть бы под горячую руку. А сама невзначай и слезу утрёт…
…Вот оно как выходит: всё мечталось, – поскорей бы дочь пристроить за кого, одной заботой меньше; а вот пришла пора, – теперь думай: кто таков, да ладно ль с ним Маше заживётся… И как ей, матери, без неё остаться? Ровно лучик солнца в окошке угаснет. Что ж, и все матери, видно, так по дочерям убиваются; то воля Божья: нам дочерей ростить, холить-лелеять, чтоб потом в чужие руки отдать. Чужих дочерей в дом принимала, – о том не думала…
… К завтраку Маша спустилась позже всех; Захар и Лазарь уже уехали. Есть ей вовсе не хотелось под пристальными взорами семьи:
– Ну что ты еле гребёшь ложкой! Поешь путём хоть сегодня! – мать говорила без привычной строгости. – Ведь бледнуща, ровно смертушка! Вон Верушка твоя, глянуть приятно – девка кровь с молоком!
– А ты, матушка, вели, чтоб Фенька ей щёки свёклой натерла! – не удержался от насмешки Калистрат…
Маша не выдержала, бросила ложку и убежала наверх… Плакала долго, не понимая ни тоски своей, ни этих слёз, неведомо откуда берущихся…
Приходила Уляша, пыталась утешить, тоже плакала… Так и уснула она в слезах; разбудила Фенька, – со скрипом открывала старый сундук, доставала новое платье. На столе лежал серебряный венец с золотой сканью, да золотые же лунники.
– Чего ты, Феня? Почто всё это?
– Как почто? Боярыня велела на смотрины тебя обрядить; вставай, боярышня, глазки холодянкой умой, вон покраснели как… полдень уж…
– Какие смотрины? Подай вчерашний сарафан, и где берестяной венец? Нечего на меня смотреть, я и не сойду вниз… Ты вот Уляшу мне покличь…
– Уляша при хозяйке: сама и отходить ей не велела. А как же ты не сойдешь, коли сваты явятся? И меня пожалей, боярышня: либо меня прибьёт боярыня, либо тебя за косу вниз стащит…– рослая, румяная Фенька, с её нахальными глазами жалости не вызывала.
– Тебе поснедать сюда принесть, аль сойдёшь?
– Пошла вон, бахалда! – башмак полетел в холопку. – Зови Уляшу!
Мало хлопот Варваре с дочерью, так ещё встретила Анфиска:
– Ходит, матушка, под воротами человек неведомый…
– Что ж, разные мимо идут… Он не со шрамом ли?
– Будто б нет; молод собой… Да он вчера подле ворот выхаживал; я тож подумала, – мало ль… А он и ныне явился, в окна засматривает… Выглянь, матушка, вот он…
– Да кто ж это? Будто лицо знакомое… А зови-ко сюда его…
– Боязно чего-то…
– Чего боязно? Здоровая баба… Постой, сама сойду.
–… Да ты чьих будешь, молодец? Ровно видала тебя где?
– Не признала, тетка Варвара? Макарка я…
…Макар, поснедав, ещё сидел за столом в окружении родичей; даже Мавра вывалилась из своей половины подивиться на гостя дальнего: есть, вишь ты, Беловодье это самое… Утихли первые торопливые расспросы: как там, что? Всё ли путем?
– …Как уходил по осени, все живы были…
– Вот и лады: оставайся с нами… – Калистрат шлёпнул Макара по спине, – Мы тебе невесту сыщем: девки в Киеве красовиты… – он подмигнул Анфисе, – Да грозны бывают…
– Ты б всё про девок, про то невесту до си не сыскал… – нахмурилась Варвара.
– Долго ли хомут вздеть…
– А где ж Машенька? – взгляд Макара ровно искал кого-то меж родни.
– Одевается… Вишь, смотрины у нас нынче, жених придёт со сватами…
– Что ж за жених? Кто такой? Киевский, поди?
– А и сами того не ведаем; видно, так ведётся у молодых: дочь сама сговаривается впотай от родителей…
– Да видал я его, – подал Калистрат голос, – Веркиному брату Анфиму он соратник, гостевал у них по весне…
– И в самом деле, – что ж не идёт? Фенька, где Маша?
– Одевается боярышня…
– Сколько ж можно одеваться? Аль всю укладку на себя вздела?
…А ворота уже отворялись перед гостями жданными, звенели во дворе звонцы… Андрей с Анфимом всходили на красное крыльцо.
Не больно радостен Анфим для свата, да как отказать побратиму: кого сыщет он в чужом городе?..
…Макар всматривался в жениха не менее зорко, чем родители; пытался отыскать ту чёрточку, что внушила бы неприязнь к нему: вот тот человек, который отнимет у него Машеньку окончательно… Он не слушал гладко льющейся речи свата, слышал лишь короткие ответы Андрея, видел его растерянность и смущение… Ждали Машу…
– Жена, позови дочь! – по обычаю строго велел Лазарь, – Пусть уважит гостей дорогих, медами угостит…
…Ни скрипа дверей, ни половицы под лёгкими шагами, и как ветерком по горнице – общий вздох: так бы дева Мария сходила с небес, – Машенька не спеша спускалась по лестнице…
В изумлении смотрели они, как прекрасна их дочь, сестра… невеста… К такой Маше и торопился Макар, такой представлял себе в мечтах, такой являлась ему во сне… Поклонилась всем; от смущения ли, от вечерней ли зари порозовели щеки; но мёд по чарам разливала, – руки не дрожали, Андрею подала мёд – глянула спокойно…
…Дале беседа шла о делах житейских: как земля родит, о ценах торговых, о половцах, что под Переяславлем сидят. О свадьбе пока ни слова; от смотрин да венца – путь дальний, отсель ещё назад повернуть можно… Но вот и мёд выпит, стемнело уж; пора гостям и честь знать…
– Поди, доченька, проводи гостей…
…Анфим выводил коней из сенника; Андрей задержался на крыльце с Машей:
– Что ж теперь скажешь, душа моя?-
– То же, что и прежде: твоей не буду… Есть у меня суженый, ему слово дала, от него не отступлю…-
– Что ж, и я упрям, и ждать умею… Много в Божьем мире красавиц: ты же ослепила меня, – не вижу других. Отныне почитаю тебя невестой своей, а по утру иду нехристей воевать; коли головы на поле не оставлю, – к тебе вернусь…
Домашние, зевая, разбредались спать; Макар сказал Варваре, что нынче на сеннике отночует. Не спешил уходить из горницы, ждал Машеньку, да и Федюшка без конца теребил его, просил вновь и вновь рассказывать про Беловодье. Уж больно любопытно узнать ему, что есть и другие города, кроме Киева, и реки, кроме Днепра и Почайны… Макару хотелось порасспросить Варвару, отчего Андрей явно не люб Маше, и отчего Варвара так тревожно вздыхает, и нетерпеливо поглядывает на дверь…
А Маша вернулась спокойная внешне; мать кинулась к ней:
– Ну что? Что сказал Андрей?
– Отказала я ему… А он завтра на половцев идет… – Варвара осела на скамью. Маша уже поднялась к себе; Лазарь подошел к жене, обнял её:
– Варварушка, пора и мне сказать: и нам биться идти; завтра соберём ратников, другим утром уйдем…
– Ах, блажная, блажная…– Варвара всё была во власти мыслей о дочери…– Что? Куда уйдём? Кому – нам?
–…Под Переяславль… Все – я, Захар, Калистрат… Ты в путь собери нас…– Варвара охнула, отшатнулась от мужа, обвела взглядом сыновей… Пять лет назад уходил Лазарь с Давыдкой, а нынче все выросли… Дочь замуж, сыновья на брань: с кем же она останется? Феденька малой еще. Куда ж они приехали из тиши-то Беловодской, где от веку бранных дел не ведали; а здесь что ни год – то замятня: торки, печенеги, половцы…
Да полно убиваться, хоронить раньше времени их; не бестолковая она, понимает: не остановить у Переяславля нехристей, – они сюда придут…
…Маша едва сняв давящий голову венец, не раздевшись, рухнула на постель. От охватившей сердце тоски и страшных предчувствий не стало сил даже плакать; только назойливо лезла мысль: что за человек чужой сидел в горнице, откуда он? С тем и уснула…
После вчерашнего сыпучего дождика солнышко по утру вышло яркое да радостное на чистое, как умытое, небо… Будто прошли все невзгоды людские, и уж нет ни горя, ни слёз…
В Верхнем жилье прохладную тишину нарушала детская возня в Анфисиной горнице; внизу мать резко и как-то устало давала приказы челяди…
«…Бедная…» – Маша вдруг первый раз пожалела мать,– «…как же ей тяжко…» Но тоска и вчерашние предчувствия не держались нынче в сердце…
Не обуваясь, не прибирая волос, вышла на гульбище, на чищеные до бела, прогретые солнцем половицы.
Во дворе под навесом отец с братьями чистили оружие, воинскую снарядь… «К чему это они? Разве батюшке идти воевать скоро? И этот с ними, – чужак…»
В распахнутые ворота влетела растрёпанная Верушка, подскользнулась на сырой траве, поднялась, не отряхнув платье. Словно отыскивая кого, обвела глазами дикими двор, на гульбище приметила Машу:
– Подруженька-красавица! Разлучница моя! Я ж тебе душу открывала, а ты ж у меня сердце вынула!..
– Веруша, что ты… – Маша растерялась… – Отказала я ему… нет моей вины…
– А братец-то! Изменник… Нынче лишь сознался… – Верушка ровно и не слыхала Машу. – Присоветуй же, разлучница: как без сердца-то жить?
–…Отказала я ему…– бормотала Маша.
– У тебя, видать, сердца отродясь не бывало! Не прощу вовек ни тебе, ни брату! Не будет тебе счастья-доли с ним! – Вера, рыдая, почти без чувств упала опять в траву… К ней подошёл Калистрат, поднял:
– Встань, девушка, сыро здесь… Не гоже так убиваться прилюдно. Пойдём, я домой тебя сведу. Всё ещё уладится…
Маша всё стояла, оторопев, на гульбище, пока не примчалась откуда-то Фенька, увела её в светёлку.
– Причешу я тебе коски, боярышня, одену… – гладкий гребень, успокаивая, скользил по волосам, – Слёзки утри, красавица; стоит ли попусту глазки портить? А какой у тебя, боярышня, братец гоженький! Глазки ясные – небушком; кудри золотые – солнышком!
– Какой братец? Ты братьев моих досель не видала? О ком говоришь, не пойму…
– Да я про Макарушку; вчера-то явился, из самого вашего Беловодья… А боярыня Мавра всё говорила – нету никакого Беловодья; ан и есть…
– Какой еще Макар? Не помню Макара никакого… Что батюшка, куда собирается? Далеко ли?
– А половцев бить под Переславль… А ты не знала? Да он и не один идёт… Все, – и Захар, и Калистрат…
– Что ж ты, бестолковая, битый час про невесть какого Макара толкуешь! – Маша вырвала неплетёную косу из рук Фени.
– Так и он идёт с ними! А башмаки-то, боярышня!
…Пропылила в рассветном тумане конница по большаку, проскрипели следом обозы, с пешими воинами ушёл Макар… Среди провожавших мелькнуло строгое лицо Веры; хотелось Маше подойти к подруге, объясниться, да раздумала: не время сейчас…
…На привале Калистрат отыскал Анфима: тот дремал, прислонясь сидя, к широкому стволу дуба…
– Слышь-ко, сосед…– толкнул в бок.
– А? Чего? В ночи глаз не сомкнул, – Анфим, ровно оправдываясь, протирал глаза. – сестрица заполошенная до света, почитай, выла. Чего себе в голову вбила? А ты чего?
– Ты… это… Верке-то сколь годков?
– Сколь? А так и не припомню… Будто с Троицы шестнадцатый пошел… Тебе на что?
…Калистрат не поспел с ответом, – сотники кричали по коням… Только на ночлеге решился он вновь подойти к соседу:
– Слышь, Анфим, ты сестре замест отца, вот коли я посватаюсь, ты как?..
– К кому посватаешься? – Анфим опять задрёмывал.
– Лешак тебя… Да к Верке же!
Анфим не удивился, но молчал долго:
– Ну чего ж… семья у вас ладная…
– Ежели ты к тому, что я с девками гуляю, так то всё прошлое, по молодости это…
– Да то пустое, быль молодцу не в укор; да дело то важное, обдумать надо, а не время нынче; девка никуда не денется… вот вернёмся…
…Только другим днём после проводов вспомнила Маша, о чём хотела спросить у матери:
– Матушка, про какого это Макарку Феня талдычит мне?
– Как же про какого? Братец он тебе сродный, в Беловодье-то с нами жил… Кто тебя от собак спасал, а как уезжали, всё за нами шёл, тебя за руку держал… Не помнишь будто?
– Худо помню… Зачем же пришёл он, чего хочет?..
– А Бог весть… навестить ли…
– Долог путь для навестки… Что ж, он здесь и останется?
–Того не знаю, а коль и останется, – ты не строжи его, он для меня едина память о брате Ванечке: он и обличьем как вылитый…
…А в доме вместо ушедших поселилась тишина, вошла хозяйкой с предчувствиями горькими; жизнь текла сама собой, а думы шли вслед за ратниками: где они нынче, как спалось им на земле сырой, не солон ли хлеб домашний, на слезах замешанный…
Федюшка носился по горницам, совался во все заботы, старался поспеть всюду, – отец его за «большака» на хозяйстве оставил, – пока не попался Анфисе под лихую руку…
… И тяжкий труд без сильных мужских рук не укоротит дней ожидания.
… И был рассвет, когда пронёсся по пыльным улочкам верховой гонец:
– Побили, побили степняков! – остановился у ворот, бабы враз обступили, вынесли воды, ждали, чего ещё скажет:
– …Отогнали в степь дальнюю, долго не сунутся…
– Наши все целы, аль кто поранетый есть?
– И наши ранетые, и побитые есть…– Бабёнки закрестились, отводя беду от своих дворов…
Дней и трёх не прошло, – запылил большак под обозами; не скакали всадники весело верхами, в поводу вели усталых коней… Вперёд пустили обоз с теми, для кого подвиг ратный последним стал…
Завыл бабий посад, запричитал, узнавая своих среди павших… Варвара и Маша отыскивали родных в конной дружине, – Калистрат, Макар… Уляша, уже не стесняясь, висела на шее Захара… Только чего ж не радостны их лица; чего там Давыд у обоза трётся, не отходит?
Забилась в рыданиях мать Анфима; Калистрат подошел к плачущей Верушке:
– Думали, довезём… У нас отец…
Побелела Варвара, пала на тело мужа, а он ровно живехонёк лежит; как вражье копье вошло метко меж колец кольчужных…
– …Тятенька, тятенька, – напрасно звала Маша. – встань, подымись, чего лежать тебе тут; дома-то лучше…
…Теперь вот ясно всё припоминалось, и то, что на век словно забыто было: и как уводила его от Дарёнки, и как после свадьбы вила веревья из него… Не о том, из-за чего в Киеве осели; а боле своей вины перед ним искала…
Евдокимка сыскал у монасей икону святого Лазаря, – Варвара пыталась найти в святом лице знакомые черты: глазами будто и схож.. Ей бы в глазах дочери искать отражение родное… Кабы подошла сейчас Машенька…
Может, подходила, да не заметила Варвара: дочь лишь лучик в жизни её, муж – светом был, коего не замечаешь, пока он есть…
Горе одно на всех, а каждый своё проживает… Маша в своей светёлке слёзы точит, – ровно опоры не стало, сердце прислонить не к кому; мать как стеной от всех отгородилась, – Федюшка не к ней идёт с детской тоской по отцу, – к сестре:
– Почто, сестрица, тятеньку в землю убрали? Как нам без него жить?
– Тятенькина душа на небе нынче, он оттуда на нас смотрит; всё видит, – так ты не шали, братьям помогай, не огорчай матушку…
– Захарка говорит – тятенька наш герой был, богатырь; я вот тоже вырасту, в Давыдкину дружину уйду…
…Не с кем Маше поделиться горем: Уляша нынче от израненного Захара не отходит под ленивым взглядом Мавры, – Бог весть, какие мысли бродят в сонной голове; Варваре нынче не до Уляши.
…Уж и лист берёзы вызолотился, – от Андрея ни весточки; живым с сечи не вернулся, и мёртвым никто не видал его; Давыдко говорил: суздалец среди первых в сечь ушёл… Нет вестей и от суженого… От печали да безвестности этой тяжелее присутствие в доме чужого человека, – зачем здесь Макар, почто не возвращается в отчину, что ему тут? Зачем эти вопрошающие взгляды, словно в душу её вникнуть хочет… Маша и сама понять не в силах, отчего не по нраву ей брат новоявленный…
…Решился-таки Калистрат к матери подойти; братья уже одобрили его выбор, да посомневались, пойдёт ли Вера за него…
– Матушка, я вот чего: женится хочу…
– Неужто в разум вошёл к двадцати годам? – Варвара оторвалась от созерцания святого лика. – А которая ж за тебя согласится? Славушка-то гулёная вперёд бежит; ты какую девку в посаде стороной обошёл? Аль в тридевятом царстве поискать?..
– Я Верушку Анфимову взять хочу…
– Ты хочешь? Не пойдёт она за тебя… – В сознание замутнённое горем, входил смысл сказанного сыном: Анфим нынче там же, где и Лазарь её… Так из туч, долго копивших воду, потоком прорывается ливень, – Варвара зарыдала в голос, как не могла выплакаться ни когда убитым увидела Лазаря, ни на жальнике при похоронах… И так же внезапно слёзы иссякли… Вдруг она поняла, что жизнь вокруг не закончилась, и без неё в этой жизни никак…
– Ладно, быль молодцу не в укор; зашлём сватов в пору, никуда твоя Верушка от нас не денется; ты у меня покраше иных будешь…
Очнулась Варвара, кругом огляделась, – вроде всё путём идёт, – Анфиса разора в доме не попустит, а то, что Уляша от выздоравливающего Захара не отходит, не могла не заметить… Припомнилось, мелькало у неё в голове какая-то мысль, перед тем как уйти в поход ратником, нынче и проявилась она четко… Да и излишняя, как показалось, Макарова озабоченность судьбой Маши: как воротился, давай ко всем с вопросами: отчего жениху отказала, что за суженый у неё. Всё приметил, ничего не забыл… Решилась Варвара поведать ему о Маше; может, пособит чем… Всё, да не всё сказала, – что разбойник сватался, и что Маша сердце своё обещала без ведома родителей – об этом узнал Макар. А того, откуда тот разбойник взялся – знать ни к чему…
Да, как меж прочим, на свою беду пожалилась; Уляшу не больно хаяла, – не спугнуть бы парня. Ну, вроде всем девка хороша, – и пригожа, и работница добрая… Вот случился такой грех; оно бывает, а быть не должно; жена какая ни есть – перед Богом венчана, а девке свою судьбу устраивать надо… Кабы Макар за себя её взял, да увёз отсель куда подале, хоть и в Беловодье – век бы за него Бога молила… Просьбица такая пустая Макара малость поошарашила, он даже не сыскал сразу, что ответить; не придумал ничего лучше, как опять спросить что-то про Машеньку. Варвара словно и не расслышала, всё о своём твердит: ты подумай, Макарушка, а?..
Осень вызолотила прибрежные березники, выкрасила черемуху да осину… Калистрата сговорились обвенчать с Верой после Рождества. Макар не говорил ни да, ни нет, а к Уляше всё ж приглядывался. А про себя порешил, коли у Маши всё уладится, ему с лёгкой душой можно б и в Беловодье с молодой женой вернуться; а Варвара меж тем с Анфисиной помощью устраивала так, чтоб Уляша не оставалась с Захаром вдвоём; а напротив того, чаще сталкивалась с Макаром наедине…
А Маша изредка ещё выходила в ясные дни к реке с Уляшей, к старой иве уже не спуститься, остыла вода… Туда же шла и Вера; издали на подругу глядела, примирения хотела с будущей золовкой… Мало по малу беседы затеялись: жизнь как сравняла их, – затерялся тот, кто меж ними стоял, Вера с другим сердце утешила…
…И однажды опять промчался по посадской улочке всадник; остановился над рекой прямёхонько в том месте, где по весне увидала Андрея Маша.
– Не пугайся, красавица! С вестью доброй к тебе, – жди того, кого ждёшь…
Да кого ждать- то?!.. Или жив Андрей?..
Сколько-то прошло дней, – Маша и получаса не прогостила у Веры, – Фенька примчалась, рот да ушей:
– Поди домой, боярышня, хозяйка кличет! – а почто матушка зовёт, о том ни слова…
…Во дворе конь, богато убранный… Да чей же?..
…Андрей сидел за столом с Захаром, поднялся навстречу Маше. Варвара глянула на дочь настороженно, – ну, как опять взбрыкнёт… Она же и поклониться забыла, только сказала тихо: – живой…
–…В полоне довелась побывать половецком…– он рассказывал, а вокруг уже никого не было – их оставили наедине. – Добро, не один… Втроём и ушли; месяц в доме соратника отлёживался, раны залечивал: не чаял и подняться… К тебе вестника отослал…
– Так он от тебя был?.. – Андрей глянул в глаза ей, понял, о ком подумала сейчас она…
– Что ж нынче скажешь мне? – Маша ждала этого вопроса, но ответила не вдруг:
– …Не знаю, что сказать… Ты говорил – терпелив, так подожди ещё… До листа последнего…
… Как же обрадовали Андрея неопределённые эти слова – она не сказала «нет»! Тем оставила ему надежду малую…
Он взял её за плечи, быстро прижал к себе; Машу испугал этот мужской порыв, она испуганно отстранилась и убежала из горницы…
«…Сколь же грешна я, – металась беспокойно душа, – едва первый лист пал, а я уж готова уступить, забыть обещанное слово… Но ведь не согласилась еще! Да и он ждать велел до листа золотого…»
…Как ни долго стояла осень, а ветер налетал всё чаще и злее на старую яблоню под окном светлицы… Андрей заезжал как будущий родственник, она не выходила к нему; то, что для всех казалось решённым делом, для неё не прояснялось вместе с яснеющим садом… Задумчиво крутила она заветное кольцо на пальце, пытаясь понять, чего же хочет больше… Вдруг стала считать листья на яблоне… Сбилась, отчего-то заплакала…
…Ночью бродяга-ветер свистел разбойно по посаду, кидался колючим снегом, оборвал с деревьев остатки осени… По утру в зябком сыром свете, увидала яблоню Маша – ни листочка не нашла на ней… Вот и решено всё… Свадьбу отложили до Рождества, заодно с Калистратом, – нынче не успеть уж: до Поста меньше недели…
С обручением Маши как-то сник и помрачнел Макар; другим же днём говорил с Варварой; она зазвала к себе Уляшу:
– Вот, девушка, Макар Иваныч за тебя просит; не первый день его знаешь; плох ли, хорош, скажешь, а при твоём положении нынешнем не выбирать стать, лучше не найти… Тебе своё гнездо вить; что чужое зорить? Моё слово решённое, тебя для порядку спрашиваю: согласна ли? Что ни ответишь, а семью сына ломать не позволю… И на думки долгие у тебя часу нет…
–…Согласна я… – Уляша прошептала еле слышно… – Только пусть Захар Лазарич сам отпустит меня… Его слово слышать хочу…
– Она ж ещё условия выговаривает… Да пусть по сему будет; не зверь я, дозволю проститься вам…
…О чем говорили меж собой Захар с Уляшей – никто не слыхал; разошлись не в долге, – он вышел чернее тучи, она, не стирая слёз, ушла в свой уголок…
…Невесело было венчание в старой Ильинской церквушке над Почайной, мелкий дождик оплакал их отъезд; перекрестила Варвара путь молодым. За ворота провожать вышла лишь Маша; Захар стоял на крыльце; прощаясь, поклонился любви своей поясно, а потом из окна следил, пока не скрылся возок на взгорье за лесом…
Тем же вечером на взмыленном коне примчался из Киева Андрей; задыхаясь, ровно как бежал всю дорогу, просил говорить с Машей наедине:
–…Видно, душа моя, не суждено мне жить с тобой; нынче навек с тобой разлучаюсь. …Отыскал меня по утру в Киеве человек, коего ты суженым почитаешь; говорили мы с ним долго… Что ж, сам виноват, не верил тебе, девичьи, мол, придумки… Прими же назад кольцо твоё обручальное, обиды в том тебе нет. Человеку подлому не уступил бы любви своей, а тот, кого ждала ты, – муж, достойный ожидания… Моя же дорога – поле брани, чтоб голову недаром сложить… На том прости… – крепко притиснул к себе, поцеловал и вышел… Она же стояла ни жива ни мертва, пока слушала речь его; не отрываясь глядела в окно, – на вершине старой яблони, забытый ветром, трепыхался одинокий бурый листочек…
…Варвара оступилась от неё; уже не пыталась образумить облажевшую дочь; посылала говорить с ней Анфису, сыновей, – напрасно; молчит, вздыхает, твердит одно: судьба, судьба моя… Калистрат хмыкал: чего хотела, того добилась. Захар отвечал: посмотрим, что за герой, а то долой с крыльца…
…Силыш приехал по утру, дом едва просыпался. Вороной, в уголь, конь бил копытом нетерпеливо, не подпуская челядь хозяйскую… Всадник так же нетерпеливо и ловко спешился, взбежал на крыльцо.
Рассматривали его внимательно: такого с крыльца не скинешь… Со двора вбежал растерянный дворовый Архипка: люди неведомые понаехали, тьма целая их…
–То свита моя; их всего-то десяток; зла не сделают… – Силыш перекрестился на образ, поклонился всем, отдельно в пояс хозяйке:
– Прости, боярыня, коли напугал; а только обещался я сыскать вас в Киеве, так оно и вышло: прости и за то, что с суженой своей помимо тебя сговорился, а хотел прежде её слово услыхать… – Силыш отыскивал глазами Машу, а она уже спускалась по лестнице из светёлки. – …Задержался я малость; ждала ли? Кольцо не выкинула – вижу, ждала… А что едва не потерял тебя – в том твоей вины нет; себя лишь виню… Собери, боярыня, дочь к венцу, да уложи ей малый скарб в дорогу… – Варвара ахнула:
– Да как же это? Свадьбу враз не сберёшь! И куда ехать так вдруг на ночь глядя? Не пущу!
– Я дочь твою не силой беру! Ежели сей же час повторит она слово, что допрежь сказано ей, – возок готов, в церкви дьячок ждёт сговорен… И до ночи далеко, – белый день занимается…
Ещё Варвара надеялась на что-то, – опомнится ещё дочь: молчит, вишь… Но Маша шагнула к Силышу, коснулась руки:
– Слово моё со мной, с тобой моя верность… – Она, едва увидав во дворе Силыша, успокоилась, ушли все сомнения; теперь её не остановили бы ни мать, ни братья. И всё, что сейчас происходит, что дальше станется с ней – всё так и должно быть; она нужна ему…
Махнув рукой, горестно отступила Варвара; под Анфискиным взглядом заметалась челядь по дому, обряжая Машу, укладывая приданое на возы. Крикнули накрыть стол, гостя угощать…
– Не суетись, хозяюшка, – усмехнулся Силыш, – возок у меня малый; золота-серебра не надо; я у вас главное сокровище забираю, коему и цены не ведомо…
… Пуста площадь перед старой Ильинской церквушкой: последний день до Поста, обвенчались все, кто хотел… Подъехали всем обозом, молодые уж не воротятся к дому; «свита разбойная» держится позади, не отступая…
…До обидного скоро свершился обряд, дьячок торопливо отчитал положенное; видно, на то было ему веление – не мотчать…
– …Скажи, зятёк, куда хоть повезёшь дочку?
– Не закудыкивай пути, боярыня: дорогу нам Бог укажет; прощай же, прости, коли что не так…
Маша уже расцеловалась с братьями, с Анфисой, с Верой, обняла мать и пошла к возку; остановилась, вернулась к матери, кинулась в ноги:
– Прости, матушка, прости дочку непутёвую! Даст ли Бог свидеться?
– Господь с тобой, дитя мое! Сердце ты у меня с собой забираешь! Скатертью пусть дорога ляжет, Бог счастья даст тебе… А коли что, – возвращайся к матери; я помолюсь за тебя…
…Вороной бил копытами; Силыш сам устроил жену в возке, снаружи грубо сколоченном из неструганных досок; внутри же всё обито перинами, шёлком. Маша утонула в мягких подушках, и даже не заметила, как тронулся обоз…
– Да как же!.. – Варвара опомнилась, когда « разбойная свита» скрылась за жальником. – Приданое-то! – Возок с заботливо уложенным Машиным скарбом остался стоять на церковной площади…
…От посадской улицы нёсся к церкви всадник; у паперти резко осадил коня:
– Тётушка! Как же так? Мне Мавра сказала! Куда тати уехали, в какую сторону?
– Макарушка, родненький, догони их, поглянь хоть, куда направились!..
…Будто и времени прошло всего нечего, а разбойников и дух простыл; позёмка след заметает…
У леска стало потише, колёса и копыта конские чётче проявились. Впереди мелькнули в сумерках верховые… Макару перекрыли дорогу:
– Куда спешишь, молодец? Не сбился ли с пути? А то проводим назад…
– Не для того вперёд еду, чтоб сворачивать… Потолковал бы с вами, да часу нет на то…
– Храбер сокол, да смотри, головы не сверни по тёмному времени; пропустим, братцы, его…
И полверсты не ехал Макар, – тёмная гора возникла перед ним. Спешился, подошёл поближе – засека из старых деревьев, сучьев и моха была так плотна, что руки не просунуть… Он оглянулся; кругом тишина, лишь изредка всхохатывала ночная птица. У неробкого Макара под шапкой шевелились волосы. Перекрестился, махнул рукой, повернул коня вспять…
– …Как же то вышло? – Макар выпил ковш кваса, сел против Варвары; рядом притулилась к ней Веруша, почти уже родная… – Зачем татю отдали Машу? Зачем дорогу не застили? Или новая дочь краше пришлась?
– Не кори меня, Макарушка! Нет у меня уж слёз плакать. А как не отдать, как не уступить, когда ей материно слово ништо; за ним, как примороченная пошла. Мне, говорит, либо с ним, либо в Почайну головой… А где ж ты Уляшу бросил?
– … Уляша у добрых людей осталась, её беда обойдет… А Машу я сыщу; в ад спущусь, коли придётся; а то и голову сложу… На что она мне без Маши?..
…Возок мягко покачивало даже на ухабах, слабые толчки едва выпутывали её из дрёмы… К вечеру похолодало; на постоялом дворе Маша съела кусочек курицы, выпила горячего мёда, совсем сморил сон. Как сквозь туман слышала: допытывал у кого-то Силыш: встала ли река? Ему отвечали; нет, сало только идёт, да забереги легли… Лодкой пройти можно…
В ноги поставили жаровню с угольями; Силыш сел рядом в возок, притиснул крепко к себе, целовал губы и щеки, согревал дыханием; а она не понимала ещё, нравится ли ей это; только ясно, – так надо, он хозяин теперь над телом её и душой, и едет Маша не в родной дом, и не будет рядом отныне ни матушки, ни Анфисы, ни подружки Веры…