Тропинка на ковре

Глава 4. Деревенские анекдоты

– Монечка такая есть, – Андрей сидел у стола, водил пальцем по клеенке, – по соседству живёт. Шмоток у ней – целый шифоньер. И всё – не ношено. Купит, а носить жалко, в драных халатах ходит. Редко когда оденет, если только в гости позовут. Живёт она с мужем и бабкой в избушке, а дома у них – музей.

– Как – музей? – ахнула Галя. Она уселась напротив, подперев руку щекой. Она только что принесла чайник, кружки, но на стол не накрывала. Слушала. Пусть рассказывает.

– А там никто не живёт, – Андрюша улыбнулся красивой своей улыбкой, коротко поглядел на Галю, – Монечка заглядывает, чтобы тряпкой пыль вытереть, и всё. Кто зайдёт из сельчанок, или почтальон забежит с пенсией для бабки, или придут счётчик проверять – она гостей ведёт в дом, показывать, как богато живёт. Смотрите – всё блестит, покрашено, половички, зеркало в буфете, хрусталь… Но дальше порога обычно не проводит.

– А сами живут-то где? – удивилась Галя.

– Круглый год обитают в тепляке. Там тесно, темно, как в пещере. Мухи круглый год, даже зимой, на кроватях – тряпки какие-то, вместо одеял… Зато дома – ни пылинки.

Галя, посмеиваясь, налила крепкий чай, поставила печенье. Она сразу поняла, что Андрюша, по-деревенски, чай любит пить. И один раз заметил, что кружка мала.

– Потапиха к ней забежала, – продолжал Андрей, – но Монечка её в избу не повела – не велика птица. Зато похвастаться решила, какие пышные калачи напекла. Говорит: «Смотри, Валя (это Потапиху так зовут), калач мягкой-мягкой!» А Валя, не будь дурой, калач в сумку: «Спасибо!». Дарить-то Монечка не собиралась, осталась стоять с открытым ртом…

– Нет, ты скажи, – смеялась Галя, – откуда имя такое – Монечка?

– Зовут её Тоня, Антонина. В девичестве кто-то по ошибке назвал вместо Тонечки – Монечкой, и прилипло намертво.

– У нас печника одного прозвали Кочергой, – подхватила Галя, – а тут приехал молодой врач, печь ему нужно было подладить. Люди отправили к печнику. Он думал, что фамилию назвали. Подходит: «Товарищ Кочерга…», а тот вдруг – трехэтажным матом… Неудобно получилось.

– Про Потапиху тоже пара-тройка анекдотов гуляет. Говорят, однажды поехала в город на рейсовом автобусе. Остановился он на станции, что на полпути от города, все пошли в столовую, перекусить. И Потапиха – следом за всеми. Наелась, вышла из столовой, глядит: автобусов – пять штук. Забралась на своё место, автобус тронулся. Приехала, вылезла на остановке, зашла в новый магазин. Увидела продавщицу, и говорит: «Что такое? Везде наши деревенские девки работают!». Купила что нужно, дверь толкнула, на улице огляделась – она в родном селе стоит!

– Ой, погоди, – перебила Галя, – она ж не в тот автобус на станции села! А как не поняла, что домой вернулась? И магазин не узнала?

– Проспала всю дорогу. А магазин-то новый, только открылся, она в нём не была ни разу. Съездила в город, называется.

…– Ну, как наша Красна Девица? – приступила с допросами, вернувшись, Татьяна, – Всё вздыхаим да маимся?

– Почему, – благодушно отозвалась Галя, – байки деревенские друг другу рассказываем.

– И не обнял ни разу? И не поцеловались? – и захихикала, – Вы – как младенцы.

Ночью Галя долго лежала без сна. Может и правда, не совсем нормальные у них отношения? Они – как брат с сестрой. Тёплая волна шла по сердцу, когда видела она ясные Андрюшины глаза. Любовалась светлыми его ресничками, и улыбкой, а пшеничный чуб прямо тянуло погладить. Он словно из другого мира где «нет воздыханий и болезней» (бабушки Христины слова). Хотя что-то хоронит в себе. Наверное, крепко обжёгся когда-то. Ну и зачем его торопить? Пусть всё так и будет, просто, надёжно, тепло. Но Татьяна подсыпала яду. Сказала, что Андрюша, как закончит учёбу, уедет в родное село, там его ждут, в совхозе место электрика освободилось. И дала понять, что там она, Татьяна, будет рядом, и своего не упустит.

– Подошла бы сама, обняла его, – усмехалась Татьяна, – Раз он такая тютя-матютя, нужно инициативу проявлять. Моргнуть глазом не успеешь – уведут!

«Мы же радуемся друг другу, – думала Галя, – Что ещё нужно? Татьяне подавай страсть, вплоть до того, чтобы одежды друг на друге рвать, сама говорила. У нас такого точно не будет. А что будет? Зачем сейчас об этом».

Через день после Андрюшиного ухода, Татьяна приступила:

– Посмотришь на вас – прям семейная идиллия. Он же тебе не пара, разве не видишь? Наскучит он тебе. Ему бы какую попроще, деревенскую.

– А я что, не деревенская? – рассмеялась Галя.

– Да как сказать… Есть в тебе что-то такое… Не нашенское.

– Не знаю, о чём ты. Мне с ним хорошо, уютно.

– Так ведь это – не любовь! И ты с ним рядом никогда и не узнаешь, что это такое!

– А кто тебе сказал, что я за него замуж собралась? – усмехнулась Галина.

– Так чего же парню мозги компостируешь? – взвилась Татьяна, но тут же ощерилась в улыбке, – Врёшь, не проведёшь. Влюбилась, я что, не вижу?

– Кто? Я?!

– Ладно, – Татьянин голос звучал примиряюще, – Знаешь что? Поехали после выпускного в нашу деревню. Посмотришь на своего Андрюшу в неофициальной обстановке. Тем более, моих родичей дома не будет, на свадьбу уедут.

Галя мельком глянула на подругу: «задумала что-то», а вслух сказала:

– Посмотрим.

… Все выпускные экзамены в техникуме профессиональных технологий были сданы Галей на отлично. Можно было бы отдохнуть дома, а ближе к осени возвратиться в город, попробовать найти жильё. Но домой ехать совсем не хотелось. Поэтому, после небольших раздумий, она решила принять приглашение подруги, съездить в гости.

Глава 5. В гостях у Клёновых

Село ей понравилось. Неширокая речка в тальниках, пушистые сосны на взгорках, березняки в дымке свежей листвы.

Надо было видеть Андрюшино лицо, когда подруги заявились к ним, Клёновым, в гости! Он, сидя на корточках перед мотоциклом, сосредоточенно копался в моторе и не сразу откликнулся. Увидев девушек, вскочил, взъерошенный, перепачканный мазутом, заулыбался во весь рот:

– Заходите!

Едва они ступили в чистенькую ограду, как скрипнула дверь, и на крыльце высокого клёновского дома появилась полноватая женщина, в платке, со светлыми глазами, с широкоскулым вялым лицом, в котором узнаваемо проявлялись Андрюшины черты.

– Таисья Иванна, здрассти, мы к вам. Приехала вот с подружкой, решили вас навестить, – затараторила Татьяна.

– Здравствуйте, – промолвила и Галя, и незаметно сместилась за спину Татьяны.

Женщина улыбнулась:

– Проходите в дом!

Приметила Галя, что по-разному окинула их взглядом Таисья Ивановна. Односельчанку придирчиво, словно оценивая по упитанности и одежде – хорошо ли живут, а на Галю глянула мельком, и тут же отвела глаза. Точь-в-точь как Андрюша.

В просторной, чистой, но пустоватой кухне – ни календарей на стенах, ни открыток в буфете, подруг усадили на широкую скамейку со спинкой. На столе очутилась чашка с пирогами, плошка со сметаной, тарелка с яйцами, а рядом с электрическим самоваром встало в ряд пять больших, чуть не литровых, кружек.

Татьяна болтала без умолку, вела себя по-свойски, хвасталась напропалую своими портняжными успехами, а Галя сидела тихо, как мышь, только глаза поблескивали. И Таисья Ивановна поглядывала на неё так осторожно, словно боялась обжечься.

Вошёл в дом Андрюшин отец, Семён Петрович Клёнов, крепкий гриб-боровик, лысоватый, с носом-картошкой и округлым добродушным лицом. Поздоровался, крякнул, потирая руки. Последним появился Андрей, свежий, румяный, с мокрыми волосами, и мать начала носиться – наливая чай, подавая ложки и пододвигая гостям угощение.

Здесь, в родном доме, Андрей был совсем другим. Более домашним, но и отстранённым. На Галю он вовсе не смотрел, даже не взглянул ни разу. Прихлёбывал горячий чай и коротко отвечал на вопросы отца, которому именно сейчас приспичило расспрашивать, что сын сделал по хозяйству.

Галя почти не слышала, о чём говорят за столом. Воркотня оживлённой Татьяны, покряхтывание Семёна Петровича, короткие реплики Андрея, вздохи матери… Гале захотелось уйти. В этом тёплом чужом мирке ей показалось нестерпимо одиноко, словно невидимая стена стояла. Она и хотела бы, но не могла раствориться, как Татьяна, в атмосфере этого светлого, но чужого дома. Семён Петрович, балагуря, обращался и к Гале, но поняла, что для него она – подружка Татьянина, а с Андреем он её никак не связывает. Или не хочет связывать.

После чаепития выбрались на улицу.

– Так что ждём вас, девки, завтра. У меня именины, родню соберём, а у вас, молодых, – он кивнул на сына, – своя компания будет.

– Ты чего смурная? – шепнула Татьяна подруге, – Как тебе свекровушка со свёкром? Ох, и пироги Таись Иванна печёт! А поёт как! Завтра услышишь.

Галя не успела ничего ответить, как за спиной оглушительно затрещало, и, чуть не наехав колесом Татьяне на ногу, вплотную подъехал мотоцикл.

– Ты гляди, из Дюхиных ворот такие две девушки выходят! Вот и тихоня! – заявил парень за рулём, черноглазый, смуглый. Цыган, да и только. Он откровенно разглядывал Галю. Из-за его спины тянул шею, щерился в улыбке пацан, усыпанный веснушками, которого Галя сразу окрестила Конопатым.

– Чёт-то у тебя, Танюха, подруга шибко строгая, – не унимался Цыган, – Замужем, поди? Или нет? Кто тогда из вас Дюхина невеста?

– Ехай, куды собрался, – в тон отвечала Татьяна, – Нечего на чужих девушек заглядываться.

– Да я на тебя насмотрелся уже, дай с зеленоглазенькой поговорить. Ишь, отвернулась.

– Вали отсюда, – Татьяна пнула ногой по колесу. Конопатый радостно заржал.

Через секунду мотоцикл взревел, и унёсся по сельской улице, поднимая пыль.

– Дурак… – Татьяна раскраснелась, – Это Вадим, бабник наш. Ни одну не пропустит. Даже к замужним лезет.

Дома она деловито распахнула шифоньер:

– Посмотрим, что тебе из моего шмутья подойдёт. Завтра в гости идём.

– Может не пойдём, Тань?

– Почему это не пойдём? Что там у вас с Андрюшкой – не моё дело, у меня там другой интерес. А ты за компанию пойдёшь. Не идти же мне одной.

– А подарок?

– Придумаем что-нибудь.

На другой день, едва Галя с Татьяной вошли в клёновский двор, как на них будто сеть набросили из цепких старушечьих взглядов. Старушки сидели на скамейке во дворе, в ряд, словно сёстры – в одинаково длинных юбках и разноцветных платках.

Галя поздоровалась, бабки приветливо закивали головами. А крайняя спросила:

– Ты чья, доча, будешь?

– Приезжая она, – деловито ответила Татьяна, и Галя увидела себя с подругой как бы со стороны. Татьяна – крепкая, грудастая, щёки – словно спелые яблоки. Она, Галя, – замухрышка. Тонка в кости, худовата. «Ну и что с того! – сердито подумала она, – Какое вам дело до моего тела!».

Сидели за столами долго. Наконец молодёжь вымелась во двор, прыгать под хрипучий магнитофон. Татьяна заскочила в дом, потянула Галю за рукав:

– Чего сидишь! Вадим о тебе уже два раза спрашивал. Пошли!

– А где Андрей?

– Не знаю. Пошли!

– Погоди, – отмахнулась Галя, – слышишь – поют!

Татьяна повертелась, да и убежала. Галя осталась за столом, рядом с молодыми женщинами, которые, как и она, слушали молча. А бабушки и несколько пожилых сельчанок, в том числе и Таисья Ивановна, пели старинные казачьи песни.

Ни разу в жизни не слышала Галя такого пения. Голоса звучали слаженно, мощно, неимоверно красиво. Хотя некоторые старушки дотягивали несколько визгливо, это не портило общего строя. Песни несли свои волны неторопливо, душевно, ясно выговаривалось каждое слово.

… Галя шла с Татьяной по ночной улице, а песни всё звучали в ней, поэтому так резануло фальшью, пустотой блямканье и гундявость магнитофонных песен в сельском клубе.

Клуб был обычным, с тусклым светом, рядом кресел в фойе, вытертым полом, усыпанным лузгой от семечек. Надрывался магнитофон, но танцевать никто не выходил, кучковались отдельные компании. Андрея, как он вышел из-за стола, Галя видела мельком два раза здесь, среди незнакомых парней и девиц. Пока искала его взглядом, Татьяна куда-то исчезла. Галя устроилась в скрипучее кресло в полутёмном уголке. Странно, что без Татьяны и Андрея вдруг стало легче. Словно перевела дух.

Здесь, в уютном говорливом сумраке, толчее, укрывшей от неё Андрея, казалось, что совместные вечера в общаге остались в другой жизни, к которой после всего, что было здесь, вернуться невозможно. Не этого ли добивалась Татьяна? Она знала, наверняка, как воспримет Андрей и его родители приезд «невесты». Вспомнила, как вчера Татьяна рассказывала:

– Андрюша перед армией с Маринкой Красавкиной дружил. Она его в армию проводила, на проводинах сидела рядом, как невеста, обещала ждать. А потом скрутилась с одним. На виду у всего села. Таисья Ивановна аж почернела, от обиды за сына, ей же каждый второй норовил доложить, как, да что. Короче, отслужил он, а Красавкина успела замуж сходить, вернуться, и снова – к нему. Да только он не простил.

– А где сейчас эта Марина?

– Где-то тут, в селе, покажу при случае. До сих пор за ним бегает.

Рядом с Галей опустился в кресло Конопатый. Вблизи он оказался не таким уродливым, каким показался вчера. Нормальный веснушчатый рыжекудрый парень, чем-то даже на брата Мишку похож. Он не кривился, не зубоскалил, мило и по-дружески поговорили они о музыке, что хрюкала в динамиках, о погоде и комарах. Он же и вызвался проводить Галю до дома.

«Очень обманчивым бывает первое впечатление», – думала она, прикрывая калитку.

На двери Татьяниного дома висел амбарный замок. И хотя Галя знала, где ключ, решила подождать. И дождалась. Затарахтел мотоцикл, заглох у калитки, и в ограду вошёл светловолосый призрак, которого в прошлой жизни звали Андрюшей.

Глава 6. Свой дом

Негромко мурлыкало радио. Галя проснулась, но ещё долго лежала в постели, вспоминая сон. Снились мама, брат… Папа был где-то рядом, она искала его по клетушкам-перегородкам, не могла найти. Проснулась, и чувство тоски сменилось тихой радостью. Она – у себя, в их с Андрюшей доме, в его родной деревне.

Дом был старинный, из толстенных брёвен, вросший в землю по самые окна. Окна узкие, два из них – на кухне, где была печь с лежанкой. Четыре – в просторной комнате, которой больше подходило название «горница». Половицы на полу необычно широкие, ровные, прочные, а если забраться в подполье, видно, что это не доски, а брёвна, стёсанные наполовину.

За стеной была вторая часть дома, нежилая. Там сейчас – кладовая и гараж для мотоцикла. Когда-то, в прошлом столетии, это был целый дом. Вернуть бы ему первоначальный вид! Но только после капитального ремонта. А то нынешним летом сквозь прогнившую дранку на крыше лил дождь. На улице уже вовсю светило солнце, а в доме падали с потолка прозрачные капли. Старые стены были крепкими, в морозы держали тепло, но когда дул ветер, сквозило изо всех невидимых щелей – по углам, от окон. И всё-таки это был их дом!

Галя встала, раздвинула цветастые шторы. Яркий свет брызнул в глаза. Февраль, снег кругом, но дыхание весны чувствуется. Андрюша ждал весны, чтобы, для начала, крышу перекрыть. А она ему в этом деле уже не помощница – шесть месяцев беременности. И Галя счастливо улыбнулась.

Она смотрела на привычную уже улицу. Её преобразил недавно выпавший снег, который скоро унесут суровые забайкальские ветры. Виднелись заснеженные сопки, лес, поля. Напротив возвышался дом родителей Вадима-Цыгана. Это было не очень приятное соседство.

Галя усмехнулась. Вспомнила, как, ещё до свадьбы, они сидели с Андреем на лавочке. Вдруг их оглушил рёв мотоцикла, яркий свет полоснул по глазам. Андрей от неожиданности выругался. Кто-то, невидимый, дико газовал, направив луч света прямо в лица. Через несколько секунд мотор взревел, мотоцикл унёсся, оставив запах гари и кромешную темноту.

– Вадька бесится, – уже спокойным тоном проговорил Андрей.

И после свадьбы Вадим долго не мог успокоиться. Раз по десять на дню его мотоцикл, оглушительно тарахтя, разворачивался под самыми окнами. Прежде чем зайти к родителям, Вадим пялился на окна соседнего дома, выглядывая Галю. Андрей морщился, ронял с кривоватой улыбкой:

– Переживёт. На его век девок хватит.

Галя поправила тюлевую занавеску, и перешла на кухню – нужно было приготовить обед для Андрюши. Она быстро и ловко чистила картошку, бросая её в кастрюлю с водой. Это напомнило вдруг общагу, Татьяну, которая уехала, как в воду канула, и писем не пишет. И на свадьбе не была.

Вспомнился тот весенний вечер, когда Галя решила было, что с Андреем – всё кончено. За два дня – ни словом не перемолвились! Конечно, она уверила себя, что семья Клёновых никогда не примет её, и Андрей смирится с этим. Всё на волоске держалось. И если бы он не появился в Татьяниной ограде в тот вечер…. Но он приехал, сказал, что никуда и никогда не отпустит её, что без неё – не жить. Сказал, что договорится в сельсовете, чтобы их с Галей расписали поскорее. Обнял её, поцеловались – впервые в жизни, и уехал – счастливый.

Заявилась Татьяна, и пришлось, в продолжение насыщенного вечера, переходящего в утро, пережить бурю.

– С ума спятила! – шумела подруга, – Кто ж так женится, непутёвые вы!

– Ты что предлагаешь? – ответила ей тогда Галя, – Переспать? Попробовать, как оно? А если ему не понравится – ребёночком привязать?

– Да не будет у тебя с ним жизни, – на Татьяну было жалко смотреть, – Недавно тут расписали одних! Два дня семейной жизни! И – разбежались! Одумайся, пока не поздно! Скажи: «Я подумаю»! Он тебе даже в любви не признался!

– Зачем одумываться? – Галя пожала плечами, её забавляла взвинченность подружки, – Мне никто другой не нужен. И он, если бы не любил, замуж бы не позвал.

– Ты сама-то его любишь?! Он же тебе не пара! – Татьяна была на грани истерики.

И Галя, неожиданно для себя, выпалила:

– Вот вы были бы – пара! На загляденье. Ты же его для себя берегла. Запасной, так сказать, вариант, если с твоим Серёгой не выгорит!

И чего она вдруг вспомнила о Серёге, патлато-бородатом гитаристе, что пел на Татьянином дне рождения? Оказалось – попала в точку, это к нему уезжала ночевать Татьяна в последнее время, хотя врала, что едет к родне. Потому что подруга моментально успокоилась, и пробормотала:

– На фиг он нужен, твой Андрюша. Тебе же добра желаю. Делайте, что хотите, «шерочка с машерочкой», оба мешком стукнутые. Погоди, он проспится, и думать забудет о своих предложениях.

Но Андрей не забыл. Прилетел утром, сияющий:

– Поехали к нашим, я матушке с батей сказал.

И – завертелось… Андрея – словно подменили. Летал по селу оживлённый, светился, как новогодняя игрушка, побывал в сельсовете, свидетелей нашёл. Подали заявление.

В эти суматошные дни Таисья Ивановна попала в больницу, с высоким давлением, и решено было, что свадьбы большой не будет. Соберут, после регистрации, вечер – и достаточно. Тем более, что Гале нужно было съездить домой, позвать маму и отчима на свадьбу, собрать свои вещи.

Свадебный вечер был, не по-деревенски, скромным. На Гале было собственноручно сшитое, самое красивое, но далеко не свадебное, платье. Андрей принарядился, и был очень хорош. Многочисленная родня приобиделась, но, зная, что Таисья Ивановна ещё не оправилась после лечения в больнице, молчала. Приехали Галина мама с отчимом. Дядя Гена быстро нашёл общий язык с Семёном Петровичем – оба оказались страстными рыбаками. И выпить оба не прочь.

Мама и Таисья Ивановна, к радости Гали, тоже подружились. Таисья Ивановна сразу помягчела, сбросила напряжение, а то, видимо, переживала, что за жену себе Андрей откопал.

Прибыла и Андрюшина старшая сестра, Альбина, полная, с кудрявым хвостиком на макушке, в пёстром платье похожая на Курочку-рябу. Вадима-Цыгана Андрей не позвал, приглашенная Татьяна не явилась, укатила с бородатым Серёгой на Дальний Восток. В свидетелях оказались Конопатый и незнакомая девушка, что работала в сельсовете.

После свадьбы новые родственники выбелили стены, выкрасили окна и полы в доме, купленном совместными усилиями для молодых. Свадьба была в конце июля, а уже в середине августа Галя поняла, что – беременна.

… Февраль. Мама всегда говорила: «Февраль-бокогрей, коровы на солнышке бока греют». Недавно Таисья Ивановна, свекровь, заявила:

– Забирайте-ка Зорьку себе. Ребеночку молоко нужно будет. Лучшая моя коровка, а то Монечка, пока я в больнице была, чуть её не спортила.

А что… Гале не привыкать коров доить. Вот Андрей стайку подладит… Скоро с работы придёт. Муж… Непривычно до сих пор. И радостно.

Глава 7. По ту сторону

Днём с крыш сыпались разноцветные капли. За селом чернели пригорки. Мартовский крупный снег схоронился только в зарослях у реки.

Ветер играл уцелевшими бусинами шиповника. Они огоньками мерцали в кружевном плетении веток. Казалось, сам воздух был взволнован переменами, происходившими в природе, и переливался, менял состояния от тревоги до ликования, вбирая в себя запахи мокрых прошлогодних листьев, сухой земли, горьковатый аромат осиновой коры и сладковатый – почек.

К вечеру резко холодало. Каменели мотоциклетные и велосипедные колеи. В домах зажигался свет, топились печи. Дым поднимался густыми клубами, но не уходил далеко, а расползался над селом, длинными волокнами уплывал к лесу.

В один из таких вечеров Таисья Ивановна, накинув телогрейку на цветастый халат, отправилась доить Зорьку. В стоптанных войлочных сапогах она, тяжело ступая, подошла к корове. Нагнулась за скамейкой, и в голове застучало.

Весь день она худо чувствовала себя, сердце замирало и падало, мучила одышка. Лицо её осунулось, губы побелели. Но привычная перемогать себя, а работой не попускаться, она не отложила «на потом» ни одно из хозяйственных дел.

Струи молока ритмично-звонко били в стенки подойника, как вдруг что-то случилось. Корова мягко подалась вперёд, хотя оставалась стоять на месте, качнулась дальняя сопка… Последнее, что успела запомнить Таисья Ивановна – голубовато-молочные капли молока на жёлтой соломе…

… Серое неподвижное небо висело над ней, в разводах и трещинках. Остро пахло лекарствами. Было тихо, только стук сердца отдавался в ушах. Она попробовала поднять руку, но она не подчинилась. Это не испугало, но было странно, что не может даже пошевелить пальцами. Дыхание её, мерно и шумное, казалось, ей не принадлежит, словно рядом дышит кто-то невидимый. Сознание снова ускользнуло в густеющую темноту…

Оно возвращалось и приносило лица. Заплаканное – дочери Альбины, растерянное – мужа, печальное – сына Андрея, встревоженное – невестки Галины.

Таисья Ивановна понимала, что она откуда-то возвращается, ей разрешено посмотреть на эти лица, и она знала, что это временно. Её снова заберут отсюда, и надо успеть что-то сообщить. Но она не могла придумать – что. О самом важном нельзя рассказать. Как им объяснить, какими словами, что самое главное – не здесь… Тут – только часть, маленькая… Невыразимо.

На лицах вокруг был отпечаток нереальности. Суетятся, о лекарствах говорят, о давлении… Она думала: «Какой долгий сон!». Он закончится, и она вернётся домой, где хорошо, уютно, спокойно. Но она не могла вспомнить, что это за дом и как его найти.

Однажды ночью Таисья Ивановна совершенно пришла в себя. С беспощадной ясностью поняла, что находится в больнице. Что не может пошевелиться: делала неимоверные усилия, но руки, белеющие в полутьме, лежали поверх одеяла и не подавали признаков жизни.

В коридоре кто-то ходил. Ясно увиделось: муж, Семён.

– Сеня! – крикнула она, и, к счастью, услышала свой сдавленный голос. Почему-то думала, что не может говорить. Слабый вскрик её утонул в тишине. А Семён всё ходил, ходил по коридору, и не шёл в палату. Стало страшно и больно, она заплакала. Он не хотел идти к ней!

Прибежала санитарка, говорила, что Семёна тут нет и не было, но не могла успокоить Таисью Ивановну. Та плакала горько и безутешно, капли слёз бежали по вискам, больничная подушка впитывала их.

Санитарка кликнула медсестру, та деловито поставила укол, повернув неподвижное тело больной, как мешок с картошкой, и пациентка быстро уснула.

Жаль, что в тот момент рядом не оказалось никого из близких, но случай этот заронил странную мысль в сознание Таисьи Ивановны. Ужас заброшенности заполз в её душу и поселился на самом дне.